Роза ветров

~~~^~~~       Просторно. Летний воздух пахнет телом и незнакомым, зыбким ощущением безопасности. Локи замечает, что старается не вдыхать его достаточно глубоко, новым же утром по пробуждении. Простор пугает так, как никогда не пугал вид с его балкона в Золотом дворце — там было иначе. Вся та свобода и ширь, что казались недостижимыми из окон его собственных покоев, прямо сейчас оказываются у него под рукам. От горизонта до горизонта вокруг дворца Королевы альвов расстилаются луга и поля. Зелёные равнины с сочной травой пахнут букетами полевых цветов, где-то дальше, к северу, виднеется полоска густого леса. И тишина… Она раскрывается повсеместно, будто бы поглощая собственным телом все звуки города, расстилающегося у подножия дворца, голоса стражей и смех прислуги. Она поглощает, не забирая у птиц их пения, а у ветра его шороха.       Тёплый, летний ветер то и дело пытается обнять его за плечи, но Локи не позволяет. Он завтракает в собственных покоях, не выходит к обеду, теряясь где-то среди библиотечных стеллажей. Библиотека у Илвы большая, просторная тоже, но полки с книгами забирают этот простор себе — ничуть не уподобляясь тишине. Они придают пространству плотность, заполняют его и утешают весь тот страх, который пробивается изнутри, стоит Локи поднять глаза к окну библиотеки. Во вчерашнем дне его не было, но во вчерашнем вечере остался жестокий, дерущий его сердце миг.       Тор с Гертрудой стоят на балконе над тренировочной ареной. Принцесса укладывает голову старшему на плечо, тот приобнимает ее и не отталкивает.       Локи не думает, не мыслит и лжет себе, что не боится свободы, потому что и правда не боится ее вовсе. Его пугается пустота. Та самая, уже найденная им, что остается после отъезда Тора в Дальние земли. Она была ведь в нем всегда — ему, не подходившему к Тору и на расстояние вытянутой руки последние метки, удавалось необычно уверенно ее игнорировать.       Жаль, все познавалось в сравнении.       — К вечеру прибудут ткани, ваше высочество. Я позаботилась о том, чтобы вас также навестил портной и снял мерки сразу для тканей, которые вы выберете, — Лия обращается к нему, продолжая тот самый рассказ, что ведёт уже долгие мгновения, но взгляда к нему не переводит. Он весь, ее взгляд и ее интерес, прячется и петляет меж полок библиотечного стеллажа, пока Локи притворяется, что этого нет вовсе. Ни этого, ни мелких, но определенно присутствующих нарушений в этикете в момент обращения к королевской особе. Его мама — которую мысленно теперь хочется именовать лишь по имени, не иначе, — сказала бы точно, что это — непозволительное упущение, которое разве что позволит прислуге распоясаться и ее разбалует; но Локи не чувствует в себе волнения по этому поводу вовсе.       Ни по поводу этикета, ни, впрочем, по поводу Лии прямо сейчас.       Он слушает ее, правда, слушает, запоминает даже какие-то ее слова. Хульга, к примеру, звала его на разговор прошедшим вечером, успев перехватить Лию по пути к выделенным ей покоям прислуги, ещё его звала к себе Илва и, кажется, хотела вновь увидеть Бейла. Хотела поблагодарить за подаренный ей браслет — вот как сказала Лия, в какой-то момент ещё во вчерашнем дне совершенно случайно ставшая соединяющей нитью меж ним и всем остальным миром. Это было удобно. Это было удобно и даже привносило в его сердце какие-то крохи спокойствия. Все, что он сделал в новом дне, так это скрылся в библиотеке, проскользнув по коридорам чужого дворца невидимой тенью. Он прошёл быстро, отказался мыслить о том, кто именно показал ему этот путь вчерашним днём, и совершенно точно не остановился ни на мгновение на том самом балконе, где вчера Тор столь уверенно обнимал Гертруду за плечо.       Его не было там, а даже если и был, никто бы не смог доказать этого. Его магия не имела следа, его тень не имела тьмы.       