Brighton — Forest Fire
~~~^~~~ Мягкие, мягкие простыни… Он медленно-медленно ведет по ним руками сначала вверх, после вниз. Ткань под пальцами такая нежная и приятная. Совсем не скользкая, а будто бы бархатная. Локи не знает, что это за ткань. Или же просто не помнит. В его голове необычайно пусто. Он лежит так уж не первый и даже не второй час. Роза, чья стойкая ножка перепачкана кровью старшего, лежит совсем рядом, у его правого бедра. Но с того момента, как Локи забрал ее из коридора, — после того, как сам же пнул прочь, — он так и не коснулся цветка больше. Вначале так долго сидел на постели сгорбившись и бессмысленно смотря в пол, а после просто упал назад… Руки раскинулись в стороны, а все тело расслабилось в одночасье. Ноги стали ватными, стопы чуть заскользили по ворсистому ковру, и колени распрямились. А затем глаза просто потеряли способность видеть. Перед ним предстал образ балдахина на высоких, узорных ножках из темного, шоколадного цвета, дерева. Точнее не образ, а размытое, расплывчатое подобие реальности. Локи был уверен, что не плакал, и его глаза действительно были сухими, но взгляд расплылся. Все стало таким размытым. Медленно-медленно самыми кончиками пальцев касаясь собственных, смененных после той прелестницы-фрейлины простыней, он пытается найти ответ, хотя даже не задает вопроса. Он не блуждает во тьме, но проходит в нее словно к себе домой, замирает в самом центре и, раскинув руки в стороны, подается назад. А затем летит. — Я не знаю как… — его руки немного подрагивают, потому что он лишь малость боится касаться. Боится, что не удержит етуна, что тот вырвется, хотя вроде и не должен. — Я покажу. Вы не должны сомневаться или беспокоиться. Если что-то будет неприятно, я сообщу вам об этом, — её руки мягкие и теплые-теплые. Она вся теплая. Стройная, но в то же время такая мягкая и сладкая. Локи пытается отрешиться, пытается убрать сомнения, трепетно выцеловывая бледную кожу плеча. Его ладонь скользит по ее боку почти неощутимо, но поверх опускается ее узкая ладошка и заставляет коснуться четче/ярче/живее. Он просто покоряется. Балдахин вышит ярко-желтыми иволгами, что сидят на кустах с брусникой и поют дивные песни. Локи знает и помнит, что это иволги, но на самом деле он этого не видит. А еще до сих пор, множество меток спустя, гадает, брусника это или же нет?.. Балдахин, конечно, красивый, но все же вышит он не до мельчайших подробностей. До мельчайших подробностей… Локи смог изучить чужое тело этой ночью. Удача просто благоволила ему, и Бейла оказалась действительно хорошей наставницей. Такой живой и красивой. Словно тихий ручеек горячего источника. Локи мог бы соврать, но врать было не кому, да и правда была довольно приглядна: наконец, за последние метки он смог не только согреться, но и насытиться. В кончиках пальцев все еще хранилось ощущение мягкой теплой кожи. Не своей, а иной/чужой/другой. Это чувствовалось чудно, и все же до крайности приятно. Приятно было касаться, приятно было двигаться, приятно было…не видеть порицания. — У вас хорошо получается… — Мне не нужно ваше утешение и поддержка, милая, — он тихо усмехается и становится смелее. Все мысли и волнения так чудно теряются, пока он медленно, с чувством и вкусом касается губами теплых ключиц. Руки, наглые до любого, хоть мельчайшего прикосновения, ведут по ребрам, после по бокам и спускаются ниже, обводят округлые мягкие ягодицы, затем перебираются на бедра. Бейла вновь смеется, изгибаясь на его простынях и перебирая своими пальчиками его волосы. Смеется она не громко или заразительно. Она посмеивается так, словно просто пьяна от удовольствия, и все же не столько от телесного, сколько от тандема всего происходящего. И Локи тоже позволяет себе короткий смешок. Медленно-медленно, но его страх пропадает. Нет никакого етуна. И не будет, пока он сам этого не позволит. Так значит Тор думает, что любит… Локи не хочет сожалеть. Локи не хочет плакаться в подушку или может чью-то жилетку. Он больше вообще не хочет плакать. Потому что вот тут Тор умирает на его руках, проткнутый его же собственным ледяным клинком, а там Тора убивают глупые мидгардцы. Плохие вещи случаются. Это неизбежно. И Локи мог бы углубиться, мог бы испить боли, мог бы пить ее денно и нощно, мог бы вновь и вновь опрокидывать в себя эту бездонную чашу, и он мог бы рыдать, безутешно и истерично. Мог бы. Но спасло бы это Тора? Вряд ли. Но придало бы это сил ему самому? Конечно же, нет. Прошедшая ночь будто бы восполняет внутри него нечто, чего не хватало очень и очень долго. Прошедшая ночь выгоняет дикий, неожиданно безудержный голод. Прошедшая ночь укрывает его спокойствием и уверенностью. И они не зыбки. Они не слепят/ослепляют. Они четкие, ощутимые. А он сам теперь — спокойный. Прекрасно понимая, что чувства лишь будут мешаться да терзать его, словно заскучавшие дети занятую мать, Локи просто отпускает их. Он прекрасно понимает, что это не будет простым. Тор возненавидит его, Тор будет злиться и, возможно, вновь станет грубым/жестоким. Но Тор будет жив. И это именно то, что нужно Локи. Неторопливо касаясь собственных простыней, он чувствует себя настолько стойким и спокойным, что больше никакие чувства не смеют проникнуть в его сердце. Не могут взять измором его разум. Злость или ярость… Страх… Радость или…счастье?.. Когда-то давно он чувствовал настоящее счастье. Тогда он так много времени проводил с Тором, и Тор был его счастьем. Однако, нынче все переменилось. Локи знал много больше, чем кто-либо. И Локи просто не представлял, куда деться от этого знания. Конечно, он понимал, что со временем воспоминания замылятся/затемнятся и не будут так сильно резать глаз, но все же… Сейчас ему не хотелось делать ничего совершенно. Не хотелось даже двигаться. Это не было усталостью или вернувшимся более громкой волной отчаяньем. Это было лишь передышкой. Передышкой перед очередным рывком. Все эти розы были преподнесены ему Тором. И каждую новую розу Тор обхаживал сам, обрезал ее шипы сам, платил за нее скорее всего непомерно великую сумму сам. А еще розы буквально…шептали — нет-нет-нет, не кричали точно, ведь их цвет был не тем, который стал бы кричать хоть о чем-то, — о его чувстве. Они окружали своим тихим, заманчивым шепотом. Они пленяли не обещаниями, но фактическими чувственными гипотезами. И предложениями… Предложениями… Предложениями… Предложений было так много и все они были такими теплыми. Все они были такими сладкими. Все они были такими желанными. Предложения эти читались в каждой детали цветка, в каждом лепестке, в каждом листике, в каждом дюйме его ножки. Предложения эти манили и окружали запахом. И они не лгали. В отличие от Локи, который готов был солгать себе и Тору как угодно/что угодно, только бы предотвратить эту накатывающую катастрофу. Конечно, оставалась вероятность того, что Тор лгал тоже, и цветы его — лишь издевки, однако, намного больше Локи волновала вероятность того, что Тор не лгал. Ведь если не лгал, то любил. И желал быть рядом. И жаждал говорить. И хотел проводить время вместе. И…вожделел?.. Его руки замирают поверх простыни, а затем одна медленно-медленно поднимается. Все мышцы чувствуют будто бы окаменевшими/неподъемными, и он чуть не роняет руку себе на лицо, но вместо этого лишь потирает переносицу. Вряд ли все это из-за прошедшей, чувственной ночи, ведь Локи не так слаб, чтобы быть настолько уставшим. Однако, это все же из-за прошедшей ночи. Из-за Тора, который кричит свои признания… Из-за Тора, который кричит страже остановить его… Из-за Тора, который, видимо, думает, что после всех их лет — вместе иль порознь, — может так просто прийти и сказать «Я люблю тебя!». Думает, что все еще имеет какое-то право. Думает, что все еще… Все еще… Думает, что они все еще являются друзьями? Как глупо. И как нелепо. Локи тихо, недовольно стонет, трет глаза, но все же не садится назад. Времени у него еще предостаточно и на то, чтобы принять ванну, и на то, чтобы одеться. Совсем скоро уже нужно будет спуститься к главным дверям. Альтинг кончился, праздник в честь окончания уже отгремел, а значит с рассветом все делегации выедут в