Роза ветров

«Легче находятся такие люди, которые добровольно идут на смерть, чем такие, которые терпеливо переносят боль.» Гай Юлий Цезарь

~~~^~~~       Лишь к следующему вечеру, спокойно ступая по коридору первого уровня, Локи вспоминает то, что успел позабыть — он обещал Тору провести с ним Ветрнэтр. На эту мысль его наводят заколдованные Фриггой снежинки на окне; они скользят в беспорядочном, произвольном танце, не тая и не сталкиваясь друг с другом. Они лишь создают это тонкое, узорное настроение спокойной радости и счастья.       Без капли раздора или страха.       Именно они наводят Локи на мысль об обещанном старшему вечере. Не нарядные костюмы высокопоставленных советников и их жен, не зимняя, инеистая и узорная форма дворцовых стражей и даже не все великолепие праздничных яств на столах в обеденной зале. Все это выглядит привычным и незначительным, но стоит его взгляду коснуться живых, переливающихся окон, как мысль появляется сама.       И тут же вызывает некое странно-тоскливое отторжение. Локи не чувствует себя виноватым и не жалеет, что, в выборе между вечером со старшим и его безопасностью, выбрал именно безопасность. Однако, руки сжимаются в кулаки, пальцы вдавливаются в кожу ладоней — безжалостно.       Нет никакого сравнения и никакой параллели: праздничные окна просто привносят в мага спокойствия. Они не выглядят холодными, жаль, что именно таковыми и будут, если только коснуться их кончиком пальца. Локи знает об этом, как никто другой, потому что еще с неделю назад к ним прилип мокрый нос Фенрира. Его раздосадованный, угодивший в ловушку вой было слышно на весь дворец.       В отличие от нынешнего тоскливого воя сердца самого Локи. Хотя оно и не касалось холодного стекла. Хотя оно и не приближалось к нему.       Его сердце завыло не резко, но медленно набирая громкость. Пришлось не только сжать руки в кулаки, но и ткнуться ногтями в ладони. Тоскливый вой был безутешен. Все, что оставалось Локи — просто пытаться держать себя в руках. И лживо убеждать себя, что, в связи с присланной Королевой запиской, выбора у него не было. Как, впрочем, и времени.       Но ведь поход к Иггдрасилю был его решением. А всю оставшуюся ночь он провел над благодушно отданной ему норнами книгой и составлением плана будущих путешествий.       Ветрнэтр — так грубо выпавший в этом году на ночь зимнего солнцестояния, — считался во многих мирах благородным праздником обновления. Именно к его пришествию один жизненный цикл каждый раз заканчивается, осень окончательно скрывается в небытие прошлого года, а уже подготовленная природа, наконец, поддается объятьям суровой, грубой зимы.       Возможно, если бы этой ночью Локи пришел, если бы он был рядом с Тором в полуночный звон, их следующий год был бы более благодатным. Теперь узнать это уже невозможно. Потому что рядом с Тором его не было. И невозможно угадать, удалось бы им выбросить все старые, ненужные чувства и открыть для себя новые, более положительные, более сдержанные, понимающие и… Бесполезно. Теперь Локи никогда уже не выяснит это, и поэтому терзаться не станет тоже.       Или по крайней мере будет надеяться на отсутствие терзаний. И на отсутствие всех этих бесконечных вопросов: о календарном расположении самого празднества, о поведении Тора, о том, что побуждает его действовать так, как он действует, и о том, что же будет с ним самим, когда он закончит свое путешествие.       Когда он качнет тяжелой чашей с кровавым зельем цвета хорошего, выдержанного вина.       И когда передаст ее в руки норн.       Этот вопрос — о том, что же будет с самим магом после, — немаловажен, ведь одним из ингредиентов действительно является кровь. Кровь пророчицы-ведуньи.       Неспешно ступая по коридору первого уровня, в один миг Локи поскальзывается взглядом на этих злосчастных снежинках, но, только вспомнив горькую/неприглядную мысль, тут же глаза отводит. Губы уперто поджимает. Локи забивает внутри себя этот нетактичный соблазн и лишь вдыхает глубже. Соблазн обнимает его предложениями смириться, принять все, как оно есть, и насладиться этой жизнью бок о бок с Тором. Соблазн шепчет, что старший хочет того же. Соблазн ловко разворачивает все мысли о смерти Тора прочь. Соблазн предлагает забыть их.       Но Локи соблазну отказывает. Отвергает его.       Повторный поход к норнам не привнес в него той смуты и смятения, которые он ощутил в самый первый раз. Теперь у Локи есть план действий, есть цель, есть возможность что-то изменить. По сравнению с тем застоем, что одолевал его большую часть осени, это — несравнимая роскошь. Роскошь, которой он собирается воспользоваться. Какими бы пугающими и для него самого ни были его действия в процессе.       Пока он уверенно и спокойно переступает по коридорам, до ужина остается не столь много времени. Еще с утра Локи решил, что поговорит со старшим именно сегодня — поговорит да обсудит с ним для начала хотя бы возможность своего похода в Свартальфхейм, за священной золотой чашей, именуемой гномами в некоторых древних изданиях Граалем. На самом деле его путешествие простирается много дальше Свартальфхейма, однако, говорить так сразу о чем-то большом и масштабном было бы слишком глупо/недальновидно. Тор ни в коем случае не должен прознать, что у Локи есть серьезный и довольно грубый/жестокий план действий.       В который входит смерть Илвы. В который входит нападение на Хугина и Мунина. В который входит спуск в царство мертвых. И ведь кроме всего этого ему еще нужно вторгнуться во владения цвергов… Локи решает начать со сравнительно самого трудного в смысле возможных последствий. Ни Хугин, ни Мунин в любом случае не смогут причинить ему серьезного вреда, Илва отдаст собственную жизнь с легкостью и покладистостью, а в царство Хель Локи за собой никого не потащит — если и сгинет там, то в одиночку.       Именно поэтому Свартальфхейм во всем его плане является одним из сложнейших пунктов. Гномы сами по себе дружелюбны, а у него есть прикрытие в качестве Андвари: еще летом Локи заказал у него браслет для своей опытной любовницы, а несколькими месяцами позже и новый шлем для себя.       Как дань собственной сентиментальности.       Но все это в сравнении было хлипкими, висящими лишь на половине от нужного количества петель дверьми, за которыми люди прятались от урагана. От урагана, который мог как настичь их, так и уйти в совершенно иную сторону.       Никто бы не смог предугадать его пути.       Каким бы радостным и дружелюбным Король гномов ни был, Локи читал тома с описаниями истории Свартальфхейма и предыдущих обеих великих битв — гномы были самыми безжалостными, закаленными душными каменоломнями воинами. Они знали, что такое голод и потери, потому что их мир никогда не отличался благодушием. И если уж они шли на бой, то только за тем, чтобы приобрести нечто. Но уж никак не отдавать свое.       Конечно, кроме гномов, на землях Свартальфхейма жили еще и кочевники. Они всегда отличались мудростью, хорошим магическим потенциалом и грозной охраной собственного суверенитета. Они передвигались по пустыням недружелюбного мира своими собственными путями и никогда не встречали преград. Только если раньше, но… За множество стычек, заканчивавшихся тотальным поражением для гномов, последние выучили один очень важный урок: им лучше не трогать кочевников и не мешать им, чего бы это ни стоило.       Потому что в противном случае потери будут в сотни раз больше.       Однако, такое отношение к кочевникам ни в коем случае не предполагало лояльности у гнома к другим расам. Особенно тем из них, что хотели вторгнуться без спроса. И Локи понимал без прикрас: задуманное им броское/грубое воровство без внимания не останется. А значит его первостепенной задачей будет приобрести нечто нужное ему и не развязать случайно войны.       И уж точно не отдавать собственную жизнь. Когда жизнь старшего стоит на кону.       Тору все это по душе не придется точно, какие бы слова Локи в разговоре с ним не подобрал. Всё вместе или по отдельности оно вызовет у него хотя бы маленький, но шквал эмоций. Далеко не положительных. Часть информации Локи благоразумно собирается скрыть от него, только вот уже после одних слов о Свартальфхейме старший точно о чем-то догадается. По крайней мере усомнится. Задумается. Навестит мать и точно посоветуется с ней.       Для Локи в его деле любые лишние глаза и уши просто непозволительны. Достаточно ему Хеймдалля и его неполного, безмолвного знания. Пока что тот молчит, пока что ничего не требует, но как долго это будет продолжаться — неизвестно.       У Локи нет столько сил и разума, чтобы определять чужие мотивы — хотя бы мотивы слишком скрытного стража моста для начала. Внутри есть лишь не тайное знание: все, что существует и живет на плоскости Асгарда, кроме него самого, на стороне Одина. Оно предано ему. Оно преклонило перед ним колени.       Ведь Один — Всеотец, и он правит, служа благой цели. Он правит ради всех десяти миров. Раньше правил именно так. Теперь же… Как знать.       Еще под утро завершившегося Ветрнэтра, засыпая с Фенриром у груди, Локи решил поговорить со старшим, и хотя проснулся он много позже полудня, вечер настиг его чрезвычайно быстро. Слишком непозволительно быстро. Он так и не смог собраться с силами. Даже до того, как вспомнил о пропущенном Ветрнэтре, маг все никак не мог заставить себя пройти в тренировочный зал и разыскать старшего. Они не общались давненько. Почти вся осень прошла в этом странном, скорбном молчании — после того разговора в библиотеке, в присутствии разгневанного Фенрира, Тор извинился далеко не сразу. Только вот, к моменту востребования, потребность в этих его словах уже давно себя отжила.       Все те месяцы Локи был слишком занят своим новым другом, чтобы действительно заботиться как о явно задетых чувствах старшего, так и о своих собственных, но сейчас у него появилась в нем потребность… Это было некрасиво и неправильно. И Локи даже не смог бы оправдаться тем, что уже отверг любые к Тору чувства, и поэтому поступал так бесстыже — он все еще любил где-то глубоко внутри.       Любил и тосковал.       Но не мог поддаться этим губительным, затмевающим разум чувствам. И не смел оправдываться. Не смел надеяться и рассчитывать на Тора. Его положение было определенно невероятно запутано.       Уже проходя в раскрывающиеся перед ним двери тренировочного зала, Локи знал, что не разозлится и не обидится — когда Тор откажет ему. Потому что Тор откажет ему. И после этого Локи просто продолжит искать другой путь к достижению поставленной цели.       Тренировочный зал оказывается почти полностью пустым. Мимо него еще на входе проходят последние воины, и больше никого вокруг не остается. Такое бывает вечерами нередко; после целого дня тяжелых тренировок все воины возвращаются в свои покои или же в казармы и приводят себя в надлежащий вид перед ужином. Все воины, кроме одного-единственного, что все еще находится тут. И ждет.       Локи переступает по плиткам пола тихо и незаметно, но массивные, деревянные двери закрываются за его спиной громко. Эхо разлетается меж колонн и грохочет своим язвительным смехом — Тор, сидящий на верхних ступеньках, спускающихся к широкому тренировочному полю, не оборачивается.       Он словно бы знает, кто подступает к его беззащитной спине. Но знает ли зачем?       Смотря на него со спины, Локи неожиданно понимает, что с каждым годом Тор становится все заметнее и заметнее походить на отца. Чем-то отдаленным, но таким очевидным. И та поза, в которой он сидит, и то, как его руки сложены у него на коленях… Он не горбится, но смотрит вдаль.       Локи не видит его взгляда, но чувствует, что знает каков он, этот взгляд. И это настораживает.       Лишь один единственный раз в своей жизни Локи провел наедине со Всеотцом почти весь вечер. За тот вечер они не успели поругаться или затеять жаркий спор. Один не успел выставить какие-то границы и условия. Локи не успел оградить себя и свое существование от чужого гнева/жестокости.       В тот единственный вечер они вряд ли сказали друг другу больше нескольких десятков слов, но маг узнал об Одине многое. Если точнее: всё.       Тогда он был мал, более глуп и не столь умел. Мама уже успела открыть для него безграничную мудрость шахматной игры, любимой и лелеемой Королем Богов. Но его опыт игры был мал, а продуманные стратеги хромали хуже плохо подкованной лошади. Каково же было его удивление, когда вместе с черной птицей к нему в покои проникло приглашение на игру. Количество меток под рукавом, кажется, уже достигло четырнадцати или пятнадцати, но до полуночных, выматывающих тренировок Локи было еще далеко.       Так же далеко, как и до общения со старшим. Тогда оно уже осталось давно позади, за его спиной.       