Утро Тор провёл на тренировочной арене. В пылу собственной бравады он раскидывал прочь каждого из тех воинов Королевы альвов, что решался принять его предложение о поединке. Он был хорош, но Локи там ведь не было вовсе — о Торе было думать невозможно, трудно и почти невыносимо. И все же Тор был хорош. Воинственный, яркий и ничуть не боящийся навредить противнику, в учебной битве он был совсем таким же, каким Локи помнил его ещё с тех времён, с тех меток, когда Один отсылал Тора в походы, завершавшиеся боем. Если бы Локи позволил себе задержаться на том балконе, где его вовсе и не был этим утром, он смог бы даже получить удовольствие. От красоты и силы, от… В том, что Тор пришёлся Гертруде по нраву, не было ничего удивительного. Королевская кровь, оба красивы, умны. Мудрая принцесса и воинственный принц? Локи не удивился бы, узнав, что они должны были сосвататься друг с другом через метку-другую.       Не удивился бы, но, как мог, старался об этом не задумываться.       — На обеде ее величество Королева подозвала меня и поинтересовалась о вашем местоположении, ваше высочество. Я сказала ей, что вы отправились прогуляться по равнине ещё до зенита солнца и сейчас, вероятно, уже дошли до леса, — все продолжая, и продолжая, и продолжая собственную речь, Лия чуть скучающе перекатывается с носок на пятки. Локи замечает. Хмыкает беззвучно себе под нос, пальцами, уже потянувшимися к уголку страницы книги, замирает у самого корешка. Прежде чем сбежать от строк к лицу служанки, он отводит глаза в сторону. Его нутро не предчувствует ошибки вовсе, и та обнажается реальностью через мгновения.       По его правую руку меж распахнутых ставень раскрывается широкое, просторное окно из яркого, непроницаемого витража. Прямо за ним, где-то далеко внизу, облагороженный сад цветёт в этом вечном лете и тихой радости — ими, тревожащими его сердце, перетянута, будто лекарскими бинтами, вся плоскость Альфхейма. Качнув носком сапога, вытянутого вдоль широкого подоконника, Локи трогает взглядом высокую каменную стену, что огибает дворец во имя пустой защиты, которая никогда не понадобится, а после задевает ею сочные травы того поля, что живет за стеной. С его места, высокого, пускай и не самого из всех возможных, ему открывается прекрасный вид на простор, который столь сильно нравится Лие, который, вероятно, столь сильно любим Гертрудой, а ещё, конечно же, Тором. Быть может, и нет, они не говорил об этом и, впрочем, спрашивать Локи не собирался.       В него самого этот простор вносил лишь смятение и страх так, как никогда не вносили его ни пустыни Свартальфхейма, ни земли Мидгарда, в которых Локи бывал, неосторожно коснувшись не той книги в библиотеке Золотого дворца. Быть может, оттого, что там не было столь возмутительного тепла, столь ласкового ветра или…       Или ее.       — Ты не слушаешь меня! Я не могу…! — от подножия стены слышится резкий, злой окрик, и он заставляет взгляд Локи метнуться на звук чужого голоса мгновенно. Это Тор. Он сидит на скамье, лишь единым собственным краем спрятавшейся под разлапистым, вишневым деревом, но уже пытается подняться с места следом за подорвавшейся на ноги Гертрудой. Ткань его церемониального плаща вздрагивает, то ли покоряясь, то ли потворствуя его гневу, пока солнце пляшет собственными лучами на металле доспехов. Тор кричит на нее, собственным криком вызывая у Локи внутри резвое, жалящее удивление: никогда он не видел подобного от Тора в отношении дев, пускай даже те были воительницами, подобно Сиф. И всегда, вместе с этим, Тор был обходителен, учтив, временами нелепо братаясь с той же Сиф так, будто ее брюки или щит могли лишить ее сути. Хотя, пожалуй, ему не нравилась Лия, но даже на неё он не позволил себе ни единожды повысить голоса… Вздрогнув руками, Локи не желает закрывать книги, но все же прикрывает ее, будто в попытке остановить текущую реку написанных на страницах слов, чтобы всмотреться внимательнее в происходящее где-то внизу, под окном. Замолкает Лия, еле слышно шурша тканью юбки собственного темного, все того же антрацитового платья. Она явно подаётся ближе, ничуть не стыдливо и заинтересованно выглядывая за границы окна.       