Глава 12.2
18 июня 2021 г. в 23:47
~~~^~~~
Платье матери переливается перламутром. К рукавам тянутся серебристые нити, извиваясь и трепеща при каждом движении ее рук. Тор вглядывается какое-то время в ее тонкие светлые запястья и пальцы, перебирающие нити пряжи. Выдержать долго ему не удается, и он отворачивается к окну, переплетает руки на груди. Внутри туманными, грязными росчерками мечется злость и напряжение. Ему еле удалось успокоиться в собственных покоях и прийти сюда, но смотреть на мать ощущается труднее, чем что бы то ни было.
У него, кажется, не осталось для этого сил.
Когда он вошёл, она поприветствовала его, но не стала подниматься и обнимать. Он поздоровался тоже, коротко ответил о том, как прошёл их поход в Дальние земли — она смотрела на него внимательно, но мягко. И Тор буквально ощущал ложь всех девяти миров в ее взгляде. Хотелось удавиться или просто не возвращаться из похода никогда. Подохнуть в зыбучих песках Дальних земель, только бы не приходить сюда, только бы не вызнавать правды. Отойдя к окну и повернувшись к матери полубоком, он переплел руки на груди. Замер ледяным, острым изваянием, молясь лишь о том, чтобы она не подходила к нему, не касалась его — ее руки за эти дни стали для него рукам убийцы. И, кажется, Тор стоял там уже целую вечность. Он все никак не мог произнести хотя бы единого слова, рассматривая восхитительной красоты сад на внутреннем дворе дворца, что расстилался как раз под материнскими окнами. Как он мог спросить о столь сильном и грубом предательстве, подозреваемом им? Как он мог требовать хоть что-то?
Фригга была его матерью, любящей и заботливой. Вся его жизнь была наполнена светом ее улыбки и тёплом ее рук. Ее нежность, обращённая к Локи, согревала Тора все те метки, что он провёл в отречении от младшего. Только вот…была ли это и правда нежность?
— Ты задумчив и хмурен, Тор… Что-то стряслось? — учтивость ее голоса мягко проскальзывает в его сознание, и воин вздрагивает крупно да сильно. Его голова дергается в порыве обернуться, заглянуть ей в глаза и убедиться, что все его домыслы и догадки — беспардонная, дикая в своей наглости ложь воспалённого разума. Но он останавливает себя, чуть ли не скрипит зубами и ощущает явственно, как мышцы на плечах вздуваются от напряжения.
Двери в покои матери распахнуты настежь. Из коридора слышатся голоса служанок, мельтешащих по этажу. Их голоса ощущаются слишком веселыми/неуместными/неправильными, и Тор чуть ли зубами не скрипит. Ему хочется заставить всех замолчать. Потребовать от них грусти и скорби — только бы не чувствовать себя столь слабым и одиноким пред собственными чувствами.
— Ты знаешь, что стряслось, мама, — он морщится, жмурит глаза и опускает голову. Со спины слышится лишь тяжелый вздох, и его отзвук разбивает ему сердце. В его голове все еще хранится воспоминание о том, как быстро он принял предательство отца по отношению к Локи, и это принятие несравнимо ничуть с происходящим сейчас. Фригга не задаёт наводящих вопросов, ничего не уточняет и даже не пытается отрицать. Лишь вздыхает, открывая ту тяжесть, что лежит на ее сердце.
Тор не помнит, когда эта мысль появилась в его голове. Он не помнит, как зародилось это ощущение. Уже семь меток кряду он живет в состоянии повсеместной неумолимой войны, не имея ни малейшего права расслабиться. Он воюет с Одином, Королем богов и Всеотцом. Каждое своё действие, каждый шаг, даже самый безрассудный, Тор всегда рассматривал со всех возможных сторон. Каждый взгляд, который он бросал на Локи, каждая буйная пьянка, каждая затеянная драка и это, Хель бы его побрала, беспробудное воздержание от истинных, реальных чувств, что обуревали его.
Он больше не мог злиться по-настоящему и не скрываясь. Все его реальные переживания были скованы цепями, выкованными в огне Суртура, и им не было выхода и быть не могло. Даже в его притворстве они не могли отвести душу: пред Одином, в очередной раз встряв на долгие беседы в его кабинете, Тор должен был злиться только на Локи, Тор должен был буйствовать только из-за бесправного нахождения ётуна-полукровки на Асгардской плоскости и его омерзительности. Все, чем ему оставалось довольствоваться — дрянные стычки с другими воинами на тренировках и пиры да гулянья. Случайная драка без повода не могла выразить и тысячной доли того гнева, что назревал в нем все эти метки. За предательство Одином Локи, хранителя его сердца и единственного его возлюбленного существа во всех девяти мирах.
Один не был глуп, и эта война, проходящая без единой кровавой битвы, была Тору не по душе. Она была тягостна, жестока и глумлива. И в ней от него настоящего не осталось уже, кажется, ничего. Была лишь иллюзия его существования, и Тору даже думать не хотелось, как сильно бы такая метафора понравилась Локи, Богу иллюзий и лжи — было тошно. На протяжении всех прошедших семи меток у него был чёткий, определенный образ, которого нужно было придерживаться, и этот образ врос в него, вплавился в его мясо, вшился в его кости. Нынче Тор играл добродушного, мягкого глупца. Он был повесой и приглашал в свою постель чуть ли не каждого, на кого только мог упасть его взор, подкрепляя образ обычного для своего возраста пылкого мужа. Он беспрекословно слушался отца, не давая и малейшего повода усомниться в своей преданности трону, и игнорировал сердечную боль каждый раз, как приходилось произносить мелкие и большие гадости про младшего и его умения — Одина его слова всегда веселили и его глаза цвели от довольства. Он был пьянчугой и ни единого пира не проходило без его громогласного смеха, и это показное дружелюбие или беспечная вздорность вырывали из его души свежие куски, заставляя ее рыдать от боли. Один все ещё держал между ними дистанцию и держал его на коротком поводке, но все чаще и чаще Тор перехватывал его покровительственный, поощряющий взгляд. Время шло и, сколь бы сложно это ни было, Тор взращивал гигантских размеров ложь, скармливая ее отцу по маленьким кусочкам.
Эту гигантскую ложь о том, что его чувства к Локи истлели и умерли безвозвратно, оставив за собой лишь выжженную равнину еле сдерживаемой ненависти.
Что ссора, устроенная им в ночь равноденствия — он успел перехватить Локи за руку и сорваться на него до того, как Хугин скрылся за дверьми пиршественной залы. Он успел показать главному доносчику отца лживую, несуществующую правду и свою злость. Он успел показать, что видит Локи лишь в единственном возможном обличье: как ненавистное оружие и рычаг давления. И единственным, что могло сорвать с него маску лжи, была реакция Локи. Увидев его взгляд в тот миг, услышав его ответные злобные слова, Тор был ошарашен и растерян. В ту ночь, в тот миг ему повезло, что вокруг не осталось никого, кто уличил бы его, только заметив его растерянный взгляд.
Что в тот день, на кукурузном поле — Тор славно воспользовался отъездом Одина на земли ближайшего к Золотому городу ярла. Ему удалось провести весь день подле Локи, и невозможно описать ни словами, ни бардовыми песнями сколь сладко это было. Сквозь вето, сквозь его собственную ложь и сквозь ругань, что ему пришлось устроить в самом конце — сквозь все это, тот день Тор все ещё хранил в своём сердце. Напополам с болью. Собственные слова, что ему пришлось швырнуть Локи, оказавшись меж колосьев кукурузы лишь потому, что Хугин и Мунин уже возвращались во дворец впереди своего хозяина, ранили его столь же сильно, как и младшего. Но вороны уже летели мимо и они, конечно же, их заметили. И после Тор отдал Хеймдаллу свою благодарность, за своевременно переданные известия, но в моменте он поступил по-гадски. Ему нужно было разыграть сцену ненависти, и он справился со своей ролью восхитительно. Он унизил, оскорбил и вытравил из Локи остатки надежды — пересказывая весь этот день после Одину и с ядовитой гордостью рассуждая о том, как ловко ему удалось втереться в доверие этого мерзкого етуна-полукровки, ему удалось получить отцовское довольство и благосклонность.
Ему удалось вновь предать Локи во имя спасения. И та лживая игра, что Тор вёл, не просто тяжелила ему сердце. Отцовская руна, вырезанная на лопатке, выжигала плоть болью каждый раз, как он лгал в своих новостях Одину — эти новости ему жутко нравились, и он с довольством подпитывался силами Тора в двойном объеме. А лгал Тор много. Теперь он лгал почти постоянно. И каждый новый день для него от рассвета до заката становился днём битвы. В ней невозможно было выиграть. В ней можно было лишь воевать, просчитывать ходы, держаться союзников и не падать духом. И редко-редко можно было позволить себе дурные, но столь восхитительные и филигранно красивые глупости. Они были искуснее, чем всё то оружие, что он когда-либо выковал. Они были вкусны, как пересохший горячий рот Локи в момент их поцелуя в Свартальфхейме и это тихое, жаркое хныканье, что он случайно издал.
Каждая его слабость, что он позволял себе с Локи, была просчитана. Каждая его вылазка, что в Ётунхейм, что к гномам, была продумана. Только заметив перед началом пути в Свартальфхейм у Локи карту, Тор грубо мысленно рассмеялся тогда — он знал земли Свартальфхейма наизусть. Он знал, что границы сдвинулись и были перерунированы, он знал, как хорошо охраняется бастион, и точно знал с какой стороны Андвари их встретит. Он точно знал, что Андвари запустит их без единого вопроса, доверившись лишь великой силе дружбы — беспечный маленький гном в конечном итоге поплатился за свою глупость. Для Тора он был хорошим примером того, что случится с ним самим, если он только посмеет допустить ошибку.
Один вряд ли будет столь милостив, что был Локи. Убивать его быстро он не станет точно. Быстрая смерть для Тора привилегия, которая ему не по зубам.