обратный путь. Хотя, ваны скорее всего уже и так уехали, не желая ждать напрасно, а гномы наоборот задержатся подольше, так что провожать нужно будет лишь светлых эльфов… И их Королеву, которая не ответила как на его записку, так, собственно, и на его вопрос. За всю неделю с того момента, как Локи отправил ей тот неаккуратно оторванный кусочек пергамента, они даже и не пересеклись ни разу. То и дело видя ее в коридоре, он видел рядом с ней еще кого-то, так что вновь и вновь решал не подходить, чтобы не вызывать подозрений. Ведь слуги болтливы, а Один нынче к нему совсем не благодушен, так и к чему же нарочно пользоваться теми крохами его оставшегося, шаткого спокойствия?.. Вот Локи и не пользовался. А теперь Тор пришел, встал ему поперек горла, но у Локи все еще остались свои проблемы, свои нерешенные вопросы, свои неурядицы. Однако, Тора это не волновало. Его волновало лишь то, что он сам «созрел». Его волновало лишь то, что его «любовь» доросла до нужной точки, стадии или еще чего. Вот что его волновало. И Локи был уверен, что даже если он ошибается в своих домыслах, он не уходит слишком далеко от той истины, что содержится в голове старшего. Его тело кажется окаменевшей глиной. Локи все еще не пытается сесть, но тянется к цветку. Осторожно берет его, эфемерно боясь, что Тор оставил пару шипов нарочно и что сейчас его пальцы пронзит боль, а кровь начнет медленно стекать по ножке розы, смешиваясь с кровью старшего. Но ничего такого не происходит. И страх этот — лишь плод его воображения. Маг понимает это, когда медленно поднимает руки над головой, держа идеальную, без единого шипа, розу. Ее лепестки уже не так красивы, ведь он не жалел силы, пиная глупый цветок прочь, однако, ее лепестки все еще на месте. Они мягкие и нежные, как самый-самый первый поцелуй. Своего собственного Локи не помнит. Он мог бы сказать, что его первый поцелуй случился этой ночью, но все же целуясь с прелестницей-эльфийкой, он двигался так, словно знал, что именно нужно делать. А значит его первый поцелуй случился много раньше. Но…когда?.. Этого Локи не помнит. И даже нотки волнения в его груди не возникает, когда он понимает, что не помнит, а после и когда его мысли просто наталкиваются на барьер и отшатываются прочь/в другую сторону. Идея того, что он хотел бы знать, кому именно подарил свой поцелуй, затухает в его разуме мгновенно. И мысли неспешно текут дальше. Он касается лепестков кончиками пальцев. Он обнимает бутон, а затем гладит его ладонью так же, как невесомо погладил Тора, когда собирался уже вот-вот ступить в неизвестность/на лестницу, уходящую глубоко в тело грота с Игдрасиллем. Пока что он может не лгать хоть немного, когда остается наедине с самим собой, однако, так страшно подумать, что когда-нибудь у него не останется и этого. Что когда-нибудь он потонет во лжи. Что когда-нибудь он сам станет одной сплошной ложью. Осторожно, глубоко вдыхая, он заполняет грудную клетку восхитительным запахом прекраснейшего цветка из всех, а затем просто запрокидывает голову. Выдыхать не хочется. Так же, как множество меток до этого он не хотел отпускать боль/теплые воспоминания/плохие воспоминания/сожаление. Однако, Локи не хочет повторяться. Понимает, что ему действительно нельзя застаиваться. Ему нужно меняться. Ему не нужно замирать на месте ни на миг. Потому что мироздание меняется тоже, и если маг не будет поспевать, то в какой-то момент — в самый-самый важный момент, — он просто опоздает. Но дело ли только в этом?.. Вряд ли. Локи просто видит, что Тор действительно изменился. Сложно сказать пока что, в какую именно сторону, однако изменения его осознанны. Изменения его произошли из-за него самого, но ради…любви всей его жизни?.. Или же просто ради любви? Или же просто ради Локи? Определенно это не так уж важно. Тор просто изменился. А Локи просто не хочет оставаться прежним, ведь чувствует: ему еще есть куда расти. И поэтому он медленно выдыхает. Изогнувшаяся, уже взвывающая от напряжения спина, наконец, неторопливо расслабляется и дюйм за дюймом Локи опускается на постель вновь. Вначале лопатками, после серединой спины и поясницей. Он выдыхает весь-весь чудный аромат, а после делает новый обычный вдох. Пусть здесь, в этом мгновенье его жизнь останется неизменной. Ведь никогда-никогда он не перестанет вдыхать и выдыхать. И это теперь станет его константой. Не Тор. Нет. Не тогда, когда он то ли врет, то ли шепчет любовную правду, а его глаза замутнены не только лишь чувством, но… Чем-то иным? Определенно чем-то новым, но ненужным. Чем-то навязанным. Так что теперь Локи больше не будет цепляться за него. Конечно, его цель и задача никуда не деваются/не растворяются так просто, но все же маг понимает, что им нужна дистанция. Она им просто необходима, раз теперь все так усложнилось. Поэтому он делает вдох. А после выдыхает. ~~~^~~~ Они всей своей царственной четой стоят у главного входа во дворец. Королева эльфов гордо усаживается на своего черного, как смоль, коня, оборачивается на прощание, а затем начинает скакать прочь. Все дальше и дальше и дальше. Локи понимает, что остался без ответов. Понимает, что даже не задал все свои вопросы. А еще понимает, что Тор, стоящий по другую сторону, не спускает с него грозного взгляда. Вереница советников, фрейлин да стражей все еще выезжает через главные ворота, когда к нему неожиданно и тихо-тихо подходит одна из служанок. В его голове уже формируется набросок плана побега, — ведь Локи знает, что Тор не успокоится так быстро, особенно потому, что ему отказали, — и когда его локтя осторожно касается девичья рука, маг вздрагивает. Оборачивается жестко и уверено, смотрит надменно и свысока. Раньше такого не было, и поэтому служанка немного пугается. Никто во дворце не привычен к таким взглядам младшего принца, ведь никто и никогда их не видел. Чаще сам принц отводил глаза. Чаще сам принц опускал взгляд в пол. Никто и никогда не задавался вопросом отчего Локи ведет себя так, словно оказался приближенным царской семьи, частью царской семьи случайно, однако теперь… Он смотрит гордо. И уверенно. Его уверенность подпитана спокойствием да властью. Той властью, что течет в его собственных жилах. И дело не только в магии. Ведь и в жилах его не только магия. В его жилах кровь ледяного великана. В его жилах право на ледяной трон. В его жилах сила, собранная со всех девяти миров и прижившаяся в его груди. В его жилах сила, которую он взял для себя сам. — Ты чего-то хотела?.. Локи надеется, что все те изменения в нем — не иллюзия. Тут ему совсем не хочется обманываться. Ему совсем не хочется обманываться на счет собственного тона, в котором не просто мелькают, а истинно и грубо виднеются новые, вплетенные туда им самим нотки. Ему совершенно не хочется обманываться на счет собственного тела, которое больше не напрягается от одного лишь того факта, что он вышел из собственных покоев. Никогда. Ни единого разу он никому-никому не рассказывал о том, что волнует его больше, чем несносный брат или слишком властный отец. Маг не рассказывал о том, что боится етуна внутри себя. Не рассказывал, что боится навредить кому-то этим самым етуном. Не рассказывал, как же сильно он боится. И как же много он боится. Однако, теперь рассказывать уже и нечего. Прошедшая ночь… Эта ночь была восхитительной. Он знает, что совсем не спал, только вот совсем не чувствует себя не выспавшимся. Ведь за эту ночь он приобрел нечто настолько важное, нечто настолько значимое/значительное, что ни на миг это нельзя было бы сравнить с чем-то таким обыденным и простым, как со сном. Ведь за эту ночь Локи, наконец, приобрел самого себя. — Вот здесь… Вот здесь хорошо, — она направляет его руку и отклоняется назад, упираясь свободной ладошкой в его бедро. Ее милые губки уже налились кровью, и то дело она приоткрывает их, срываясь на тихие стоны. Локи смотрит и может с уверенностью сказать, что не влюблен. Однако, то, что он видит перед собой, — красивое, ладное, пышущее здоровьем и жизнью тело, — выглядит настолько прекрасно, что у него пересыхает во рту. Пальцы объяты влагой и жаром, но ему мало той красоты, что уже есть. Ему