Пожалуй, Фригга сказала бы, что это непозволительно. Локи не говорит ничего.       На Гертруде в новом дне новое же, необычайно красивое платье из ткани цвета небесной голубизны. Оно идёт ей, конечно же, идёт, и Локи успевает помыслить скоро, что вряд ли вовсе есть в мирах что-либо, что не пошло бы ей. Будь то мешок из-под муки или вышитые настоящими песчинками золота ткани из Свартальфхейма — ей пошло бы и то, и другое. Ее искусным, тонким рукам, стройным плечам и волосам цвета изысканных золотых нитей. Тех самых, которыми вышивают гобелены, заказываемые королевскими семьями, чтобы после вывесить их в галереях дворцов во имя любования и зависти гостей.       Сейчас она подрывается со скамьи, отступает на шаг назад — хрупкая, но гордая. Она не смогла бы равняться Тору по силе и долгие метки тренировок спустя, а потому никогда не смогла бы быть ему равной. И даже думая об этом в плотном, ревностном ощущении, что пугает его, но и злит, Локи не оказывается в силах помыслить, что Тор согласился бы с ним. Что Тор посмел бы…       — Не смей повышать на меня голос, Тор! — резким движением, будто ударом, Гертруда стряхивает чужие крепкие, золотистой кожи пальцы, чтобы уже неволили ей запястье — это Тор и он пресекает невидимую границу допустимого с той легкостью, с которой никогда сам Локи не позволял ему ее преступить. Гертруда реагирует незамедлительно, неожиданно будто становясь тверже прямо на его глазах. Движение ее руки оказывается настолько резким, будто она не постыдится лишиться даже плеча, чтобы только пресечь чужое кощунственное движение. Ее лицо искажается злобой, но отнюдь не той, которую Локи по собственной глупости ждёт от неё, пока Тор чуть ли зубами ни скрипит, поводит плечами слишком заметным, болезненным движением под своим плащом.       В том дне, что остался у него за спиной, в тех днях, что были отданы празднику Мидсумара, Гертруда видится Локи легкомысленной глупышкой, столь сильно любящей собственные наряды и столь сильно недоумевающей от того, для чего же были созданы библиотеки. Пускай даже ее мать, Королева, обладает и магией, и мудростью, пускай даже является она по сути легендой себя самой — даже зная об этом уже месяцы кряду, Локи вышагивает по каменным плитам чужого дворца во вчерашнем дне и натянуто улыбается. Гертруда, провожающая его к библиотеке, рассказывает ему о ярмарках, о гуляньях и танцах под звуки альвьей флейты — в ней нет ни серьёзности, ни мудрости, которой она должна обладать, раз уж совсем не сведует в магии. В ней нет ничего и сквозь это плотное полотно пустоты Локи не пытается найти хоть что-либо, чтобы собственное ощущение изжить или обменять. Будто пустой горшок из-под каши, Гертруда исходит эхом собственной необременительности и гулом желания научиться, наконец, петь. Каждый из ее интересов образно или реально завершается именно здесь, не продвигаясь дальше вовсе. Политика, экономика, торговля… Она вряд ли знает даже подобные слова, и Локи ждет от неё лишь единого: что она вот-вот разрыдается и сбежит, либо позовёт стражу так громко и скандально, как только сможет. Чтобы после ее мама пришла, отчитала неучтивого гостя за неуважительное обращение с ее дочерью и выслала из дворца прочь, завершив всю делегацию чуть больше чем через сутки после их приезда. Гертруда одергивает резким движением рукав собственного платья, что явно желало бы слиться с цветом глаз Тора, если бы те не были столь напряженны и темны, а после поднимает голову выше. Она говорит чётко и достаточно громко:       — Ты гость в моем доме, будет добр, проявить, как минимум, уважение. Ко мне. К моим чувствам. И к моему миру. Тор.       