Роза ветров

~~~^~~~       Солнце. Оно проникает в каждый уголок полуденного, разморенного замка. Оно немного слепит хитрыми лучиками, что отражаются чуть ли не от всех поверхностей, норовя ослепить, отвлечь от работы, привлечь к себе внимание, утянуть за собой… Локи неторопливо ступает по коридорам первого уровня в своих новых, низких сапожках на тонкой подошве. На нем легкие, полотняные брюки, чуть-чуть сужающиеся к низу, и легкая, салатовая рубашка, однако, он все равно идет так, как и подобает царской особе. Для этого ему никогда не требовался ни этот напыщенный плащ, ни доспехи.       В отличие от старшего.       Казалось, его одежда была живой или же по крайней мере обладала магией, ведь как только Тор снимал доспехи и надевал обычную рубашку и брюки… Он тут же терял всю свою «магию». Весь этот образ Бога слетал с него в одночасье, и он превращался в обычного аса-землевладельца. С сильными чертами лица, громким голосом и заразительным смехом.       В нем не было ничего цепляющего. Ничего удивительного. Ничего необыкновенного.       Однако, Локи согласился провести с ним день. Он согласился вчера, и сегодня же он с самого утра был немного…взбудоражен. Такая близость этого самого, общего, дня была связана далеко не с его собственным неуемным желанием провести со старшим время — ведь желания этого не было, — или с неуемным же желанием самого старшего, которое точно было. Это было связано лишь с тем, что маг прекрасно понимал: чем быстрее они проведут этот день вместе, чем быстрее разругаются вновь, — ярко и сочно, как умеют именно они, — тем быстрее Тор поймет одну банальную, но важную истину.       Поймет, что между ними нет ничего связывающего/скрепляющего/общего. Между ними уже ничего нет, как бы сильно им обоим ни казалось обратное. Или как бы сильно обратного ни хотелось.       Солнце слепит глаза, когда заглядывает в очередную арку, мимо которой идет маг. Однако, он не щурится, ведь солнце — его все. Он привык смотреть на солнце с самого своего детства. Привык к тому, как солнце оставляет ожоги, и к тому, как солнце одаривает своим теплом, чтобы после его очень неожиданно забрать. Эта привычка все еще внутри него, и поэтому солнцем его уже давно не удивить.       Еще проснувшись поутру, Локи словно заранее знает, что поесть ему не удастся до самого вечера. Ведь в присутствии Тора есть он объективно не собирается. Ладно, провести с ним целый день и выслушивать весь табор странных вещей, начиная от грубых подколок и заканчивая заверениями в любви. Ладно, терпеть его рядом. Ладно, держаться, не отпуская себя самого ни на миг. Ладно?.. Ладно. Все это он может. Со всем этим он справится так или иначе.       Но обедать в обществе этой свиньи?.. Этого неуемного, грубого, неаккуратного борова?!       На губах появляется ядовитая усмешка, ведь даже мысль об этом заставляет Локи почувствовать отвращение. И он даже не смеет допустить той вероятности, что Тор действительно знает, для чего нужна вилка. Уже не говоря о ноже.       Дело совершенно не в желании выставить старшего кем-то отвратительным и мерзким, дело в том, что старший таковым и является. Слишком громкий. Слишком шумный. Слишком некультурный. Слишком… Просто все в нем слишком.       И связываться с этим «слишком» Локи совсем не хочется. Даже не зависимо от того, как все это он любит молча и глубоко-глубоко внутри себя.       На самом деле, чем дальше Локи отступает от той злополучной ночи Мидсумара, тем обманываться становится все легче и легче. Обманывать себя. Обманывать других. Фригга, к примеру, ведь все еще требует от него хоть какого-то ответа на все свои многочисленные вопросы, однако так его и не получает… Конечно, она делает это не так резко и настойчиво, как ее настоящий сын, но все же.       То и дело, стоило Локи в последние две недели прийти к ней в покои или же вместе с ней выйти на прогулку в сад, как мать медленно, неторопливо подводила его к одной и той же теме. Ночь Мидсумара. Она сидела напротив него и неторопливо пряла или же шла рядом с ним по витиеватым дорожкам сада, но слова… Были одни и те же.       Даже тонкие намеки Локи на то, что у него появилась реальная, неподдельная возлюбленная, не могли отвлечь Фриггу от ее настроя выспросить у него желаемое. Ничто не могло отвлечь ее. Стоило им остаться одним, как мать пыталась вывести его на откровения. Только вот Локи не поддавался. Он поддерживал тему и уводил ее прочь так же искусно и аккуратно, как Фригга после возвращала ее назад. Вот так они и кружили. То ближе, то дальше…       Маг и рад был бы поделиться с ней всем, буквально всем, что творилось в его беспокойной душе. У него не было сомнений, что Фригга примет, смирится и поддержит его. Однако, у него было два больших, громоздких и буквально неподъемных вопроса.       Как сообщить ей о том, что внутри него расцвело на самом деле позорное и недостойное мужчины чувство.       И как прошептать, что восемь жизней назад он убил ее любимейшего сына, а оставшееся время просто пытается спасти его.        Здесь Локи был бессилен. Он сопротивлялся, увиливал и спасал себя самого от этого взгляда… Этого взгляда… Он никогда не видел его у Фригги, но видел у Одина. И так боялся, что его статная мать переняла этот взгляд у своего мужа.       Бывало, несколько раз и в разном возрасте, Один опускал этот взгляд к глазам Тора. И этот взгляд выжигал все на своем пути.       Он был полон несколькими чувствами сразу и все они смешивались в такую смесь… Ядреную. Горькую. Горючую. Ни в одном, даже самом опасном зелье не было такой смеси. А вот во взгляде Одина она была. И глаза его полнились разочарованием, неподъемнее, чем само Древо. И глаза его полнились гневом, чем-то сравнимым с настоящей, воинственной ненавистью. И глаза его полнились недовольством, словно бы Тор предал кого-то, предал Асгард, унесся прочь, круша миры и пороча отцовскую честь.       Но Тор ведь никогда такого не делал. Никогда о таком и не мыслил. А те шалости, что он позволял себе, определенно не заслуживали такого взгляда. Однако, взгляд был и был Тор.       И Тор был сильнее всего, что Локи когда-либо видел.       Он был для Локи почти святыней, но лишь потому, что Локи просто прекрасно знал, каков был его путь. Как он шел. Где он шел. Как он спотыкался, как он крушил все вокруг, как он орал и ругался, как рыдал, задыхаясь слезами, как он поднимался и шел дальше. Возможно, это было проявлением слабости. Или проявлением еще чего-то.       Локи действительно не знает, каким другие видят Тора. Сейчас он стал, конечно, много-много сдержаннее, чем был раньше. Но вот раньше… Воспоминания клубились и были слишком хороши, если, конечно, не брать во внимание дела Тора, а лишь его самого. Ведь сам он был поистине велик.       Когда-то давно Локи читал сказку про Медведя и Лиса. Они были друзьями, довольно хорошими, но это все же не отменяло того факта, что они оставались собой. Лис был хитер и охоч до чужого добра. Медведь был немного глуп и очень несдержан.       Та книжка была сборником маленьких, поучающих историй, и Фригга читала ее ему временами. Из метки в метку она читала ее ему, но никогда не читала последнюю историю. Локи казалось это несправедливым, хоть мать и каждый раз убеждала его, что он сможет прочитать ее сам, когда немного вырастет и научится читать.       И вот в какой-то момент Локи научился. Это было задолго до его пропажи в железном лесу и тогда они с Тором были по-настоящему дружны. Локи, наконец, научился читать. Он взял эту книжку, принес ее к Фригге в покои. Он читал вслух, вдумчиво и не торопясь. Тогда ему казалось, что в этой, завершающей истории, есть какая-то тайна, какая-то неощутимая, но от этого не менее важная магия…       Близилась зима. Медведь впервые решил на это время запастись едой по совету своего друга Лиса. И вот он насобирал себе ягод, орехов, сочных еловых веточек… Конечно, запасов вышло не так много, но на первый день, в который Медведь собирался выйти из спячки, их должно было хватить.       