нужно больше. Больше ее красоты. И больше красоты своей собственной. Потянувшись вверх и вперед, он садится и подхватывает ее под поясницу, а затем собирает кончиком языка испарину с ее ключицы. И шепчет, превозмогая жажду: — Ты показала мне, где будет приятно прекрасным девам, но этого недостаточно. Покажи мне, где будет приятно и…статным юношам, — осечка мала и почти незаметна, ведь он действительно опасается, что его желание познать всё/насладиться всем не поймут. Но Бейла лишь откидывает голову и продолжает счастливо, довольно смеяться. Смех в странном тандеме смешивает со стонами, ее стонами, а затем Локи вновь оказывается на спине. Ее мягкая теплая ладонь касается его бока и немного подрагивает от удовольствия. Затем касается его бедра и переходит на внутреннюю сторону. Теплые-теплые пальчики оказываются между его ног, затем медленно, неспешно давят, и его выгибает. А в глазах отражается вселенная. — Я просто… Там…дама… Она спрашивает вас, — служанка, молоденькая совсем, худенькая и низенькая, отступает в сторону и указывает на какую-то старуху в старом, ободранном плаще. Локи все еще смотрит на служанку. Чуть прищуривается. Он видит обломанные ноготки. Он видит почти неуловимый шрамик на виске, что, по-видимому, должен был быть прикрыт русыми волосами. Локи не знает, что его так манит, однако, он замирает намного больше, чем на мгновение. Останавливается. Поджимает губы. Он не собирается быть прибежищем всех слабых и нуждающихся. Но он собирается стать сильным. Если не сильным правителем или сильным советником, то по крайней мере просто сильным. Но ведь сила формируется не только из физического превосходства. Сила — это хитрость. Сила — это власть. А власть — это подданные. — Спасибо тебе… — он медленно кивает, но все еще не торопится к той таинственной женщине-старушке. Выдержав паузу, Локи чуть покашливает, будто бы говоря, что все еще ждет. Уже начинающая пятиться служанка неожиданно заливается краской. Скорее всего безмолвно корит себя за недогадливость, когда добавляет к его фразе маленькое окончание, в виде своего имени: — Лия, ваше высочество. Она приседает перед ним неловко, неумело. И опускает голову еще ниже. Локи давит внутри себя одновременно и смех, и раздражение: девчонка, похоже, даже норм этикета не знает. Совсем новенькая. И маленькая. Почти что брошенная. Впрочем, именно то, что ему и требуется. — Лия… Хорошее имя, — чуть вскинув брови и пряча раздражение поглубже, он обходит ее, не дожидается ответа. Позади остается мать, которая, кажется, хотела переговорить с ним. Еще позади остается Тор, который, кажется, хочет прожечь в нем дыру своим взглядом. А впереди женщина-старушка, укутанная в свой изодранный, стелющийся по земле плащ и неторопливо рассматривающая дорожки клумб. И все же Лия — очень и очень хорошее имя. Нужно будет сказать матери, чтобы отдала эту служанку на дополнительное, углубленное обучение, а затем отдала уже ему. В его полное, неукоснительное владение. Конечно, вряд ли вернувшись с обучения из Альфхейм она все еще будет согласна оставаться в статусе прачки или кухарки, но Локи не переживает: если не сможет найти ей занятие, всегда можно будет попробовать выдать ее за какого-нибудь важного, интересного посла или советника. Конечно, возможно, это и жестко, и грубо, и вообще безнравственно с такой легкостью решать чью-то судьбу, но… Он ведь бог. А еще он вырос. И, наконец, понял, что между ним и челядью все же есть граница. Между ним и простыми людьми есть целый глубокий ров. И как бы Локи ни старался искать себе друзей там, перейти туда он не сможет никогда. Однако, перетащить кого-то оттуда и вырастить его, как доверенное лицо, он может с легкостью. Может и будет делать. Ведь теперь на кону стоит много-много больше, чем еще даже вчера утром. Ведь теперь Локи знает: Тор либо любит его, либо лжет ему. И уж лучше он будет лгать, чем после вновь случайно окажется мертв. Именно по всем этим причинам ему бы и не помешала собственная маленькая такая сеть верных и проверенных людей. Конечно, доверять им он вряд ли будет, ведь всех можно купить, но тем не менее это по крайней мере станет хорошей практикой. Если вдруг не выйдет… Что ж. Их всегда можно будет убить. Он направляется, наконец, в сторону сухощавой, скрюченной фигурки в темном ободранном плаще. Позади остаётся мать — один на один со своим волнением. Позади остаётся Тор — один на один со своим задетым самолюбием. Локи не уверен, что мог бы сказать хоть одному из этих двух, самых дорогих ему людей, хоть что-нибудь. Ведь ни объясниться с матерью, ни объяснить всего глупому старшему он просто не может… Хотя, конечно же, это ложь, ведь маг и сам прекрасно знает, что сможет и подобрать слова, и справиться с любым чужим негодованием. И понимает прекрасно, что так, именно так, будет лучше. Позже он зайдет к Фригге и справится у нее о лучшем Асгардском ювелире. Конечно, браслет Локи закажет у Андвари, но его вопросы помогут матери приобрести чуть больше спокойствия, как только она поймет, что вина изменений в ее сыне — девушка. А Тор… Локи честно и откровенно даже не знает, что думать на его счёт. Его глупое сердце все ещё волнует, ложью ли были те слова о любви или же правдой, но вот его голову волнует иное: как уберечь их обоих, и себя, и старшего, если и с самим собой справиться не всегда получается. Но все же, раз возможности придумать хоть немного стоящее решение для проблемы, что определенно затянется на долгие годы, нет — остаётся лишь ждать. Судьба сама подскажет, когда нужно будет вмешаться и все разрешить окончательно. По крайней мере Локи верит в это. Он прекрасно помнит, что его судебные нити лишь в его умелых руках, но все же нужно же ему верить хоть во что-то?.. К тому же Тор — все ещё пасынок судьбы и древа. А значит Тор сам сможет показать себя/указать на себя/направить к себе, когда придет нужный момент. — Прошу прощения, мне передали, что вы… — Никогда бы не подумала, что сам младший принц станет просить у меня прощения. Не пытайся заверить меня, что совсем не изменился с ночи Мидсумара. Я все равно тебе не поверю, — ее голос перебивает его почти сразу, и Локи лишь усмехается на уголок губ, а затем склоняет голову. — Ваше величество… Я уже думал начать поминать вас подле Хель, ведь вы так и не ответили ни на мою весточку, ни на мои требовательные взгляды. Однако, вы тут, хоть и пророчили… — Я помню, что я пророчила. Но ты ведь и сам знаешь, как переменчиво будущее, — женщина лишь тяжело вздыхает, отмахиваясь от него и так и не снимая капюшон плаща. А затем величественно указывает куда-то в сторону ворот, а после и радужного моста. — Поэтому сейчас в твоей власти подать старой бедняжке руку и отвести ее к Бивресту. А заодно расспросить обо всем, что так терзает тебя, младший принц. Локи смотрит на нее, но у него не получается заглянуть вглубь капюшона. Это, конечно же, не мешает ему с усердством и тихой яростью вглядываться. Не удивительно, что маг злится, ведь она так несправедливо игнорировала его все эти дни, даже не подумала над тем, что ему может быть сложно и плохо после посещения норн. Даже не подумала над тем, что он хочет ее убить, хоть и немного меньше, чем хочет узнать все свои тайны, что хранятся в ее голове. — А если я… — Локи уже протягивает руку, но лишь сжимает ее в кулак. Под плащом никого, конечно же, нет. Там могла бы быть иллюзия, но там нет и ее. И это не только из понимания важности собственной безопасности, а просто… Просто… К чему он сдался этой женщине? Неизвестно. Почему он до сих пор жив? Непонятно. Он все еще сжимает руку в кулаке, а Королева так и не отвечает. Она прекрасно знает, что он хотел сказать, — в этом Локи отчего-то уверен, — но она все же не торопит его. Хоть сама и торопится. Прикрыв на мгновение глаза, маг пытается сбросить тихий шепот старшего, который окружает и, словно цепями, лишает его движения, но получает не так хорошо. — Теперь я знаю…как звучит…твой голос. Это все случилось из-за нее… Она виновата… Она предательница… Она заслужила смерть! Короткие ногти врезаются в плоть ладони; кулаки, уже оба, сжимаются крепче. Локи понимает: ему