Вдохнув глубже, Гертруда поджимает губы, а после разворачивается и быстрой, твёрдой походкой устремляется прочь. Локи не желает смотреть ей вслед, но смотрит все равно, а ещё улыбается мелко, не чувствуя этого вовсе. Пока услышанные слова о чувствах, чувствах принцессы, вгрызаются в его сознание, его грудина желает распахнуться мелким, развеселым смехом — Гертруда ставит Тора на место, будто уподобляясь ему самому, и со стороны это выглядит красиво. Даже не беря во внимание то, с каким чувством вчера они двое стояли на том злополучном балконе и с какой — на радость Локи, — очевидной злостью ругались сейчас, это все же выглядело красиво.       И, быть может, ему стоило даже помыслить о том, что Гертруда была чем-то большим, кроме как эхом собственной беззаботности… Локи не собирался осмысливать этого. Он высказал Тору все, что желал — он попробует научиться доверять, но, если Тор предаст, он сгинет в собственном предательстве. Он высказал Тору все, но ошибся в заполненной теплом и миром плотности собственного сердца и духа.       Он не спросил с Тора ни обещания, ни клятвы. Верить им, конечно, было себе дороже, как и всегда, но услышать хотя бы единую Локи все же чрезвычайно хотелось. Услышать слова о том, что Тора и Гертруду ничего не связывает? Услышать историю их знакомства, чтобы успокоить собственные тревоги? Делать этого постфактум Локи не собирался уж точно, потому что теперь это лишь обнажит его уязвимость и весь тот ужас пред очередным предательством, что он чувствует внутри. Он накладывается на смятение перед лицом простора чужого мира, и Локи сбегает прочь да в библиотеку, притворяясь, что читает, притворяясь, что не думает. Думает, но совершенно ничего не видит.       Перед его глазами лишь Тор, что обнимает Гертруду за спину. Она опускает голову ему на плечо, чтобы после поднять глаза к его лицу.       Быть может, то блажь — вот что Локи пытается нашептывать сам себе мысленно, держась за собственное Тору обещание попытаться довериться. Быть может, то придурь и глупость, быть может, они давние друзья, но в таком случае, пожалуй, солнцу давно уже пора было начать вставать на западе, чтобы после зайти на востоке, и это именно то, что его собственные мысли шепчут ему в ответ вновь и вновь на все попытки их усмирить. Ведь Тор красив. С этим невозможно спорить, этого невозможно уже изменить, даже вырезав ему глаз или выломав пару рёбер. Тор красив, могуч и мужественен. Он силён. Храбр. И, конечно же, чрезвычайно туп, но в том, быть может, есть даже некая прелесть — Локи не собирается осмысливать этого, даже если сам Рагнарёк решит нагрянуть через десяток мгновений. Он мыслит лишь о том, что для Гертруды Тор наилучшая возможная партия. Он желанен ею уж точно и быть иначе не может. Ярко горящее сердце Асгарда, что не потухнет никогда и даже после собственной смерти будет гореть призрачным огнём, что те же ландветтиры.       Яркое-яркое сердце, что с легкостью и без усилия разгоняет тьму его собственного, изрытого и изуродованного пустотой.       — А она хороша, вам так не кажется, ваше высочество? — сбоку, от левого его плеча уже звучит голос Лии. Локи дергает головой, в желании обернуться и грозно глянуть на неё, но сам же себя останавливает, чтобы не выглядеть подозрительно в собственной злобной и очевидной для него самого ревности. Движение выходит резкое, краткое — будто пощёчина, выстоять против которой ему удаётся почти без ущерба. Оборачивается Локи спокойно и стойко. Только сейчас замечает собственную улыбку… В Гертруде, что уже успела уйти, но оставила после себя след из стойкости и твердости, ему видится какая-то странная красота. Она напоминает