Зима прошла незаметно. Лис выживал, как умел и как мог. Иногда грелся в медвежьей берлоге, ведь туда ему всегда можно было входить. С одним лишь правилом: не будить Медведя. Он и не будил. Сидел себе тихо, грелся, приглаживал шерстку или же спал.       Когда пришла весна и Медведь проснулся, он спросонья не увидел своих немного иссохших запасов. И сразу же разозлился. Первым делом он естественно подумал на Лиса, ведь только тот мог знать, где его берлога, и имел право заходить в нее. Выйдя из берлоги, Медведю даже далеко идти не пришлось. Лис был тут как тут. Будто бы ждал его.       И тот действительно ждал, ведь за зиму произошло столько всего интересного. Ему очень хотелось поделиться всеми своими новостями с Медведем. Но не успел он и рта раскрыть, как Медведь зарычал, попер прямо на него, ругаясь о своих запасах, воровстве и… И много еще о чем.       Лис был настолько удивлен и ошарашен, что даже с места не посмел сдвинуться. Он ведь ни разу ничего у Медведя не крал, ни разу не предавал его доверия, но тот шлейф слухов, что тянулся за ним и был в десяток раз длиннее его пушистого хвоста, видимо, никогда не приходился Медведю по вкусу.       Увернуться Лис не успел, а Медведю хватило одного удара тяжелой лапы, чтобы лишить его сознания. Он был так зол, что разорвал Лиса в клочья. Ведь как это так! Тот своровал у него, предал его и… По возвращении в берлогу Медведь естественно нашел все свои припасы.       Только вот Лиса было уже не вернуть.       Под конец сказки, прочитав ее в самый первый раз, Локи еще долго сидел молча. Пока Фригга не подошла к нему, не опустилась на пол, рядом с его невысоким стульчиком. Ее руки всегда были мягкими, теплыми и такими живыми… Как и ее сын.       Тор был живым. Всегда был таким невыносимо/непозволительно живым, что Локи с его вечным холодом, с его вечным ощущением мертвечины внутри и снаружи себя… Локи просто смотрел на него. И чувствовал, как оживает.       Тогда Фригга сказала, что ему не нужно плакать, но маленький Локи, все еще смотрящий на последнюю точку последней страницы своей любимой книги, не плакал. Он поднял на нее глаза, нахмурился. А затем широко улыбнулся.       Сказать, что мать была удивлена — не сказать ничего. Однако, она сдержала свое легкое, странное негодование. Она спросила тогда, чему же он радуется.       И Локи ответил ей:       — Он ведь живой! Он такой живой, этот Медведь. Это восхитительно, — его глаза светились. И малыш Локи имел в виду далеко не то, что Медведь просто остался в живых, как могло показаться на первый взгляд. Эти эмоции зверя, эти его переживания… Локи думал об этом всю книгу на самом деле. Ему нравились они оба, и Лис, и Медведь, ведь они были прекрасным сочетанием. Еще они напоминали ему их с Тором       Но все же много больше ему нравился именно Медведь, потому что Медведь не сдерживался. Он не сомневался. Если он хотел бушевать, он бушевал, и это делало его живым. Никаких сковывающих рамок, никаких границ, и лишь… Лишь…       Это можно было бы сравнить с потоком свежего, насыщенного оттенками цветения и рассвета воздуха. Когда он бьет тебе в лицо, но все же не бьет тебя наотмашь. Он отводит волосы назад, прочесывает их своими невидимыми пальцами и целует твое лицо прохладными невидимыми губами без остановки.       Вот что такое жизнь. И быть таким ветром — быть живым.       Медведь был живым. Тор был живым. Локи был мертв, но всегда чувствовал себя лучше, когда оказывался рядом с Тором.       Фригга все еще была в смятении, хоть и улыбалась уголками губ. Локи закрыл книгу. Отложил ее, освободился от нежных рук матери, поднялся, подскочил. Потянулся, разминаясь после чтения.       — Но ведь он убил своего друга? Он ведь убил Лиса…       — И что? Тот сам виноват, что находясь рядом с Медведем, не был всегда наготове, — его губы двигались быстро, а сердце заполошно билось, пока он говорил. Однако, когда он сказал свои последние слова, лицо Фригги переменилось: — Если бы я жил рядом с кем-то настолько живым, я бы всегда был наготове. И если бы мне пришлось умереть от руки кого-то настолько живого…я был бы лишь рад! Это была бы самая лучшая смерть, мама!       Он вскинул руки, крича последние слова и немного задыхаясь от того, как горела кровь, как это возбуждение металось внутри всего его тела. Хотелось бежать, играть, что-то делать, позвать Тора, веселиться с ним до глубокой ночи во дворце/в саду/в поле у конюшни.       Он был так счастлив в тот момент. А лицо Фригги выражало лишь испуг и глубочайшую печаль. Она, все еще сидя на коленях в окружении своих юбок, потянулась к нему вперед и сгребла его в охапку. Кажется, она плакала, но уж точно — она шептала ему в волосы, что он: ее маленький, прекрасный мальчик, и это…       Это был такой тонкий момент. Локи и сейчас не знает, отчего она плакала. Ему кажется, что эта ниточка где-то рядом, что это ощущение знания где-то рядом, но… Ему все же, видимо, кажется. Ведь все еще он не знает. Совсем не понимает, почему она была так опечалена, если он был так счастлив.       Очень часто Локи слышал от Одина, когда тот обращался к Тору, что мужчинам и воинам не следует поддаваться эмоциям. Им нужно быть сдержанными, им нужно быть сильными, им нужно… Много чего на самом деле. Никогда Локи не мог понять, как сдержанность связана с силой, а после просто решил для себя, что Один слишком стар, чтобы говорить все-все правильно и мудро.       Тор был несдержан и Тор был жив. Он громогласно смеялся и горько плакал. Он был живее всех, кого Локи когда-либо знал. И поэтому Тор был силен.       Так Локи думал в пять меток. Так Локи думал в восемь меток. Так Локи думал в пятнадцать меток. Так Локи думает до сих пор.       Но эти его думы никак не связаны с мнением Одина насчет Тора. Ведь Один считал Тора слабым. Возможно, считает его таковым и до сих пор, но ведь теперь уже Тор буянит много-много меньше. Эту перемену сложно не заметить, но много сложнее не догадаться, чья длань приложена к этому.       В последние метки… Тор словно умирает.       Локи ловит себя на этой мысли неожиданно. Настолько неожиданно, что чуть не останавливается посреди коридора, так и не дойдя до тренировочного зала. Его глаза ошарашенно приоткрываются, немного влажные губы тоже норовят приоткрыться, но словно держатся друг за друга. Мысль пугает/ошарашивает/дикой тревожностью поселяется под ребрами. А следом накатывает воспоминание…       Тор держит его и так терпеливо, так жестко требует сказать: что же сделал Один. Он выглядит заинтересованным и даже слишком, но много больше он выглядит разгневанным.       Локи так и не останавливается. Он идет дальше, идет вперед. Прямо к дверям тренировочного зала. И внутри растекается довольно очевидное и легкое осознание: Один сделал с ними что-то. С ними обоими. ~~~^~~~       Тренировочный зал переполнен, хотя в дневное время суток это, скорее всего, его обычное состояние. Просто в этот раз, — во второй или в третий, — зайдя сюда среди бела дня, Локи уже не боится осматриваться. Он не боится скользить глазами по сильным телам воинов и ловким редким воительницам. Он не боится встречать нечастые, немного насмешливо-удивленные взгляды.       Теперь Локи понимает, что, возможно, он совсем немного глуп. Ведь только глупец может бояться таких мелочей, как другие асы, другие существа… Этот страх — ничто по сравнению с задыхающимся старшим у него на руках. Этот страх — ничто по сравнению с болью, что пронзает тело, летящее сквозь время.       