нужно обуять свою ярость. Но он просто… Он просто… — Скажи это… — шепот прямо перед его лицом, но маг прекрасно понимает, что Королева, ее тень/магический отголосок, все еще стоит на месте без движения. И тем не менее он скрипит зубами, шумно выдыхает раздувая ноздри и тихо-тихо почти рычит от этой сдерживаемой изо всех сил ярости: — Он был бы…жив! — голос случайно дает петуха на последнем слове, но все же получается не слишком громко. Локи распахивает глаза, и они буквально горят. Огоньки магии мечутся в ярко-зеленых глазах, выдавая все его чувства и его самого с головой. И он рычит вновь: — Если бы вы не вмешались… Если бы вы сдохли в утробе вашей мерзкой никчемной матери… Если бы вы пропали без вести… Я был счастлив!.. — его руки вздрагивают, но Локи держит их при себе. Как бы там ни было, но он не опустится до того, чтобы ударить женщину. Без разницы как это будет выглядеть со стороны, но Королева — не воительница. Королева — лишь Королева. Пока он пытается дышать носом через силу и сжимает губы до побеления, она лишь вздыхает. И тихим шепотом рядом проносится вопрос, о котором Локи все это время так усердно старался не думать: — Уверен, что был бы?.. ~~~^~~~ Смятение попадается ему мелкими камушками под ноги, пока Королева неторопливо ведет его по главной улице, бегущей от главных ворот дворца к началу Бивреста. Теперь на Локи тоже плащ, и он то и дело натягивает капюшон пониже. На них и так косятся, поэтому нужно бы быть аккуратнее. Нужно быть сдержаннее. Сигюн всегда говорила, что ему нужно научиться немного отступать от своих переживаний. Вначале отступать, после смотреть на них со стороны… Локи этому, конечно же, так и не научился. В самой первой жизни он был гордым, неумолимым, и куда это его завело?.. И куда все происходящее заведет его сейчас? Королева эльфов повествует неторопливо и размеренно. Вначале рассказывает о своем детстве, о матери Лони — дочери-эльфийке Альвхеймского короля, что впоследствии и сама стала королевой, а затем полегла от руки Локи, — и об отце Нарви — что был Локи сыном, но все же никогда толком не знал своего отца. Второе имя заставляет Локи споткнуться, а когда он вспоминает ту, кому принадлежит первое, то лишь спотыкается вновь. Во взгляде появляется странная, неоправданная горечь, ведь теперь маг понимает, что, если бы он побольше следил для начала за своим членом, а после уже и за своими детьми, все было бы много иначе. Но думать об этом сейчас…немного бессмысленно, разве нет?.. И поэтому маг старается не думать. Его глаза вновь опущены в землю, пока он идет рядом с дочерью своего сына, но это скорее вынужденная мера, чем его личное желание. Им все еще не нужны лишние свидетели, хватит и того, что на них обоих — закутанных посреди лета в темные, толстые плащи, — пялятся, словно на уличных балаганщиков. А еще пялятся на Тора, что идет позади. Конечно, как сказала Королева, он старается не выделяться и тоже прикрыт плащом, но все же… Он преследует их. Он преследует его. С этим своим яростным намерением поговорить и наладить отношения внутри. Такой поворот событий Локи естественно не нравится, но он не говорит об этом вслух. Проводит Королеву эльфов до Бивреста, а там уже обернется Йолем или лисом и сбежит. Существование Тора где-то неподалеку волнует его не так сильно в настоящий момент, ведь Королева рассказывает ему не только о своей жизни, но и о его тоже. Она рассказывает ему, что Мидгардский змей — его дитя, а Етунхеймские волки — потомки самого Фенрира, порожденного опять же им самим. И не то чтобы мага шокирует его собственная безответственность. Она приводит его в ужас. Такая тотальная беспечность… Такая наглость и эгоистичность… Коря себя прошлого, Локи и не видит почти, что нынче изменился он не многим. По крайней мере в отношении Тора его эгоистичность и легкая абсурдность никуда не делись. Все же свои ошибки видеть сложнее, чем те, чужие, на которые можешь посмотреть со стороны. Он не говорит Королеве ни единого эмоционального и ярко-окрашенного слова, а лишь молча идет и слушает. Когда же речь заходит о Слейпнире, он лишь коротко, чуть грубовато кидает: — Не смейте. Я помню все сам. И не желаю слушать. Королева кивает, но Локи слышит, как внутри ее капюшона словно смешок раздается. Такой…раздражающий. Руки сжимаются в кулаки, а глаза все сильнее и сильнее упираются в дорогу под ногами. Концентрируясь все это время с ночи Мидсумара на чем угодно, — будь то Тор, Сигюн, собственная сила, — Локи так старательно избегал этих мерзких, гадких воспоминаний. Так старательно не думал о Слейпнире, которого породил сам в мучительной агонии растоптанной гордости и физической боли. Так старательно не думал о своей пропавшей темноволосой малышке Хелле, мягком, прелестном свете его первой жизни. Проходит мгновение, и повествование Королевы продолжается. Она рассказывает все еще о первой жизни, но одновременно с этим захватывает и всю суть временных коллапсов и особенностей в целом. И она даже приводит примеры… О том, что не все важные моменты Времени стираются, при раскручивании временного колеса в обратную сторону, Локи знает и сам. К примеру Фенрира уже нет давным-давно и по сути его словно никогда и не было, однако Етунхеймские волки существуют: часть из них живет в Железном лесу, часть в лесах Етунхейма. А Хель!.. Она ведь вообще никогда не рождалась, однако, ее царство существует, она сама существует тоже и это… Это просто временные особенности. Если для Времени какой-то момент важен/обязателен, то Время приложит все усилия и оставит его. Или же его последствия, как в случае с Етунхеймскими волками и Фенриром. Ещё давным-давно, множество меток назад, когда Локи только начинал вместе с Фриггой изучать тот толстенный, старинный том с немного претенциозным названием: «Магические потоки и временные переплетения», он был удивлен насколько же сложным было само Время. Оно подчинялось одному лишь единственному закону Равновесия, но и могло быть изменено вмешательством по-настоящему сильных магов или норн. При этом само по себе Время было живо. Оно двигалось, изменялось, избирательно определяло то или иное событие в угоду равновесию. Время было беспристрастно, четко, но в тот же миг и столь расплывчато. Оно закрепило за Локи его воспоминания во время перехода из первой жизни во вторую, однако, оно же так и не позволило Локи разорвать те тонкие, но крепкие нити, что связывали его с Тором. Все повторялось вновь и вновь. Они были связаны Временем, после вмешивалась странная несправедливость и плата в виде жизни Тора обналичивалась пред Временем — ведь закрепилась ещё в самой первой жизни, став причиной печати и разворота временного потока. Казалось бы, что нет, все совершенно не так, эти условия и, не теоремы, а скорее аксиомы, тщетны, неправильны/неправдивы. Ведь в последней жизни ему удалось сбежать, ему удалось оказаться в Мидгарде, хоть и родился он в Етунхейме, но все же. В последней жизни у него все получилось!.. Все временные теории были реальны и не подчинялись на самом деле ничему. Равновесие преобладало и соблюдалось в том или ином случае. Жизнь за жизнь, смерть за смерть. Конечно, в свою последнюю жизнь Локи смог отдалиться настолько, что попал в сам Мидгард, но ведь Тор пришел за ним. И вел себя так, словно очень и очень долго стремился к тому, чтобы дойти… Королева рассказывала неторопливо и неспешно. Как оказалось, после того как ее мать убили, а отец скончался сам по себе, не в силах пережить потерю жены, она решила провести ритуал Прорицателя. Особенность этого важного, сильного ритуала заключалась в том, что его можно было провести только один раз в своей жизни и то, лишь при условии наличия самого сана Прорицателя. К тому моменту она была уже взрослой и сан этот естественно имела, но момент ее ритуала случайно совпал с тем моментом, когда Локи активировал свою печать. Естественно ритуал был проведен, но находясь внутри собственной, ритуальной печати, она словно в коконе перенеслась вместе с Локи к самому началу, в его вторую жизнь. Узнав все, что она хотела, Королева окончила ритуал и… И поняла, что произошло нечто ужасное. Ее друзья и близкие