В один из пустых, одиноких дней, когда ворон приземлился на балконные перила, Локи обедал там же, в гордом одиночестве. Перед ним раскрывался прекрасный вид на Асгард. Весна цвела. Она не была самой красивой в его жизни, а скорее была одной из самых холодных. Северные ветра давно перестали дуть, но Локи, к сожалению, не перестал мерзнуть. Кутался в шерстяные, теплые рубахи да жилеты и часто-часто грел ледяные пальцы у камина. Однажды даже решился спросить у матери, что значит этот холод внутри, и она с удивительным спокойствием ответила:       — Одиночество, дорогой.       Еще в ту метку Локи впервые задумался о том, чтобы найти себе кого-то теплого, но мысли эти пришли к нему уже после его первых серьезных шахматных партий. И вот сейчас, ступая по каменным узорным плитам, что были заложены в этом тренировочном зале задолго до его, Локи, рождения, он отчего-то вспоминал об Одине.       До отказа Тора идти с ним в Свартальфхейм было не столь далеко, — с несколько десятков шагов, — а больше вариантов не было. И это, конечно же, было ложью. Магические тропки проявились вновь, только ночь солнцестояния сменилась утром, но Локи все же лгал себе упорно и нагло. Без этой лжи он никогда бы и не подумал пойти к Тору за помощью. Без этой лжи он никогда бы и не собрал свою храбрость в кулак, чтобы пытаться не только спасти старшего, но и наладить с ним отношения.       Чтобы вновь обрести дружбу. Крепкую и устойчивую. Любую.       Только бы обрести что-то вместо больной страсти, пожирающей изнутри. Только бы обмануть/обхитрить/обвести вокруг пальца и удержать Тора в одном положении: не слишком далеко, чтобы иметь возможность защитить, но и не слишком близко, чтобы самому быть в безопасности.       Как Одина изнутри пожирала жажда крови, так самого Локи пожирала жажда власти/контроля и жажда обрести старшего. Овладеть его телом. Коснуться его души. И очернить его сердце. Собственной порочной, обреченной на крах любовью. Любовью, что в каждый миг своего существования, разрушает мироздание.       Только на самом деле, какими бы сладкими и вкусными ни были эти срывы, — что тогда на подоконнике в галерее, что на обрыве в Йотунхейме, — они были лишними. Они были непозволительными. Непотребными. У Локи изнутри рвались чувства. Существовать которые не должны были. Никогда.       И у него не было никаких замыслов. У него не было никаких теорий. Но ему хотелось верить, что если он сможет с Тором подружиться, восполнить недостаток общения, взять происходящее под контроль, эта страсть — жгучая и ледяная, она выжигает ему внутренности и одновременно с этим клеймит его изнутри, — рассосется, как более плотные вещества рассасываются в жидкости при варке зелий.       Эта страсть, которая ставит тавро.       Но не принадлежности. Потому что принадлежать некому.       Направляясь к Тору и рассматривая его спину, Локи вспоминает, как почти пол десятка меток назад заявился в покои ко Всеотцу. По приглашению. Тогда он бывал в них слишком уж редко, ведь никаких дел к нему у Одина не было. И хотя у самого Всеотца было незаметно/неизменно язвительное желание поговорить о жизни в общем, о будущем или насущном, оно никогда не имело и тени искренности.       Локи нашел Всеотца на балконе — перед ним был столик с доской поверх и еще одно плетеное, удобное кресло напротив. Они поздоровались, Один предложил ему сесть, а затем предложил сыграть. Локи признался, что не столь умел в этом, а затем увидел усмешку. Она была слишком самодовольной. Она была такой, словно его глупость для Одина была наслаждением — наивысшим и сладчайшим.       Первая партия… Вторая… Локи не ощущал явного напряжения. Хоть он и был умен для своего возраста, но умнее всех быть просто невозможно — это грозит беспросветной глупостью, косвенно обретаемой через гордыню, через чрезмерную властность, через ярость и пренебрежительность. Тогда он совсем не понимал для чего и ради чего Всеотец пригласил его, но все же интерес был очевидным.       Азарт.       Жажда победить заведомо более сильного/интересного противника.       В редких играх с матерью этого не было. Она никогда не доставала песочные часы для их партий, она никогда не пыталась мешать ему, она никогда не сбивала его интересными разговорами.       А Один сбивал. На краю столика стояли песочные часы, и Локи не знал, как много песочных мгновений в них было, но когда они иссякали — ворон сидящий на перилах начинал истошно каркать. Это отвлекало. Не имея возможности сосредоточиться, Локи допускал осечки, делал пустые, неверные ходы. Один не насмехался, но лишь внешне.       — Это называется цейтнот, Локи. Недостаточное количество времени для обдумывания хода.       Его голос не убаюкивал. Мудрые, глубокие нотки и размеренность слов наоборот привлекали внимание, подогревали интерес… Локи не знал сколько времени прошло, но в какой-то момент, он вдохнул глубже обычного и коснулся кончиками пальцев друг друга под столом. Никто не запретил ему использовать магию, и он окружил себя невидимым, неприступным полотном.       Больше до него не доносились звуки неугомонной, черной птицы и песчинок, нервно сталкивающихся друг с другом за прозрачным стеклом. Голос Одина проникал внутрь, но уже перестал быть помехой. Он спрашивал, знает ли Локи, что шахматы придумали мидгардцы и что значат слова «шат» или «мат».       Он спрашивал много всего. И Локи больше не отвечал ему. На его губах застыла добрая, но ироничная усмешка. Она была липкой/неприятной, и каждый, кто решил бы ее коснуться, ощутил бы это. Но Всеотцу она, прилипшая к его губах навечно, была не нужна. Всеотцу нужны были его глаза и взгляд отчаяния.       Взгляд, который Локи ему тогда так и не отдал.       Он не выиграл ни разу. Сконцентрировавшись на игре, заметил, как Один перешел в наступление, агрессии которого мог бы позавидовать даже Тор… Тогда Локи не ухватился за это мыслью. Не обдумал. Не переварил.       Но сейчас, ступая с каждым шагом все аккуратнее и осторожнее, Локи вспоминал. Вспоминал и осознавал, что Тор все сильнее и сильнее с годами походил на своего отца. Что Один, что Тор… Что даже сам Локи.       Может дело было в схожести их природы или в том, что они были воинами, но их всех одолевала жажда. Неутолимое желание. Оно щекотало изнутри ноздри, заставляя вдохнуть поглубже, и нервировало кончики пальцев, заставляя взять то, что принадлежит по праву и без.       Пока Один жаждал крови, а сам Локи отказывался от собственной жажды власти и то и дело усердно — жаль, лишь мысленно, — наступал ей на горло, Тор… Маг не знал чего он хотел. Не знал и ни за что не смог бы догадаться.       Просто потому что уже давно перестал знать и самого Тора.       — Здравствуй, брат.       Локи не успевает сказать ни единого слова. Он лишь приоткрывает губы, замирая сбоку от сидящего старшего, как тот уже здоровается с ним. Но даже головы не поворачивает. И вряд ли видит, что это именно Локи к нему подошел. Задать вопроса маг не успевает. Не успевает сказать уже придуманное оправдание. Не успевает даже проглотить набежавшую от легкой нервозности слюну.       Тор не поднимается и не делает ни единого движения — его плечи скованы расслабленностью недавно понесшей суки.       Лишнее движение, и он будет рвать и метать до собственных глаз залитых кровью. Одно лишь лишнее движение. Однако, тон его голоса ужасающе ровный, и это добавляет к легким подозрениям Локи напряженность. Казалось бы, старший должен кричать, срываться, негодовать из-за испорченного, пустого вечера.       Вместо этого он спокойно и рассудительно произносит вслух:       — Надеюсь, твоя ночь прошла хорошо. Я не спал до утра, ждал, знаешь ли, тебя, а когда решил все-таки лечь, получил срочный вызов от Хеймдалля. Он поведал мне занимательную историю о том, что ты вновь исчез. Ни тени магического следа, ни единого звука тихого дыхания… — Тор даже не вздыхает тяжело. Локи и мог бы сказать, что чувствует — его раздирают сомнения и противоречивые мысли; но дело в том, что Локи самого старшего не чувствует. Сидящий рядом с ним — не тот Тор, которого маг хотя бы раз в своей жизни встречал. Или хотел бы встретить. — Это длилось лишь мгновение, так он мне сказал. Всю остальную ночь ты был в своих покоях, чем-то занимался, но даже не подумал… Нет-нет, ты даже не вспомнил о своем обещании.       Его губы приоткрываются, но меж них так и не пролетает ни единого звука. Маг глупо и бесполезно смотрит на тонкую кожаную полоску, вплетенную в одну из косичек в светлой прическе старшего. Все мысли пропадают из головы, кроме такой перепуганной:       — Отчего в твоём голосе так много пустого, не заполненного эмоциями пространства?..       Локи не произносит этого вслух. Локи этого не спрашивает, как бы ему ни хотелось. Вопрос лишь заставит Тора обозлиться, потому что теперь он прекрасно усвоил — любое волнение Локи поверхностно и любые чувства тоже. Чего маг хотел добиться еще в самом начале, когда только получил признание, когда только обозначил дарителя этих чудных, ярких цветов, того он, наконец, и достиг.       Как бы горько ни было это признать.       — Не понимаю о чем ты говоришь, Тор. Я пришел к тебе по делу. Нужно отправиться еще в одно место.       Деловой, лаконичный тон скрежещет по нежной коже горла и причиняет боль ему же самому. Его плечи приподнимаются, а затем Локи отводит их назад — до боли в идеально ровной спине. Руки не сжимаются в кулаки больше, пальцы расслабляются.       Но на самом деле их сводит судорогой.       Снаружи его поза выглядит обычной. И открытой, и спокойно-расслабленной. Локи больше не держит себя в руках — это слишком заметно, но даже так ему везет. Начиная от кончиков пальцев его тело заходится ледяной судорогой и тут же замирает обездвиженное. Собственный хладный ужас сковывает и лишает возможности даже вдохнуть глубже положенного.       Только бы остаться на месте. Не кинуться к Тору, не рассказать ему, не сделать странно-чувственную глупость. Все идет как должно, и даже лучше.       Так и к чему же портить?       Вначале старший поднимает на него голову, смотрит с пару мгновений без выражения, а затем отворачивается. Его тело сильное, доспехи ему к лицу, как и его внутренняя воля. В ожидании пока он поднимется, Локи рассматривает его лениво.       И бесполезно пытается себя утешить. Мыслями о том, что у Тора никогда не будет отбоя от влюбленных в него дев. Мыслями о том, что он сам старается ради чего-то большего, чем их общая, но такая разная боль. Или может мыслями о том, что после все это перестанет ныть незаживающими шрамами да просто превратится в историю, его личную историю?..       Бесполезные утешения.       Тор поднимается и сразу поворачивается к нему лицом. Его губы растягиваются широкой, добротной улыбкой без доброты, а глаза смотрят прямо в глаза. Он не спрашивает куда, не спрашивает зачем и не спрашивает для чего вообще должен это делать.       Все, что Тор говорит:       — С тобой хоть к Хель в руки!       Но его глаза пустые и безликие. Никогда прежде Локи таких у него не видел. ~~~^~~~       Они договариваются без лишней медлительности — уже следующий рассвет становится началом их краткого путешествия. В этот раз Локи одевается не столь тепло, как одевался на прогулку по Етунхейму. Ему предстоят совершенно иные дебри.       Свартальфхейм славится своими песчаными бурями да солнцем, что никогда не выходит из-за спины собственного могучего, громадного спутника. Воздух там стоит прохладный почти неизменно. К ночи он всегда мерзнет, антрацитовые пески покрываются ледяной коркой, а к полудню вновь становится тепло. Песок по утрам влажно комкается, медленно-медленно нагреваясь за день, чтобы к ночи заледенеть вновь. Колебания эти — от легкого тепла к легкому холоду, — настолько незначительны, что маг решает не брать с собой совсем ничего теплого, кроме рубахи, сшитой из хлопка и шерсти. Он поддевает ее под кожаную, темно-зеленую кирасу. Та, от его обычной, железной и толстой, отличается большей легкостью. В нее тонкие, но прочные металлические вставки вшиты прямо между слоями кожаных лоскутов ткани — снаружи и не понять совсем, что это не просто элемент гардероба, а самая настоящая защита.       Укутавшись поверх в темного цвета плащ без подкладки, Локи вновь покидает дворец еще до рассвета. Его поклажа в заплечном мешке почти не отличается от той, что он брал собой в предыдущий поход. Там есть и специи, и запасы вяленого мяса с яблоками, и бечевка, и самонаполняющийся бурдюк. Кроме лечебного зелья из шкафчика в купальне Локи также захватывает искры собственной магии да туманный, змеящийся внутри закрытой колбы морок. Еще до начала путешествия он знает, что на обратном пути они будут бежать.       Бежать, только бы спасти собственные жизни.       