Да, сам по себе этот страх — что-то, но теперь планка повышена и требования возросли. Маг прекрасно понимает, что, если он будет оборачиваться на каждый короткий свист или же прогибаться под каждым насмешливым взглядом, ничего у него не получится. В проекции спасения брата и самого Времени у него ничегошеньки не выйдет, ведь все его важное, дорогое время будет отдано этим глупцам. Этим воинам, что еще более глупы, чем он сам со своим ушедшим в далекое прошлое страхом показываться им на глаза.       Конечно, Локи мог бы ответить им. Ох, да, он мог бы ответить им всем, посмотреть на их вытянутые, ошарашенные лица, посмотреть на страх в их глазах и… Он ступает по дорожкам меж арен ровно и уверенно. Он незаметно делает вдох поглубже.       Как в каждом сборе урожая яблок всегда есть червивые, так и в каждом человеке/Боге/эльфе/ване/дворфе есть темные нотки. Капли грязной крови. Капли яда на языке, что уже давно смешались с обычной слюной. Локи чувствует свой яд и свою грязную кровь неожиданно четко в последнее время. Если бы перед ним было две чаши весов, на одной бы лежало все, буквально все — и желание стряхнуть вину с плеч, и желание спасти, и желание исправить.       На другой бы лежала почти что потребность отомстить. Потребность вырвать всем этим надменным, глупым детишкам языки, чтобы они больше не шептались у него за спиной. Потребность рассечь им глотки, чтобы больше не гоготали над ним, словно над посмешищем.       Это чувство… Эта потребность… Это нечто более глубокое. Это нечто более искреннее.       Это хаос.       Но Локи вновь и вновь подходит к первой чаше весов. Он делает это не из-за вины, заставляющей опустить голову. Он делает это не потому что «должен».       Это осознанный, самый осознанный в его жизни выбор не то чтобы хорошей стороны, но чего-то близкого к ней. Чего-то при более подробном рассмотрении такого же искреннего, как и потребность разрушать.       Возможно, такие весы — вечная метафора. Локи прочитал слишком много книг, чтобы она не была для него классической или обыденной. Но даже так, учитывая затертость сравнения, он использует его и он не склоняет голову. Его грудь чуть раздувается, когда Локи глубоко вдыхает. А затем так же глубоко отрекается/отгораживается от всех этих ядовитых взглядов и неугомонных глупцов. Пусть себе брешут и скалятся, пусть глумятся. Они лишь пешки: бесполезные, бездарные. Они лишь пушечное мясо.       А он — наследный принц. Будущий царь Етунхейма. Будущий советник царя Асгарда.       Локи не знает, имеет ли право вот так вот «успеть везде», однако, это меньшее, что вообще его волнует. Так или иначе, если окажется, что он не смеет занимать два поста одновременно, маг знает, что сумеет выкрутиться. В пользу Асгарда, естественно.       Тор снаружи. В своих тяжелых доспехах, с молотом на поясе… Солнце светит и не жарит, но чуть припекает. Локи правда не знает, почему старшему не жарко. Но, возможно, он на то и воин, чтобы уметь выстаивать в любых погодных условия. В любых условиях совершенно.       Локи выходит к ступенькам, что спускаются вниз и выводят на широкий, невероятно широкий тренировочный луг, но все же по ним он не спускается. Это, по его мнению, уже лишнее, ведь Тор — не милая прелестница, за которой нужно заходить лично, чтобы пригласить на прогулку. Тор — мужчина/воин/самолюбивый дурак.       И именно поэтому Локи не спускается по ступенькам вниз.       Сегодня, похоже, проходит подобие экзамена по стрельбе, потому что далеко впереди, почти что у другого конца очерченного невысоким заборчиком луга, стоит шеренга воинов. Они то и дело подкидывают вверх мешки скорее всего с сеном и определенно с нарисованными на них мишенями или же стреляют в сторону лучников. Что не удивительно, никто не промахивается и не прикрывается щитами: все стрелы, что летят в сторону сдающих экзамен лучников, оказываются сбиты встречными стрелами еще на середине пути.       Тор стоит неподалеку. Рядом с ним привычный Огун. И скорее всего — догадаться не так сложно, — в конечном, экзаменационном, итоге будет учитываться определенно не мнение Тора.       Локи уверен, что его брат — хорош, но все же в ближнем бою он лучше, чем в дальнем. Если дать ему в руки лук, он сможет попасть в большую мишень, только вот вряд ли попадет в «яблочко». Зато если дать ему меч или его прелестный детский молот, то Тор будет почти непобедим.       Если, конечно, его кто-нибудь не подстрелит.       Локи, замеревший у одного из находящихся с краю столбов-подпорок — в паре шагов от лестницы, ведущей вниз, — и уже откинувшийся на камень плечом, чуть опускает голову. Он тихо так посмеивается, а в шкодливом, хитром разуме уже расцветает картина, на которой чья-то стрела совершенно случайно вонзилась старшему в ягодицу. Да уж, это выглядело бы определенно смешно, а после — определенно опасно.       Вряд ли бы Тор спустил виновнику такую шалость с рук.       Но кроме такой смешной, немного детской карикатуры в голове Локи есть и еще одна мысль. Она странная, определенно неуместная, и она… Маг переплетает руки на груди, закрываясь словно, но все же закрываться поздно. Перед глазами ночь, тренировочный зал, Огун и тишина. Эти прикосновения были так сильно похожи на ласку, что…       Теперь Локи уверен, что они действительно были очень сильно похожи на ласку, ведь теперь Локи умел, теперь он «обучен». Теперь он может различить такие вещи. И поэтому это не волнует, но определенно настораживает. Настораживает то, что Локи совершенно не знает, какие у Огуна мотивы, чего тот хотел добиться и к чему ему все это. Возможно, настораживаться незачем, и мотивы воина довольно благородны, но верить в такие вещи — жизнь свою не беречь, поэтому Локи не верит.       Он склоняет голову чуть на бок. Прищуривается. А затем, словно почувствовав его взгляд, Огун оборачивается.       Что это? Это как-то связано? Они как-то…связаны?       Локи не отводит глаз, встречается с воином взглядом, а тот лишь кивает. Почтительно. Мягко. Маг не отвечает никак, но внутри уже закручивается водоворот вопросов, буквально кричащий: что же ты скрываешь?.. Не зная, интересен ему ответ или нет на самом деле, Локи все же не делает ни единого движения. Он наблюдает за тем, как Огун склоняется к Тору, говорит ему что-то, указывает лишь на нескольких воинов в длинной, огромной шеренге. Тор кивает, словно соглашаясь, а после получает пару дружеских хлопков по плечу.       Он так и не оборачивается, а вот Огун оборачивается вновь. И отходит. Уверенно и не торопясь, он идет в сторону Локи, пока по всей округе разносится заливистый свист старшего. Этот свист отвлекает своей живостью, и взгляд мага перекидывается на мощную фигуру брата. Этот свист пробивает всю его, Локи, защиту, и глаза на мгновение показывают эту жажду, это желание смотреть лишь на него, но…       Мгновение. И взгляд перекрывается легкой скукой. Локи притворяется, что Тор его совершенно не интересует, и переводит глаза на Огуна. Тот уже на середине невысокой лестницы. Шаг, два, три… И вот он замирает рядом. Не напротив, но немного боком. Словно и не к нему подошел. Словно просто остановился рядом.       Уже заинтригованный маг чуть усмехается на уголок губ, тоже смотрит на поле. Лучники опускают луки, а воины на другом конце неторопливо собирают мешки с сеном и по пути назад подбирают раскиданные по полю стрелы. Однако, шеренга сдающих экзамен не сдвигается со своего места и не расходится. Тор неторопливо проходит мимо них, говорит что-то, но лишь тем, кто, по-видимому, не сдал.       Локи это все не слишком заботит, ведь он просто ждет, пока его глупый брат освободится, однако уже через мгновение он слышит тихий, лаконичный вопрос:       — Не хочешь сдать тоже?..       