ему Сигюн, она напоминает ему его самого. Потому что Тор, помимо собственной глупости, все же хранит внутри себя вседозволенность и лицемерие. Он будет лгать до крайности, пускай это и не его суть, о том, что не властвует, что даёт выбор, но в реальности этого иногда не существует вовсе. Когда ему нужно что-то, он берет это. Когда что-то желанно им, он стремится вперёд с напористостью самого вепря Хильдисвини. Это приятно, пожалуй, приятно для Локи в те мгновения, когда Тор вновь и вновь делает что-то, пытаясь показать, что он честен, верен и… Любит? Абсурдно. Возмутительно, страшно и просто немыслимо, и, пускай они не давали друг другу никаких обещаний вовсе, но Лия уже пришла к нему, собрав в горсти собственных аккуратных ладоней все слухи, что успела разыскать по дворцу за прошедшие дни.       Локи не собирался рассказывать ей о том, как страшится услышать — Тор провёл ночь в чужой компании, преисполненной удовольствием. Или, быть может, собирался сосвататься к принцессе вскоре?       — Разве тебя не учили, что подглядывать за делами других — крайне невежливо? — все же подняв глаза к лицу Лии, Локи поджимает собственные губы, прячет мелькнувшую в уголках улыбку и прищуривается. Служанка не пытается даже притвориться, что ничего не было вовсе, а ещё не стремиться распрямляться. Почти прислонившись бедром к подоконнику, она так и глядит куда-то через распахнутое окно, прямо вниз. Всматривается задумчиво.       Локи знает, что там, но уже не смотрит. Опечален Тор или зол — отнюдь не его дело. У Тора разбито сердце отказом принцессы? Локи бы рассмеяться злобно да закричать, что нет у него сердца, только это уже совсем пустое и безнадобное. Страх, тяжелый и душный, но не имеющий даже единой возможности заполнить его внутренней пустоты, звучал бы так, пока сам Локи звучит иначе — он уже сказал и собирался сдержать собственное слов. Он уже сказал, что попробует довериться.       Тор притворился, что ничего не происходит. Много раньше его слов, и все же это имело явно более значительный вес, чем что-либо. Притворство было Тору не к лицу. Оно делало его хмурым, тучным, но отнюдь не в отношении веса — весь он, все яркое сердце Асгарда, как будто темнело в моменты его притворства. И чтобы не заметить этого Локи, пожалуй, стоило бы ослепнуть, а скорее помереть вовсе, ведь даже слепым он все равно бы не увидел, так почувствовал, что что-то нехорошее творится.       — Ох, его высочество Тор выглядит расстроенным… — Лия чуть печально вздрагивает собственными бровями, жмурится, поджимает губы. Она вряд ли мыслит о том, что Фригга была бы в ужасе от ее манер, пока сам Локи только глаза закатывает. Злобливо, тронуто и раненно ему хочется уже бросить пару слов о том, что это заслужено, а, может, о том, что это не ее дело, не их общее дело, что там с Тором происходит. Он этого так и не делает. Только в лицо служанки вглядывается, внимание обращая вновь на мелкий, еле заметный шрамик, что ближе к ее виску. Этим днём ее русые волосы убраны в высокую прическу, скреплённую той же змеиной заколкой с фальшивыми камнями, что выглядят чрезвычайно драгоценно, и потому ничто не прячет от него этого шрамика. Смотреть на него, на этот осознанно оставленный ею изъян, в то мгновение оказывается много приятнее, чем даже позволить себе обернуться вновь в сторону окна. — Как же вы думаете, я в таком случае должна выполнять мою работу? Ведь в этом весь смысл. Я, как ваша прислуга, должна знать все и обо всех, чтобы в любой момент иметь возможность использовать эту информацию вам во благо, — наконец, распрямившись, Лия отступает на шаг от подоконника вновь и отвечает на тот вопрос, что он задал ей ранее. Она опускает к нему собственный взгляд, прикрывает глаза будто покладисто на долгие мгновения. И говорит много тише, разделяя лишь меж собою и им собственные слова: — Я слышала, ее высочество Гертруда была вчера в немыслимом гневе. Ее прислуга очень верная, почти не щедра на сплетни, но мне удалось задать пару правильных вопросов… Похоже, их дружба со старшим принцем нашла для себя темные времена.       