люди пропали. Никто из всех, кого она расспрашивала, не знал ни ее отца, ни матери. На троне Альвхейма сидела ее бабушка, но и она ее не узнавала. Королева не углублялась в свои чувства и их подробности, но Локи прекрасно понял, что она была напугана и она была зла. Зла на того, кто так нагло и надменно решил, что имеет какое-то право на само Время. Она искала его долго и уверенно. Отслеживала все временно-магические изменения, не раз и не два проводила сложные ритуалы, которые в большом количестве были опасны для ее жизни. Но она не сдавалась. А после она нашла его и… — Я была поражена, младший принц. Ты был мал, слаб и изломан, но ты был так…величествен. И так силен, — ее голос чуть меняется и эта интонация… Будто бы восторженная, гордая. Локи не может не хмыкнуть, но выражение его лица не меняется. А Королева говорит: — В тот момент, когда я тебя увидела, я вспомнила, как отец пересказывал мне слова его матери, моей бабушки… Она всегда говорила им, что их отец — самый стойкий и самый могущественный человек из всех, кого она когда-либо видела. Они доходят до моста слишком неожиданно, и Локи вскидывается, будто бы до этого он весь путь был потерян, а теперь нашелся. Остановившись сбоку, у подпорки ворот, ведущих на мост, он вновь пытается всмотреться в темную пустоту внутри капюшона. А Королева продолжает: — Когда он говорил об этом его глаза всегда так светились, хотя он никогда и не видел тебя, но… Бабушка Сигюн говорила, что ты был самым сильным. И сила твоя была в том, — ее рука медленно поднимается, но кожи не видно. Лишь перчатка, что аккуратно обтягивает скорее всего несуществующие пальцы. Локи не знает, что думать, не знает, верить ли… Чужая рука самыми кончиками пальцев касается его лба и там и зависает, а затем Королева говорит то, что звучит слишком воодушевляюще и уверенно: — Что, каким бы холодным ты ни был и каким бы холодным ни было твое сердце, твой разум всегда горел ярче любого разума во Вселенной. И он всегда выводил тебя на ту тропку, что вела к правильным решениям и переменам. Локи смотрит вглубь капюшона, и ему кажется, что там клубится странный дым, что был раньше песком, еще раньше человеком, но теперь все это истерлось в пыль. Ее пальцы все еще касаются его лба, и он знает, что не в силах скинуть их, отшвырнуть, высказать все наболевшее за эту неделю, в которую он подвергся такому грубому королевскому отчуждению… Он в силах лишь смотреть. Смотреть и видеть. — И… — Не произноси его, — она одергивает его резко, только он хочет назвать ее по имени, как подобало бы, будь они настоящей семьей. Ее рука вздрагивает, затем опускается. И пальцы сжимаются в кулаки. Но Локи не видит этого. Он с легкой горечью отводит глаза, а затем слышит кое-что истинно важное и горечи становится меньше. Чувство, что его родная кровь не хочет с ним даже знаться, пропадает, так и не пустив корни. — Я пережила больше полудесятка переходов, младший принц. Я потеряла свое имя, потеряла всех, кого любила, и потеряла свой облик. Боюсь, ты сможешь произнести его лишь после моей кончины, если, конечно, не хочешь, чтобы я обратилась пылью прямо на месте. — Я лишь… — но ему так сильно хочется… Всего. Ему хочется обнять ее, ему хочется погладить ее по голове, хочется расспросить о ее жизни подробнее, хочется расспросить о своих сыновьях, о последних днях Сигюн, на прощание с которой он тогда так и не приехал, а еще… Ему хочется позвать ее по имени. Увидеть, как она улыбается, а после увидеть в ее улыбке очерки его самого, прекрасной Сигюн и смышленого Нарви. Ему хочется столького, что и не перечесть, но все же Королева перебивает его вновь. — Я знаю, младший принц… Дедушка, — она подается чуть вперед, словно кивает ему, а затем делает шаг. Локи буквально чувствует это своим нутром и уже распахивает руки. Она все же обнимает его. Его прекрасная сильная девочка. Его внучка. Его последняя капля чистой, не забродившей и не испортившейся крови из самой первой жизни. — Ты найдешь письмо у себя в кабинете. Там написано то, что я не успела тебе рассказать. А еще…там написано пророчество, — Локи кажется словно ее губы задевают самый кончик его уха, но ведь сущность под плащом бесплотна. И все же он притягивает ее ближе, теснее. А затем…чувствует. Девичье тело или женское разобрать невозможно, но все же живое, реальное тело… Он прижимает ее крепче, закусывает губу, чувствуя, что злость уже прошла, что никакой ярости нет, ничего нет, только… Воспоминания. Они роятся вокруг, как стервятники, и нарочно напоминают ему о том, что он все же был счастлив. В каждой из жизней он был коротко, мимолетно, но счастлив. А в этой… Будет ли он счастлив еще хотя бы мгновенье? Не болезненно счастлив, а по-настоящему. Без щемящей боли в груди и этих глупых убеждений, что вот так, хоть и больно, но все же лучше чем что-либо. Она поглаживает его по плечу, и вновь возвращается это забытое ощущение того, что она много-много его старше. Старше, мудрее, опытнее. Хотя какая разница?.. Локи не знает. Но знает, что ему все же нужно отпустить ее. Знает, что ему нельзя спрашивать, когда они свидятся вновь. ~~~^~~~ «У нас во дворце никогда не висело твоих портретов. Не было рисунков и даже набросков. Ничего вовсе. Однако, отец так часто пересказывал мне слова бабушки Сигюн, что мне всю жизнь казалось, словно я знаю тебя в лицо. Темноволосый. Статный. Гордый. С острым, светлым, хоть и изредка запутанным разумом. В глазах отца я всегда видела то яркое, светлое обожание и желание походить на тебя, и, думаю, оно передалось и мне тоже. Так же, как передался цвет волос матери, к примеру. С самого детства, еще даже до того, как меня отправили в школу, изучать свойства магических потоков, я знала, что стану Прорицателем. И в этом, как ни странно была твоя заслуга. Не то, чтобы сан Прорицателя был близок к сану Придворного мага, но я никогда не любила обманываться. И всегда знала, что мне не хватит смекалки так умело плести и расплетать интриги да заговоры, при этом еще и успевая выполнять свою работу в пользу государства. Однако, мне так хотелось обладать магией, так хотелось быть похожей на твой расплывчатый, но такой четкий образ. И мне так хотелось быть такой же сильной как ты, чтобы когда мы встретились, ты возгордился бы мной. Мне всегда казалось, что нет ничего более значимого и поощрительного, чем твоя гордость. Когда меня перенесло во вторую жизнь, и я нашла тебя… Я узнала тебя мгновенно. Мне показалось, что я знала тебя всю свою жизнь, хоть это, конечно же, и было не так. Вначале пришла ярость, а после осознание: бабушка Сигюн оказалась не права. Она всегда говорила, что была твоим миром и твоей самой важной драгоценностью. Но она же и говорила о том, что твое сердце — ледяная глыба, в отличие от разума. Она просто не знала, что ты любишь не её. И поэтому думала, что ты не умеешь любить. Порывистость… Несправедливость… Резкие движения рук, что чертят печати снова и снова… Таким ты запомнился мне и запомнишься теперь уже навсегда. И я считаю, что это самый прекрасный образ из всех. Потому что самый искренний. Для главного плута всего Мироздания искренность — непозволительная роскошь. Если ты решишься спросить меня, в какой момент в мою дурную голову пришла мысль спасти тебя, твое горящее лишь рядом с Тором Одинсоном сердце и твою искренность, я не смогу ответить тебе. Это не было какой-то глубокой и философской идеей или может желанием хорошенько подзаработать. В третью жизнь меня затянуло вместе с тобой. Возможно, дело было в том, что я успела начертить ту печать из ритуала Прорицателя… Возможно, в том, что, имея в жилах отголоски твоей крови, для Времени я стала лишь твоей частью, от тебя отделенной… Сказать точно я не смею, ведь никогда не рисковала остаться без печати. Понимая, что могу не успеть, когда ты вновь начнешь чертить свою, уже в третьей жизни я вырезала ее на своих стопах. Она — не активированная, но все же помогающая мне путешествовать сквозь Время с тобою вместе, — все еще со мной, хоть уже давно и зажила. Мне не всегда удавалось помогать, и ты уже знаешь об этом. Иногда ты со мной не встречался вовсе, иногда даже не