Без всех этих официальных тональностей, но все-таки до странного уважительно. Не так, как Фандрал, который говорит о Торе мерзкие вещи и ищет в младшем принце поддержку. Не так, как Тор, который только требует и делает вид, словно Локи — его собственность.       Огун всегда все делает просто. И тихо. Без этих поспешных и громких движений, без этих поспешных и громких звуков.       Маг отводит взгляд от тренировочного поля и смотрит на профиль воина. Могучий. Храбрый. Умелый. И почти не живой. Казалось бы, что такого в том, чтобы быть живым, однако, для Локи это было важным. И остается важным все еще. Почти решающе важным. Конечно, возможно, с Огуном ему было бы проще. Огун бы не давил, не унижал бы, не разбивал бы его сердце своими глупостями… Огун бы ценил его. Определенно ценил бы и никогда не принижал бы его достоинств.       Только вот… Локи рассматривает его лицо. В нем есть что-то от вана, однако, аса в нем больше. Даже когда он расслаблен, выражения лица все равно суровое и серьезное. Губы немного напряженно поджаты. А глаза темны, и все его мысли словно спрятаны за непробиваемой стеной. Огуну нет нужды увиливать, ведь он умеет молчать. Он умеет лгать молча. Он умеет отбиваться от словесных нападок молча.       Конечно же, он красив. Красота его необычная, однако, хороша сама по себе. К тому же статус одного из трех лучших воинов, находящихся при Торе… Это лишь красит его еще больше.       Но Локи знает, что и здесь он глуп тоже. Так же, как и со своим страхом чужого осуждения, он глуп и слаб. Ведь его сердце отдано высокому, светловолосому, живому болвану. А Огун лишь наставник. По крайней мере когда-то им был.       — Мне не нужно твое одобрение или же подтверждение тому, что я отличный стрелок, — Локи не знает с чего все эти мысли роятся в его голове. Возможно, он Огуну и не нравится вовсе, однако, тут уж говорить откровенно трудно. Огун не просто закрытая книга. Он книга, запечатанная самой сильной магией.       — Это не одобрение и подтверждение, а возможность войти в состав лучников и получить оружие. В наше время от оружия отказываться попросту глупо.       И вот опять. Локи тихо хмыкает себе под нос, потому что Огун опять делает это. Он не называет его глупцом, — в его голосе просто нет той оскорбительной интонации, — однако, он констатирует факт: отказываться от оружия — глупость. И это наверное самое важное и самое лучшее качество не столько для воина, сколько просто для самого Огуна. Умение придавать своему голосу до тончайших деталей правильные оттенки — это действительно важно.       Что ответить на это, Локи уже не знает. Его спокойный, немного иронично смятенный взгляд перемещается вперед и тут же, словно на злой рок, натыкается на суровый взгляд Тора. Тот уже распустил шеренгу, и теперь воины неторопливо расходятся. Но вот сам старший не сдвигается с места. Ничего не говорит. Лишь глазами немного гневно сверкает.       Неожиданно Локи слышит то, что никогда прежде не слышал, да и вряд ли услышит после: Огун усмехается и опускает голову, чуть ею качая. Говорит негромко:       — Когда-нибудь это его разрушит… — а затем тихо, добродушно смеется. Словно бы Тор — счастливый ребенок, и все вокруг видят, что его счастье может его убить, но все же ему никто не мешает. Ведь его счастье такое… Такое живое?       Кто знает.       Выпрямившись, Огун отступает и уже хочет вернуться к своим делам, но Локи кидает:       — Ныне ночью. Раз вы так щедры, что безвозмездно раздаете оружие, я, пожалуй, этим воспользуюсь, — ответа он так и не дожидается, но отчего-то с полной уверенностью может сказать: Огун будет ждать его тут после захода солнца. И Огун не посмеет усомниться, что Локи не провалится/не растеряет стрелы/сумеет правильно взять в руки тугой лук.       До захода солнца, правда, еще невероятно далеко, и пока что у Локи есть кое-что менее интересное, чем стрельба из лука вместе с лучшим придворным лучником. То есть Тор. То есть целый день вместе с ним/подле него. И день этот начинается…       Сейчас.       Тор все еще прожигает его взглядом, но теперь все же направляется к нему. Локи немного лениво отталкивается плечом от каменного столба-подпорки, становится ровнее. Голову склоняет чуть на бок.       — Какие у тебя дела с Огуном? — без предисловий и без приветствий. Тор подходит, останавливается не впритык, но ближе должного. Никто, правда, его тут не боится, кроме всех его воинов. Локи не боится уж точно. В злополучную ночь признания он был смущен и бежал, но теперь он — стоик. И он стоит, усмехается немного довольно.       Эта странная/чужая/не-братская ревность делает его в какой-то степени сытым. Удовлетворенным.       — И тебе доброго утра, мальчик с молотом. У тебя хорошие лучники, — маг кивает Тору за спину, но тот не оборачивается. Все еще смотрит, пытается добиться ответа одним лишь взглядом. И вновь Локи встречает «это» лицом к лицу.       Тор сдерживается. Тор сжимает кулаки, прищуривается, но он не устраивает ссору. Он держит все это внутри, и Локи усмехается шире, потому что это весело, хотя и глубоко внутри ему не весело совсем. Ему так страшно и больно одновременно. Ему так хочется подойти, осторожно коснуться ладонью гладкой щеки брата, заглянуть ему в глаза, а затем…опустить такую пощечину, что сможет, наконец, пробудить его. Что сможет, наконец, привести его в чувство. И оживить.       — Ты…не станешь отвечать?.. — он пробует снова, но это выглядит так жалко. Локи не показывает своей тревоги и тихого, пустого вопроса: Что же Один с тобой сделал?       Как он поработил тебя?       Чем связал те живые мотивы, что бурлили в твоей крови?       Тот Тор, которого Локи знал, уже бы припер его к стенке. Ему было бы плевать на всех вокруг, ему не было бы дела до воинов, до десятков глаз обращенных к ним. У него была бы цель добиться ответа, и он пошел бы к этой цели, а так…       Маг чуть надменно фыркает, отступает и разворачивается, идя прочь. Сердце колет неумолимо грубо, но все же в его теле главенствует разум. И разум перекрывает телу доступ к сердцу.       Правда, совсем ненадолго. ~~~^~~~       Солнце светит все также ярко, а неловкая, глупая и оправданная тишина становится лишь плотнее и плотнее. Еще на выходе из тренировочного зала Локи вскидывает руку и весь наряд Тора осыпается, обращаясь обычной, все такой же царской, но уже не официальной до зубного скрежета одеждой. Теперь на нем обычные, легкие брюки темно-коричневого цвета, а выше — рубашка. В цвет исчезнувшему плащу.       — Нарочно это делаешь? Чтобы все видели… — Тор, конечно же, замечает изменения тут же, осматривает себя с головы до ног, но лишь поджимает губы. Кидает на Локи раздраженный взгляд.       Прекрасно зная, что Тор ненавидит вопросы, оставленные без ответов, маг все же не торопится отвечать ему на вопрос об Огуне. В какой-то степени Локи надеется, что чем скорее он выведет Тора из себя, тем скорее же закончится и их совместное времяпрепровождение. Локи как никто другой знает о том, какой старший упертый, так что скорее всего ничего путного из этого молчания не выйдет. Кроме того, что Тор выйдет из себя, естественно.       — Ты хотел провести день вместе, мальчик с молотом, а не я. Мне все равно, — коротко пожав плечами, Локи отводит смеющийся взгляд и цепляется большими пальцами за аккуратные кармашки на брюках. Ему бы еще посвистывать начать, словно он тут совершенно и ни при чем, но все же он не начинает. Тор медлит пару мгновений, прежде чем заволноваться:       — И… Куда ты дел мой молот, м? — он поворачивает голову, смотрит чуть прищурившись. Локи вздрагивает, еле сдерживаясь, чтобы не рассмеяться вслух, но…       Он и сам не замечает той феерии, что творится у него в груди. Он чувствует себя с каждым мгновением все более счастливым и переполняющимся светом до самых краев. Контроль развевается по ветру. Сердце грохочет в груди, хотя они идут совсем неспешно. А еще… Еще… Жизнь перетекает к нему в вены и артерии, и кровь вскипает. Хочется…бежать, играть, что-то делать, позвать Тора, веселиться с ним до глубокой ночи во дворце/в саду/в поле у конюшни.