В разуме Тора была информация обо всем, что только могло им пригодиться, и в этом не было его заслуги. Всю свою благодарность он мог бы сложить к ногам Хеймдалля, что так добродушно и бескорыстно делился с ним, как с будущим правителем, всей возможной информацией о соседях, их менталитете, их способностях, их законах, их территориях… Хеймдалль рассказывал ему обо всем, и за прошедшие метки Тор множество бесконечных звездных ночей провёл на Бивресте, вглядываясь в молчащее пространство вселенной и слушая до момента, пока его разум не начинал стенать от переизбытка впитанных знаний.
В новую ночь Тор приходил опять, и Хеймдалль продолжал говорить о том, что не представляло никакого интереса, но давало важные знания. И хотя Хеймдалль не одобрял и не поддерживал его устремлений, сомнения роились и в нем, словно взбешённые пчёлы. Он обмолвился лишь раз мимолетно и быстро:
— В Асгарде последние метки неспокойно, — но Тору не нужно было повторять дважды или объяснять. Они никогда не обсуждали Одина и методы его правления. Хеймдалль никогда не выказывал неуважения. А все же каждый раз, как Тор вот-вот мог попасть в крайне невыгодное — смертельно невыгодное, — положение, страж предупреждал его. Чаще всего его шёпот в разуме Тора проявлялся именно по вине воронов. Эти две гадкие, мерзкие птицы, Хугин и Мунин, с каждой новой меткой злили Тора лишь сильнее, появляясь там, где не следовало, и разрушая все его выстроенные долгими усердиями планы. Хоть в другие миры они не могли перемещаться, иначе ему и всей жизни бы не хватило, чтобы урвать себе этот чудный поцелуй с младшим.
Его каждодневные сражения не были чем-то заслуживающим восхищения и уважения. Все, что он делал, так это лишь обеспечивал хоть малую часть безопасности. Ни себе. Ни Асгарду.
Именно Локи.
И теперь стоя в покоях матери он не мог никак вспомнить чёткий, важный момент, когда же ему почудилось — дело не в Одине. Точнее, не только Один управляет происходящим. Скорее всего это случилось на вторую или первую ночь, стоило ему узнать о предыдущих жизнях, что показал Локи. Он помнил сумбурно и устало, как сидел тогда у костра, бесконечным повторяющимся движением затачивал нож и смотрел в спину спящему младшему. Сна не было ни в одном глазу. В сознании все еще чудились отголоски мыслей спящего Локи. Возможно, это даже были его сны, но разобрать их не удавалось.
Да, кажется, именно тогда появилось это ощущение… Чувство… Тор не мог дать этому имя. Он вспомнил о произошедшем в Железном лесу, о матери, которая колдовала над полумертвым Локи, которого Тор принёс на руках, пока ему эти самые руки — изрытые ётунхейским льдом и почерневшей кожей, — покрывали лечебной мазью. А после мысль метнулась так причудливо к словам Одина и… Весь его мир озарился кровавыми красками.
С самого детства Локи берегли. Его обучали, его растили как родного. И Один был прав, с каким бы отвращением ко всему существующему Тор не признавал этого — Локи мог быть полезен, как оружие. Локи мог быть полезен, как шпион и политический рычаг давления. Будучи великолепным магом и етуном одновременно, он мог быть прекрасной политической игрушкой в умелых руках.
Но в Торе хватало храбрости, чтобы признаться себе: если бы Фригга не одарила Локи магией, он был бы бесполезен во всем том, за что сейчас Один так сильно его ценил. Если бы Фригга не одарила Локи магией. Если бы она не обучала его, не помогала развивать свой талант. Если бы она не дала ему фундамент, он был бы не столь большой угрозой и не столь хорошим оружием.
Но теперь он был им. Локи стал этим оружием или по крайней мере становился именно сейчас.
— Я знала, что когда-нибудь придёт этот день, и я ждала его в страхе. Тор, милый, я знаю, о чем ты думаешь… — ее голос звучит печально, но стойко. Тор медленно глубоко вдыхает и оборачивается. Как бы больно ему ни было, он смотрит матери в глаза и не чувствует любви. Впервые, он смотрит на неё и не чувствует ничего, кроме агонии.
— Ты знала… — он вглядывается в ее глаза, тёплые, голубые, как и у него самого. Только разочарование удержать не может. Уголки его губ искривляются, меж бровей вновь залегает эта привычная хмурая складка, а пальцы сминаются в кулаках. Его взгляд сбегает, рыщет, мечась меж ее тонких аккуратных бровей, забегая куда-то в волны светлых волос, что лежат на плечах, и скользя по лёгкой, воздушной ткани платья. Он не находит в ней ничего, что могло бы дать ему хотя бы шанс оправдать ее, и взрывается. Его ладони взлетают вверх, он делает яростный шаг вперёд, повышая голос: — Ты знала все это время! Как ты… Он был мне братом! Вы растили его, как часть нашей семьи, и ты…! Как ты можешь теперь обращаться с ним как с животным, выращенным на убой! Он не заслуживает этого…! Никто не заслуживает.
Его мать тяжело вздыхает и отводит взгляд. Ее тонкие, аккуратные пальцы нервно касаются друг друга, потирают тыльную сторону ладоней. Рот вытягивается в скорбную, но до жути упрямую нить.
А Тор весь иссякает. Он опускает руки, и его собственная скорбь, кажется, вот-вот перельется через край. Сделав лишь два шага в сторону, он рушится в широкое мягкое кресло и закрывает лицо ладонями. Его напряженные плечи каменеют, а на шее вздуваются вены. Ему столь сильно хочется, чтобы мать ему солгала, и он совершенно не знает, как попросить ее об этом. Поверить в то, что она заботилась о Локи лишь ради того, чтобы вырастить его пушечным мясом, не чувствуется реальным и выносимым.
— Я начала видеть это после того, как ты появился на свет. Нахождение подле прялки тогда казалось для меня невыносимым. Каждый новый раз, что я начинала прясть, я видела лишь одно единственное — твою неизбежную кончину. Тысячи вариаций, тысячи будущих временных лент и ни единой с другими исходом. Эта смерть не была смерть бога. Она ощущалась запланированной, вписанной в календарь норн ещё задолго до твоего рождения… Твоя смерть, которую я видела, была важной, неумолимой точкой на временной ленте, в какой бы вариации она не случалась, — она говорит почти что шепотом, словно боясь быть услышанной кем-то.
Сквозь ладони, прижатые к лицу, Тор замечает, как в покоях матери становится темнее и отзвуков беготни служанок в коридоре уже совсем не слышно. Он медленно поднимает голову, оглядывается: Фригга не сделала и единого шага, но мягким движением ладони задвинула толстые, плотные шторы, переливающиеся узором из магических нитей, и осторожно закрыла дверь в свои покои. Перевести взгляд к ее лицу Тору страшно, и сколь он ни заставляет себя сделать это, у него ничего не выходит. Он лишь вновь прячет лицо в ладонях, ощущая загрубевшими подушечками пальцев скорбь своих чувств.
— Мое сердце… Сердце матери, что только обрела свое прекрасное, голубоглазое дитя, было безутешно, — голос Фригги, прекрасной, мудрой женщины и его матери, сочится болью и тысячами пролитых слез. Тор любил ее всю свою жизнь и даже сейчас та злоба, что расходится кругами по воде у него в груди, не может изжить в Муспельхейм его к ней любовь. Ощущает он эту любовь или нет, но она есть. И противоречивость собственных чувств бьет его со спины и без предупреждения. Этот предательский удар порождает ком у него в горле и вдалеке, вне стен дворца слышится отзвук грома. Под его закрытыми веками ему видятся плотные, чёрные тучи, медленно накрывающие Золотой город. И столь явственно ощущение: они ещё не скоро уйдут. Они заберут с собой что-то. Или кого-то. — Когда я поняла, что прялка не даст мне ответа, я отправилась к прорицательницам других миров. Самые сильные, мудрые и всевидящие женщины всех девяти миров не смогли дать мне ответа, путаясь в картах и бросаемых костях, словно неумелые дети. Не дал мне ответа и Хеймдалль, сколь бы я не молила его поделиться хотя бы частью того, что он видит… И тогда появилась она.
— Королева… — Тор хрипло шепчет, вздрогнув от пронзившего его знания, и закрывает себе рот ладонью сразу же, словно произнёс самое жуткое слово из существующих. Он бросает догадку в пространство, и мать ему не перечит. Ее молчание перерубает ему шейный позвонок, отрубается голову и оставляет истекать его тело кровью. И злоба в нем находит для себя новую цель. Тор ещё не знает и части истории, что вот-вот поведает ему мать, но он устремляется сознанием в будущее. В его будущем Локи отправляется в Альфхейм приглашённым гостем, и Тор не упустит возможности отправиться с ним.
Он придёт туда. И убьёт ее. Он так сильно хочет ее убить… Опустив ладони на колени, Тор горбится лишь сильнее и исподлобья смотрит на мать.
Та глядит в ответ — с сожалением. И кивает.