знал о моем существовании, а иногда был слишком враждебен, чтобы только посметь подпустить меня к себе. Я делала то, что могла, и сейчас я хочу сообщить тебе лишь две вещи, о которых ты не думал. Потому что боялся. Для начала: все, испытываемое тобой, не одностороннее. И это не пустое предположение. Во время последней, восьмой жизни, это я направила могучего Тора в Мидгард. Не ради того, чтобы уничтожить его, а ради того, чтобы спасти от безумия. Не суди меня строго и не думай обо мне плохо. Я посвятила большую часть своей жизни тебе и твоему счастью, но не из какого-то мерзкого чувства. А лишь из-за желания сохранить такую великую силу и помочь ей обрести счастье. Именно это желание и управляло мной, когда множество тихих меток спустя я услышала о скитающемся по девяти мирам наследнике, что бредит, кричит ночами и ведет за собою следом вездесущую бурю. Это был он, Тор Одинсон, и он сходил с ума из-за дыры в своей груди. Дыры, которую все метки и жизни до этого заполняло одно лишь твое имя. Я знаю, что ты не станешь смеяться, ведь таинство имени — действительно заслуживает внимания. Возможно, я уже попросила тебя об этом, но все же прошу вновь — не произноси моего вслух. Ты — Локи. Ты — Лофт. Ты — Лодур. Ты — Хведрунг. Ты происходишь от «лока», «лука», «лок» и «логи». Ты многолик. А я теперь лишь Королева эльфов и ею останусь, ведь свое истинное имя и свой дух я оставила в первой и в каждой последующей жизнях. Так же, как и тебе для полной жизни хватило бы принятия тебя Тором Одинсоном, ему хватило бы лишь одного упоминания твоего глубокого, чистого и самого первого имени. В каждой новой жизни он так или иначе слышал его, а в последней — нет. Ты сбежал, забрал все свои оттенки и очертания, забрал всё свое существование с собой и низвергнул себя, но ты не смел подумать о том, что будет с ним. Он сходил с ума. С каждой новой меткой, как медведь-шатун, он спал все меньше, тренировался все больше и постоянно был в пути. Он разорвал все связи с семьей, он отрекся от трона и он покинул свой дом ради того, чтобы найти то самое, что было его домом на самом деле. Стоило мне заслышать о нем, я поспешила ему навстречу сразу, но разговор наш был долог. Он пытался убить меня, когда я сказала ему, что искомое им сокровище — лишь ребенок в Мидгарде, которому осталось жить не больше года. Не думаю, что мне стоит объяснять тебе, как так вышло, что, пока тебе было четыре, он был уже рослым и грубым воином. Я ведь прекрасно знаю, что ты изучал законы Времени вместе со своей восхитительной матерью. Не имея права рассказать ему все или хотя бы часть, я убедила его снизойти до Мидгарда, убедила его найти тебя и узнать, что же будет… Боль в ногах возникла неожиданно, но только мои стопы запекло пламенем магии перемещения, я сразу поняла, что ничего не вышло. Мне искренне жаль, что он погиб опять, но я верю, что когда-нибудь ты поймешь меня и мои действия. Ты бы не хотел оставить его таким: растерявшим разум, безумным и глубоко несчастным. Однако, цикличность Времени никуда не делась, и вот мы с тобой оказались здесь. В девятом, запасном, но от этого не менее завершающем круге цикла. И я знаю, что беспокоит тебя уже которую ночь и который день. Когда же придет твой личный судный день и когда Асгардское солнце померкнет, а сердце Асгарда перестанет биться. Проведя свой последний ритуал, я истаяла окончательно, отделилась от своей телесной оболочки, хотя мы обе и остались жить и существовать, как вместе, так и по отдельности. Однако, я увидела то, что будет вести тебя вперед до самого конца, когда бы он ни наступил. После прочтения тебе нужно будет сжечь этот пергамент. Я не желаю, чтобы он случайно попал не в те руки или в какой-то момент стал твоей слабой пятой. Поэтому запомни эти слова внимательно: Началом конца и предвестником бури воцарится Альвхейм, что раскроет свои объятья и станет домом для Царя всех девяти миров. Он покинет свой трон, покинет свой двор с доброй волей и обоснуется среди сочных лесов да душистых трав. А после он сгинет на широкой Асгардской равнине под звуки горнов чужеземцев и соратников, что предадут его. Это мое пророчество, и да поможет оно тебе справится с самим собой и с той ношей, что ты возложил на свои плечи.С уважением, покорностью и бесконечной нежной привязанностью, твоя внучка
Локи заканчивает читать, и его взгляд просто пустеет. Естественно, он замечает и несколько высохших капель слез на пергаменте и то, как буквы пророчества чуть переливаются. Оторвав одну руку от бумаги, кое-как разжав окаменевшие пальцы, маг касается самыми кончиками завитков пророчества и на пергамент тут же вываливается Бранн. Локи следит за тем, как тот без единого дополнительного слова указания быстро и ловко, сжирает весь текст. В целости и сохранности остается лишь сама бумага, а вот суть письма… Все еще немного ошалевший/чуть смущенный прочитанным, он следит за довольным огоньком и лишь тихо хмурит брови. Как ни в чем не бывало, Бранн вновь касается бледных пальцев пламенем, перемещается на ладонь и впервые, возможно, неторопливо затухает сам. Стоит ему проявиться рунной вязью на бледном запястье, а Локи — закрыть глаза, как он тут же видит на обратной стороне век весь текст письма. Пророчество все еще переливается, привлекая внимание. Теперь становится понятно, что именно Королева имела в виду, написав «сожги», и Локи без единого мгновения жалости во взгляде бросает опустевший, скомканный лист в камин. Подниматься из кресла, в котором он сидит, не хочется совершенно, но все же маг понимает, что ему нужно поспать. Сейчас все мысли и чувства спутаны. Ощущение, словно он закован в цепи между двумя горными вершинами, а над ним целая каменная скала, что все еще чудом держится между стенами вершин, не отпускает. Каменная скала состоящая из Тора, из Королевы эльфов, из странного и такого противоречивого пророчества, из собственных чувств, разрывающих на куски… Все это давит. Очень и очень сильно. Еле собрав себя по кусочкам, чтобы подняться, Локи коротко, надломленно вскидывает руку, и вход в покои мгновенно запечатывает второй ступенью трехступенчатого заклинания. Еще не зная, как долго он будет спать, маг не имеет ни малейшего желания быть разбуженным хоть чем-то. Вокруг воцаряется полная, нерушимая тишина, что нарушает лишь тихий треск поленьев в камине да шелест сгорающих свеч. Локи зажигает их походя. Раздевается походя тоже. К и так тяжелой каменной скале неторопливо притирается ощущение того, как сильно ему хочется вернуться во все те хорошие мгновения прошлых жизней. Во все те короткие моменты, когда он не был так запутан, так смущен, так…сломлен?.. Маг не знает. Он не может охарактеризовать свое состояние никак вовсе. Но знает, что хочет спать. Или же что должен поспать. Разницы он не видит, но упав на постель и укутавшись в теплые шкуры поверх простыни, подтягивает колени ближе к груди. Пальцы до побеления сжимают в кулаке мягкую, мертвую шерсть. Впервые точно Локи не знает, чье имя хочет произнести сильнее. Тор. Или же Илва. ~~~^~~~ Долгий суточный сон поглощает его незаметно и резко, однако, когда маг наконец просыпается, то понимает, что чувствует себя лучше. Следующая неделя если не две проходят довольно тихо и спокойно. Желания вернуться в предыдущие жизни уже нет, зато желание сделать эту спокойной и хоть немного хорошей — есть. И оно довольно велико. В то утро он просыпается неожиданно воодушевленным, и тихое воодушевление это остается с ним надолго. Ком перепутанных чувств уже рассосался, а все те пугающие негативные события, что так настораживали, неожиданно открываются ему с другой стороны. К примеру пророчество — определенно не то, чего Локи стоит бояться, ведь, если быть честным, Тор в любом случае должен умереть. Пророчество не приближает и не отдаляет его смерть. Оно лишь нашептывает, на что нужно смотреть, чтобы увидеть те самые знаки, что ее предзнаменуют. И если разбирать все по частям: Тор станет царем, найдет себе дела в Альвхейме, оставит Асгард на попечении кого-то другого, а затем придет война. Все это предзнаменует его близкую смерть. Но даже так о близости его смерти