…       Локи не глуп окончательно и бесповоротно, он чувствует весь этот спектр эмоций и сам, но он так настойчиво игнорирует его. Так настойчиво избегает всего этого. Ему страшно до подгибающихся коленей, ведь еще десяток мгновений назад он собирался держать себя в руках, но уже сейчас чувствует, как падает. Сквозь время. Сквозь пространство. Сквозь себя самого.       Тор выглядит обворожительным даже ничего по сути не делая, и Локи понимает, что его самого это разрывает на части. Перед глазами мелькают розы… И кровавые пальцы Тора… И все эти его слова… Маг правда старается убедить себя, что это ложь, все это ложь, и ему просто нужно выдохнуть. Но эта ложь такая невыносимо сладкая. Как яркая малина или может сочный виноград.       А он сам — слишком голоден. Он сам слишком… Просто слишком соскучился. Слишком истосковался.       Повернув голову к Тору, Локи уже приоткрывает губы, чтобы что-то сказать, но замирает на мгновение. За долю секунды он понимает, что за поворотом недалеко впереди тот самый коридор. Тот самый коридор.       Коридор, в котором Локи рыдал, задыхаясь. Коридор, в котором Тор стоял и смотрел на кровавые сгустки, выплевываемые Локи на пол.       Его жажда рассмеяться в голос утоляется горькими воспоминаниями. На кончике языка отдает солью слез, чуть эфемерно взвывает правый бок — он заживал дольше всего. Задор пропадает из зеленых глаз, Локи закрывается так же быстро, как готов был открыться на распашку. Его глаза отдают холодом, губы вытягиваются в упрямую, чуть властную черту. Он говорит:       — Я его украл, — и широко, ядовито улыбается. Понять, шутит Локи или нет, невозможно, и Тор лишь глаза отводит. Поджимает губы.       И натянутая тишина вновь укутывает их в свои объятья.       Ничего не происходит от слова «совсем». Они прогуливаются по галереям и коридорам замка, то и дело встречают кого-то, кто здоровается с Тором, заводит с ним разговор. Локи думает, они оба знают, что это неучтиво, — и он сам, и старший, — однако, каждый раз, когда Тор начинает новый разговор с кем-то из друзей, маг ему не препятствует. Он останавливается неподалеку, если галерея позволяет, усаживает на подоконник. И просто рассматривает то, что находится вокруг.       Он не пытается нарочно показать, что ему скучно, или же как-то привлечь к себе внимание старшего. Он не пытается сделать ничего вовсе. Время, как ни посмотри, все равно неторопливо течет в своем русле, и чем больше его проходит, тем меньше его остается. И тем быстрее Локи сможет освободится от этого нудного, грубого бремени.       В один из таких разговоров старшего они находятся на своем собственном уровне, в той самой галерее с высокими, широкими окнами. Локи не сразу понимает, как так вышло, но уже устроившись с ногами на удобном подоконнике, до него неожиданно доходит осознание: именно тут он тогда поцеловал Тора. Когда был маленьким и любил его всем своим сердцем.       Сейчас Локи уже давно не маленький. И сейчас он уже почти не…любит? Смешно. Как же смешно. Кому расскажи, не поверят. Но ведь маг и сам себе не верит.       Он усаживается не слишком долго. Лишь ноги протягивает вперед и спиной откидывается на стену оконной арки. Прямо под ним раскрывается Асгард, и он навсегда останется самым прекрасным, что Локи когда-либо приходилось видеть. Все эти люди… Все эти улочки… Все эти… Боги.       Локи усмехается невесомо и лишь чуть прикрывает глаза. Где-то в десятке шагов Тор густо, грубо смеется с шутки одного из своих подчиненных. Наверху Фригга точно скоро начнет прясть. Еще выше — Один, и нельзя сказать, что он заперся, но все же уже давно отгородился.       Локи знает, что притворяться плохо, но ведь он почти и не. Какие бы чувства внутри него ни трепетали по отношению ко всем ним, где-то далеко все же есть это… Этот… Что глумиться и обманывать, он научился у отца с матерью многому, а Тор научил его быть собой и не бояться этого. Тор научил его… Научил его…       Иногда мелькает шальная мысль запереть себя в зазеркалье. Кажется, когда-то давно один из горе магов сделал так, — совершенно случайно, конечно же, — а выбраться смог лишь через множество меток, и только перешагнув порог, тут же скончался от старости и закончившихся запасов магии. Никто в здравом уме такого бы не пожелал и врагу. Вечного одиночества. Вечного отчуждения. Вечного… Просто вечности. Без звуков, запахов и хоть каких-то пространственных расстояний. Вместе с собой с той стороны он принес записи и воспоминания, и они были чудны. Локи о них не читал, — их не читал тоже, — но Фригга иногда рассказывала ему обо всей этой ситуации.       Локи хотел бы попасть туда и не возвращаться. Он был бы один и тихой тенью скользил бы по зеркалам. Он шел бы за Тором по пятам, смотрел бы на него не боясь и беззвучно выдыхал бы невидимый воздух вместе с признаниями. Он шептал бы их сотнями и тысячами. Он смотрел бы, пока глаза не начинали бы слезиться.       Он бы насытился, наверное. Без возможности коснуться и услышать хотя бы отзвук голоса, но с возможностью не лгать, ведь лгать некому. А ложь так утомительна… Но об этом никогда никто не узнает.       — Брат…       Его голос тихий и неожиданно мягкий, но маг настолько ушел в свои мысли, что даже не вздрагивает, заслышав его. Его спокойный, почти умиротворенный взгляд скользит от просторов Асгарда к одному единственному асу, что так дико/нагло/бессовестно ворвался в его сердце и прогнать его уже вряд ли выйдет. Его взгляд замирает на глазах этого красивого, могучего аса.       Локи не отвечает, но и не двигается. Он видит, что Тор присел на край подоконника. Он чувствует, что кончики его пальцев касаются его бедра, поверх ткани брюк. Все тело кажется таким невесомым, а голова — глупой, но маг даже начать корить себя за это не успевает. Он отвлекается, откликается на это почти что нежное «Брат…».       Тор подается вперед.       Локи знает, что это ошибка. Они оба. И все, что вокруг них/между ними. Однако, он лишь дергает самыми кончиками пальцев — резкий порыв ветра тянет за собой тонкие шторы, пряча их от чужих глаз. Сказать что-то или же сделать кажется ему настолько неуместным, и лишь поэтому Локи не двигает ничем, кроме самых-самых кончиков пальцев.       Еще потому что все становится неожиданно тихим.       У Тора есть лишь мгновение — вот, чего стоят все эти метки, все их ссоры, все склоки и все дрязги. Одного мельчайшего мгновения, которое Локи дарит Тору. В которое Локи просто сдается на его милость.       И маг готов к тому, что старший все испортит. Что он полезет, куда не следует… Что он скажет то, что говорить не нужно… Но, похоже, это их общая ноша: давать друг другу вторые шансы снова, и снова, и снова. Не обещания, — ведь обещания это детские забавы да глупости, — а эти реальные, такие громкие возможности, которые, к сожалению, никогда не будут использованы как должно.       Никогда ли?..       — Я хотел тебя поцеловать… Вот же…смотри…       Его голос ломается, и Локи слышит это настолько ясно, что на какой-то миг даже теряет суть произносимых старшим слов. Сама интонация… Этот тон… Вина/страдание/мольба/прошу, пожалуйста, дай мне лишь шанс, еще один в веренице сотен, да, я знаю, но в этот раз… В этот раз… Клянусь.       Взгляд опускается к губам, что произносят слова, которые Локи слышит в полной мере не сразу. Но только расслышав, он вскидывает глаза к глазам Тора.       