Кроме всего этого в мешке также хранится увесистый кошель с золотыми монетами, заранее написанная записка для Андвари да карта земель гномов. Карта эта заполнена пометками, штриховками и тонкими, почти неразличимыми надписями — всю ночь Локи просидел над ней в библиотеке под мерное урчание спящего Фенрира. Он выискивал книги с описаниями территорий и их наместников, рылся в поисках безопасных путей и оазов, переписывал описания пролесков, в которые заходить было ни в коем случае нельзя. Еще отмечал пути миграции полуночных диких вепрей и кровожадных гончих, патрулирующих все земли Свартальфхейма.       Вряд ли стоило говорить, что ночью он так и не смог поспать. Фенрир этому был крайне недоволен и, под утро раскрыв глаза, лишь раздраженно прорычал что-то неодобрительное. Локи на него и не глянул, прекрасно понимая, что отоспаться он сможет после, когда добьется своей цели и, наконец, сможет вдохнуть на пару унций глубже/спокойнее.       После того, как все важные и нужные вещи были собраны, он оделся довольно быстро. Прихватил и костяные ножи, и кинжалы, спрятав их в голенищах сапог и в рукавах, а на пояс повесил тот самый меч, что так и не вернул к Тору в оружейную. Вначале Локи об этом просто и малодушно забывал, а после осень прошла, пришла зима, и стало ясно: Тору было все равно.       Меч его не беспокоил совсем, ведь он не сказал ни единого слова о нем.       Для Локи так было лишь лучше и удобнее — оружие даже для него, мага, никогда не было лишними с момента, как он научился им пользоваться. И покидая дворец, он вновь не взял лошадь. Весь путь до моста пришлось проделать пешком. Но у входа на великолепный, необычайной красоты и мощи мост его не встретил никто, кроме ветра. Почти сразу длинные полы плаща взметнулись, безостановочно хлопая его по щиколоткам и голеням поверх сапог. Капюшон резким порывом был сброшен с его головы, словно требуя от Локи показать свое лицо.       Казалось бы здесь уже должен быть Тор и нужно бы начать волноваться отчего его нет, но Локи не начинает. Сам знает, что пришел чуть раньше и что старший ни в коем случае не предаст его.       Не потому что нечто глубокое их связывает. А потому что Тор так устроен.       Его лицемерие безгранично.       Спокойно и размеренно ступая по мосту, маг доходит до самого конца много быстрее, чем в прошлый раз. За спиной уже нет лука, а глаза не рассматривают все вокруг с поражённым, почти детским восторгом. Его план вновь несовершенен и вновь может оказаться полностью провальным, но все же этот — лучше предыдущего во сто крат.       И во сто крат опаснее.       Так же, как и следующий будет лучше/опаснее этого. И как бы ему ни хотелось пожрать всю силу и мудрость разом, у Локи это не получится. Он понимает это. Сколь бы раздражения в нем не вызывала собственная медлительность, он вырабатывает в себе терпение и не меняет курса.       Цель маячит далеко впереди и дальше. А все равно сейчас выглядит уже много ближе, чем еще с полдесятка месяцев назад. Если он только соберёт все ингредиенты… Если ему удастся это и он сварит зелье… Его разум, заполошный, смятенный и обрадованный скорым окончанием всех его тревог и страхов, теряет самую важную мысль: он обменял жизнь Тора на собственную. И норны приняли эту плату безоговорочно.       Страж встречает его лицом к лицу вновь, но Локи лишь кивает ему почтительно да проходит мимо. Остановившись у самых ступеней рядом с возвышением и замком от ворот внутри, он присаживается на корточки.       — Куда сегодня, младший принц?       Голос Хеймдалля звучит неожиданно почтительно и спокойно. А маг, бросив лишь короткий взгляд вперед, в плоть космоса, понимает, что и сам был бы не прочь провести хотя бы несколько дней вот так — стоя и смотря вперед. В саму суть бездны.       Может это помогло бы ему постичь созидательную мудрость, которую Хеймдалл источал столько, сколько Локи знал его. Или может это открыло бы для него великую тайну Вселенской связи. Может это помогло бы ему разобраться со всеми его проблемами, но вероятность тут далека от абсолюта — значит полагаться на нее Локи не смеет. Бросив лишь взгляд на скопления галактик и звёздные туманности, он отводит его и опускает глаза к действительно важной вещи.       Которая точно поможет ему решить проблему с братом.       — В Свартальфхейм, Хеймдалль. Как близко ты сможешь высадить нас к Изумрудной горной гряде? У Рубинового озера будет в самый раз, — сняв с плеч мешок и порывшись в нем, Локи вытягивает карту и быстро, ловко раскатывает ее. Уголки переливаются зелеными рунами магии, и карта не скатывается назад, в исходную форму, давая рассмотреть то, что на ней изображено.       Не поднимаясь, маг лишь поднимает на стража голову. Тот, уже подошедший, внимательно, неспешно рассматривает карту, — Рубиновое озеро даже искать не нужно, само бросается в глаза насыщенно-алым цветом, — а после приседает тоже. Локи впервые за всю свою жизнь видит, как он откладывает меч рядом с собой на пол. После обводит на карте довольно обширный кусок земли указательным и средним пальцами. Чуть нахмурившись, Локи замечает у него на указательном пальце перстень-печать с гербом в виде скопления звезд.       Зачастую печать именно с этим гербом скрепляет все соглашения о торговле и переходах по мосту.       — Это все — территория Короля. По не столь давно введенным правилам у меня нет права высаживать вас в ее пределах, за магической границей, так как визит ваш вряд ли предусматривает приглашение. Свет моста, приносящего людей, а не товары описанные в торговом соглашении, в этих границах будет воспринят как вторжение, а пограничная магия заметит вас сразу. Король будет оповещен тут же и вышлет своих людей.       Локи недовольно цокает, отводя взгляд от чужой руки и обращая его к карте. Самый ближайший участок нейтральной, никем не занятой территории с северной стороны находится в землях, по которым ежегодно скитаются кочевники. Судя по сезону, сейчас это — также самый теплый и благодатный участок всех земель Свартальфхейма, а значит вероятность встречи с ними крайне велика.       — Это… Неудобно, — Тяжело вздохнув, Локи поднимается и переплетает руки на груди. Он говорит лишь потому, что сказать хоть что-то нужно, но внутри во весь рост вытягивается крайне плохое предчувствие. Высадка на нейтральной территории, что не покрыта пограничной магией, выглядит наиболее правильным решением из возможных. В отличие от столкновения с разъярёнными прибытием непрошеных гостей гномами: сколь бы хорошими воинами не были они с Тором, а все же вдвоем выстоять против хотя бы одной роты гномов им будет вряд ли по силам.       Особенно, если они не хотят случайно развязать войну. А они не хотят. Локи не хочет.       Пока что — нет.       Смотря сверху на ту территорию, что Хеймдалль обвел для него, он прекрасно видит, что ни с запада, ни с востока нет нейтральных территорий, на которых можно было бы высадиться незаметно. Даже уточнять у Хеймдалля нет нужды — все наместники Свартальфхейма верны своему Королю, а значит донесено ими об их с Тором прибытии будет мгновенно.       И не будет никакой разницы: заявятся они к Королю сразу или же будут кочевать по землям одного из его посадников. В итоге так или иначе они будут мертвы. Оба или лишь Локи — не столь важно. Всеотец самолично перерубит ему шейные позвонки мечом за столь дерзкую подлость и вмешательство в крепкие дружеские отношения между мирами. Вот будет веселье.       — При пересечении границ территорий Свартальфхейма пешим путем вы также будете замечены барьерной магией, — Хеймдалль поднимается, подхватывая свой меч вновь, но Локи больше на него не смотрит. Его мысли мечутся, резвыми молниями, пытаясь найти решение возникшей сложности. Когда страж договаривает, Локи уже хочет резко, раздраженно оборвать его, но вместо этого замирает пораженно. Поворачивает к нему голову после того, как слышит: — Если, конечно, на вас не будет печати кочевников.       Его глаза непонимающе разглядывают Хеймдалля и его спокойный, почти равнодушный взгляд. Локи нечего сказать, настолько он поражен.       И все равно мысли не останавливаются. Не замирают ни на миг. Раз страж говорит о них, а не об одном Локи, значит Тор уже проснулся и собирается. Возможно, он уже выехал. Узнать о том, что они пробираются в Свартальфхейм шпионами, без разрешения и без приглашения, Тор не должен ни в коем случае.       По крайней мере, пока они не пересекут мост и не будут на той стороне. Там уже Локи сможет укротить его гнев, но здесь и сейчас Тор с легкостью может отказаться сопровождать его вообще. Тогда путь для Локи закроется.       Но не в Свартальфхейм, ведь затмение прошло и все тайные тропки давно открылись.       Для него закроется лишь путь к старшему: его тайным помыслам и намерениям. И только. Но сколь велика потеря…       Велика. По сравнению с ней и несколько дневный путь по нейтральным территориям, и нелегкий поиск трав для создания печати кочевника — ерунда. Тут Локи потеряет лишь драгоценное время; там — потеряет всё.       Без лишней патетики и эмоциональности — это правда. Совсем вскоре Тор взойдет на трон. Умрет Один или нет, но ему придется отдать трон. И когда он сделает это, Локи нужно быть к новому царю ближе всех. Нужно знать о чем он думает, чего хочет и что ненавидит.       И потерянная им мысль, даже не имеет возможности возразить. Тихая и незаметная мысль о том, что, когда он закончит, когда он соберёт все ингредиенты и сварит зелье… Он должен будет отдать свою жизнь за жизнь Тора. И в том моменте временной ленты, где Тор должен будет взойти на трон, Локи уже просто не будет существовать. Он умрет. Он никогда не станет советником следующего царя Асгарда.       Но этой цепочки мыслей просто нет в разуме мага. Он весь занят движением, большим и неугомонным планом, предстоящими трудностями и путешествием в Свартальфхейм. Понимание скорой собственной кончины в его мыслях просто не находится места. Вместо этого Локи думает о Торе. Его коронация, его правление, его жизнь и… Только Тор. Ничего больше для Локи не существует.       И чтобы защитить Тора, нужно будет стать его частью и научиться незаметно, выверено управлять им, ведь любая, даже мельчайшая ошибка может оказаться фатальной. Как в той жизни — кажется, четвёртой по счету. Он добился тогда и Тора, и высокого поста, но упустил из виду эту миловидную, глупую бабу. Никак иначе назвать ее Локи не мог, ведь ее драматичность спутала ему все карты. Самоубийство? Ну, спасибо. И что же за этим последовало?       Путаница. Тор ведь взбесился. Затем Тор надругался. А Андвари — проклял.       И все разрушилось.       Не отрывая от стража взгляда, его глаза теряют фокус и все размывается. Мысли настолько захватывают Локи, что он словно погружается внутрь собственного разума. Осматривается.       По правую сторону от него находится табор кочевников. Их браслеты переливаются дорогим, ворованным блеском, а нагие ступни сливаются смуглым оттенком кожи с песками Свартальфхейма. Рядом с ними им с Тором ни в коем случае высаживаться нельзя — они не любят неожиданных гостей. Но любят дорогие вещи и сильных мужчин, ведь те могут пригодиться в хозяйстве и смогут продолжить род — лишь глупец откажется от партии с божественно красивыми, смуглокожими девами кочевников. Магия, что действует в пределах их поселения, всегда притягивает к себе сомневающихся путников. Она успокаивает, затмевает разум.       Тот, кто садится у кочевничьего костра, никогда не сможет выйти из круга, окружающего табор, если не будет иметь для этого силу воли, подобную разве что Всеотцу. Или ярость/злость/настолько жесткое желание вернуться к собственной, настоящей жизни. У Локи этого желания нет, его чувства смутны и перемешаны тщательнее, чем травы в любом хорошем сборе, а что там в голове Тора он и знать не знает.       Застрять в обществе кочевников и просто исчезнуть среди них — последнее, на что нужно было бы решаться в любой, даже менее напряженной ситуации.       По левую же сторону от него стоит стая кровожадных гончих. В это время года вероятность встретить их на южной нейтральной территории крайне велика, но попасться им — все равно, что выйти с моста в самом центре земель Короля.       Разница будет лишь в том, что не почуяв настоящей печати кочевника или грамоты приглашения, — печать Короля всегда сопровождается запахом каменной крошки и извести, — они церемониться станут вряд ли. Просто кинутся и разорвут их обоих мгновенно.       Как бы Тор ни кичился силой и сколько бы магии в самом Локи ни было, с десятком или двумя разъяренных, натренированных гончих они совладают вряд ли. Их острые зубы разорвут плоть быстрее и легче, чем Локи разломил бы булку хлеба, а чуть загнутые когти, пронзив грудь, уже не выйдут так же легко назад. Так еще и прихватят с собой что-нибудь из внутренностей.       