Вскинув кратким, быстрым движением бровь, Локи лишь бесстрастно хмыкает. Тот вопрос, — о дружбе, вот ведь глупость, как Тор мог бы дружить с ней, если она столь красива и имеет столь высокий статус, равный ему, — что вздрагивает внутри его сознания, он так и не задаёт. Отмалчивается, запирает его у себя изнутри. Ни Лию, ни, упаси великие боги, Тора он об этом не спросит. С Гертрудой и дальше будет учтив да прохладно вежлив, только сомневается вовсе, что они заговорят ещё хотя бы единожды. Не сильно говорили вчера, весь путь до библиотеки проведя в болтовне принцессы, сегодня даже не виделись — менять подобного положения дел Локи не собирался.       Как, впрочем, и показывать того презрения, что было много больше мелькнувшего на миг в его улыбке уважения, того презрения, которое он испытывал глубоко в ледяной глыбе собственного сердца. Он все же, в отличии от Лии, прекрасно помнил, что такое манеры.       — Это не является тем, что волнует меня, дорогая. Скажи лучше другое. Пошёл ли уже слушок, что я собираюсь свататься? — поглаживают корешок книги, лежащей у него на бёдрах, кончиками пальцев, Локи мимолетно желает потянуться ко внутреннему карману кафтана. Ни его, ни, впрочем, самого кафтана не находит вовсе, запоздало воспоминая, что отказался надевать его сегодняшним утром. Он не смог бы решиться высказать Тору всю собственную злость за ложь, вряд ли существующую, но для самого Локи очевидную, за его связь с Гертрудой, но он все ещё мог протестовать против чужой жестокости. Сегодня его протестом был отказ надевать кафтан и брать с собой выкованные Тором клинки. Как бы прекрасны они ни были, насколько бы ни были остры и сбалансированны, прикасаться к ним не хотелось. А правда, фальшивая и неподтвержденная, уже крепла у него внутри — Тор был хмур, уже зная, что им предстоит поездка в Альфхейм. Тор был хмур, видимо, зная, что здесь, среди душного простора, Локи увидит с легкостью его и их с Гертрудой связь.       — Ох, я как раз хотела сообщить вам об этом. Бейла по секрету рассказала мне, что вскоре к ней приедет некий альв, который изъязвил желание просить ее руки у Королевы, однако, до того момента она полностью в вашем распоряжении. Именно так она сказала, — потянувшись руками к юбке собственного платья, Лия разглаживает невидимые складки на ткани и улыбается ему уголками губ. Она выглядит безмятежной, спокойной и величественной много больше, чем стоило бы для прислуги. Оглядев ее, Локи качает головой мелко, медленно. Говорит:       — В таком случае объясни мне причину своего промедления, дорогая. Мне казалось, я ясно дал понять, какова твоя задача на эту поездку, — летний тёплый ветерок врывает меж раскрытых створок окна, принося вместе с собой легкую брань старшего откуда-то из сада. Брань эта звучит болезненно, тяжело, и Локи не собирается оборачиваться вовсе. Ему нужно глядеть на Лию, ему нужно донести до неё собственное недовольство, но… Он оборачивается. Находит Тора быстрым, чуть обеспокоенным взглядом. Сидящий на скамье под ветвями вишни Тор потирает собственное правое плечо сквозь доспех, качает головой, будто в тяжёлом переживании. Он верно потянул плечо во время спарринга на арене, не иначе, и эта мысль становится первой, что приходит Локи в голову. Впрочем, она исчезает слишком быстро.       