— Она нашла меня сама… — ее кивок вызывает в Торе тошноту. Он морщится, явственно ощущает как у него дергается верхнее веко правого глаза и скребёт пальцами по ткани брюк на своих коленях. А Фригга только и может, что медленно отвернуть голову в сторону и прикрыть глаза. Она будто окунается назад в те давние, далекие воспоминания, пока Тору хочется провалиться сквозь пол, пропахать телом все уровни Золотого дворца и сорваться в Хельхейм, сквозь почву земли и все мили магических троп. Он держался последние метки. Он играл нужную роль и лгал больше, чем Локи когда-нибудь сподобится за всю свою божественную жизнь. И сейчас он лишь опускает глаза к собственным коленям. На мать смотреть у него больше нет никаких сил. — Тебе уже было две с половиной метки и ты был таким славным мальчиком. Много улыбался и задавал сотни вопросов, папа сделал тебе маленький деревянный меч… Ты начал учиться быть воином раньше, чем научился устойчиво стоять на ногах. В тот злополучный вечер над Асгардом разверзлась гроза. Ты был безутешен из-за жеребёнка, которого папа обещал тебе в подарок, но которому не удалось выжить после рождения. Ты рыдал без устали, пока гроза разрывала небо. И тогда появилась она… — этого Тор не помнил. Он, видимо, был слишком мал, чтобы упомнить такие детали. Самые первые метки были скрыты от него шальными происками памяти. И вся его жизнь начиналась в тот момент, когда он увидел Локи в колыбели. Он был мал, но его большие, яркие изумрудные глаза рассматривали Тора очень спокойно. Этот миг был самым первым в ленте воспоминаний Тора и самым важным. Казалось, этот миг предопределил всю его дальнейшую жизнь. — Представившись служанкой, которая хочет попробовать поработать во дворце, ей удалось пройти в мои покои. Поддельная грамота с прошлого места, где она якобы прислуживала, и рекомендации. Я жутко разозлилась тогда от того, что кто-то посмел отвлечь меня от утешения моего прекрасного мальчика, но стоило ей снять взмокший капюшон… Ошибки быть не могло. Я знала ее, я знала Королеву альвов.
Тор жмурится. Ему хочется поторопить мать, закричать на неё и потребовать объяснить все быстро, но он сдерживается. Он не позволит этому разрушительному гневу прорваться наружу, потому что знает — потонет в нем за мгновение и уже не всплывет. Не в этот раз. Позже ему ещё аукнется эта сдержанность, но сейчас он не смеет позволить себе повысить на Фриггу голос. Вместо этого он стискивает собственные пальцы другой рукой, немного выкручивает их, пытаясь себя остудить.
— Она была быстра и кратка. И выданные ею для меня указания вначале возмутили меня. Мне казалось, что тут замешана политика, что альвы хотят предать асов… Ох, как же глупа я была, — Фригга качает головой, печально улыбается. Тор настолько хорошо ее знает, что одних интонаций ему хватает, чтобы понять, какие движения она делает. — Благодаря ей твой отец вторгся в Ётунхейм и забрал оттуда Локи. Она указала мне воспитывать его, учить его и передала магию, которой я должна была Локи одарить. Я не знаю, чья это была магия, у меня так и не нашлось возможности спросить этого у неё тогда, а после все быльем поросло… Но, на удивление, она с легкостью прижилась в теле Локи и… И после, когда он подрос, я заключила с норнами договор. Я договорилась, что передам его Железному лесу в обмен на…
— Хватит, — он дергает головой резко, обозлённо. Вся эта история его вовсе не утешает. Его не утешит уже ничто. И причастность Королевы альвов… Он спросит ее об этом сам, но скорее спросит с нее за столь наглое и жестокое вмешательство. Доступ в Альвхейм ему открыт, он может помчаться туда хоть завтрашним утром и спросить все прямо, не дожидаясь, когда Локи выедет сам. Эта женщина, эта жестокая, злобная старуха, Тор отомстит ей за все. Он начнёт именно с неё, потому что она начала… Она начала… Масштабы свершенного ею не укладываются у Тора в голове. Его вовсе не волнует собственная смерть. Она не вызывает в нем страха, лишь легкое, неуемное раздражение. — Ты говоришь о ее указаниях, о норнах, да простят меня боги! Норны, мама?! Ты продала его, будто скот, ты…! Боги, Хель с этим, но ты ведь… Ты лгала ему все это время. Ты лгала ему каждый раз, как говорила ему о любви, и я… Я не могу…!
— Тор, мальчик мой, — Фригга тяжело вздыхает. Тор опускает голову ниже и его челюсти сжимаются до боли. Меж бровей залегает хмурая складка, и он не помнит, когда в последний раз искренне смеялся. Когда в последний раз ему было весело и беззаботно, а сердце парило от лёгкости и любви и будущее, ох, это злобное жестокое будущее не довлело над ним, что его собственный молот?
Ах, точно. В ту самую темную ночь, незадолго до того, как Один отравил Локи.
Она поднимается, и мягко шуршат юбки ее платья, пока она приближается к нему. Тор знает, что она хочет сделать, и боль выгрызает ему грудину, когда он произносит с рычанием:
— Не прикасайся ко мне!
Медленно-медленно он поднимает голову и смотрит в ее скорбные, печальные глаза. Последнего шага она так и не делает. Не отступает, правда, тоже, сплетает руки у живота. Ее пальцы напряжены, как и вся ее фигура. Ее пальцы, что были всегда так нежны, обнимая Локи… Обнимая их обоих, как своих возлюбленных сыновей!
— Я всегда знала, какая участь ему предстоит. Не обманывайся, Тор, и не смущай свой разум. Я всегда знала, и я выбрала любить его, как мать любит своего ребёнка, — она прикрывает глаза, и Тор видит как по ее щеке скатывается прозрачная слеза. Он не может сопереживать и не может посочувствовать. Он не верит ей больше и не поверит, кажется, уже никогда. Та ярость, что клубится в его грудине, выжигает все то хорошее, что всегда в нем было. — Но он совершил ошибку, и я могу лишь позволить ему исправить ее. Кроме него этого никто не сделает. Лишь он может…
— Он невиновен! Он не сделал ничего, за что должен был бы расплачиваться собственной жизнью! Он не должен отдавать свою жизнь за меня! — его терпение рвётся, и он подрывается на ноги, тяжело дыша. Руки сжимаются в кулаки вновь и вновь, а голос срывается. И холод бежит по спине от резкого, властного взгляда матери. Этот взгляд пробирает Тора насквозь. И весь его крик сходит на нет на последних словах, шелестящих, что легкий ветерок в кронах деревьев: — Я не могу позволить ему умереть…
— Тор. Ты знаешь, что он сделал. Я видела, ты знаешь… Он забрал твою жизнь, не имея на это права, и нарушил ход времени. Он совершил ошибку, — она поджимает губы почти сурово, и Тор оступается на ровном месте. Его ноги слабеют, он вздрагивает крупно и чуть не рушится назад в кресле. Еле выстояв, уже видит ладони матери, что та протягивает к нему. Он не позволит ей приблизится. Не сейчас, не теперь, не после того, что он узнал. И после не позволит тоже — меж ними словно иллюзорная молния пробегает, и Тор почти слышит треск, с которым рвётся все его к ней доверие. Она шепчет: — Это неизбежно, мой мальчик… Норны заберут его и ты будешь спасён. Это все равно свершится, он уже на нужном пути… Просто позволь ему…
— Я не могу! Моя жизнь без него мне не нужна! Божественная вечность в одиночестве, по-твоему это лучшая участь для меня, чем смерть?! — он отшатывается, случайно пинает кресло прочь голенью и отступает от матери на несколько шагов. Ужас, что написан на его лице, ощущается в его сердце также четко и явственно. Правда, одно отличие все-таки существует — в его сердце шторм ненависти уничтожает все на своём пути. Пока внешне он старается держаться и держать себя в руках. Это важно и нужно — Тор выучил это за прошедшие метки. Он обязан быть тихим. Он обязан во имя безопасности Локи. — Он — единственный, и другого такого мне не сыскать и через сотни тысячелетий! Ты хочешь, чтобы он спас меня! А кто-нибудь спрашивал меня?! Почему вы не спросили, чего хочу я?! Я не хочу, чтобы он жертвовал хоть чем-то ради меня, ясно?!
Локи убил его… Тор догадывался, что это был именно он, и он не собирался верить в то, что у этого действа не было причин. Локи любил его. Локи любил его, и Тор видел эту любовь в его глазах. Локи любил его, и Тор читал эту любовь в его прикосновениях. Локи любил, и каждое его действие, каждая его ложь, все, что он создавал и разрушал, было пропитано этим.
Однажды, Локи поклялся ему в любви, и Тор не смел отвернуться от этой клятвы. Он жил ею все эти метки. Она помогала ему просыпаться по утрам. Она помогала ему лгать. Она помогала ему не сдаваться. И пусть бы Локи убил его тогда! Хель бы их всех подрала, хорошо! Пусть так!
Пусть Локи скажет ему сам! Он имеет право объясниться и сказать правду, и Тор не даст себе и шанса разъяриться в его сторону, не имея на руках фактов. Он не разлюбит его, даже если к вечеру Локи пронзит его сердце своим новым двойным мечом.
Потому что Локи любил его. Когда-то давно он очень сильно его любил.
— Тор, пожалуйста… Оно того не стоит, мальчик мой, — она шепчет со слезами на глазах и тянет к нему ладони. Он не может больше к ней прикоснуться. Даже помыслить о том, чтобы подойти ближе, ему страшно и ненавистно. Он ведь верил ей. Он был так рад, что она осталась у Локи, когда он сам был вынужден его предать. Но правда была в том, что она предала Локи задолго до того, как Тор посмел отвернуться от него. Она предала Локи столь же давно, сколь давно его предал и Один.