Стоя в самом центре и совсем не зная, куда делать шаг, Локи слышит тихий, словно иллюзорный звук скачущей по мосту лошади. Это Тор, и он уже почти здесь, а значит времени на раздумья нет. Быстро, рвано моргнув, Локи вновь концентрирует взгляд на страже напротив. Уперто поджимает губы.       И приседает назад. Его рука поднимается, указательный палец тянется к южным нейтральным землям и утыкается в них осторожно, но давит на карту до боли. Поднять голову вверх и посмотреть на Хеймдалля Локи отчего-то не может. У него пересыхает в горле и даже возможность пройти через кочевничий оаз с безопасным лесом и озером во время этого пути не кажется ему такой уж привлекательной.       Но сравнивая шансы в битве с живыми, дикими гончими и в сражении с собственным сознанием, Локи знает ответ лучше многих. Сев у костра, он подняться уже не сможет. Будет сидеть, смотреть в огонь — не пройдет и суток, как его глаза станут темнее и звезднее, чем ночное небо.       Как и у других кочевников.       Больше ничто не будет его заботить. Тор забудется, как и все обиды да радости с ним связанные. Еще забудется Асгард. Забудется его цель и забудутся его желания. Он познает все, что только может знать кочевник, но его самого уже не будет. Он станет частью табора, выход из которого существует лишь один — смерть.       Такого маг допустить не может. Дело не столько в самой цели, сколько именно в Торе. Он всегда был для Локи примером — как бы тот этого ни отрицал и как бы ни ругал себя за это перенятие отдельных грубых черт, — и навсегда останется для Локи самым дорогим существом. Забыть его — значит лишиться смысла и неощутимой, внутренней опоры одновременно.       И уж лучше вообще никуда не идти. Уж лучше остаться здесь. Уж лучше допустить его смерть, всемировой крах и сам Рагнарок, но не забывать. Уж лучше сдаться и отказаться от всей этой затеи, чтобы и дальше терпеть боль и гонения, стиснув зубы, чем потерять светлый, улыбчивый образ сильного мальчика.       Того самого мальчика, который танцевал с ним под дождем и смеялся сквозь слезы. С отпечатком грубой отцовской руки на лице.       Того самого мальчика, который не испугался его етуна. И дотащил до дворца от железного леса на собственных руках.       А может того самого мальчика, который смотрел на него с безжалостной, бесконечной нежностью, которая даже сейчас так полностью и не покинула его взгляда? Да. Именно этот образ Локи не мог потерять, ведь он — все, что у него от Тора осталось.       Поэтому он говорит:       — Высадишь нас тут, — и мгновенно понимает сам, насколько трудно придется при столкновении с гончими. Вряд ли удастся убедить Тора не кидаться на них сломя голову, но вот выставлять против него собственную грудь и клинок… Тяжело придется. Точно тяжело. Если коевничья печать будет создана верно и удача будет им благоволить, может быть они даже выживут, если встретят гончих.       Может быть.       — Хорошо, но вам придется сдвинуть палец на два сантиметра ниже, младший принц. Магические пограничные барьеры не столь давно были перерунированы начиная от самых тонких уровней, в связи с чем стали теперь много более чувствительными. Я высажу вас на максимально-возможном близком расстоянии от них. В округе не будет постов, которые могли бы засечь ваш приход, и пограничные барьеры не смогут вас почувствовать, — голос Хеймдалля звучит все также спокойно, но Локи неожиданно не слышит в нем привычной холодности равнодушия. Там нет и поддержки. Вместо всего этого есть странная благосклонность. — Путь займет у вас несколько дней. Песчаных бурь не предвидится, сейчас они бушуют в дальней части западных земель. Однако. Вам нужно быть осторожными.       — Ты понял, где нас высадить. Я рассчитываю на тебя, Хеймдалль, — быстро свернув карту и спрятав чуть взволнованный, напряженный и на самом деле перепуганный взгляд, Локи выпрямляется, убирает ее в мешок и вновь вешает тот на плечи. Благодарить стража он не станет точно. Как и напоминать об их вроде бы так и не заключенном договоре.       Что ж, Хеймдалль прекрасно справляется с этим и сам.       — Как интересно получается, младший принц. Вы рассчитываете на меня. Рассчитываете на наследного принца. Но вы ничего не даете в замен, — усмешка, коснувшаяся слов, переливается и во взгляде стража, когда Локи поворачивается к нему с глазами, в которых нет и мгновения бушующей внутри трусости. Силуэт Тора приближается к ним слишком быстро и время для разговора определенно неудобное. Оно также определенно было выбрано Хеймдаллем нарочно. — Я ждал, что вы подниметесь на мост еще после похода в Етунхейм, но вы не сделали этого. Вы не пришли. И не рассказали то, что я знаю уже и так. Но то, что мне нужно услышать от вас.       — Я ничего тебе не должен. Прошлый поход… — Локи коротко дергает головой и одергивает нервными пальцами плащ, попадающийся под руку. Он не отводит глаз, но не потому что их взгляды борются. Хеймдалль смотрит вновь безлико, а Локи лишь пытается предупредить его одними глазами.       Но у него совсем ничего не выходит.       — Я закрыл глаза на ваше с наследным принцем прошлое путешествие. Меж моих губ не выскользнуло ни единого слова о нем. Мне казалось мы условились об этом еще тогда, пока наследный принц не успел вмешаться. Вы сами выкрикнули это, младший принц. Вы сами сказали, что расскажете мне все, если я пропущу вас, но вы так и не сделали этого, — сбоку от них, перед входом под золотой купол Тор замедляется и спускается с лошади. Страж поворачивает в его сторону голову, но его движение выглядит странно неодобрительным. Если бы он мог разочаровано качнуть головой, он так бы и сделал. Но вместо этого он говорит: — Вы лжец, младший принц. Но всему есть предел.       Лошадь Тора негодующе топает копытами, пока он цепляет поводья к крюку на входе, но на дыбы так и не встает. Локи в его сторону не смотрит — рассматривает смуглый скос чужой челюсти. Казалось бы, чего ему бояться, если Хеймдалль знает все уже и так, но…       Он в любое мгновение может Локи предать. Даже не моргнет лишний раз. И каждый ему поверит.       Это самое, любое, мгновение может настигнуть настолько резко и неожиданно — в жизни Локи все еще слишком много моментов, когда хватит и легкого касания, чтобы он и все вокруг него рассыпалось. Казалось, бы одним больше, одним меньше, но нет. Больше ему не нужно.       — Это ваше последнее путешествие, младший принц. Когда вы вернетесь, вас встретит стража Всеотца.       И Хеймдалль его касается — словами. Выбрасывает их резко, нагло. Локи перетряхнуло бы от стоп до макушки, если бы он не был столь собран и настроен на далеко не легкое, пугающее путешествие. На далеко не короткое путешествие.       — Ты даешь мне сомнительный выбор, Хеймдалль. Рассказать тебе всю правду и попасть под стражу в качестве изменника и нарушителя тончайших законов мироздания или же попасть под ней просто так. Даже рта зря не раскрывая, — Локи растягивает губы в усмешке и качает головой. На мгновение его глаза смешно, иронично прикрываются, пряча осторожность и внимательную напряженность туда же, куда спрятали и страх. Маг прекрасно понимает, что увести разговор в более благополучное русло удастся уже вряд ли, а затем страж смеет проговорить:       — Или бежать. Никогда не возвращаться в Асгард. Отправить наследного принца назад одного и найти для себя новое пристанище.       В груди болезненно взвывает почти сразу. Страж намекает на то, что ему тут не место. Страж говорит «пристанище», но не говорит «дом».       Локи открывает глаза медленно, но в них не мелькает боли. Там не мелькает эта скорбная тишина, но там нет и ярости. Он показывает лишь легкое удивление и насмешку: благосклонность Хеймдалля двояка и на самом деле скрывает безразличие. Он сторожит Асгард и его земли.       И живет им на благо.       Судьба Локи его не волнует вовсе. Так же, как и Локи не волнуют жертвы, на которые ему придется пойти ради Тора.       Все выглядит обоюдочестным. Но от этого не менее неприятным.       — О чем болтаете? Хеймдалль, пустишь нас в Свартальфхейм на денек?       Тор, наконец, сообщает о своем присутствии — хотя они со стражем уже и так оба его заметили, — и подходит ближе. Локи, даже глаз к нему не обращая, уже чувствует, как старший светится, улыбается. Он с утра всегда полон сил, ведь, в отличие от самого Локи, не имеет привычки заниматься ночными тренировками или зачитываться книгами до рассвета.       — Планы изменились. Поход затянется минимум на десяток дней, — Локи заставляет себя повернуть голову и добавляет во взгляд безоглядной жесткости. Понимая, что словами сказать этого не сможет, он пытается сказать глазами: — Я не буду винить тебя, если ты мне откажешь. Я не буду винить тебя.       Тор каменеет, и его выражение лица тускнеет мгновенно. Уголки губ становятся напряженными. Глаза темнеют с задумчивым раздражением, правда, без должной ярости. Однако, Локи замечает беглым взглядом его руки и осознает ярко/красочно: если бы старший мог сломать ручку молота, который держит привычным, примелькавшимся способом, он бы сломал ее точно, так сжимаются его пальцы.       Слишком неожиданно, засмотревшись на миг дольше положенного на сильные, мягко-смуглые пальцы, Локи осознает еще один банальный, примечательный факт, которого он не учел.       Один быстро заметит отсутствие Тора, если тот не вернется до заката. Слишком чрезвычайно быстро.       — Ты хочешь сказать… — в голосе Тора проявляются эти самые раздраженные нотки. Несмотря на его радостный настрой, он точно все еще обижен и раздосадован из-за одинокого Ветрнэтра. И, возможно, он согласился на этот день в Сватальфхейме лишь ради того, чтобы как-то помириться с Локи, в надежде на то, что им удастся хоть немного сгладить неловкости и сложности их отношений. И он был готов уделить Локи весь свой занятый тренировками и другими важными делами день. Лишь один день.       Но он вряд ли был готов простить Локи его вето, его забывчивость, его страстные издевки и его холодность вот так просто. Нельзя было отрицать, что Тор поднаторел в терпеливости в последние метки. Однако, его терпение все еще было тончайшей прядильной нитью в материнском спутанном клубке.       Сейчас эта нить была готова разорваться.       — Младший принц хочет сказать, что в связи с более дальней высадкой, путь до нужного вам места займет больше времени, — когда Хеймдалль спокойно и неожиданно вмешивается, Локи еле сдерживается, чтобы не дернуться, не остановить его. Его удивление возрастает резко. Вскидывается, словно голодный пес, почуявший сырое мясо, следом за произносимыми стражем словами. — Я сообщу Всеотцу, что вы все-таки решили отправиться в поход к Дальним землям Асгарда. Сиф и троица воинов выступят вместе с тремя пешими ротами через несколько часов после рассвета и будут думать, что вы уже выехали раньше них. Путь туда займет порядка восьми дней, там они будут находиться порядка недели, и когда вы вернетесь из Свартальфхейма, то сможете присоединиться к походу на обратном его пути. Так как большая часть дороги пролегает через густой лес, ни Хугин, ни Мунин не смогут увидеть есть вы там или нет, а к моменту остановки в Дальних землях разыскать вас среди других солдат будет достаточно сложно. Наследный принц.       Взгляд Тора перемещается с его, Локи, лица на лицо стража, но глаза не распахиваются удивленно. Брови его сходятся к переносице, словно он, отставив вскипающее все сильнее раздражение в сторону, действительно раздумывает над предложенным ему планом.       Локи чувствует, что не заслужил всей этой помощи от Хеймдалля, но он знает — это помощь не ему. И не для него.       — Хорошо. Главным назначь Огуна. Можешь объяснить ему ситуации полностью, я доверяю ему, и дать полную свободу действий при возникновении опасности битвы с дикими кочевыми племенами. Я присоединюсь к ним, как только мы вернемся, — старший почти успевает перевести взгляд на Локи, но тот отворачивается. И сам не знает, есть ли у него вообще право возвращаться. Есть ли такая возможность. А еще не может взглянуть старшему в глаза, настолько стыд снедает его внутри за собственный недоработанный/недоделанный даже не план. Лишь его огрызок. — У тебя есть карта?       — Да, я достану ее, как будем в Свартальфхейме, и все тебе объясню. Такой длительный срок…       Надо бы сделать шаг вперед, сдвинуться с места, но внутри мага слишком сильная потребность еще раз взглянуть на стража. Локи чувствует и видит, как старший идет мимо, когда ему отвечает. Что-то отдаленно напоминающее не извинения, скорее оправдание, уже рвется изо рта Локи, но Тор обрывается его довольно резко.       И вместе с тем странно спокойно.       — Это уже не важно. Пора выдвигаться.       