Будто ощутив его взгляд, Тор поднимает голову, пробегается взглядом по окнам дворца, а после находит окно библиотеки. Он видит Локи, в удивлении вздрагивают его губы. Мгновение спустя их трогает быстрая, мелкая улыбка, но ответа для себя она не находит. Локи отворачивается поспешно, отказываясь вовсе переглядываться и обмениваться мимическими жестами. Потому что Тор лжет ему вновь, потому что притворяется, что ничего не происходит… И Локи нечего поделать с этим, кроме как напомнить старшему важное: он может испариться из его рук в любой момент.       И пускай испаряться не желал бы никогда, но все равно выбирает притвориться, что сделает именно это.       Отвернувшись, он вскидывает ладонь и магией кончиков пальцев захлопывает обе створки, наконец, освобождая себя от привносящего в него смятение простора, а ещё от этого душного, слишком уж нежного ветерка. Локи не верит ему и не желает верить, но, впрочем, уже сказал: попытается. Довериться, приблизиться, передать в его руки собственную то ли жизнь, то ли безопасность. Чем больше времени проходит, тем чётче изнутри ощущается ошибка, гнездящаяся в самом центре этого его решения. Лия уже говорит:       — Все верно, ваше высочество, но мне лишь на мгновение показалось, что обстоятельства несколько изменились. Я ошиблась?       Отступив ещё на мелкий, еле заметный шаг, Лия глядит ему прямо в глаза. Умная, сноровистая девка… Отвечать ей Локи, конечно же, не станет, как, впрочем, и думать о том, как сильно Тора могут ранить пущенные им слухи, если его чувства реальны. Ведь Тор был первым, кто ранил его, кто предал его, кто его убил, но лишь в этой жизни. В других первым был Локи, и Лия не могла знать ни о чем из этого вовсе, но отлично рассматривала ситуацию происходящего со стороны. Можно было бы с легкостью сослаться на ее осторожность, на ее молодость и неразумность, однако, она сама сказала, что ее дело — быть подстать своему хозяину.       Быть может, она правда видела больше, чем мог бы видеть Локи, слишком занятый собственными чувствами, пустыми, но болезненными, обременительными и напуганными.       — Ничего не изменилось. Если это все, ты можешь идти. Сегодняшняя вечерняя тренировка в силе, — величественно и гордо вернув собственный взгляд к уже открытой его руками книге, Локи обращает собственное внимание к строчкам. Он уже на половине, только не помнит вовсе, ни того, что успел прочесть, ни даже названия. И лжет себе, конечно же, что ни о чем не думает — под аккомпанемент бесшумного кивка Лии и шороха ее удаляющихся прочь шагов. ~~~^~~~       Чтение успокаивает. Он притворяется читающим, заинтересованным, но не оставляет себе и шанса на смятение, держа створки библиотечного витражного окна закрытыми в новом дне. Он притворяется. Взятая наугад книга, укрытая витражными отсветами, тяжелит ему руки и бедра, на которых лежит, его взгляд скользит по строчкам, не впитывая и единого слова, пока умиротворенная тишина с запахом книжной пыли окружает, окружает, окружает его. Она, верно, пытается взять Локи измором или силой.       Локи не сопротивляется.       И, конечно же, лжет — безобидно и пусто себе самому. Ему не интересно. Ни история магических существ, что лежит на его ногах, ни рисунки на страницах, ни даже позолоченный переплёт не вызывают в нем желания или жажды. Он уже читал это, в другой версии и другом переплете, а только дело отнюдь не в прошлом присутствовавшем опыте и быть в нем не может вовсе. За закрытыми створками окна, прямо у него, вновь сидящего на подоконнике, под правой рукой раскрывается бесконечный простор свободы. Он может уехать, он может сбежать, но не смеет прекратить мыслить — он столь сильно желал именно этого разве что месяцы назад, а может и просто дни. То ли разыскать собственное место, то ли вырваться из заточения.       