Те печальны. Светлы и печальны, как голодающие дети или может быть ручные животные, случайно попавшие под горячую руку хозяина. Они — эти яркие, голубые глаза, чей цвет себе тихо выкрало дневное асгардское небо, — все еще словно бы светятся изнутри. И Локи все еще внемлет этому свету. Но Тор смотрит на него недолго, Тор не отвечает на его громкий, немой вопрос, адресованный так нагло, хоть и колко брошенной фразе…       Тор поднимает руки и берет его лицо в ладони. Они пахнут металлом оружия и совсем тихо корицей. Наверное, у него есть масло с такой отдушкой в купальне. Но Тор ведь совсем не любит сладкое. Кажется… Теперь так сложно говорить уверено о чем-то, а в особенности, если оно связано с Тором. Ведь Тор теперь для Локи не один.       Его лицо обнимают эти теплые, мягкие и грубые одновременно руки. Конечно, его самого ни разу не брали в походы, но Локи прекрасно знает, что такое мозоли. Или же стертые жесткой тетивой запястья. Все эти следы воинственности… Все это следы… Тор тратит подаренное ему мгновение с умом, что будто бы даже становится неожиданностью, однако, при этом он растягивает его, он пытается взять из него все, что только может. Без расточительности, но и без жадности. «Присущей горячим юнцам» — так, кажется, говорила Бейла.       Локи не помнит. Локи ничего не знает. Его голова пустеет в одночасье, и остается лишь ощущение шершавых больших пальцев на скулах. Они гладят мягко, будто бы пугливо…но с такой нуждой. Тор уже отвел взгляд, но, смотря ему в глаза до последнего, Локи видит там отголоски этой нужды. Этой потребности.       Что же с ними стало-то?.. И кто… Кто все это сделал? Неужели сами?       Думать над этим не хочется, и маг не думает. Он закрывает глаза, чувствуя, как сухие теплые губы целуют его в лоб и замирают. Пряный запах корицы окружает, заполняет собой все его существо и словно бы чуть приподнимает в воздух. Все становится таким простым и легким.       Когда мальчик с молотом оказывается так близко. ~~~^~~~       Они сидят там слишком долго. Локи смотрит на торговую часть города, что расстилается улочками прямо внизу, за главными воротами. Тор на него больше не смотрит. Локи кажется, они оба прекрасно знают, что он все еще чувствует прикосновение губ старшего, но сказать точно он все же не смеет.       Они оба не говорят ничего.       Казалось бы, все так невинно/странно/неожиданно… Но смущения нет. И сердце не выпрыгивает из груди. Тор сидит к нему боком и держится обеими руками за край подоконника. Его голова опущена вниз. И его глаза — тоже.       Локи их не видит, потому что не смотрит, но он отчего-то уверен, что они все еще печальны. Они грустны. Они… Старший выглядит так, словно не обманывается и прекрасно знает, что ничегошеньки всеми своими действиями не добьется, однако, продолжает действовать. Да, он выглядит именно так, но все же вряд ли таковым является. Он просто не может быть настолько умным. В его сердце живет надежда. Еще там живут упорство и смелость.       Тор вряд ли знает, что значит осознанно обманываться.       А вот Локи знает. Продолжая убеждать себя, что он продержится до вечера, что он выстоит и не падет под напором этого живого обаяния старшего, маг все же понимает: его баррикады, так долго и так упорно возводимые, уже пали. А Тор уже взял его штурмом.       Тишина больше не давит. То и дело мимо проносится теплый ветерок, а по коридору проносятся стайки служанок или же проходят советники. Локи молчит и смотрит за горизонт, а Тор молчит, но молчание его колкое. Ему больно. Не только эфемерно духовно, но и физически, ведь…вето.       Локи знает, что это неправильно. Каждое их действие, каждое движение неправильно в своей основе, но иначе они не умеют. Как показал опыт всех прошедших жизней, иначе у них вряд ли получится.       Но так хочется… Так хочется коснуться, прижаться со спины, поцеловать сильную шею и сказать что-нибудь глупое. Как во всех этих книжках про воинов, красивых дев и какую-нибудь гиперболизированную до вселенских масштабов проблему. Только вот имеет ли право сам Локи касаться? Имеет ли он право показывать старшему, что… Что?..       Солнце перекатывается по небосклону. Достигнув своего пика, оно не останавливается, не рушится вниз, не гаснет. А Локи поднимает руку. Лениво/сомнительно/медленно. Его пальцы подрагивают. Сказать что-то кажется выше его сил, но не сказать ничего кажется грубым. Неправильным. Опасным.       Совсем немного его беспокоит отсутствие смущения. Тор ведь только что был так близко, Тор был так опасно близок, но Локи даже не вздрогнул. Он будто бы знал, что старший не надругается, не станет делать чего-то действительно оскорбительного, не будет переходить эти невидимые границы.       Что отделяют их обоих от падения в пропасть.       Он прикрывается иллюзией. Пространство вокруг исходит тихой рябью, и Тор замечает ее. Поэтому вздрагивает. И напрягается. Локи видит, как под тканью рубашки, его спина каменеет. Но все же с места старший не сдвигается. Сидит и словно ждет когда же этот невидимый топор опустится и эфемерно отсечет его глупую голову.       У Локи нет топора. Ни с собой, ни вовсе. На самом деле топоры он не любит, ведь магия, мечи и стрелы много интереснее. И удобнее. Если вдруг он решится убить старшего, то пустит стрелу или пронзит его острием клинка.       Или же просто усыпит.       По мере того как его пальцы приближаются к чужому плечу, рука тяжелеет. Локи все еще смотрит в другую сторону, но постепенно понимает, что так у них ничегошеньки не получится. Сейчас они словно зависли в невесомости. Остановились на нейтральной территории. И опустели.       Поэтому Локи поворачивает голову и позволяет себе смотреть, не таясь. Глаза Тора открыты, и они смотрят в пол. А вся его сильная, мощная фигура выглядит надломленной. Как и его голос, шепчущий:       — Вот же…смотри…       Такой Тор Локи не нравится, потому что вызывает в Локи сомнения/опасения/волнения. Такой Тор привлекает неправильное внимание и буквально кричит о том, что нуждается. В заботе/во взгляде/в слове/хотя бы в мысли.       Его бледная ладонь ложится на сильное плечо. Была бы рубашка светлее, Локи уверен, что увидел бы сквозь ткань возрастные метки, бегущие по сильной руке старшего. Но он не видит. Видит его голову и его светлые, красивые волосы. Видит его спину и его мощь, несгибаемую/нерушимую. Ладонь его, бледная/живая/жаждущая, не замирает, а скользит поверх плеча к шее. Маг не сразу понимает, что скользит не только его ладонь.       Он весь, подвижный и ласковый, подается вперед. Каждое движение — словно волна, набегающая на берег тихого озера. Каждый вдох — словно легкий поток нежного ветерка. Тор разрушает все, когда только решает, что должен сказать:       — Они увидят…       Но Локи уже увяз/уже ушел с головой под воду/уже отпустил себя. Он подается вперед, и вторая его рука опускается к Тору на ребра. Они обе скользят по его телу теперь, и в тот момент, когда Локи оказывается уже впритык, он обнимает Тора за плечо, опустив руку ему на грудь, и за бок, касаясь ладонью его ребер. Он шепчет:       — Умолкни.       И Тор больше не говорит ни слова. Тор больше не сомневается. Локи прижимается к части сильной спины, и понимает, что вот оно — разительное отличие. Нужно одно лишь слово, одно лишь слово, сказанное с правильной интонацией, и Тор не усомнится. Тор не заподозрит его во лжи. Тор не станет подозревать его.       Потому что Тор — не Медведь, хоть в самом Локи и есть что-то от Лиса.       Зарывшись носом в кончики золотистых прядей, Локи скребет пальцами по чужим ребрам сквозь ткань рубашки и стискивает ее в кулаке. Он вдыхает медленно, и этот запах, эта корица и легкая ниточка сильного, живого тела, заполняют его изнутри гуще, полнее, сильнее… Глаза прикрываются сами собой. И остаются лишь ощущения.       