Вот так просто все складывается. Все волнения, все те переживания, на которые ночью у занятого картой мага не хватило времени, так и не успевают возникнуть. Злость Тора, пытавшаяся вскинуться и разрастись во вне лишь пару мгновений назад, больше не рвется наружу, и это заметно по его расслабленным плечам, прикрытым тканью темного плаща. Хеймдалль больше не смотрит на него с затаенным осуждением и, возможно, ярой ненавистью глубоко внутри — он лишь направляется к замку.       Локи смотрит куда-то в сторону, не имея сил сконцентрировать взгляд на одной точке. Ему страшно представить, насколько сильно Тор до сих пор жаждет провести с ним хоть немного времени, если так резко и спокойно согласился после этого отправиться в Дальние земли. Их он не любит всем существом еще со времен их далекого детства, считая мерзким бельмом на всей обширной плоскости Асгарда.       — Когда-нибудь настанет момент… — Локи почти не дышит, уже начиная говорить. Но так и не заканчивает. Отрывок полноценной фразы повисает в воздухе. Хеймдалль подступает к замку.       Хеймдалль не поднимает меч.       — Что? — Тор оборачивается и смотрит так, словно ослышался. И не успевает попросить повторить, за что Локи благодарен. Не ему правда. Их со стражем взгляды пересекаются одновременно и сталкиваются в словно бы замершем пространстве. На лице Локи нет никаких эмоций кроме странной потерянности.       Ему страшно довериться, но и бежать он не может. И далеко не потому что некуда. А потому что есть обязательства, на которые он согласился сам. Обязательство. Жизнь Тора. И ее спасение.       — Момент уже настал, младший принц. Вы просто этого не заметили. Я вижу все, что было и что есть, и я умею смотреть. Я знаю ваш мотив, младший принц, и, пока он будет оставаться благородным, вам не о чем беспокоиться.       Прикрыв глаза, Локи кивает, а затем разворачивается и идет к краю моста. Тор так и стоит, чуть приоткрыв рот — он вряд ли понимает хоть немного о чем идет речь. Локи говорит ему, перекрывая скрежет ключа в мостовом замке собственным жестким голосом:       — Закрой рот, пока ворон язык не выклевал, и иди сюда. Нам предстоит долгий путь.       Коротко хмыкнув, Тор нарочно гремит подошвой сапог и топает. Он явно недоволен, но его недовольство — последнее дело. Мост переливается и искрит. Хеймдалль не изменяет себе, перед самым их единственным шагом говоря то, чего не следует:       — Вам предстоит рассказать ему, младший принц. Предупрежден — значит спасен. ~~~^~~~       Вверх взвивает столб песка и пыли. Локи еще за мгновения до приземления подхватывает край плаща и прикрывается — ему совсем не хочется залить себя слезами из-за песчинок, забравшихся глубоко под веки. Выждав, пока песок уляжется, он все-таки откашливается и поправляет плащ на плечах. Поворачивает голову в поисках Тора.       Тот, что не удивительно, отплевывается, промаргивается и стряхивает пыль с волос. Он даже не подумал о том, что стоит прикрыться собственным плащом. Смотря на него, очень и очень упорно маг борется с желанием закатить глаза.       Проигрывает.       Ему приходится дожидаться внимания старшего, но за это время Локи успевает достать карту и быстро определить по солнцу в какую сторону им двигаться. Когда Тор все-таки подступает ближе, Локи ладно, лаконично и коротко объясняется ему в чем их проблема, куда, сколько и зачем им идти. Он нарочно не говорит вслух:       — Потому что у нас нет ни приглашения Короля, ни его разрешения, — вместо этого обходясь банальным: — Так сложилось.       На путь по нейтральной территории у них уйдет около четырех суток, но все же им везет — путь по королевской территории до Изумрудной горной гряды займет от силы лишь одни. Это связано с тем, что не все земли Свартальфхейма являются плодородными на полезные ископаемые и живую, магическую силу, а те, что являются, довольно малы сами по себе. Самая большая из них естественно принадлежит Королю. Но даже она чуть меньше, чем каждая из нейтральных, пустых земель.       Уже подхватив карту и скручивая ее, Локи незаметно отводит взгляд к ногам стоящего рядом Тора. Сегодня на нем нет доспеха, а обмундирование более спокойное и незаметное. Его кираса чем-то похожа на кирасу Локи: невооруженным взглядом довольно сложно определить, что меж кожаных полос ткани вшиты крепкие, заколдованные пластинки металла.       В этот раз у старшего на бедре висит молот, но в Локи нет даже песчинки той напряженности, с которой он отправлялся в Етунхейм. Тот приказ оставить молот на мосту был лишь издевкой, желанием доказать себе же самому, что для Тора молот важнее.       Оказалось, нет.       И если бы Локи задумался, если бы окунулся в воспоминания той ночи, — в которую старший бесцеремонно ворвался к нему, пьяный, ошалевший и с молотом наперевес, — а затем вспомнил с какой легкостью Тор отставил молот на мост… Его мысли смешались бы и сомнения раскололи бы разум, доведя его до сумасшествия.       Поэтому Локи и не задумывался. Ради безопасности их обоих. На данный момент ему хватало и того, что он сидел на корточках у чужих ног, не имея сил оторвать от этих самых ног взгляда. Стараясь смотреть хотя бы в одну лишь точку — не обласкивая сильные бедра взглядом, — раз уж возможности оторвать глаза вовсе у него нет.       — Ты так и не сказал, почему у нас нет приглашения. Брат.       Все то время, с момента приземления, Тор молчал и молча его слушал, но стоило ему заговорить, как у Локи голова дернулась в сторону. Он отвернулся. Он поджал губы. Чужой слишком жесткий, суровый тон резал слух.       Старший точно злился из-за пропущенного Ветрнэтра. И его можно было понять, но Локи понимать не собирался. Ему не нравился такой тон — где в каждой букве каждого слова сквозит пренебрежение — и, если Тор собирался продолжить так говорить, Локи знал, что заставит его замолчать.       Наконец, свернув карту одним быстрым движением, маг укладывает ее назад в мешок и поднимается. Неудачно — сместившийся Тор стоит прямо перед ним и его взгляд еще на порядок темнее, чем был на мосту. Хотя Локи и уверен, что это радостное предвкушение, с которым Тор явился на мост, было притворством, крыть ему нечем.       Он и сам притворщик, каких поискать.       — Если вашему высочеству нужно персональное приглашение, вы можете вернуться и получить его у Всеотца. Заодно рассказать ему о незаконном вторжении в Етунхейм и о постыдном, мерзком чувстве, которое вас гложет, — сдавать позиции Локи не собирается, но и скрывать свое недовольство тоже не станет. Гордо вскинувшись, на первых словах он даже ногу одну за другую заводит и склоняет голову — неполный книксен очевидно высмеивает весь образ Тора. Если не все его существование. — Не смею. Тебя. Задерживать.       В его глазах горит вызов, которого там быть не должно. Локи и сам прекрасно понимает, что им нужно быть осторожными, тихими, незаметными и уж точно не нужно устраивать битвы посреди песка и камней. Но он просто не может удержаться.       И злится на себя же за то, что всего рассказать старшему не может.       У того тяжелый взгляд и тяжелая рука. Маг видит движение этой руки, когда она ложится на ручку молота, который висит у бедра, но ему не страшно. Просто так ему не страшно, но страшно за себя — теперь он чувствует, насколько соскучился. Оторвать взгляд от глаз напротив нет никакой возможности, но самое главное не опускать его к губам.       Локи помнит, как эти губы касались его лба тогда, в галерее. Еще Локи помнит, что над Тором висит вето и каждое прикосновение приносит ему боль. Но это не мешает самому Локи эгоистично желать коснуться. Шагнуть и встать еще ближе, чтобы сорваться. На драку или близость — кажется не важным. Безразличным.       Тор так ничего и не говорит, а все, что выражает его взгляд — спокойную жесткость, так странно напоминающую ненависть. Локи отступает первым. Со все еще вскинутой головой, уверенной осанкой и взглядом, который не соскальзывает ниже. Этот самоконтроль когда-нибудь сведет его с ума, но уж лучше он начнет бредить, чем этот высокомерный остолоп в итоге в какой-то момент перестанет дышать.       — Что ты задумал, брат? — уже повернувшись к нему спиной и делая первые шаги в нужную сторону, Локи вздрагивает от услышанных слов. Осознание накрывает его мгновенно — это не ненависть.       В глазах Тора была не ненависть. Лишь жесткость и суровая потребность разобраться, раскрыть все его тайны и все его секреты.       И это было много пугающе. ~~~^~~~       Ноги перебирают неподъемно тяжелый, антрацитовый песок — на каждом движении бедра напрягаются. Они уверенно движутся на северо-восток, не отступая в сторону ни на один лишний шаг, но это Локи не утешает. Уже после короткой полуденной остановки на отдых, он осознает, что тело словно бы заполняется окружающим его песком изнутри. Изнурительная ночь, заполненная десятками затертых томов о Свартальфхейме, дает о себе знать. А тошнота подступает к горлу — не проходит и полудня, как ему уже хочется отсюда убраться.       Каким бы могущественным и божественным магом Локи не был, бесконечное движение вперед удручает его. И с каждым шагом дается все тяжелее и тяжелее. Незадолго после остановки на отдых даже Тор замечает это.       Они как раз поднимаются на неожиданно, просто ужасающе высокую песочную дюну, и Локи не может не остановиться, чтобы отдышаться. Его глаза слушаются его хорошо, и он не зевает, но утомление накатывает на него неумолимыми, уверенными волнами. Песок замедляет шаг, выскальзывает из-под подошв легких сапог и норовит уронить его.       Локи не падает сам, но вздрагивает, слыша:       — Ты не спал сегодня ночью, я прав? Эти тени под глазами тебя совсем не красят. Мы можем остановиться на ночлег уже сейчас. За день мы прошли довольно много.       Тор уже стоит наверху дюны и смотрит на него. Смотрит вниз. Сам маг голову вскидывает не сразу, но когда все-таки подрывается, — вскидывается обозленным, уставшим зверем, — сам лишь вздрагивает вновь.       Понимает резко и до смешного глупо, что вот так будет всегда. Тут его место. Ниже. Слабее. Меньше. В нем нет выносливости, которая есть в Торе, и нет силы, которая есть в Торе. В нем никогда их не будет, потому что Локи был создан для хаоса, для того, чтобы нарушать любые/чужие правила, существуя по собственным, а не методично выполнять чьи-то указания. Даже если указания эти касаются банального распорядка дня или тренировок.       Коротко хмыкнув, он не садится на песок и не начинает плакаться. За осень, наполненную наблюдением за Фенриром, в нем изменилось многое — он, наконец, окончательно принял, что сам вершит свою судьбу. И свое будущее.       Связано это было не с тем, что его собственные судебные нити, сплетенные норнами, давно порвались и сбежали из их пергаментных, морщинистых пальцев. А с тем, что, если Фенрир смог вырасти сильным и жестким волком под уверенной направляющей дланью, значит и сам Локи тоже сможет.       Попытается. Попробует.       Во время последней тренировки волк располосовал когтями тренировочный столб настолько глубоко, что тот просто переломился пополам.       А сейчас перед ним самим стоит Тор. Смотрит на него снизу вверх так, словно это все для него не привычка, это — его жизнь. И он предлагает Локи такую сладкую, мерзкую поблажку.       Примет ли ее Локи?..       — Мы прошли много, но этого недостаточно. Если тебе так трудно, можешь звать Хеймдалля. Я тебя не держу, неженка, — растянув губы в жесткой, презрительной усмешке, Локи сплевывает в песок и делает еще один шаг. Он поднимается до вершины дюны, и Тор подает ему руку, дожидаясь его все это время, чтобы помочь взобраться на зыбкий песочный утес.       Локи отшвыривает ее прочь жестким шлепком и просто идет дальше, не оборачиваясь.       Их путь сопровождает тишина. Она пронзительная, разрушаемая в каждое мгновение лишь звуком перекатывающихся под подошвами песчинок. А песчинки цвета некрасивого, темно-серого с редкой помесью коричневой обсидиановой крошки. Цвет песка видя ли отличается чем-то от цвета неба или горизонта — все сливается перед их глазами.       Песок действительно мешается. Он перебивает их скорость, внося свои поправки. Он давит, своим непоколебимым спокойствием. Даже ветер не колышет его — потому что ветра нет.       Нет ветра — потому что он боится. Этого песка, этой тишины, этого давящего ощущения на половине пути к смерти. Это уже не жизнь, но еще и не царство Хель или Вальхалла.       А существо уже начало разлагаться.       Только когда солнечный свет исчезает окончательно, и солнце вместе со своим спутником скрывается из-за горизонта, Локи останавливается. На мили вокруг раскрывается бесконечная пустыня, кое-где перебивающаяся редкими валунами бесполезного камня. По пути они не встретили никого и ничего, кроме этих валунов. Еда, которая была у Локи, кончилась еще в обед, но Тор успел упомянуть, что у него тоже что-то есть.       