— Если он посмеет умереть, я умру следом, — швырнув эту правду яростно и резко, он замирает, каменеет весь. Даже дыхание его останавливается. Фригга вздрагивает, крупной дрожью. Она оступается, делает нетвердый шаг назад и садится назад в кресло, ослабевшая, чуть подрагивающая кончиками своих искусных пальцев. Ее руки беспомощно обнимают ее за плечи, она пытается сдержать рыдания: ее лицо искажается, набежавшие в нижних веках слёзы уже каплют вниз. Она шепчет сорвано:
— Не говори так, Тор… Он переродится вновь, ты же знаешь. Пройдёт время, и он переродится вновь. Боги всегда возрождаются. Боги правят мирами, и миры не будут существовать без богов, Тор… — Тор дергает головой в сторону, и ему приходится признаться, что он не раздумывал над этим. Но стоит ему допустить лишь одну такую мысль, как он приходит к великому страху: Локи может не переродиться. Он может не вернуться так же, как не вернулись Тюр и Бальдр, что сгинули ещё давным-давно до его рождения. И многие другие боги и богини, что скончались в войне или болезни. И если первая гибель ещё была оправдана, то вторая выглядела до ужасного странно. Боги не болели. Боги не были подвластны хвори и лихорадке. Богов могли убить лишь…боги. Лишь боги да отчаянье. — Его смерть, лишь этап, обязательный и неотвратимый, ты должен понимать…
— Где Бальдр, мама? Скажи мне, где Тюр? Где мой наставник Велунд или Скади? Где они все, мам? Почему они не переродились?! — он не сдерживает крика и всплескивает руками. И его зубы почти скрежещут друг о друга, когда по лицу матери он видит — она не хотела бы слышать эти вопросы так же сильно, как не хотела бы, чтобы Тор когда-либо об этом задумывался. Потому что правда была очевидна и ясна. И правда была в словах Тора. — Они не переродились, потому что их убил бог! И ты знаешь это! Ты знаешь правду, но ты говоришь только о том, о чем тебе говорить удобно! Раз уж ты судишь Локи, то почему бы тебе не осудить и Одина?! Где твои дети, мама? Они все мертвы!
— Ты не понимаешь… Тор, пожалуйста, хватит, ты не понимаешь… — Фригга качает головой, словно молнией поражённая. Ее нижняя губа трясётся в полумраке комнаты. Снаружи грохот грома разрубает небо над Золотым дворцом. Тор тяжело дышит, и его спина почти что немеет от той боли, что ему приходится выдерживать. Нанесённая Одином руна жрет его злобу, но от этого та словно увеличивается сто крат. Фригга шепчет ещё тише: — Время ещё не пришло…
— Ох, время! И когда же оно придёт?! И сколько мне потребуется ждать, пока переродится Локи?! Я не намерен…! — Тор отшатывается, отступает на два нетвердых шага. Ему становится душно и тошно. И неожиданно хочется сбежать. Фригга не отступится, по ее слезящимся глазам это видно слишком отчетливо. Но замолчать Тор не в силах, и он рычит: — Я не позволю ему умереть! Он этого не заслуживает! Я люблю его всем своим сердцем, и я не позволю ему погибнуть просто потому что вам всем так хочется!
Он разворачивается на пятках и стремительно шагает к дверям. Распахивает их резко, свет коридора на миг ослепляет его. А после голос матери всаживает ему в спину острейшее эфемерное копье из всех существующих, когда она говорит:
— Тор, мой любимый сын… Это не любовь…
Эти слова становятся крайней каплей его терпения. Он покидает материнские покои, тяжело дыша и стискивая пальцы в кулаках. Двери даже не удерживает, слыша уже после, как за его спиной они врезаются друг в друга, закрываясь. Грохот разносится по всему уровню, спешащие ему навстречу служанки отскакивают в стороны перепугано. Он возвращается в свои покои, так и не сталкиваясь по пути с Локи. Короткая мысль испуга мелькает в его разуме, подмечая отсутствие младшего на его пути уже в который раз, но она исчезает, погребенная под натиском злобы и ужаса.
Он пропускает ужин, забывает о голоде и об усталости. Тор прикладывает все существующие в нем силы, всю свою божественность он направляет на то, чтобы удержать себя, чтобы не выжечь Асгард до тла ни бурей, ни собственной яростью. Но ярость — жестокая и беспринципная, — не оставляет его ни тем же вечером, ни на следующее утро. Злоба и ненависть выплескиваются во вне в каждом его движении, сколь он не пытается запереть их внутри своего кровоточащего, больного сердца.
Отойти ко сну в ту ночь ему удается урывками. Ночью ему снится война. Окровавленные руки, молот, мечи и чужие смерти. Ему снится битва с Одином, и чужое могущество и власть, что подгребали его под собой, давили, уничтожали и разрубали надвое, кажется, всю его божественную жизнь. Ему снятся сотни битв, и кровь заливает губы, но его взгляд мутный, его глаза залиты алой пеленой, и все, чего он желает — разрушать. Во сне ему хочется лишь принести больше хаоса и разрухи. Он ищет нечто, что привело его в эту битву, но так и не может найти. Он продолжал убивать, кромсать и расчленять каждого, кто только попадается ему на пути. Старики, женщины, дети, воины… Он окроплял их всех собственной кровью и забирал их кровь себе, завершая обмен. В какой-то миг пред его взглядом во сне предстал маленький зеленоглазый мальчик, и Тор разрубил его детский череп надвое — ужас другого рода, ужас пред смертью Локи разбудил его именно в этот миг. И его ненависть, кажется, бесконечная в своей сути, пыталась выплеснуться во сне, но у неё так и не получилась. Тор все еще был наполнен ею до краев.
И он ее не выдерживал.
Проснувшись среди ночи, он разламывает на двое стол с своём кабинете. Багряные стены с золотым рунным тиснением взирают с ужасом на то, как Тор разрушает все, что только попадается ему под руку. Стеклянный шкаф, заставленный книгами о политике и ратном деле, разлетается вдребезги под его сильным кулаком. Осколки стекла застревают в костяшках пальцев, и он остервенело вырывает их, не жалея ни собственной крови, ни мяса. Он пытается успокоиться, старается утешить себя, но не находит ни единой мысли утешения.
Всю свою жизнь он положил на заботу о младшем. И даже когда его действия — жестокие, абсурдные, — били того наотмашь, Тор все равно верил, что это во благо. Вся его бесконечная ложь и все то презрение, которым он лгал Локи, лгал в каждый миг последних столетий — он лишь с усердием обеспечивал безопасность. В каждый свой отъезд, в каждое отбытие в новый поход Тор тревожно оглядывался на шпили дворца, уже отъехав далеко от Золотого города. Он боялся. Он боялся и молился всем мертвым богам, чтобы они защитили Локи, уберегли его от опасности.
Асгард был проклят. Это место медленно, но неумолимо обращалось для Тора из дома в злополучное, лживое болото, и в эту ночь обращение достигло своего апогея. Фригга… Его прекрасная мудрая мать! И она была проклята той же злополучной идеей, что и Один. И хотя Тор не знал, преследовал ли Один тоже цели спасения его, Тора, тела и души, но его это отнюдь не волновало.
Локи должен был пасть жертвой во имя его жизни, и это было ужасающе!
Не сведуя о будущем, не имея ни малейшей возможности предсказать или найти этот дурной ответ о том, что грядёт, Тор ощущал лишь бессильную жестокую злость. Пусть Локи ошибся, пусть это он погубил его в самой первой жизни, но все его действия, все его действия в каждой новой жизни в итоге были направлены на спасение! И поверить в то, что Локи взаправду хотел его смерти, Тор просто не мог.
— Сколько еще раз мне нужно повторить, что я играюсь с твоими чувствами, чтобы ты, наконец, поверил мне? Ты смешон и глуп, мальчик с молотом… Смешон и глуп.
Слова Локи, произносимые им не раз и даже не два, заполняются его разум той ночь. Они смешиваются со словами матери, с угрозами отца и Королева… Эта дрянная Королева! Он теряет нить правды и понимания. Ему не хватает информации, не хватает знания, и это разрывает его на части. Злоба лишь множится, и множится, и множится в его груди. Буреломный по своей силе ветер настигает Золотой город в полночь, в тот самый миг, когда Тор вспоминает, как двенадцатиметковый Локи шептал ему о любви. Этот ветер вырывает первую полосу леса, деревья уносятся в небо вместе с корнями и жителями, а после рушатся на шпили дворца, но так и не ранят его. Фригга прекрасно позаботилась о безопасности.
Но лишь о безопасности тех, кого избрала сама.
И в Торе прорастает сомнение — самое худшее, что могло бы взойти в его штормовом, загнанном разуме. Это сомнение колет сердце, и Тор разгромивший все, что только мог в своём кабинете, рушится на колени. Он бьет кулаками в пол, он стенает и рычит, не имея возможности сдержаться, удержать этот ужас в себе. Он отключается на полу там же, разрушенный и разбитый, чтобы очнуться в самый темный предрассветный час со все ещё не утихшими чувствами. Его пальцы скребут по ковру, надрывают ворс с той беспощадной жестокостью, с которой он так сильно хотел бы свернуть шею Одину. Ярость требует выхода, но ему не с кем драться, потому что любая драка, кровопролитная нескончаемая бойня, которую он только смеет себе представить, обернётся для Локи ещё большей опасностью, чем есть нынче. Ему некому воздать за ту судьбу, что расстилается у его ног. Эта жуткая, жестокая судьба…
Ночь растягивается на вёрсты вокруг, время изламывается, и он теряет его суть, пока вязнет в собственном ужасе. Мутные, чёрные волны страха и ярости смыкаются над его головой. Он глядит в потолок своего кабинета. Он не может представить себе миры, в которых нет Локи. Звук его голоса, его смех и его взгляд. Тот мир, в котором покои Локи пусты и он весь не искрится сарказмом и колкостями, для Тора выглядит мертвым и безжизненным. И нет ни единой возможности представить себе хотя бы образ кого-то, кто смог бы его утешить, если Локи скончается. Не найдется такого существа, которое заменит ему Локи, и уж лучше будет действительно умереть. К утру ему ощущается, что будет лишь лучше, если он наложит на себя руки, и сомнения об истинных чувствах младшего лишь ухудшают его состояние. Тор окончательно теряет границу лжи и правды. Все то, во что он верил все это время, все то, на что он молился, и все те слова Локи, в которых он всегда находил ростки правды, перемешиваются самым омерзительным образом. Но мелкая, важная мысль не даёт сделать лишнее движение и необратимую ошибку.