судить сложно, не имея на руках никаких четких дат и координат. Для начала — если Тор будет Царем, Один сойдет с трона. Возможно, с ним что-то случится или же… Что-то случится просто. Прямо сейчас говорить об этом сложно. После — дела Тора в Альвхейме, к тому же настолько важные, что он оставит свой трон, скорее всего будут касаться его сердечных дел. Думать об этом колко, но Локи лишь сжимает зубы и продолжает думать. Тор имеет право любить не его. Тор, кричащий о своей к нему любви, имеет это право тоже. Как ни крути, а их жизнь — такая божественная и такая никчемная, — долга. Полюбить и разлюбить можно успеть множество раз. И на самом деле Локи просто боится верить/боится надеяться, что любовь Тора сможет пережить все. В том числе и его собственную возможную кончину. В тот день он просыпается поздним утром и даже успевает к завтраку. Тор пытается прожечь в нем дыру взглядом, ведь уже пару недель как Локи сидит за столом подле матери и не так уж далеко от старшего. Хотя скорее всего дело не в его месте, а в том, что Тор все никак не может затащить его к себе в постель. Или для начала хотя бы поговорить. Да, с момента отъезда Королевы эльфов и сожжения того письма прошло уже две недели, и за них Локи успел сделать поистине многое. Он перечитал целый стеллаж книг из дворцовой библиотеки. Один из сотни стеллажей. Даже несмотря на то, что Локи ничего полезного в прочитываемых им книгах так и не нашел, он все же продолжал зачитываться, и зачитываться, и зачитываться. Идеи по спасению старшего могли попасться ему действительно где угодно, и поэтому маг старался не пропускать ни единой книги. Еще где угодно ему мог попасться сам старший. Теперь слежка за Локи, кажется, стала смыслом жизни Тора. Тот был почти постоянно рядом, неподалеку или же около. Они то и дело пересекались в коридорах, они виделись во время трапез, Тор даже заглядывал по утрам к матери, после того, как однажды застал там и Локи. Это было нагло и очень настойчиво — то, что делал старший, однако, мага таким образом было не сломить. И не перетянуть на свою сторону. Ведь все, чего Тор требовал — банальная мелочь. Локи действительно считал один день, от рассвета и до заката, проведенный вместе банальным и мелким, почти что ничтожным. И все же он упорно продолжал Тору отказывать. Теперь «Нет» стало для Локи наиболее часто употребляемым словом, и не то чтобы ему это не нравилось. На самом деле в какой-то степени он не понимал Тора. Да, конечно, тому хотелось пообщаться, тому хотелось провести время вместе, только вот… Они были уже далеко не детьми, чтобы играть в шумные игры и носиться по коридорам. Они были слишком разными, чтобы иметь общие интересы или темы для разговоров. Для Локи было очевидно, что если бы он согласился на целый день вместе с Тором, то они только и делали, что ругались бы. Говорили бы друг другу гадости, обвиняли бы друг друга… Сейчас между ними по крайней мере было нечто такое тонкое, почти неощутимое и уж точно неопределимое. Однако, после целого дня, проведенного вместе — Локи знал это уже заранее, — между ними не осталось бы ничего. Ни ценного, ни дорогого, ни иллюзорно дружеского. И ситуация будто бы повторяется, потому что, много больше, чем рвение и требования Тора, Локи волнует опять-таки лишь Фандрал. Что-то такое неуловимое все еще преследует его с той самой ночи… Что-то во взгляде воина… Что-то в его движениях… Маг не знает и сам, как определить это свое невесомое волнение, но все же то и дело его взгляд соскальзывает на светловолосого «мальчика», который определенно недоговаривает чего-то важного. Когда тот находится неподалеку, то и дело взгляд Локи спотыкается о выражение его лица, о его плечо или бедро. И, конечно же, сам Локи видит, как Тор выходит из себя от всех этих мимолетных слабостей его зеленых глаз, как он мечется в своём будто бы лживом чувстве. Каждый раз небо перетягивают тяжелые тучи. И Локи торопится скрыться. Выводить из себя ревнивого жесткого зверя ему пока что совсем не хочется. Только вот волнение не уходит. Тихой поступью оно преследует его по пятам, оно помогает ему перелистывать страницы каждой новой книги, оно помогает ему укрываться шкурами вечерами и оно помогает раскрываться утрами. Это случается слишком неожиданно. Локи — в тот же самый миг, как Фандрал подходит к нему в одном из коридоров первого уровня, — понимает, что не был к такому готов. А чуть позже, уже по ходу разговора, понимает, что не может/не смеет сдерживать себя. И свою ярость. — Боюсь, я должен принести свои извинения. Он подходит почти неслышно. Маг оборачивается немного удивленно, вскидывает бровь. Уж кого-кого, но этого светловолосого аса он не ожидал увидеть так близко к себе. — Я не уверен, что понял тебя… — чуть нахмурившись и чувствуя, как это самое, уже чуть привычное, волнение обнимает его со спины, Локи даже не пытается отмахнуться. Он стоит неподалеку от входа в материнский сад не так уж долго: совсем скоро должен подойти Андвари, чтобы Локи мог заказать, наконец, у него желанный браслет. Но Андвари пока что нет. А вот Фандрал есть. Он стоит ровно напротив, смотрит немного неловко, но все же уверенно. А затем говорит: — Я уверен, что весь произошедший…фарс принес некоторое неудобство и вам тоже, младший принц. Поэтому считаю, что должен извиниться за свое в нем участие. Локи срастается со своим волнением полностью еще на слове «фарс». На словах же «и вам тоже» он уже знает, что ответит и сам. Развернувшись так, чтобы стоять ровно напротив, маг незаметно оглядывается, осматривает прохаживающихся мимо советников, слуг, стражей, воинов… Людей не слишком много, однако, мгновение — и с того, противоположного, конца коридора из-за угла выходят Тор и Огун. Ох, такой расклад лишь ухудшает всю происходящую ситуацию, но он взвешивает все факты быстро и резво. Другого такого шанса определенно не будет уже никогда. Сейчас Фандрал открыт и искренен. В другой раз он таким будет уж вряд ли. — Ох, понимаю-понимаю. Мой брат, похоже, немного устал после ночи Мидсумара, и то, что случилось… — он заводит руки за спину, даже не замечая, как копирует жест Одина. Не замечая, но чувствуя, что держать себя в руках становится сложнее, но станет ли сложнее в сто крат или легче уже через миг… Предугадать сложно. Предугадывать и не приходится. — Мне жаль тебя разочаровывать, но это длится уже много большее время. Тор… Его разум смятен, я думаю. И его грязное, мерзкое чувство… Становится сложнее в сто крат. Локи впивается короткими ногтями в собственные же пальцы и лишь кивает, будто бы понимающе. Не желая слушать долгую речь о том, насколько Тор мерзок и туп, он спрашивает кое-что иное: — Понимаю, но разве ты, как его друг, не должен был как-то…предостеречь его? Раз уж все зашло так далеко… — Ох, ты же знаешь, что он никого не слушает! — Фандрал вскидывается тут же, откликается своим отвращением на то, обманчивое, что Локи ему предлагает от себя. — В самом начале я еще пытался образумить его, ведь это недостойно воина, будущего царя… Ты, как его брат, и сам видишь всю…отвратительность данной ситуации. Локи вскидывает руку рывком. И кожа ладони разгорается ярким болезненным пламенем, когда он дает Фандралу пощечину. Конечно, он мог бы и ударить по-настоящему, мог бы вскинуть клинки, но все же пощечина более унизительна. И более жестка. У воина глаза распахиваются так пораженно, а в ответ он получает лишь острый, тяжелый взгляд зеленых глаз. На его щеке отпечатывается почти мгновенный след. Локи вскидывает голову. Его голос меняется. Грудь выдается вперед. — Ты забываешь свое место, воин. Я могу отдать тебя под трибунал прямо сейчас за оскорбление будущего царя или по меньшей мере нынешнего наследника Асгардского трона, — металл и яд растекаются по языку, которым он выговаривает Фандралу, словно нашкодившему сорванцу. Внутри разрастается некоторое удовлетворение от происходящего, но в то же время и ужас: как много еще вокруг Тора лицемеров? И это свита будущего властителя девяти миров?! Свита сующая свой нос везде и всюду, словно крысы?! Свита выпускающая сор из избы и не боящаяся с легкостью обсуждать царя за его