Это было в обед, и Локи на его слова тогда ему даже что-то ответил. Сейчас же он уже совсем ничего не помнил. Казалось, его голова заполнилась песком, и даже когда они остановились, он все равно продолжил с характерным звуком пересыпаться из стороны в сторону внутри его головы.       — Выдвигаемся с рассветом, — подтянув рукав рубахи, маг вскидывает руку и уверенно, без единой осечки нашептывает руны, выдавленные на серебряном браслете. Тот поддается движению, подлетает в воздух и растягивается в стороны, чтобы уже через мгновение опасть на песок, окружая их обоих. Тор наблюдает за всем этим с осторожностью и легким интересом, но Локи не обращает на него внимание. Подойдя к серебряному краю, он касается его пальцами, и по всей окружности на одинаковом расстоянии загорается с десяток зеленоватых огоньков. — За пределы круга не выходи. Для собственной безопасности. У меня нет никакого объективного желания после объяснять Одину, что это ты беспросветный болван, а не я — предатель трона и всего Асгарда.       Выпрямившись, Локи проходит пару шагов вперед и опускается на колени в центре круга. Быстро-быстро раскопав ямку и наколдовав пару десятков прутиков, он строит из них аккуратных шалаш, а затем мягко выпускает на них Бранна. Тот разгорается слишком медленно, словно нехотя. После начинает осматриваться.       Но никаких объяснений не дожидается — Локи отступает, скидывает в шаге от костра свой мешок, ножны с мечом, а после и плащ. Разросшийся серебряный браслет в купе с огнями его магии точно обеспечит им безопасность и не позволит никому живому из вне попасть внутрь круга — этот факт немного усмиряет его волнение, все продолжающее нашептывать дрянные мысли про вепрей и гончих. Вялыми руками он расстилает плащ на песке, стягивает кирасу, затем укладывается. И даже не видит, что Тор все еще стоит и наблюдает за ним. Стоит только Локи укрыться свободной полой плаща, отвернувшись прочь от света костра, как раздается его голос:       — Ты сразу спать ляжешь? День был долгим, я знаю. Но ты уверен, что не хочешь…       — Единственное, что я точно не хочу — слышать твой голос. Будь добр и не заставляй меня насильно выталкивать тебя за границу круга. Во Вселенной девять миров и мили космического пространства, если мне и придется всю жизнь прятаться от твоего неугомонного отца, в этом не будет проблемы, — недовольно поджав губы и чуть скривившись, Локи даже не пытается удерживать глаза открытыми. Усталость окончательно подгребает его под собой, и он отдается ей, не имея сил думать ни о гончих, ни о кочевничьей печати, ни об Андвари, которому надо было бы послать сообщение, ни даже о том, что всю ночь он проведет в беззащитном сне в нескольких шагах от такого вспыльчивого, опасного старшего.       Засыпает Локи под мерный треск Бранна и тихое копошение Тора, который собирается ужинать. В сознании проносится лишь миг. Он не видит ни хороших снов, ни кошмаров настолько он устал. А когда распахивает глаза… Мгновенно осознает, что уже почти обеденное время.       Его божественная связь с природой неразрывна и ничуть не осложнилась/не испортилась из-за смены мира. Первым, что маг чувствует в момент пробуждения, становится местоположение солнца. Первым, что ему хочется сделать — схватить Тора за волосы и хорошенько приложить лицом о валяющийся невдалеке валун.       — Да ты верно издеваешься надо мной?! Неужели было так сложно меня разбудить, Тор!       Подорвавшись со своего места и поднимая вместе с собой и плащом всплеск песчинок, маг недовольно, разозлено глядит на сидящего у костра старшего. Тот мерными движениями затачивает кинжал о точильный камень, а когда поднимает голову, на его губах чуть ироничная, издевательская, но все же добрая улыбка.       Локи еле сдерживается, чтобы не заорать на него вслух и не кинуться с мечом наперевес. Весь день и весь их предопределенный путь летит вниз с обрыва. К скалистому, грубому берегу. Только подорвавшись, Локи следом подхватывает Бранна и давит в кулаке резко, обозленно. Огонек недовольно хрипит за мгновение до того, чтобы потухнуть и обвить запястье.       Старший же поднимается не сразу да еще и смеет оставаться спокойным, как ни в чем не бывало. Убирает кинжал в легкий, средней высоты сапог да подхватывает плащ с песка.       — Разбудить тебя?..       Локи вдыхает медленно, тяжело и громко: Тор порядочный тупица, но он не умеет ни лгать, ни пытаться сыграть под дурачка. И этим лишь больше из себя выводит. Быстро затоптав следы их ночлега, — уже к вечеру песок сместится достаточно, чтобы все окончательно спрятать, но осторожность не помешает, — надевший кирасу и вернувший на пояс ножны с мечем маг безуспешно и раздраженно пытается застегнуть фибулу под воротом плаща. Из-за резких движений пальцев игла в виде юркой, маленькой змейки падает на песок. Он сам каменеет и прикрывает глаза.       Разгневанно, преувеличенно медленно вдыхает вновь. Затем выдыхает. Ему хочется закричать. Ему хочется бушевать, топать ногами и сыпать отборнейшим матом.       Из-за столь сильной задержки весь график сдвигается вперед. Все, что им на сегодня остается — либо нестись со всех ног всю оставшуюся ночь, либо пройти еще пол десятка миль и остановиться у оаза до следующего утра. И если в первом варианте они могут хотя бы сократить запоздание до небольшого минимума, то во втором… Второй вариант предлагал просто расслабиться. Успокоиться. Остановиться у оаза, хорошо поужинать, набрать трав для того, чтобы все-таки нанести им обоим кочевничью печать, поймать какую-нибудь живность, чтобы пополнить съестные запасы, и даже, возможно, воспользоваться небольшим озерцом и освежиться.       Это было бы далеко не лишним, ведь Локи уже и сам не мог вспомнить, когда забредал в купальню. Весь вчерашний день был наполнен безостановочным пешим ходом и не сложно было догадаться, что под всеми слоями одежды от него пахло далеко не весенней свежестью. Уже не говоря о ночи труда над картой и предрассветным выходом.       А все равно даже такая благая возможность смыть с себя грязь и остатки усталости сейчас неожиданно вызывала лишь больше раздражения. И злости. Еще — больше ярости.       — Послушай, все не столь плохо…       Локи пытается успеть собраться с силами, чтобы ответить достойно, а не просто повысить голос, только вот Тор не дает ему и шанса. «Все не столь плохо», говорит он, и рывком отшвырнув корпус фибулы в сторону, Локи все же срывается.       — Не столь плохо, Тор?! Ты, непроходимый тюфяк и идиот, идешь за мной послушно, словно скот, и даже не знаешь плана, так как ты можешь знать насколько все плохо! Насколько велико наше опоздание! И как оно может нам аукнуться! — вскинув голову, он отдергивает руки вниз резко, и плащ безвольно соскальзывает с плеч. Маг смотрит хищно и слишком яростно, а на пальцах уже клубится опасная зелень магии. Даже осознавая, что не контролирует свою ярость, он все равно не может ничего с этим поделать. Не может ничего изменить и заставить себя успокоиться не может тоже. — Терпеть не могу тебя и твою непосредственность! У нас нет приглашения и мы вторглись в земли цвергов просто так! Просто потому что так нужно! Ты думаешь, если мы находимся на нейтральной территории, мы в безопасности?! Ты — кретин, Тор, каких еще поискать, и в том, что я не проснулся вовремя, твоя вина! Вообще понятия не имею, отчего я на тебя полагаюсь каждый раз, но больше этого не будет! Так что закрой свой рот, пока я тебе язык голыми руками не вырвал! Уродец.       Его дыхание срывается, грудная клетка вздымается шумно и быстро. Разогретое яростью сердце бьется в его груди жестко — каждый удар вколачивает злость лишь глубже и глубже. И пока его сила, соскальзывая с кончиков пальцев, собирается плотными, искрящимися шарами в его ладонях, Тор стоит напротив.       Тор лишь вскидывает брови. Тор усмехается на уголок губ. А затем тихо, по-доброму смеется.       У него врожденное скудоумие, — и Локи об этом как никто другой знает, — но все же в этот раз ему хватает ума не говорить ни единого слова. И дать Локи успокоиться.       Только если бы тот еще успокоился. Коротко, недовольно рыкнув, он давит магию в ладонях и подхватывает плащ с песка. Песчинки летят во все стороны, но Локи это не волнует вовсе в отличии от двух кусочков фибулы, которые разлетелись и, видимо, теперь уже потерялись. Все еще кое-как сдержанно выругиваясь себе под нос, маг оборачивается, хмурится и пытается рассмотреть, куда в порыве ярости отшвырнул корпус.       — Иголка у тебя под ногами, а корпус… — Тор, стоящий в паре шагов за его спиной, неожиданно обращается к нему, и мага передергивает резко. Иглу он естественно замечает тут же, приседает подхватывает, а выпрямляясь уже оборачивается и скалится. Старший вызывает тупое раздражение вместе со своей покладистостью, своим спокойствием и со всем… Со всем своим существованием.       Он должен злиться, рвать и метать по многим причинам, — начиная от пренебрежения, с которым Локи к нему относится, и заканчивая хотя бы наложением болезненного вето на каждое прикосновение и каждое слово о чувстве, — но вместо этого он подает руку, чтобы помочь Локи забраться на дюну. Вместо этого он дает ему выспаться, а на всю ярость отвечает лишь теплой смешливой улыбкой.       Улыбкой, которую еще летом Локи так хотел бы заслужить. Улыбкой, которую теперь он готов возненавидеть.       — Я сказал тебе умолкнуть! Это так, Хель тебя побери, сложно?!       Не в его привычке сквернословить — по крайней мере так было раньше. Задолго до всех этих осенних месяцев, задолго до вырвавшихся воспоминаний, задолго до… Всего этого. Тогда Локи был сдержан/холоден и помнил, что является выходцем более высокого сословия. Брань вряд ли была ему к лицу.       Как, впрочем, и незаконные соглашения с волками — они не были против Одина, но все же не были и за него. В их время за такое с легкостью можно было попасть под стражу. Что тоже вряд ли было бы Локи к лицу. Как и разрушение мироздания. Как и личный волк в качестве охраны. Как и…все это. Все, что было вокруг.       У Локи закончились описания и сравнения. У него закончились названия. У него просто закончилось терпение — стоило ему увидеть, как Тор протягивает ему корпус фибулы. Дернувшись вперед, маг выхватывает его из чужих пальцев и резко застегивает плащ, но за мешком с вещами не возвращается. Отворачиваясь в нужную сторону, уже видит, как этот добряк-Тор — неиссякаемый источник лицемерия, — приоткрывает рот, чтобы, похоже, напомнить о мешке, но ему этого никто не позволяет. Маг отсекает грубо и резко:       — Либо идешь за мной молча, либо можешь катиться в Муспельхейм, потому что терпеть твою болтовню я не желаю! — вскинув руку, он подкидывает мешок магией и хватает его на лету, а затем тоже самое проделывает с серебряным браслетом. Тот уменьшается в полете и, скользнув на его запястье, садится, как влитой. Тор за спиной лишь хмыкает и, наконец, полностью замолкает.       И все равно Локи затылком чувствует, как он, поганец, улыбается.       Почти до самого оаза они идут в тишине, но лишь почти. Локи успокаивается неторопливо и далеко не сразу — его действительно заботит тот факт, что Король узнает о них раньше, чем у Локи в руках окажется заветная золотая чаша. Тогда цепочка далеко не благодатных событий завяжется быстро, резко и слишком опасно.       Тор ждать не будет и тоже отреагирует быстро/резко/опасно — вызовет Хеймдалля и просто уйдет. Точно просто уйдет.       Сейчас этого не видно и об этом не догадаться. Сейчас Тор тащится позади, довольный и веселый, добродушный и покладистый, но только появится опасность его будущей возможности приобрести трон, как он сбежит. Точно сбежит. Банально по приказу Одина.       Как сбежал когда-то давно. Потому что вокруг всё всегда было много более важным и весомым, чем сам Локи и их дружба.       Однако, как бы ни сложились дальнейшие обстоятельства, без чаши в Асгард Локи возвращаться нельзя. Она — самая главная часть варки зелья и самый важный инструмент, без которого ничего просто не получится.       Самый могущественный инструмент.       Когда-то давно, когда миры только начинали расцветать и заполняться всевозможными существами, богами из тела Имира был создан самый первый цверг — Модсогнир. Он был низкорослым, крупным, сильным и умел создавать из драгоценных камней настолько прекрасные украшения, что их красота слепила и дарила вечное счастье тому, кто на них смотрел. Он также вместе с другими богами работал с глиной, создавая новых существ и с легкостью вдыхая в них жизнь.       