Чем дольше Локи дышит, тем полнее чувствует оттенок солнца. Такой стойкий и по-настоящему теплый, что оторваться кажется уже и невозможным. И Локи не отрывается. Он тянется ближе, вжимается грудью в тело старшего, а затем кончиком носа отодвигает пару мешающихся прядей и медленно прижимается губами к загорелой, такой красивой шее, и еле сдерживается, чтобы не застонать от удовольствия. На самом деле маг не чувствует себя виноватым, ведь Тор начал первым. И какая же это глупая отговорка…       — Между нами…       — Умолкни.       Тор правда пытается, и Локи даже понимает его. Потому что знает его. Тор никогда не любил неопределенность. Ему всегда нужно было знать ответ на свой вопрос мгновенно. Ему всегда нужно было решать проблемы сразу. Порывистый, резкий, резвый, жесткий… Нетерпеливый.       Локи не открывает глаз, убеждая себя, что если он не будет видеть того, что делает, все станет проще. И он ведет самым кончиком языка по теплой, упругой коже. Целует ее, смакуя каждое движение. Тор не смеет и двинуться, но Локи прекрасно чувствует, как он дышит, как то и дело весь напрягается… Мелькает мысль, что, если старший не удержит свои чувства в узде, будет совсем весело, но все же Локи не смеется.       — Мне нужно зна…       — Умолкни.       Он выцеловывает тот самый, выбранный им маленький кусочек кожи и трется о него кончиком носа, а затем просто замирает. Тор вздыхает грузно, тяжко, но Локи вздрагивает, неожиданно ощутив, как кончики чужих пальцев касаются его собственных. Медленно-медленно старший сплетается пальцами с бледной рукой, что обнимает его за шею, но имеет ли право Локи сжимать его теплые пальцы в ответ?       Он не знает. Помедлив, прижимается лбом к теплой шее и вздыхает. Что он может сказать? Что хочет сказать? Говоря откровенно, Тор победил, ведь Локи тут, рядом, он податливый и сдавшийся, но ведь победа Тора — их общий проигрыш. Да и куда делся этот большой, громкий вопрос о правдивости чувств старшего?! Куда вообще подевались все вопросы?!       Локи не знает. Он жмурится, тихо шипит и стукается лбом о старшего. А затем сжимает его пальцы в ответ. Нарочно грубо. Нарочно больно. Нарочно жестко. Но Тор принимает эту грубость/боль/жесткость. Потянув их руки вверх, он шепчет:       — Я лю…       — Умолкни!       За мгновение до того, как его губы вновь так вульгарно коснутся бледной кожи, Локи выдирает руку. Да, это было мгновение его падения, но, извольте. Оно закончилось.       Отстранившись рывком, он толкает старшего в спину, и тот тут же поднимается. А затем поднимается и сам Локи. Он поправляет рубашку, смотрит на старшего прищурившись. Румянца все еще нет, ведь он не ребенок, он не глупый, он не…не такой. И Тор не такой. И все вокруг…       Вокруг…       Запах корицы. А Тор смотрит с довольной усмешкой. Затем предлагает вместе отобедать. Локи не соглашается, но все же именно это он и делает.       Все его планы рушатся один за другим. ~~~^~~~       Тор оказывается действительно обучен столовому этикету, однако извиняться за собственные мысли Локи естественно не собирается. Связано ли это с желанием понравиться самому Локи или же просто с закрепившимся знанием о том, как действительно нужно себя вести за столом, вряд ли имеет значение. Много больше важен сам факт — Тор более интересен и менее глуп, чем Локи надеялся.       И важен этот факт, потому что плох. Ужасен. Просто невыносим.       Потому что просто прекрасен.       После того, как они устраиваются в покоях старшего, — Локи уверен, что он осматривается незаметно, хотя то и дело натыкается на понимающий, чуть развеселый взгляд Тора, — им приносят блюда и кубки. Они не появляются так просто из воздуха, как это обычно происходит в его собственных покоях, когда магу чего-то хочется, и он при этом располагается на балконе — единственной доступной для магии слуг зоне в его покоях, помимо купальни. Наоборот. Несколько высоких, стройных служанок приносят на заранее украшенный скатертью и приборами стол два кувшина, скорее всего с соком и вином, — Локи очень надеется, что хотя бы в одном есть сок, ведь его рот пересох уже давно, а пить нечто пьянящее рядом со старшим он себе просто не позволит, — затем блюда с мясом, гарниром, небольшие тарелки с зеленью и хлебом. Даже небольшую вазочку с ягодами.       Все великолепие пищи не удивляет. Локи знает не понаслышке, что в кухнях дворца — не в той небольшой, куда он так любит или хотя бы любил раньше захаживать, ведь она приспособлена скорее для кормежки слуг, — работают самые лучшие и умелые повара. Не в обиду той прелестной кухарке, ведь она тоже готовит невероятно вкусно, но все же те повара, что трудятся на всю воинственную ораву, советников, царскую семью и еще многих важных людей делают гораздо, гораздо больше. Сам Локи даже представить себе не может насколько это сложно, но все же понимает — в дворцовых кухнях творится толкотня и шумиха. И это еще слабо сказано.       Сам по себе он все еще пытается притворятся, что не сдался под натиском обаяния старшего, и наблюдает за тем, что происходит, несколько отстранено. Служанки уходят, блюда остаются, дверь закрывается. Они остаются наедине, и самую малость, но маг все-таки чувствует, как эта эфемерная, из чистого золота дверца его клетки переливается звоном, захлопываясь. Это ощущение оседает на плечах легким напряжением и обосновывается в груди отсутствием возможности сделать вдох. Это напряжение…       Тор его не подталкивает, но спрашивает, что он будет пить. Локи лишь бровь вскидывает, но не отвечает. Он сидит спокойно и чуточку властно: руки вальяжно разлеглись на подлокотниках, спина откинулась на спинку высокого, резного бардового кресла, нога закинута на ногу. Можно было бы притвориться, что это молчание не проверка, что все происходящее не проверка, только вот…       Это действительно проверка. Каждое движение/каждый жест/каждое слово. Раз уж Локи не в силах отказать, не в силах перебороть себя/Тора/это жестокое притяжение, то он по крайней мере может попытаться убедиться в намерениях старшего, убедиться в его… Его…       Тор раздумывает лишь мгновение, а затем тянется кувшину. Локи уверен, что тот тяжелый/увесистый, но старший поднимает его, как голубиное перышко, а затем подхватывает и один и кубков. Прохладная жидкость насыщенно темно-фиолетового цвета льется ровной, игривой речкой, облизывает стенки кубка и, налившись почти по края, обрывается. Тор протягивает ему кубок, но маг не смеет взять его сразу. Сидит, внимательно смотрит.       С того момент, как они поднялись с подоконника, он не сказал ни слова, но Тору это словно и не было нужно. Он будто прозрел/раскрыл глаза/начал понимать без слов. Или просто потерял нужду в словах, стоило Локи коснуться губами его могучей шеи. И вот до сих пор не обрел ее.       Он медлит, но не потому, что не решается протянуть руку. Он медлит, потому что Тор очевидно задумал «нечто». Опасное или нет, не имеет значения. Основа на том — он просто задумал «нечто». И Локи это не нравится. Очень не нравится. Таким покладистым, хоть и чуть-чуть порывистым он не видел брата давно, а стоит упомянуть, что все это время их обоюдного безразличия маг наблюдал. Исподтишка и тихо. Иногда незаметно даже для самого себя. Он наблюдал, делал выводы и оставался спокоен, ведь хоть Тор и становился все более сдержанным, — мертвым, — Тор оставался Тором. А сейчас Тор был словно сам не свой. Такой…по-настоящему тихий. И робкий. И осторожный.       