Мысль о том, что Локи опечалит его смерть. Того прекрасного малыша, который вытаскивал его, расстроенного, под дождь, который был всегда тихим и мирным, но рядом с ним расцветал разбойником и шутником… Того самого Локи, что целовал его в Свартальфхейме, хватался за него, и что боялся поднять на него глаза, после того, как забрал у Андвари жизнь.
Вся его ночь смешалась, он потерялся в пространстве и времени. Очнувшись от нового сна и не помня, как окунулся в него, Тор ощутил предрассветные лучи солнца, спрятавшегося от Асгарда за свинцовыми, чёрными тучами. Он не увидел, но почуял эту потребность подняться с постели, в которую не помнил, как забрался. Простынь была изорвана в тех местах, где он злобно стискивал ее во сне пальцами. А все его тело источало небывалый жар — он буквально закипал от переизбытка собственных чувств и невозможности обрести хоть мало-мальски устойчивое состояние.
Не желая видеть ни отца, ни матери, ни кого-либо еще, Тор пропускает завтрак, закрываясь в тренировочном зале и ставя запрет на пропуск туда кого-либо из низших подчиненных. Стоящие на страже высоких, деревянных дверей воины шугаются его: с такой яростью во взгляде громовержец мощным движением распахивает тяжелые двери в тренировочный зал. Им не удается вымолвить и единого слова. И вслед они ему ничего не кричат.
Яростным порывом ветра двери захлопываются с такой силой, что по стенам Золотого дворца пробегает еле ощутимая дрожь. Начавшиеся вчерашним вечером ветра усилились и теперь взаправду пытались, кажется, изжить Асгард со свету. Ни магия матери, ни природные порядки не могли защитить всю плоскость мира от продирающих до костей северных ветров. Небо было затянуто почти чёрными тучами, которые даже не думали расходиться. И ни единого лучика солнца не проникало сквозь них — Асгард медленно падал, погребенный во тьме. Яростные капли дождя вспарывают плоть почвы, раня ее, продирая ее насквозь.
Оказавшись в тренировочном зале, он первым делом направился к мешкам с песком. Хотелось ударить. Хотелось бить до потери сознания, но не своего собственного. Хотелось ударить отца. Хотелось ударить, да простят его боги, мать. Ложь и ненависть… Все это время они были прямо у него под носом, и он не смог догадаться. А ведь все было так просто. Локи был лишь солдатом, чья жизнь нужна была лишь ради смерти. Смерти ради жизни самого Тора.
А все же Локи был лжецом! И он тоже… Он тоже предал его, лгал ему. Возможно, эта смерть была им заслужена?! Только оказавшись пред первым мешком и отловив за хвост эту бойкую мысль, Тор срывается на крик. Он вбивает кулаки в кожаные бока мешка без передышки и устали, причиняя себе боль за допущенный, скандальный, искрометный и непозволительный домысел. Сколь бы Локи не лгал, у него были на это причины, столь же важные, сколь и у самого Тора на предательство их дружбы и любви. И даже мысль о том, что он заслужил умереть, была иссушающе разрушительной. И ненависть в нем ко всему, что есть вокруг, наконец, оборачивается против него самого. Она сжирает его заживо, заставляя бить, и бить, и бить.
Пусть он умрет здесь и сейчас, но никогда он не желает допустить вновь этой мысли. Потому что смерти Локи не заслуживает.
Отвращение и тошнота изгрызают его кости и мышцы. Тело ноет, вопит от болит, но он лишь игнорирует его так же, как последние метки игнорировал Локи. Уж в этом Тор поднаторел да ещё как. Он избивает десятый по счету мешок с песком, и тот рвётся под натиском его ударов, как и все предыдущие. Под ногами скользко и мокро от натёкшей с его рук крови, а песок кровавыми комками мешается под подошвами сапог. Только Тор совсем не чувствует боли. Кожа на руках лопнула от усердия и ярости, костяшки изорваны в мясо, плоть избита и ранена. Она пытается регенерировать прямо в процессе. От одного удара до следующего.
Мелькает шальная мысль: если бы Локи не должен был выполнить своё предназначение, мать даже не подумала бы спасти его после возвращения из Железного леса. Хотя… Никакого похода в Железный лес и не было бы, ведь так?
Они никогда даже близко не подошли бы к Железному лесу, если бы не речи Фригги, вдохновившие Тора и погнавшие его вперёд безоглядно. Тогда у него не возникло и мысли, что может случиться нечто ужасное! Ох, как глуп он был, как бездумен. Он лишь хотел принести отцу трофей потому что Фригга, потому что мама сказала…
И только помыслив об этом, Тор срывается на мешке с песком вновь — ещё горячечнее, чем прежде. В нем истаивает последняя надежда на то, чтобы успокоиться или хотя бы попытаться. Контроль вымирает, как навык, столь долго им нарабатываемый, и его разум переполняется эмоциями. Он теряет себя, вместе с собой теряя все, что ему дорого. И задыхается. Тор задыхается, пока бьет одиннадцатый мешок подряд, а когда тот рушится — опадает на колени сам. Песочные комья колют голени, окрашивают их кровавой краской. Он не чувствует время и не чувствует боли. Снаружи, там, за пределами балкона, небо разрезает молния — яркая и широкая. Она исчерчивает небосвод, разрубает облака и устремляется к шпилю Золотого дворца.
Но, конечно же, не бьет, потому что материнская магия повсеместна. Ох, конечно, все ради того, чтобы спасти его бесполезную жизнь. Все ради того, чтобы спасти его.
Даже если платой станут сотни и тысячи жизней.
Даже если платой станет жизнь Локи!
Тор валится на колени. Его громоподобный рёв не заглушают даже раскаты грома, обрушающиеся на плоскость этого мира. Безмятежность? Спокойствие? Преданность?!
Все прививаемые родителями ценности рушатся и ломаются прямо под его руками, когда громовержец, выдохшийся, опадает на руки и грозно ударяет кулаком по толстой каменной плите пола. Та исходит трещинами под его силой и яростью.
И разламывается.
Как разломалась вся его жизнь после вчерашнего разговора с матерью.
Она даже не стала лгать ему, и Тор не знает хорошо это или плохо. Он больше не знает ничего. Он не умеет думать. Мешки с песком, что есть в тренировочном зале заканчиваются, и он хватается за секиру. Спустившись на одну из тренировочных арен, он делает выпады и рассекает воздух. Снова. И снова. И снова.
В нем нет усталости. Нет голода. Нет мыслей.
Он не различает мгновений времени и не выдыхается. Перед его глазами эфемерные враги, которых нет рядом, и он сносит им головы — одному за одним без остановки. Ох уж эта неуемная божественная сила! И для чего? Для чего она ему? Для чего ему его жизнь и все его возможности?!
— Для чего?!
На очередном выпаде он разворачивается вокруг своей оси и разрубающим движением ударяет секирой по ступеням на краю арены, пока его ор эхом отдаётся в потолочных сводах и врезается в колонны. Оружие застревает, полностью проглоченное каменной ступенью. Несколько мгновений Тор ещё тратит на то, чтобы вырвать его назад, но секира застряла намертво и больше не двигается. Даже его божественной силы не хватает на то, чтобы ее вытянуть.
Хотя… Его божественной силы не хватает вообще ни на что, если только отследить происходящее в последние метки.
Он отшатывается от этой мысли, словно после пощёчины. Тяжело дыша, оглядывается и срывается на животное рычание. Непередаваемое ощущение несправедливости нежно гладит его по голове и поворачивает его голову в сторону мечей. Следом за головой разворачивается и весь корпус воина. Он устремляется к деревянной стойке.
Весь этот дворец… Каждая его комната, каждая его стена… Все это построено на крови! На лжи и предательстве!
— Тор, что происходит?
Он выхватывает меч из объятий стойки и разворачивается. Лезвие рассекает воздух, острие тут же устремляется в ту сторону, откуда пришёл чужеземный голос. Перед его глазами алая пелена, и он больше ничего не видит. Вокруг нет никого кроме врагов. Вокруг лишь лжецы и предатели.
Отец… Этот сумасбродный, жестокий Король богов, который всю его жизнь учил его быть «правильным» воином и «правильным» правителем. Ха! Руны его имени, которыми они связаны уже несколько меток как, жгут Тору правое плечо. Он выменял их, будучи глупым юнцом, на безопасность Локи, а все же это ничуть не облегчило участь их обоих. Ему все равно пришлось предать Локи! Ему все равно пришлось лгать и стелиться пред Всеотцом! Но руны ему самому уже не убрать. Их можно лишь срезать, вырезать вместе с плотью, и сам он не дотянется, а объяснить… Один — слишком хитрый и умный плут, и ещё вначале они условились, что Тор не имеет ни единого права рассказывать кому-либо о сути руны, вырезанной на его теле. Он не смеет просить срезать ее. Он не смеет даже заговаривать о ней.
Но руны жгут его кожу каждый раз, что он думает об Одине. Руны кусаются и рвут его плоть болью каждый раз, что он выходит из себя. И руны тянут его силы без единого перерыва на передышку… Все последние метки эти руны медленно убивают его, напитывая силой Одина. Прямо сейчас они буквально горят прямо поверх его кожи, но это только раззадоривает сильнее его потерянный разум.
Нужно ещё больше крови. Нужно ещё больше ярости. И ещё больше боли. Все итак уже прогнило и пало, так для чего же ему сдерживаться? Он умрет, но нет, ведь Локи умрет, спасая его, только ведь Тор совершенно не хочет быть спасённым!
Не такой ценой.
— О боги всемогущие, твои руки, Тор!
Женский голос. Зря она так… Умрет же.
Он перекидывает меч в другую руку и прищуривается. Чтобы сконцентрироваться на окружающих предметах ему требуется несколько секунд, но все же у него получается. Он видит Сиф, которая несется к нему, вниз по ступенькам, а затем переводит глаза выше. Фандрал бежит за ней следом, а Огун, кажется, пытался ухватить ее. Огун, кажется, пытался ее не пустить.