спиной?! За спиной Фандрала и Тор, и Огун замирают в ошарашенного оцепенении. Они еще даже не достигли середины коридора, но все же они заметили эту хлесткую пощечину, которую Локи позволил себе обналичить. Так же, как ее заметили и все, кто находился в коридоре. — Я… — Мне не нужны твои оправдания. Ты не имеешь никакого права судить и осуждать чувства наследного принца, словно свои собственные. Ни как своего друга, ни как своего военно командующего, — Локи обрубает жестко и смотрит в упор. Не подступает, не отходит. Во всей его статной фигуре двигаются лишь его губы, но слова, выпускаемые ими, давят и прибивают к полу достаточно сильно. Фандрал заметно старается держаться, но все же удивление читается в его глазах. Локи позволяет себе ремарку: — Если ты думал, что найдешь во мне союзника и единомышленника, то ты ошибся. Тор — мой брат, и какими бы ни были его чувства, осуждать их посмеет лишь тот, кто их и испытывает. Тор — мой будущий царь, и каким бы он ни был, я не стану сомневаться в его компетентности, ведь это сравни ставить под сомнения весь Асгард в целом, — его руки снова за спиной. Тор уже торопится сюда, но все же ему иди еще не столь коротко. А Локи смотрит лишь на Фандрала перед собой. И продолжает говорить: — Однако, я все еще могу обнародовать твои гнусные, мерзкие мысли и твое предательство. Я уверен, что он взял с тебя обещание, держать происходящее в тайне, но ты пришел ко мне и забылся. Я — Локи Одинсон, наследный принц Асгарда. А ты — воин, существующий для того, чтобы обеспечивать защиту и покой в замке, а не для того, чтобы распускать слухи, как продажная девка. На колени. Губы Фандрала ошарашенно приоткрываются. Локи знает какого это, когда твои ожидания не оправдываются. Локи может представить, ту ошарашенность, что пронизывает Фандрала насквозь прямо сейчас. Только вот тот повинен во всех своих эмоциях сам. Это он позволил себе засомневаться в Торе, это он впустил смятение в свой собственный разум и это лишь он один решил: раз Тор посмел полюбить парня/мага/брата/етуна, значит он безумен. Но ведь безумие складывается не из странной, непонятной любви, а из ее отсутствия. И вот старший уже в двух десятках шагах до. Огун идет немного позади, но все же не тащится, а скорее заинтересованно смотрит. Смотрит на Локи. Локи смотрит на Фандрала. Фандрал опускается на одно колено и преклоняет голову, достаточно быстро ориентируясь в развернувшейся к нему отнюдь не благословляющим лицом ситуации. — Прошу простить мне мои гнусные, недостойные ясного разума воина думы, младший принц. Я признаю свою вину и приму любое наказание, которое вы решите вынести мне, — он повержен/осажден/унижен. И он прекрасно знает, что стоит только Тору услышать обо всем только что произошедшем, как его жизнь, его будущая жизнь… Все это будет кончено и перечеркнуто. Его понизят в ранге. Его сделают караульным. Его родители разочаруются в нем. Его друзья отвернутся от него. Казалось бы, такая глупость, но дело в том, что Локи поспособствует этому. Не потому что ненавидит Фандрала так уж сильно, а потому что никто не смеет плести козни/слухи/интриги за спиной старшего. Конечно, это выглядит смешно, ведь, подождите-ка, Локи и сам не так безвинен. Он — причина смерти Тора. Он — причина множественных смертей Тора. Множественных смертей, множественных предательств, множественной боли, но… Это не имеет значения. Локи не станет говорить этого вслух, но все же — Тор ему принадлежит. И даже когда будет связан с кем-то судьбой, даже когда будет далеко, будет все равно ему принадлежать. Этого уже не изменить так же, как и не изменить того, что Локи будет защищать его от любой, даже малейшей опасности. Королева вынесла свое пророчество приговором, и вроде бы теперь можно не бояться, но все же она говорила в нем о предательстве. Она говорила о предательстве, но предателя не назвала. А раз Локи уже сейчас может с уверенностью сказать, что предателем этим будет не он… Им может стать кто угодно. — Что здесь происходит, Хель вас побери? Тор подходит одновременно с тем, как Фандрал оканчивает свое негромкое, но четкое извинение. Локи знает, что воин не глуп и хочет сохранить голову на плечах так же сильно, как хочет остаться другом Тора, а значит больше такого не повторится. Тем не менее Локи также знает, что воин должен понести наказание. Тогда знание, что ему попытались донести, закрепится в его светлой голове. Знание, заключающееся в том, что их с Тором отношения — лишь их с Тором отношения. Знание, заключающееся в том, что их с Тором чувства друг к другу, — какими бы дикими и мерзкими для других они ни были, — лишь их с Тором чувства друг к другу. Знание, заключающееся в том, что Тор — будущий царь; и каждый, кто распускает вокруг царя неподобающие слухи — изменник. Независимо от того, насколько близкий друг. Локи смотрит на светлую макушку Фандрала несколько мгновений, а затем поднимает гордый, немного надменный взгляд на старшего. И неожиданно спокойно, лаконично говорит: — За оскорбление царской особы твоему подчиненному назначается наказание в виде наряда длиной в трое суток. В темницах. Я был бы признателен, если бы наказание было приведено в исполнение прямо сейчас, — он смотрит глаза в глаза. Договорив, поджимает губы. Тор немного в замешательстве и, кажется, переполнен удивлением, однако, он все еще доверяет Локи так же, как доверял и всегда. Почти безоговорочно. Подняв руку, он подает стоящему позади Огуну знак, и тот поднимает Фандрала, а после уводит его. Ни один из наследных принцев не смотрит ему вслед. Ни один из них не отводит взгляда. Тор смотрит требовательно и жестко, но судя по тому, как безоговорочно он послушался, в последние недели у них с Фандралом все немного разладилось. Это не то чтобы волнует самого Локи. На самом деле его это не волнует от слова совсем. Тор всегда имел и будет иметь право водить дружбу с кем ему только заблагорассудится. А Локи всегда будет иметь право держаться на расстоянии, но все же приглядывать. Конечно же, они об этом не договаривались, но после того, как друзья Тора лаконично и неторопливо вошли в его жизнь, Локи там места просто не осталось. Его выкинуло на обочину тракта/к коврику на пороге дома. А затем он возвел для себя там свой собственный дом. Да, было сложно и колко. Иногда бывали холодные ночи. Однако, он остался верен, если и не в полном смысле этого слова, то хоть в каком-то смысле определенно. Вряд ли Локи мог бы сравнить себя с псом, но он читал, что домашние лисы довольно легко приручаемы и довольно обстоятельно верны своим хозяевам. Что ж. Он и был лисом. И вокруг не было никого, кто мог бы обвинить его в такой — возможно нелепой, — верности. — Ты объяснишь мне?.. — Когда-нибудь, но не сейчас. — Я все еще настаиваю на дне… — Нет. — …который хотел бы… — Я сказал: нет. — …провести вместе с тобой. Брат. — Тор… Локи сжимает зубы и чувствует, что хочет зарычать на этого тупоголового остолопа. Он уже наложил вето на его чувства и прикосновения к себе, однако, Тор неуступчив и напорист. Будто бы вето ничего не значит. Будто бы теперь каждое прикосновение к Локи не отдает ему в ответ легкую, ноющую боль. Будто бы каждое новое слово о чувствах, не заставляет тихую, маленькую агонию тесниться в груди. Вето — не пустое словно. Вето — это запрет. Но Тору ни единый запрет не писан, похоже. Тор неостановим. Неумолим. — Я отменю наказание, если ты… — Один день! А после ты оставишь меня в покое, что бы ни происходило. Ты оставишь меня в покое, Тор, — он дергает руками, будто бы желая вскинуть их к небесам, но те лишь повисают плетьми. Безвольно. Локи просто больше не может сопротивляться. Тор так настойчив и так целенаправлен. И позволить Фандралу остаться безнаказанным Локи не может тоже, хотя на самом деле это небольшая выдумка. Даже если Тор действительно отменит наказание, маг всегда может прийти и наказать виновника сам. У него ведь теперь — после всех этих дрязг и после ссоры с Одином за свое свободное существование, — буквально развязаны руки. К тому же раз уж Тор хочет провести целый день ссорясь, то так тому и быть. Может быть, это хотя бы будет весело ~~•~~