Если в любви и всех любовных дрязгах старший был именно таким… Именно вот таким — радушным и милым мальчиком с грудной клеткой нараспашку; то у Локи больше не было козырей. Не было отходных путей. Не было спасения. Как бы ни вышло — будь Тор связан чувствами к нему или к кому другому, — он навсегда останется самым слабым и больным для Локи местом. Ведь эта сладкая, легкая и теплая возможность слишком желанна и слишком плоха в качестве идеи для постоянного времяпрепровождения.       Его рука поднимается, тянется вперед, и бледные пальцы, наконец, обнимают ножку кубка. Соприкасаются с теплыми, сильными пальцами старшего, но не вздрагивают. Да, Локи уже безвозвратно потерял голову, но все же его тело — все еще его владение. И он будет контролировать его, будет контролировать себя и каждое свое движение, будет держаться за этот контроль… Раз уж контроль над сердцем и разумом он уже потерял.       — Расскажешь что-нибудь?..       С этих слов начинается их выдуманное перемирие. Почему выдуманное, Локи ответить вряд ли сможет. С каждой секундой он становится все более потерянным и совсем не уверен, что сможет ответить хоть на какой-либо вопрос, так или иначе касающийся их обоих или каждого по отдельности.       Локи не знает чего ожидать, к чему готовиться и о чем разговаривать вообще, но поднеся кубок ко рту, он чувствует сладковатый привкус виноградного, свежего сока. А затем просто начинает говорить о совете, об Одине, о том, что хотел бы выехать куда-нибудь за пределы Асгарда… И Тор поддерживает каждую его тему. Разговор завязывается, они начинают есть и все, буквально все летит из-под контроля Локи.       Конечно, он не улыбается, он не смеется с шуток и держится довольно отстраненно, — настолько, насколько возможно рядом с добродушным и покладистым старшим, — но их разговор настолько увлекательный/увлеченный. А Тор настолько чуткий собеседник. И Тор настолько понимающий…       Тор такой какой есть, и он оказывается для Локи неожиданностью. Он не боится сказать о том, что, возможно, Один был не прав, так разбушевавшись из-за совета. Он тихо смеется, когда Локи, забывшись, переводит разговор к Фригге и рассказывает, что та никак не может поверить ему в появившуюся у него возлюбленную и что все еще пытается расспросить его о ночи Мидсумара. Все еще не может оставить эту тему в покое.       На этом мгновенье выражение лица старшего чуть меняется, хотя он и пытается сохранить натянутую улыбку. Локи не замечает этого, уже увлекшийся тем, что рассказывает. Его тарелка, как и тарелка старшего, уже опустела, а в пальцах все еще кубок с соком, но уходить не хочется, хочется сидеть здесь и дальше, разговаривать вот так, просто и спокойно. Стоит Тору спросить:       — Случилось что-то…странное тогда, что ты не хочешь ей рассказывать? — как Локи тут коротко кивает, отпивает немного сока, смачивая горло, а после уже отвечает:       — Да! На самом деле случил-ось…       Он запинается. Замирает на середине предложения. И смотрит на брата с такой легкой ошарашенностью, словно тот самую малость предал его. Пальцы сжимаются на ножке кубка. Локи откашливается и его расслабившаяся поза сменяется на напряженную. Сев ровнее, он ставит кубок на стол. Затем ставит на него локти.       — По-твоему мнению, я настолько глуп? Или ты думаешь, что стоит тебе накормить меня и убедить в том, что твои намерения не плохи, как я тут же выложу тебе все свои тайны? — он смотрит сурово и с легким прищуром, а Тор лишь откидывается в высокое кресло и, с кубком в пальцах, вздыхает. Выражение его лица тускнеет, становится серьезным. Локи сплетает пальцы, но локти со стола убирать даже не думает.       Тор решает ударить побольнее, думая, что так выведет его из строя вновь:       — То, что произошло на подоконнике сегодня, разве не является показа…       — Ты считаешь, что имеешь хоть какое-то право на меня? — Локи прерывает его, повышая голос и даже не вздрагивая. Корица эфемерно будто бы все еще щекочет ноздри, но он не поддастся. Тогда он забылся, сейчас помнит: старший сгинет и больше не вернется, если взгляд Локи будет замутнен чувствами.       Тор не отвечает, но неожиданно отводит взгляд и поджимает губы.       Значит это правда. Локи мог бы задохнуться от возмущения, но это спокойствие и расслабленность внутри него слишком тверды. К тому же никакой новой выходкой Тора, кажется, его уже не удивить. Кажется…       — Я не впущу тебя в свою жизнь вновь. Ни сейчас, ни когда-либо. Играть с тобой было весело. Весело наблюдать, как ты реагируешь и радуешься, словно ребенок, моему обществу, — Локи чуть привстает, отодвигает кресло и выпрямляется уже полностью. Поправляет рукава рубашки, которые в порядке, лишь для того, чтобы сказать до конца и после уйти. — Скоро Один передаст тебе трон, и я могу стать твоим советником, если тебе этого захочется. Могу покинуть Асгард, могу остаться в тени и без дела. Не имеет веса. Но я не стану твоим другом и твоим возлюбленным. Эта привилегия тобою уже потеряна.       Он смотрит упрямо и жестко. Возможно, некоторые слова лишние, разоблачающие его самого, но все-таки именно они к месту. Пусть Тор разочаруется, пусть прогнется и больше никогда не посмеет протянуть к нему свои руки/свои требования провести время. Пусть Тор просто живет, но в стороне. В безопасности.       Повисает молчание, а старший все еще смотрит в сторону. Он задумчив и тих, но маг готов руку отдать на отсечение: внутри Тора кровавая, жесткая бойня. А снаружи — тишина.       И она все еще пугает Локи. Пугает так сильно. Но справиться с этой тишиной и сделать Тора снова полностью живым будет много легче без участия Тора вовсе. Без его вмешательства.       — Тогда… В тот раз. Я нашел после на наплечнике кровь. Так сильно хотел поиграться с моими чувствами, что рассек себе губу? Или бровь? — Тор поднимается тоже, и он выше. Всего на одну шестую локтя или меньше, но все же он выше. Он упрямей. Он грубее. Локи теряет дар речи, потому что из его памяти тот момент вылетел быстро. Локи никогда не был любителем запоминать свои проигрыши. А Тор был любителем добивать врагов. И он добивает: — Ты сказал: «Не сдавайся»… И что это значило, мм? Что вообще происходит, Локи?       Его имя. Из уст Тора. Звучит без этого стопорящегося в конце звука. Как странно… Казалось бы это не то на что нужно отвлекаться, однако, Тор говорит его имя так, словно поет или выстанывает. Но ведь он говорит его. И говорит с любовью и нежностью.       Это мгновение становится первым, когда Локи понимает, что жаждет скорейшего приближения смерти старшего. Скорейшего освобождения. Скорейшего прекращения всех этих страданий и мучений. Но даже так, надеясь/молясь, маг понимает — это только начало.       Самое-самое начало их долгой, мучительно-прекрасной и одухотворенно-болезненной игры, в которой победить они могут вместе, но вероятность проигрыша для каждого, вместе/по отдельности, слишком невыносимо велика.       — Раз обед окончен, я думаю, могу откланяться. Незачем мне больше смущать старшего принца своим обществом и… — он даже не собирается отвечать. Знает ответ, но тот не сорвется с его губ, даже будь Локи при смерти. Даже будь он сломлен и нуждаясь в помощи только лишь Тора.       «Я всего лишь люблю тебя, остолопа».       Он не скажет этого. Не произнесет этого. Не прошепчет этого.       Он коротко кивает, выходит из-за стола, уже отворачивается к двери… Тор не остановит его. Тор ведь теперь сдержан/мертв. Тор ведь послушен своему отцу.       Локи не то чтобы доходит до двери, но буквально на полпути его окликают. И грубо напоминают:       — От рассвета до заката, брат. Ты не посмеешь так нагло нарушить свое же обещание, — Тор уже не стоит у стола, а направляется к нему, но Локи не успевает обернуться, чтобы увидеть это. Старший проходит мимо него, определенно нарочно задевает его плечом. Но все же маг прекрасно понимает: его слова задели старшего сильнее, и поэтому не обижается. ~~•~~