Но, к сожалению, этого ему было недостаточно. То и дело Модсогниру казалось, что боги презирают его и смеются над ним у него за спиной. Его жадность и желание войти в пантеон могущественных богов заставляли его копать без остановки, находить новые виды драгоценных камней и металлов и ковать без устали. Он жаждал создать нечто идеальной, абсолютной красоты.       До того, как Модсогниром была выкована золотая чаша, — прозванная гномами Золотым Граалем, — ему казалось, что именно она проложит для него путь к божественности. Однако, как бы сильно золотая чаша ни понравилась восхищенным богам, они лишь рассмеялись на просьбу Модсогнира сделать его богом тоже.       И в очередной раз цверг разочарованным вернулся к себе домой. Но разочарование его было не долгим — ярость заполнила его изнутри. Ярость повела его за собой и заставила разыскать один за другим все четыре камня миров, что располагаются в корнях Игдрасилля: камень тумана из Нифльхейма, камень льда из Етунхейма, камень земли из Ванахейма и огненный камень из Муспельхейма. Именно ярость и ненависть заставили его изрыть каждый из миров до самого центра, чтобы дотянуться до их сердец и украсть их.       Ярость ослепила Модсогнира. Собрав все камни, он вставил их в выдавленные в чаше ямки и отправился в Альфхейм. Там он нашел старую прорицательницу и наполнил чашу ее кровью до краев, но отпить он так и не успел.       Норны остановили его, призвали богов к ответу и пригрозили, что если эта чаша не будет уничтожена, они поплатятся собственными жизнями. За богов вступился Дурин, сын Модсогнира. Он поклялся собственной жизнью и жизнями своих потомков, что чаша больше никогда не будет использована ради достижения могущества и власти, а иначе они все отправятся к Хель во владения.       И норны ему поверили. С тех пор Золотой Грааль хранится в пещерах Изумрудной горной гряды и, кто бы не пробирался туда, чтобы выкрасть его, ни у кого это так и не получилось.       В собственном успехе Локи не сомневался. У него была магия и был Бранн, который с легкостью смог бы управлять хоть десятком, хоть двумя его копий. Еще, конечно, был старший, но его можно было пока что назвать разве что помехой и уж точно не помощником.       Когда они, наконец, достигают оаза, Локи долго выбирает место для ночлега. Он бредет вдоль кривой травяной полосы, обозначающей начало участка оаза, и осматривается. Не сразу, но все-таки выгоняет Бранна на ладонь, поднимает его вверх и негромко читает поисковое заклинание.       Никакого чуда не происходит. Высокие, темно-коричневые деревья перед ними не расступаются, а их листва удивительно-изумрудного оттенка не отвечает ни единым шорохом. Весь оаз выглядит словно заколдованный остров среди барханов песка и бурых, некрасивых валунов бесполезного камня.       И никакого чуда действительно не происходит — вместо этого Бранн вытягивается на его ладони, вырастает в небольшую, огненную гончую, а затем спрыгивает на траву. Увеличившись в размере в два раза, он сбегает, но его следы не оставляют выжженых отпечатков.       Бранн передвигается незаметно и бесшумно. А самое главное — очень быстро. Тор даже не успевает заскучать и начать донимать Локи вопросами, как огонек возвращается, кидается к магу на руку и впитывается в кожу, показывая как далеко находится родник с озером. Расстояние до нужного места совсем маленькое и, не делая больше и шагу в сторону, Локи кидает заплечный мешок на траву. Затем подкидывает браслет вновь, зачитывая вязь рун глубоким, сильным голосом и зажигает десяток зеленых огней по ободу.       Солнце только-только клонится к горизонту. Ему предстоит еще много работы по поиску нужных трав. Если маг не сможет найти их, ему придется выращивать их самостоятельно. На основе своих знаний в области ботаники. Одна лишь такая мысль не приятна, потому что работа эта стоит времени и усилий. Скинув плащ, Локи откладывает меч и закатывает рукава. Подтягивает их выше, поджимает губы. Он перебирает в голове, пытаясь понять, что может ему понадобиться из его поклажи, чтобы взять это с собой сразу и не возвращаться несколько раз обратно. Задумавшись, слышит тихий шорох позади — это Тор напоминает о себе ненарочно.       Не словами, конечно же. Просто своим существованием.       Обернувшись к старшему, он видит, что тот тоже скидывает плащ, потягивается, жмурится. Большой покладистый лев, надо же. Как же раздражает. Скривившись, будто на языке перекатилось несколько недозрелых ягод, Локи произносит:       — Нужно приготовить ужин и запастись едой еще на три дня пути. Сможешь или этим тоже заняться мне?       Его пренебрежительный тон — его защита и охрана. Все еще задумчиво витая в собственных мыслях, он приседает на корточки и быстрыми, уверенными движениями развязывает узелки у верхушки мешка. Ныряет туда рукой.       — Смотря, куда пойдешь ты. И зачем ты пойдешь, — глухой стук знаменует падение молота на траву и прорывается в тело Локи короткой, резкой дрожью. Тот замирает на миг, дергает головой и тут же продолжает поиски. Не видит, как Тор за его спиной вглядывается в него и считывает каждое его движение. А затем осторожно наклоняется и поднимает молот вновь.       — Я не обязан отчитываться… — наконец, найдя мешочек с искрами собственной магии, Локи нервно затягивает узелки большого мешка крепче и выпрямляется в полный рост. Стоит ему обернуться, как глухой стук повторяется только в разы громче, и его тело откликается. Кишки скручивает немного сильнее, плечи вздрагивают и поднимаются, норовя защитить голову. Он так и замирает в полуобороте.       Перед его глазами проницательный взгляд Тора и молот, немного промявший землю — во второй раз старший бросил его вниз, приложив немного силы вдобавок. И, видимо, лишь эксперимента ради. Это читается в его взгляде, в его позе. Жестко сжатые губы и пальцы, смятые в кулаках. Странное выражение на лице.       Локи так и не успевает ничего произнести больше. Запнувшись на середине фразы, он отмирает в этот раз чуть дольше. Затем поворачивается уже всем корпусом. Почти незаметно пальцы обнимает магия, а вязь Бранна на запястье загорается. Огонек чувствует его. Его раздражение и его волнение.       — Ты боишься меня?       Самый банальный и логичный вопрос повисает между ними. Локи никогда не надеялся, что этот вопрос минует их, потому что Тор был слишком… Беззаботен в этом плане? Возможно. И поэтому Локи просто не задумывался даже на миг о возможности возникновения такой ситуации.       Никогда и нигде старшему не было дела до того, что чувствует другие люди и что переживают. И вряд ли хоть когда-либо он ловил себя на мимолетной мысли о том, что солдаты или придворные дамы могут бояться его, ведь они так сильно любят и почитают его. Да и сам Тор вряд ли когда-либо испытывал страх.       По крайней мере, Локи так казалось.       — Я не собираюсь отчитываться перед тобой о своих делах, — мимолетом прочистив горло, маг убирает мешочек в карман свободных брюк и оставляет в нем руку. Собственная магия в мешочке откликается теплом, тянется к нему, пока Локи борется с желанием обнять себя другой рукой и впиться пальцами в локоть. — Я не твой подчиненный и не твой солдат. Буду рад, если ты приложишь, наконец, усилие, и запомнишь это. Хотя бы до момента, пока мы не вернемся в Асгард.       Тор смотрит на него неотрывно и внимательно. Слишком внимательно. Чувствуя дискомфорт под таким взглядом, Локи коротко хмыкает и делает первый шаг в сторону зарослей оаза. Но будто бы кто так просто даст ему уйти.       — Ты не ответил на мой вопрос. И ответить на него тебе придется. Иначе я пойду с тобой и буду мешаться под ногами, — прищурившись, старший переплетает руки на груди, гордо и уперто приосанивается. Он, словно ребенок, всей своей позой пытается показать, что его угрозы — не пустой звук. Локи и рассмеялся бы, но он совершенно не в том настроении. Раздражение в груди разрастается. — Ты боишься меня?       — Я не имею ни малейшего желания отвечать на этот вопрос. А тебе советую поумерить пылу. Мой нож летит всяк быстрее, чем Биврест сквозь пространство между Асгардом и Свартальфхеймом, — широко улыбнувшись, но лишь оскалившись в ответ, Локи дергает плечом и поворачивает голову в ту сторону, в которую пару мгновений назад сделал первый шаг. Перед ним предстают сумеречные дебри, а все мысли обращаются к тому, чтобы вызвать Бранна.       Но слишком уж рано Локи убирает бдительность с первого места.       Тор распутывает руки резким движением. Отставляет одну ногу назад и, протянув руку к молоту, возвращает его в ладонь с силой. Вскидывает в сторону мага руку, но молот все же не швыряет. Ничего говорить или комментировать чужие слова ему не приходится, потому что Локи отскакивает за миг. Тут же оказывается в стойке: ноги крепко упираются в землю, руки перед лицом, пальцы окутаны зеленоватой дымкой и на запястье явно виднеется рунная надпись. Кожу припекает от рвения Бранна вырваться во вне и хорошенько наподдать Тору, но пока что Локи эту привилегию предоставлять ему не собирается.       Хочет насладиться и сам.       — Ответь на мой вопрос, и я оставлю тебя в покое. Просто…ответь, — его лицо выражает нечто близкое к мучению. Старший держится молодцом, зубы стискивает, сжимает пальцы на рукояти молота. Тот направлен на Локи, но бросать его Тор станет вряд ли. Хотя… Сейчас он требует ответить на провокационный вопрос и кто знает, чего ему захочется требовать после.       Локи надменно, язвительно хмыкает, скалится. И как нельзя кстати вспоминает: в Ётунхейме он дал Тору путь и задал направление его движения, но извиняться Тор не стал. Не стал пресмыкаться, не стал умолять о прощении. Вскинув бровь, он поводит плечами, затем становится ровне и расслабляет бедра. Старший очевидно хочет все-все знать и ничего не хочет с этим делать. Ему кажется, видимо, что его присутствия тут будет достаточно, что его покладистости будет достаточно — не будет. Жестко стряхнув с кистей несколько магических искр, Локи потягивается и разминает руки.       Его тело, еще миг назад полнившееся напряжением и сталью, расслабляется. Никто нападать на него не станет. Тор — истинно ребенок. Безответственный и наглый. Но разве же станет Локи отказывать ему в удовольствии причинить ему же немного боли? Ох, нет.       — Ты смешон, мальчик с молотом, — прочесав пряди пальцами, Локи косится на него с уничижительной усмешкой. И медленно-медленно разворачивается спиной. Его почти неощутимо пронизывает страхом. Делая первый шаг в сторону зарослей оаза, он держится только на слепой вере в то, что старший имеет хотя бы каплю благоразумия. И не станет разрушать все планы Локи до основания. — Вспомни, как ты получил свою железную игрушку, и вспомни, что сделал после. Это и будет тебе ответом.       Локи уходит гордо и нарочито медленно. Не ждет, что Тор остановит его. Только показывает, что он сам управляет своим страхом и уж никак не наоборот. Только скрывшись в первой полосе растительности, Локи вновь вздрагивает от звука, с которым Тор швыряет молот — теперь уже в песок. Песчинки пересыпаются с шуршанием и поглатывают большую частью звуковой волны удара, но беззвучным его это не делает. Локи приходится остановиться на несколько мгновений. Ладони тянутся к лицу и долго трут его. Меж губ рвется тяжелый вздох.       Тяжесть взятого на собственные плечи бремени кажется ему сейчас в разы тяжелее, чем раньше. Тор с его вопросами и его требованиями. Тор с его смехом и его участием. Тор с его раздражением или волнением.       — Уф, — вздохнув вновь, Локи глубоко-глубоко вдыхает и машет головой несколько секунд. Волосы мечутся из стороны в сторону, подорвавшись с его плеч. Не то что словами, даже мыслями сам себе Локи не мог бы объяснить насколько тяжело ему выстраивать все те защиты и насколько утомительно быть бдительным постоянно.       Это буквально невозможно.       И смешно. Ведь он предполагал, что так всё будет, что именно так получится: раздражительно, трудно и устало; а всё равно между тайными тропами и Тором выбрал второе. Выбрал фатальное. Выбрал поражение.       Для чего?       Ледяная глыба его сердца коротко колет, напоминая о себе. Локи знает ответ на вопрос, но вслух произносить его не будет. Для себя ему делать этого нет нужды, а у пространства вокруг есть уши. И из всего поля возможных ситуаций между ним и страшим, та, где Локи признается в любви — самая ужасная.       Даже если они случайно разделят ложе или подерутся до полусмерти. Даже если они измотают друг друга ненавистью/ревностью/любовью/нежностью. Даже если они предадут друг друга. Даже если разойдутся до конца своих дней по разные концы космического пространства.       Всё это будет детским лепетом в сравнении с признанием Локи. Потому что стоит тому признаться в чувстве, — столь ничтожном и жалком, — как он навечно станет открыт и разгадан. Он будет беззащитен.       