Ох, Огун… Он всегда был самым молчаливым и скрытным из всех. В тот день, когда Тор узнал о занятиях Локи стрельбой, ему на мгновение показалось, что его сердце разбилось. Он не мог поверить, что Огун посмел тронуть то, что по праву принадлежало ему, лишь ему и никому более. И после, наблюдая, как Огун помогает Локи на экзамене, он впервые почувствовал желание убить того, кто был ему вечным другом и братом не по крови. Ревность в нем раскручивалась со скоростью Бивреста, а после вгрызалась в его руки и ноги. Сдерживать ее было сложно, но удалось сдержать до того мгновения, когда Огун признался ему честно и открыто: он всегда уважал и любил Локи.
В самый первый миг Тор был так ошарашен, что даже забыл воина ударить. И это дало тому шанс объясниться подробнее. Его любовь не была похожа на любовь Тора. Она была платонической, братской и пронизанной бесконечной нежностью. В ней не было страсти и жажды, в ней не было ревности и потребности.
— Я всегда видел, как ты тянешься к нему, и я не знаю, что гложет тебя, раз ты не можешь преодолеть это расстояние. Но я буду защищать его, как защищал бы родного младшего брата, если бы он у меня был. Я тебе не враг, Тор, и никогда им не был. И от своего уважения и чувств к Локи я отказываться не стану, даже если ты будешь против этого.
Тогда он опустил голову в поклоне и смолк. Вся его речь и последние слова были на памяти Тора самым длинным монологом Огуна. И самым искренним. В ту ночь у него не поднялась рука, чтобы ударить его, но он принял важное решение. И рассказал Огуну все, что знал. Огун стал его вторым соратником после Хеймдалля в этой бесконечной битве с Одином.
И вот он здесь. Он, храбрый и верный Огун, хватает Сиф за руку. Он правда прикладывает усилие, чтобы ее не пустить, ведь точно знает, что происходит. В Торе нет понимания откуда, но он уверен — Огун чувствует его настроения и ощущает опасность, которая от самого Тора исходит.
А все равно его усилия оказываются бесполезны. Сиф несется к нему, только вот Тор не подпустит ее близко. Никогда. Ни сегодня, ни завтра. Перед глазами появляется воспоминание: она оттаптывает Локи пальцы, ломая его хрупкие кости, и злобно улыбается.
По его собственному приказу.
Который он произнёс по приказу Одина.
— Остановись! — она протягивает к нему руку, и Тор с окриком почти перерубает ей пальцы. Если бы не ее натренированность и точность движений, она бы вряд ли смогла так ловко увернуться. Но она уворачивается, оказывается за его спиной и ее собственный меч уже наготове. Она яростно скалится. Воинственная, живая и жестокая.
Некрасивая.
— Уйди прочь, идиотка! И не смей больше попадаться мне на глаза никогда! — Тор не медлит и даже не думает о том, чтобы себя отрезвить. Кидается на неё сразу же, в каждый удар вкладывая убийственную силу. Она отбивается, уворачивается, отступает. Его меч скрещивается с ее мечом с той же беспощадностью, с которой Один вырезал ножом руны на его лопатке. Он хочет ее убить. Вначале ее, а после Одина. И мать. Его рот полнится слюной, когда он представляет, как все эти ненавистные, омерзительные в своей жестокости боги будут умирать в ужасных мучениях. Они заслужили их. За каждую ложь. И за каждую лживую мысль. Они предали его, предали все собственные ценности, и единственное, что Тор может сделать, это возжелать всем им смерти.
Но справиться с собственным ужасом пред обстоятельствами, в которых он оказался, он не в силах.
— Сиф, уходи! Он убьёт тебя!
Тор оборачивается рывком на новый голос — Фандрал. Как и всегда, трусливо-перепуганный. Теперь он хотя бы не прячет этого и не скрывает. Так и замерев на краю арены, он не подходит ближе. Мнётся, сомневается. Он всегда боялся, сколько Тор его помнил. Всегда боялся его гнева и его ярости. Тщеславный ублюдок. Тор никогда не забудет звук треснувшего рёбра Локи, под натиском жестких сапогов Фандрала.
И никогда не простит себя.
Но разве же это важно? Какая разница, если Локи все равно подохнет?! Как скот, как безродное существо, недостойное даже хорошего обращения. И уж точно недостойное полноценной жизни. Громовержец скалится и краем глаза замечает, как Сиф уже за его спиной заносит меч, чтобы ударить его рукоятью. Она хочет его обезвредить и успокоить, но он больше не хочет успокаиваться. Он больше не будет успокаиваться. И сдерживаться больше не будет тоже! Как не будет и лгать!
Он просто больше не в силах делать это.
Руны Одина на плече уже выжигают мясо его плоти, медленно спускаясь своим огнём по спине. Именно это происходит каждый раз, когда отец им недоволен или же когда он наполняется его силами чрезмерно сильно и быстро. Он никогда не думал об этом и уж конечно никогда и никому об этом не скажет, — не сможет просто, — но ведь Один буквально убивает его. Медленно и ежедневно. Каждое новое мгновение он забирает у Тора быстрее, чем Тор мог бы присвоить это мгновение себе. Лишь его божественность, его личная сила, самовосполняющаяся, магическая, не позволяет ему пасть бездыханным, но ведь однажды и она истощится. И что же будет тогда? Тор оплатил безопасность младшего этой связью, этой раскалённой руной, но это ведь ничего не поменяло. Это ведь совершенно ничего не решило! Его усилия пропали даром, и теперь он увядает с каждой новой меткой. И осуждение, отцовское осуждение следует за ним по пятам, контролируя и забирая силы. Забирая силы и контролируя.
Это случилось ещё давным-давно. После той ночи, когда он нашел Локи почти бездыханным, прошло несколько суток. И сколь бы усилий Тор не прикладывал, он не мог помочь Локи вспомнить: тот лишь стонал от резкой головной боли от любого, хоть сколько-нибудь наводящего слова, и жмурился так болезненно. Между младшим и его воспоминаниями о правде, об их правде, стоял непреодолимый по своей силе барьер — вечный и нерушимый. Лишь Один мог бы снять его, разрушить, изменить, и Тор пошёл к нему с повинной. Он был печален, пока гордость подыхала внутри в мучениях. Каждое движение, каждое новое слово давалось ему с сильнейшей тяжестью на сердце, и в горле скребла тошнота. Он умолял, он просил и взывал к божественной морали, которая сгнила в Одине ещё давным-давно. Никогда, ни раньше, ни позже Тор не переживал такого унижения. Один был непреклонен и холоден, отвечая. И пока он лгал, предлагая цену, Тор совершил худшую ошибку из возможных — он поверил ему. Он поверил Всеотцу. Он поверил Королю богов.
Потому что каждая новая мысль о потере, о Локи, который больше не нежен с ним, который больше не любит его… Который не помнит, как на самом деле любит его… Эта пытка была хуже любой существующей. И Тор просто не мог смириться.
Когда Один поклялся, что Локи будет в безопасности, и назначил свою цену, Тору показалось, что все еще будет, что все разрешится, что это — лишь недопонимание и… И Тор оплатил назначенную цену, желая лишь спокойного сна для младшего! Он связал себя с медленно иссыхающим Королем богов рунной чужого имени, на веки подписавшись на то, чтобы подпитывать его собственными силами и энергией. Он платил каждый день и каждое мгновение, и кто знает, как давно Один должен был умереть.
Но он жил.
Потому что Тор платит за безопасность Локи.
Снова.
И снова.
И снова.
Только вот… Локи отнюдь не был в безопасности все это время.
— Дрянь! — он рывком руки ударяет Сиф поддых, и та отлетает на пол. Воительница прокатывается по полу, еле-еле не роняя меч, но почти сразу поднимается. На ее скуле несколько ссадин, и она тяжело дышит. Немного прихрамывает на правую ногу. Перехватив меч крепче, Сиф дергает головой и ладонью убирает прядки волос, выбившиеся из хвоста, назад, прочь от лица. А затем срывая голос кричит:
— Приведите мага! Сейчас же! Я задержу его!
Тор только широко ухмыляется и разворачивается к ней всем телом. Прокрутив меч в ладони, он поднимает руку и замахивается. За спиной слышится топот. Это Фандрал, и он убегает прочь — как крыса. Громовержца это не удивляет, потому что весь этот мир уже прогнил. Вся плоскость Асгарда наполнена ничтожествами и уродами, а он засиделся. В своём потакании и в своём спокойствии. Он потонул во всей этой бесконечной лжи, и пришло время выныривать, чтобы погрузиться в новый омут. Омут чужой горячей крови, стекающей по рукам и пачкающей губы.
Уже вкладывая в замах всю имеющуюся у него силу, Тор желает только перерубить этой дурной девке шею и не более. Он почти готов швырнуть меч в Сиф, напряженно стоящую в стойке и готовую уворачиваться, когда в его кисть впивается стрела Огуна. Заревев от ярости, Тор опускает руку и выдергивает стрелу, даже не роняя меча — на пол опадают тяжелые, бурые капли его крови, от них несёт его яростью и злобой. Другая стрела тут же вгрызается в его бедро, следующая прорывает плоть — теперь в голени.
Ублюдок. Еще один предатель среди бесчисленного множества других, таких же уродливых и ненавистных. Ещё один лжец, что наплёл ему множество красивых слов. Отчего-то ощущается явственно: Локи он предал бы также при первой возможности.
Даже не выдергивая вторую стрелу, Тор срывается на бег. В стороне маячит стойка с мечами, и ему хватает мига, чтобы оказаться подле неё. Скрывшись за ней, воин отбрасывает меч и хватает ее двумя руками. А затем швыряет в Огуна. Часть мечей сыпется во время полёта, но большинству удается удержаться в гнёздах. Только вот Огуну увернуться не удается. Он спотыкается на ступеньках, не успевает увернуться и, похоже, стойка с мечами рушится на него сверху.
Тор теряет к нему интерес еще до того, как воин оказывается повержен. Ему хочется разрушить все здесь. И всех-всех уничтожить. Перед глазами улыбка Локи и кровь. В его глазах смерть — вот какого его предназначение.
Отвратительно.
— Огун, нет! — Сиф поражено смотрит туда, куда Тор не сможет смотреть больше никогда. Для него больше нет никакого будущего. Оно просто не существует, а даже если бы и могло — он заберёт это будущее сам. Вырвет его зубами, изрубит мечом и проломит собственным молотом. Он заберёт будущее у них у всех.
— Лучше бы бежала, пока можешь, дура! — уже обернувшись к заверещавшей Сиф, Тор обламывает стрелу, застрявшую в бедре, и подхватывает с пола брошенный меч. Он больше не будет играть в поддавки. И больше жалеть никого не станет. Ринувшись на неё, он наносит первый удар почти не замахиваясь. Сталь ударяется о сталь, высекая искру и скрежеща. Сиф прогибается под его натиском, стискивает зубы, пытается увести рубящий удар в сторону. Опав на одно колено, она перекатывается прочь.
И это становится ее последней ошибкой. Тор пинает ее в кувырке, изымая возможность ориентироваться в пространстве и заодно не слабо ударяя сапогом по голове. Она теряет свой меч.
И Тор подступает.
Ему просто нужна месть. Ему просто нужно…
Придавив ее бедро ногой, он с жестоким оскалом видит, как она кривится от боли. Все пропадает в его разуме. Все то светлое и тёплое, все то нежное и прекрасное… Все, что было в нем, кажется, лишь благодаря Локи, умирает. И внутри остается лишь пустошь черного цвета. На ней царствует запах разложения и ненависти.
Ох, как же сильно Тор ненавидит все, что его окружает!
Занеся меч над воительницей, он коротко, надменно хмыкает, но так и не успевает его опустить. На всем скаку Фенрир сносит его с ног. Они оба кубарём летят по каменным плитам арены. Только между ними есть одна большая разница: Тор в ярости, а Фенрир — на вряд ли. На новом кувырке тела, он дергается в сторону и быстро подрывается на ноги. Волк, только подрывающийся с пола, уже хочет метнуться к нему, но его хозяин отдает другой приказ.
— Оттащи ее прочь, в лазарет! Вольштагг, Фандрал, уведите Огуна! Сейчас же! — Тор оборачивается на голос. Перед его глазами, в самом центре его внимания, оказывается чуть запыхавшийся Локи. Он материализует свои новые клинки, купленные у Андвари, прокручивает их в руках и коротко шепчет что-то: лезвия загораются зелёным пламенем. — Я сделаю это сам.
— Это не твоя битва! Не смей мешать мне…! — он рычит, дергает руками и сжимает ладони в кулаки. У Локи раскрасневшиеся щеки, похоже, он бежал сюда. Ворот его рубахи немного сбился в сторону, открывая ключицы. Взгляд Тора становится острее и чётче, словно возвращая ему способность видеть и осмысливать. И Тор осмысливает важное — на Локи нет ни кирасы, ни другой хоть малейшей защиты. И там, где его это вовсе не волновало, когда Сиф кинулась к нему, в случае с Локи на затылке волоски встают дыбом. Он все ещё в ярости. И он все ещё не в силах ее, бесконечную, выплеснуть. И контролировать тоже — не в силах.
И он жаждет перебить всех, кто его окружает, но замерев взглядом на Локи ощущает: его рука вздрагивает.
— Не смей устраивать кровавую бойню со своими людьми! Хочешь чьей-то крови, так возьми мою! Я хотя бы равен тебе по силе! — Локи вскидывает руки, скрещивает собственные мечи и чёрное, непроницаемое марево закручивается вокруг арены, оставляя их один на один. Оно поднимается высокой стеной, отрезая их от внешнего мира, перекрывая грохот уже давно разбушевавшийся бури и обрубая летящие в лицо дождевые капли. До прихода Локи Тор их даже не замечал. До прихода Локи он и не слышал ничего, кроме шума собственной крови в ушах.
Теперь же Локи тут. Его взгляд быстро да цепко осматривает Тора, его руки и его раны от стрел Огуна. Одна, обломанная под корень, так и торчит в его бедре, не давая ране затянуться и причиняя боль, и Тор замечает, как Локи замирает на ней взглядом. Он выглядит решительным, но даже вернув себе остроту зрения, Тор не в силах остановить свою ярость.
Если Локи не пустит его, ему придётся умереть тоже. Ведь разницы нет — умрет он сейчас или во имя Торовой жизни. Никакой разницы уже нет.
— Ты слишком хорошего о себе мнения, ха! — он перекидывает меч в другую руку, а после на новом шаге поднимает с пола второй. И резким движением разрубает ими воздух. Его сердце, сильное, живое, бьется громко и часто. Оно отбивает какой-то странный, неизвестный марш — марш смерти.
Зря Локи пришёл. Зря он вообще… Глубоко внутри, где-то там, в том месте своего сердца/разума/души, где Локи целует его и шепчет ему о своей великой, бесконечной, как космическое пространство, любви, Тор хочет отказаться. Он хочет выбросить оружие прочь, опасть на колени и попросить о последней милости от Локи, что стал столь далёк и холоден — убить его. Потому что кажется, где то очень и очень глубоко, что ему уже и не справиться в одиночку. Один, теперь Фригга, ещё эта Королева… Они взрослы, мудры и хитры. Сколько бы ночей Тор не провёл у Хеймдалля, в нем всегда будет мудрости меньше, чем у каждого из его противников. И как ему выиграть эту битву? Как же ему повергнуть эту божественную несправедливость, если единственное, что могло бы придать ему сил, губит его лишь крепче да сильнее?! Если Локи стоит напротив, глядит на него так сурово… Он ведь не помнит. Он не помнит и никогда, кажется, не вспомнит своих признаний! Он не помнит, как верил Тору, как верил каждому его слову и как смеялся под мягкими поцелуями в щеки и кончик носа!
И где-то глубоко внутри, в той части своего сердца, что принадлежит лишь Локи и его свету, Тор правда хочет отказаться от этой битвы. Но в реальности он лишь скалится, затачивает мечи друг о друга резким движением. Он разберётся с Локи, а после добьёт Сиф. И направится ко Всеотцу. Ох, как же рад он будет вновь зайти на уровень Короля богов с мечом наперевес.
— А вот и проверим! — Локи щерится, морщит нос и кидается на него первым. Он оказывается в шаге рядом, замахивается мечами. Вихри магического тумана закручиваются вокруг них, но не сужаются — за ними Тор следит в особенности внимательно. Все-таки младший — маг, и забывать об этом себе дороже. Ему ещё нужно добраться до Одина. Ему ещё нужно искупать руки в крови.
— Как бескорыстно с твоей стороны спасти этих предателей! — уйдя от первого удара, он заходит Локи за спину и скалится. Рот полнится слюной, а руки действуют раньше, чем мелькает даже мысль. Взмах руками, и, если бы Локи не испарился прямо перед ним, Тор рассек бы его спину крест-накрест за пару мгновений. Какая жалость, это бы точно его обезоружило. Теперь же, оказавшийся в почти семи шагах впереди, Локи чуть качает головой — не одобряет. Надо же, образчик морали и устойчивых ценностей, кто бы мог подумать. Сплюнув на пол, Тор медленно ступает боком. Локи зеркалит его шаги крадучись, но он проиграет, Тор точно знает, что он проиграет. Купленные у Андвари мечи короче и тоньше тренировочных, и хотя в то же время они легче, полагаться на их крепость было бы глупо. К тому же, сколько бы Локи не успел с ними потренироваться за время, что Тор пробыл в Дальних землях, этого не будет достаточно, чтобы орудовать ими хоть в половину также профессионально, как он обращался с луком и стрелами. И поэтому он будет повержен. Может быть не сразу, как-никак Фригга ведь даровала ему эту проклятущую магию, но в конечном итоге Тор его уничтожит. — Хотя постой-ка, ты же все равно мертвец, верно?! Твоя кровь ничего не стоит, если ты можешь так просто променять ее на мою!
Локи атакует первым вновь, занося один меч сверху, а вторым пытаясь надрезать бок. Громовержец отражает этот удар и теперь уже атакует сам. Он пытается подсечь Локи, задеть его и ударить, но тот ускользает снова и снова. Это злит лишь сильнее. То, как маг отражает его удары и не сгибается под натиском его давления, злит Тора лишь сильнее.
— Что ты такое несёшь, Хель тебя побери?! — Локи уворачивается от нового удара, но Тору удается подставить ему подножку, швырнув один из мечей под ноги. Маг оступается, подскакивает на месте и еле-еле не падает. Тор уже кидается к нему со спины, прицелившись к шейному позвонку. Его жажда крови делает его руки тверже и ни единой здравой мысли больше нет доступа в его разум. Благодаря появлению Локи его зрение посвежело, однако, это лишь во благо ему как воину. Но вряд ли во благо его врагу.
— Я был у нашей дражайшей матери! — его меч устремляется Локи в шею с неумолимостью несущегося к своей добыче льва. Словно ощутив это, младший рушится на пол, таки потеряв равновесия. Его затылок рассекает самый кончик меча Тора, оставляя неглубокий, ровный надрез поперёк. Локи лишь шипит недовольно, перекатывается по полу в сторону, как можно дальше. И сразу подскакивает на ноги. Тор облизывается, наблюдая, как капля алой, горячей крови скатывается по его затылку вниз, к вороту рубахи. Она впитывается почти сразу, расползаясь по ткани, а Тору хочется лишь слизнуть ее, вгрызться в плоть зубами и вырвать кусок да побольше. Но он лишь продолжает говорить: — И она рассказала мне чудную новость! Все это время… Нет-нет, все эти метки они растили тебя лишь ради того, чтобы ты пожертвовал собой ради моей жизни! Вот уж радость, и, конечно же, тут не обошлось без этой мерзкой, Суртур бы ее побрал, Королевы! Как тебе такая новость, а, бра-а-атец?