И такая привилегия для него просто непозволительна.       Еле сдержав желание закричать, он прочесывает волосы, немного массирует кожу голову кончиками пальцев и все-таки продолжает движение. Позволив Бранну вылезти на ладонь, Локи подкидывает его вверх и двумя пальцами мягко очерчивает вокруг него воздушную сферу. Та появляется сразу же, огонек приобретает зеленоватый оттенок, однако, негодования в нем меньше не становится. Кажется, он и не замечает вовсе, что Локи его выпустил, а все продолжает и продолжает раздраженно поскрипывать и жечь изнутри края магической сферы. Поделив на двоих помесь раздражения и испуга, обращенную к оставшемуся позади Тору, они углубляются в заросли оаза.       Он блуждает долго. В конечном итоге найти удается и гиперикум, и губоцвет, и крапиву — они втроем составляют обязательную базу печати. Вместе с зизифорой, конечно же. Но все маленькие, почти незаметные кустики зизифоры либо еще не расцвели, либо уже отцвели. Придя к мысли о том, что ему придется выращивать зизифору самостоятельно, Локи недовольно поджимает губы и возвращается назад в их с Тором лагерь. Эфирные масла, что содержаться в удивительной красоты фиолетовых лепестках, являются важным элементом кочевничьей печати. И если большинством ингредиентов, что придают печати долговечности связи между опечатанными созданиями и приятного аромата, можно пренебрегнуть, то без этих цветков ему совсем не обойтись.       Это удручает.       Локи не ныряет в омут сомнений в собственных силах и собственной магии. Он понимает, что вырастить цветок без семян будет непросто, поэтому на обратном пути, увидев очередной кустик, мягко выкапывает его из земли. Ласково очистив корни от грунта, маг подбрасывает кустик в воздух и быстрым движением заключает его в сферу. Помимо Бранна, над ним парит теперь четыре шара. Каждый из них источает мягкий зеленый свет и прячет в себе один из ингредиентов печати.       — Надо же, ты справился со своей работой… Удивительно! — выйдя из зарослей, Локи видит тушки зверей, разложенные перед Тором, и не может остаться в стороне, не прокомментировав это. Язвительность из него так и рвется. Препятствовать ей ему не хочется.       — Надо же. Ты все ещё язва, каких поискать. Не. Удивительно, — Тор даже головы к нему не поднимает. Бросает ответную колкость мимолетом, почти без столь важной саркастичной эмоции. Но его тон, жесткими ударами молота по наковальне, расставляет акценты между словами. Локи незаметно ёжится и усаживается на свой плащ. Ничего больше он старшему не отвечает.       В центре металлического круга горит костер. Он создает странное ощущения уюта и причастности к чему-то большему. Солнце уже село за горизонт, звезд из-за вечных облаков не видно и на мили вокруг непроглядная тьма. Но не в кольце его магии. По ободу пограничные, неопасные огоньки, в центре — главный огонь. Тишина разбавляется мягким треском хвороста и шорохами, которые издает старший. Он разделывает предпоследнюю тушку. Кажется, это суслик.       Локи старается не вглядываться, но прекратить рассматривать он не в силах. Его взгляд скользит по темному горизонту, после перетекает к огню — тот завлекает на очень долгое время. Алые и оранжевые лепестки извиваются в красивом танце. Когда удается отвлечься, он смотрит на Тора. Тот увлечен и занят. Все его мысли, каждое его действие и движение рук — всё сосредоточено на разделывании тушки. В нем нет напряжения и скованности. Каждое движение точное и аккуратное. Очень профессиональное.       С легким стыдом и раздражением поймав себя на ощущении удовольствия, Локи заставляет себя опустить глаза. Чувства… Привязанность… Отвратительно. Единственный синоним, который приходит ему в голову — слабость.       Синоним мгновенно вызывает отторжение.       Немного шире расставив согнутые в коленях ноги, он осторожным движением руки посылает шар с Бранном в костер, а остальные притягивает к себе. Четыре сферы мягко опускаются на землю перед ним, но не распадаются. Потерев руки, он покрывает их еле заметной магической сеткой, а затем медленно, ведя кистью по окружности, в воздухе создает чашу. Не материализуя её в камень или дерево, Локи оглядывается и тянется к первому попавшемуся на глаза камню. Другой рукой поднимает с земли в воздух сферу с кустиком зизифоры.       — Это трудно?       Тор подает голос неожиданно, и Локи коротко вскидывает на него глаза. Ему удается не вздрогнуть, но внутри появляется ощущение смуты. Дело ли в играх старшего с молотом, которые тот устроил чуть раньше, или в корректировке всего плана их путешествия — его нервозность, кажется, только сильнее обостряется. И вызывает сверху все больше раздражения, обращенного к самому себе.       — Что именно? — опустив глаза назад, ему приходится немного завалиться на бок, чтобы дотянуться до нужного камушка, валяющегося на самой границе травы и песка. Мысль, притянуть его магией, Локи в голову приходит уже после того, как он обнимает прохладный твердый бок камня пальцами. Выпрямившись назад и поджав под себя ноги, маг бросает камушек в чашу, сплетенную из магических нитей, и немного отодвигает её от себя в пространстве. Все его внимание переходит к сфере с зизифорой. На губах появляется гадкая усмешка, когда, вновь вскинув глаза на Тора, Локи добавляет: — Находиться с тобой в одном мире?       Старший даже не пытается сдержать тяжелого вздоха. Его руки перепачканы кровью и кусочками потрохов, что мешает ему потереть переносицу или даже лицо. По ссутулившимся плечам видно его усталость и тяжесть одолевающих его мыслей — это знатно радует Локи, его мысли истекают ядом, как и его глумливая усмешка. А свинцовый взгляд брата уже упирается ему меж глаз и пытается прорубить дыру насквозь. Локи скалится шире, вскидывает брови, словно предлагая напасть в ответ. Или может напасть первым.       — Иногда мне так сильно хочется… — Тор тянет руку в сторону и неспешно собирает в кулак часть потрохов. Затем поднимает руку выше, немного поводит плечом: будто примеряется. — …просто запустить в тебя чем-нибудь… Да посильнее… — он чуть ли зубами не скрипит. Потроха в его сжимающимся кулаке превращаются в фарш. Они уродливыми червями выползают меж пальцев и валятся на траву.       — Ох, брат, — Локи кажется, что, если он улыбнется еще хоть немного шире, его рот просто порвется. Экспериментировать не хочется, поэтому он лишь нагло и ядовито Тору подмигивает. У того дергается глаз, и Локи приходится приложить всю свою выдержку, чтобы колюче не рассмеяться в голос. Вместо этого он продолжает говорить и каждое новое слово обкатывает на языке, смакует, как самый сладкий десерт: — Будь уверен, это желание врезать друг другу между нами взаимно. Если бы ты не был так важен для всех десяти миров, я бы с превеликой радостью не то что швырнул в тебя что-нибудь… Я бы зашвырнул тебя самого как можно дальше. Вот была бы потеха!       Тор медленно кипятится. У него под кожей ходят желваки, а челюсти сжимаются с такой силой, что на шее выступают вены. И буквально следующее, что он делает — медленно, глубоко вдыхает. Прикрывает глаза. Для Локи все это представление выглядит наглой и жестокой растратой эмоционального ресурса. И развлечения для его собственных прекрасных глаз.       — Но твои желания меня не удивляют… Давай же, швырни. Почему нет? — Локи подтягивает сферу с зизифорой ближе, подхватывает ее на ладонь, а затем медленно, кончиками пальцев убирает защитное поле. То растворяет в пространстве и кустик мягко ложится ему в ладонь. Сам Локи даже глаз не опускает, продолжая следить за Тором. Потребность отомстить за внесенную в него смуту слишком сильна, и противиться ей он не станет. Поэтому добавив с свой голос еще больше яда, Локи расставляет акценты на произносимые слова, добавляет эмоций, чуть повышает голос. Он говорит, и каждое его слово бьет старшего по-больному: — Ты же — Тор Одинсон! Тебе не привыкать обращаться с собственным братом, как с собакой.       — Ты! Не смей делать меня злодеем нашей истории! — Тор взвивается за мгновение. Он распахивает глаза, резким движением подхватывает еще одну горсть потрохов и швыряет их прямо в Локи злым комом. Дыхание его рвется, не успокаивается, а челюсти, кажется, сейчас раздробят друг друга. Ноздри раздуваются.       Локи перехватывает ком в воздухе и отшвыривает его в костер на радость Бранну, не прикасаясь и кончиком пальца. Магия позволяет ему не марать руки в животной крови, но пара капель все-таки пачкают его щеку и нос. Скосив глаза, он кривится и резко откликается на возглас Тора:       — А кто ты?! Ты — безжалостный, жестокий, грубый чурбан! Ты выбросил меня, как только я перестал быть нужным тебе, а теперь вернулся, потому что тебе захотелось! Кто ты, если не злодей, а?! — он и не замечает, как впивается пальцами свободной руки в собственный плащ и только чудом не забывает про зизизфору в другой руке. Ее стиснуть хочется просто до невозможности сильно, и Локи держится еле-еле. Не столько ради себя, сколько ради конечной цели: прежде чем наносить печать кочевника, перетертым травам нужно будет настояться у костра некоторое время; и идти за новым кустиком зизифоры в его планы не входит. — Наша история… У нас нет, не было и не будет никакой истории! Ты, злобный кусок цвергского дерьма…       — Меня заставили! Ты был нужен мне всегда, но обстоятельства!.. — Тор дергается, рыча в ответ, но слишком быстро стихает. Его лицо выражает мучение и разочарование. Его лицо — иллюзорная вина и явный гнев на себя самого. Он дергает головой, как неспокойный буйвол, и опускает ее. Взгляд возвращается к тушам, с которыми он работал и там и остается. Неразборчивый шепот и бормотание проявляются в воздухе, но они слишком тихи, и Локи не удается их услышать.       Локи насмешливо фыркает. Отворачивается. Недолго он смотрит в даль, покусывает губу. Ему хочется закричать. Хочется закричать на Тора, на себя, на все десять миров и мирозданье. Вместо этого, выждав, он все также ядовито выплевывает:       — Обстоятельства, надо же… Так поведай же мне, что за обстоятельства стоили столь дорого, что окупили всю мою боль, длящуюся и по сей день! Поведай же мне, а, б-ра-тец, что это за обстоятельства такие, что соразмерны моему неспокойному сну и моей скорби. За сколько ты продал родного брата, Тор Одинсон, а?!       Его взгляд впивается в опущенную голову Тора с ненавистью и яростью. Негодование внутри расширяется, только не шаром тепла и света. Оно колючее и холодное. Изрезает все внутри, оставляя новые шрамы и заставляя душу кровоточить.       — У меня нет права раскрывать этот секрет. Так же, как у тебя нет права раскрывать свой, — голос Тора становится неожиданно спокойным и ровным. И это выбешивает Локи лишь больше: кто он такой, чтобы не вестись на его подначки. Да как Тор смеет!       — Разве же ты забыл? Я — раб, а у рабов нет секретов от хозяев, мальчик с молотом. Потому что, как только секреты появляются, рабы теряют единственно ценное, что у них есть. Их жизнь.       Локи сплевывает горькую слюну в траву, отвернувшись, а как только поворачивается, становится заложником взгляда старшего. Тот полон боли и скорби. Локи вновь хочется рассмеяться старшему в лицо, только теперь не с издевкой — лишь надменно и грубо. Тор все еще — столько лет спустя, — отказывается смотреть правде в лицо, притворяясь, что мир не такой.       Притворяясь, что мир вокруг добр и заботлив.       — Не говори…       — Это правда, Тор! Прекрати играть в эти детские игры! Я заложник там, и ты знаешь это! Ты сам сказал мне, что, если я только посмею ступить на Биврест, ты расскажешь отцу, и тот запрет меня в Асгарде! Ты сказал мне это, мальчик с молотом! Ты!.. — он срывается на крик. Лицемерие старшего переходит всякие границы. Или может избегание? Игнорирование? Локи не знает, как назвать этот феномен, но, что он знает точно, так это то, что Тор отворачивается. Вновь, и вновь, и вновь он отворачивается от правды. Только вот правда его нагонит, и, чем дольше он будет убегать от нее, тем более жестокой и болезненной окажется эта встреча. — Тебе придется признать это. Потому что это правда!       Тор скрипит зубами, пока Локи надеется, что он откусит себе язык и не сможет вымолвить больше ни единого слова. Но, впрочем, ничего больше он и не говорит. Резко дернувшись вперед, Тор поднимается на ноги и под громогласный в окружающей их тишине хруст веток скрывается в зарослях оаза. Не проходит и десятков мгновений, как в глубине раздается треск и долгий, обозленный крик. Что-то ломается.       Главное, что не Локи. Его тело напряжено до предела. Пальцы, впившиеся в ткань плаща, воют от боли, а другая ладонь, с хрупким кустиком зизифоры, затекла. Маг так и не сжал ее. Спас хотя бы цветки.       Хотя бы цветки. ~~•~~