Тор тянет наглое, колючее в конце — это не в его привычке и не в его правилах. Только в груди ворошится что-то темное, гневное, и ему искренне хочется сделать больно и страшно. Ещё больнее и страшнее, чем ему самому. А Локи оборачивается к нему рывком, и его взгляд истинно удивленный/пораженный. И Тору остается только фыркнуть, склоняя голову набок, разминая шею. Пока младший не торопится нападать, он лживо-лениво покручивает в ладони меч — и наступает сам. Ему удается отследить то мгновение, когда он делает новый шаг вперёд, и в ответ на этот его шаг Локи отступает назад. Это становится для младшего ошибкой — Тор ощущает себя зверем, наконец, почти загнавшим свою первую жертву. Первую в веренице многих и многих…
Он скалится озлобленно и жестоко, почти рыча:
— Ну же, не будь таким удивленным, брат! Мне суждено умереть, и моя прекрасная мама знала об этом с самого моего рождения. О, сколь она была безутешна! — драматично вскинув меч, Тор замедляет шаг и опускает руку к бедру, отшвыривая один меч прочь. Его раздражает зуд и боль от острия стрелы, и он просовывает пальцы в рану, сквозь влажные звуки собственной крови и надрывающуюся под натиском пальцев плоть. Острие стрелы рассекает его бедро лишь сильнее, только это физическое ощущение уже далеко за пределами его чувств. Все они теперь сконцентрированы на злобе, на ненависти. Ощущая себя преданным всем миром, он больше не чувствует физической боли. — И тут появилась эта сука… Кто был столь туп, что смел дать ей титул Королевы, а? Я б на него посмотрел… И убил бы его с удовольствием! Она указала, где тебя найти, раздала матери приказания, как тебя растить и как обучать, даже магию для тебя дала… Тебя растили, словно скот на убой. И после этого ты говоришь мне не устраивать кровавую бойню?! — он швыряет кончик стрелы в сторону с такой силой, что он застревает в плитах пола. Перехватив меч двумя руками, Тор срывается вперёд и его лицо искажается от боли, когда он кричит: — Они предали все, что было дорого мне, и ты говоришь мне терпеть?!
Локи тушуется и уворачивается от нового замаха. Он отступает, отбегает в сторону, даже не пытаясь парировать удары Тора. И пытается заглянуть в ему глаза, хочет перехватить взгляд, хочет удержать, хочет покорить и усмирить, но Тор не позволяет. Тор больше не желает быть усмирённым. Он рывками нападает, наносит каждый свой новый удар с непомерной жестокостью и успокаиваться не собирается. Раз Локи посмел встать у него на пути, он должен поплатиться!
— Тор, я… — в какое-то мгновение младший хочет что-то сказать, но Тор не позволяет. Он наносит резкий, грубый удар сверху, и Локи приходится закрыться обеими мечами, удерживая вес его удара над головой и не давая уронить себя на пол. Это даётся ему с не меньшим трудом, чем Сиф до этого. Металл скрежещет друг о друга. Даже огонь, опутавший мечи младшего, не помогает ему. Потому что он слаб, все еще слаб, ха!
Если бы ещё мысль об этом приносила Тору удовлетворение… Ему хочется взвыть, но ни вой, ни крик ему уже не помогут.
— Не смей выгораживать их! Они… Они все…! Все то время, что я пытался защитить тебя, они…! Я ненавижу их! Они предали все, они разрушили все, и ты… — он продавливает защиту Локи, почти пригибая того к земле. Грудина быстро вздымается от тяжелого дыхания. Ему хочется застонать дурным диким зверем, подхватившим бешенство. Даже говорить становится тяжело, а каждый новый выдох вырывается меж губ с животным рычанием. Воздух вокруг словно затянут тошнотной металлической пленкой. — Я не позволю им принести тебя в жертву!
— И поэтому ты решил убить меня сам?! — Локи вскидывается обозленно. Его резкий взгляд срезает с ярости Тора слой, и тот сам по себе мгновенно отшатывается назад, чуть отрезвленно. Но меча далеко не убирает, хватается за него обеими руками. И сжимает челюсти. Если он только позволит Локи влиять на него сейчас, если только пустит его ближе, страх обнажится. Но разве же в праве Тор бояться? Скривившись, взмахнув мечем вновь, он отступает боком и обходит младшего по неширокой дуге. — Я не знаю, что происходит, но тебе нужно успокоиться, слышишь?! Мы можем обсудить это позже… Ситуация довольно трудная, и… — Локи пытается показать, что он открыт и беззащитен, но этот жест удается ему крайне плохо с мечами в руках. И Тор ему не верит.
— Она не трудная! Я просто убью их! Я убью их всех, и все будет в порядке, ясно! — он ревет и кидается на Локи вновь. — Уйди прочь с моего пути!
Локи лишь недовольно морщится, уходит в сторону, пригибаясь под руками Тора, и пытается ранить его в бок. Тор закрывается локтем, подставляется, позволяя пролить ещё собственной крови, а после разворачивается волчком. Его меч разит Локи, разрывая его рубаху спереди и оставляя неглубокую царапину на животе — не сделай младший шаг назад, Тор уже выпустил бы ему кишки.
— Тор, прекрати этот балаган сейчас же! Ты не понимаешь…! — Локи кричит на него, уже не сдерживаясь. Кажется, порванная рубаха задела его сильнее, чем даже эта мелкая царапина. Тора это мелко, быстро забавляет, и он тратить лишнее мгновение, подставляясь вновь под чужой меч. Локи атакует в лоб, немного несуразно и неловко, но достаточно, чтобы Тору пришлось закрываться и уворачиваться. Отразив этот удар Локи, он делает шаг назад свободной ногой и другой быстро подсекает чужие лодыжки. Локи падает на пол, роняет один из мечей. Его спасает лишь то, что он сразу откатывается в сторону: в то место, где он только что лежал, в плоть пола врезается меч Тора.
— Так объясни же мне, о умнейший из умнейших! Что же ты скажешь мне на этот раз, главный лжец всех девяти миров?! Как оправдает этих отвратительных, прогнивших божков?! — он даже не пытается вытащить меч. Лишь отпускает его, отталкивает от себя, оставляя качаться вбитым в каменную плиту пола и разводит руки в стороны. У Локи в руках ещё остается один меч и он даже почти не запыхался. Лишь по виску стекает короткая капля пота, и язык мелко, быстро пробегается по губам. Тор поводит плечами, словно не он разминался в зале все прошедшее время, а затем похрустывает костяшками пальцев, разминая руки. Собственная кровь скользкая и горячая под пальцами, — он вновь срывает только наросшую на раны корку, — а разбитая, стёсанная плоть отзывается болью. И ладно. Теперь уже нет никакой разницы. Да и Локи молчит. Смотрит неожиданно больно, слишком больно — это заставляет Тора остановиться на месте.
И Локи говорит:
— Это был мой выбор.
Он больше не кричит. И Тор вздрагивает весь. На его лице отражается легкое непонимание, — и сам это чувствует, — а затем по руке проносится искра боли. Она начинается в лопатке, в том самом месте, где руна Одина выжгла ему, кажется, уже все, вплоть до костного мозга, и заканчивается там же. Локи, прочтя выражение на его лице, говорит:
— Даже если и так… Это мой выбор, Тор. Теперь — да. Ётунхейм, Свартальфхейм и дальше… — Локи опускает меч, делает первый шаг вперёд, но Тор отшатывается. Его тело тяжелеет. Непомерный, жуткий груз, словно привязывают к его ногам, и тот единственный шаг назад, что он делает, даётся ему лишь с божественным усилием. Локи морщится, вздыхает. Он говорит: — Я иду ради этого. Я хочу спасти тебя. Пусть и ценой…
— Не смей! — чужие слова бьют его наотмашь. И по руке пробегает новая искра боли. В этот раз она резче, яростнее и движется в иную сторону. Новая искра боли устремляется к его сердцу. Она не достигает его лишь каким-то чудом, и Тор успевает взвыть: — Не смей даже произносить этого вслух! Я тебе не позволю, ясно?! Не такой ценой, ты…!
Он не успевает подумать, не успевает даже договорить — новая искра боли, вырвавшаяся из руны, вырезанной на его плече, пронзает его сердце. И тело тяжелеет. У него подгибаются ноги, онемевший в раз язык расслабляется во рту. И в его разуме проносится череда воспоминаний всей его жизни — почти что в каждом есть Локи. Локи улыбается, смеется. Локи плачет. Локи смелый и храбрый. Локи искусно красивый и грустный. Восхитительный и умелый или властный и жесткий.
Но в самом начале, там, далеко-далеко, Локи в колыбели. У него мелкие-мелкие пальчики, большие зелёные глаза и малюсенькие зубки. Он выглядит заинтересованным, когда видит Тора в самый первый раз, и чуть поворачивает голову на бок. Он хватает Тора за протянутый палец — держит крепко-накрепко, не собираясь отпускать, — и смеется. Фригга со спины говорит, что это в первый раз. И Тор ощущает, как его заполняет счастье. И что-то такое горькое, чем была заполнена, почти и неощутимо, его жизнь раньше, истаивает, что лёд под палящим солнцем.
Ему хочется защитить этого малыша. И вечно держать его за руку, пока он будет улыбаться ему. Пусть только он будет жить. Пусть только он будет… Потому что без него все теряет свой смысл.
Без него ничего нет. Не было. И не будет.
До того, как его веки смыкаются и сознание уплывает, Тор успевает увидеть, как Локи отбрасывает меч и кидается к нему. Он, кажется, что-то кричит, но Тор уже не слышит. Он валится на пол бесчувственной тушей. И так и не замеченные им слёзы, что успели собраться в нижних веках, все-таки стекают по его лицу.
~~•~~