Простор пугает пустотой и безграничностью выбора так, как не пугала точно пустыня Свартальфхейма. Он ведь собирался сбежать из неё тоже. И должен был, быть может, ведь Хеймдалль грозился призвать стражу, Тору доверия не было, а Один… И Фригга. И все, как будто бы, миры, что были вокруг него — он был чужд им, хотя они никогда не были чужды ему. Но он был. Даже в тот же Йотунхейм не смог бы заявиться — его разбавленная кровь обрубила бы ему голову рукой первого попавшегося на его пути йотуна-чистокровки. В том месте, что уже вряд ли он смог бы кликать домом, ждала Фригга под руку с желанием увидеть, как он исправляет собственную ошибку. В том месте ждал Один, что потерял контроль, после него отослав от себя и ответственность. Тор же был здесь, но Тор… Новым утром Локи вновь видел его на тренировочной арене. Будто тень себя самого, лишь с тем отличием, что не было видно его следа, он собирался прошмыгнуть по коридорам чужого дворца и не собирался останавливаться на том злополучном балконе — совсем как в прошедшем дне.       Остановился. Замер. Опустил собственный взгляд вниз. Тор был там и был все тем же любителем битв да побед. Предложение Королевы обучить ее воинов явно пришлось ему по вкусу — оно услаждало его самолюбие, награждая вновь и вновь ощущением неуязвимости и силы. Тор был бахвален, самовлюблён, а ещё был лицемером, лжецом и жестокость его была слепа, потому и не видела границы. Локи стоило бы точно задаться вопросом о том, как мог он, этот бог, это сердце самого Асгарда, стать тем, кому он мог бы доверять, но этот вопрос терялся среди сотен других размышлений. А Тор больше не был хмурен. Дело ли было в его встрече с Гертрудой? Или, быть может, в чем-то другом?       Локи не знал, лишь по привычке, выработанной за долгие метки, желая свалить все возникающие внутри обвинения в сторону неугодной не девы даже, мерзкой девки. Желая очернить ее мерзкие платья, желая очернить его легкость и незамысловатость. Быть может, все дело было именно в них, раз она приглянулась Тору? Улыбчивая, говорливая птичка… Локи никогда не смог бы обратиться таким, и помыслил бы даже, что потерял бы себя, если бы попытался, но чрезвычайно сомневался, что вообще когда-то собой был. Его сердце было ледяной йотунхеймской глыбой, пока внутри незаметно зияла пустота. Она не ширилась, не росла, но занимала его всего.       Его тело. Его мысли. Всю его суть.       Она молчала, но в том молчании ее Локи слышался шёпот ужаса пред смертью Тора. Шёпот ужаса пред его отсутствием, пред его пропажей, его отказом, его новым предательством… Пред ним самим? Уж вряд ли. Тор не пугал его ни будучи посреди дружеского спарринга, ни находясь в самом пылу сражения. Тор не пугал, пьянствуя, не пугал, грохоча собственным смехом. Ещё не пугал слезами, но слёзы его Локи видел слишком давно, чтобы быть хоть малость с собой откровенным. Он не боялся Тора, но страшится его действий, а ещё страшился собственной беспомощности. От последней спасало лишь единое — у него был план, у него был список ингредиентов и действий…       Ему нужно было добыть Грааль и он сделал это, он уже сделал это, самое сложное, самое важное, ведь без Грааля не было у него и единой возможности сварить то зелье, которое ему было необходимо принести норнам. В остальном все было просто почти до банального: два вороньих пера да ткань платья властительницы царства мертвых. Ещё — кровь Илвы. Те ее капли, самые последние, самые богатые на магию, что ещё в ней осталась. В том, что она отдаст ее ему, Локи почему-то уже вовсе не сомневался. Но, впрочем, был готов и к иному — ему придётся забирать кровь силой.       Насилием, жестокостью и бескомпромиссностью собственных действий.       Это уже почти не ужасало. Андвари был мёртв, Тор был жив. Илва должна была умереть, чтобы Тор был жив. Локи должен был спуститься в Хельхейм, чтобы Тор был жив. Локи должен был сварить зелье, отнести его норнам — чтобы Тор был жив! Что было за этим рубежом, он не знал вовсе. Там не было ничего будто бы, как, впрочем, и у него внутри, но в суматохе всего того ужаса и смятения, что ледяная глыба его сердца перекачивала каждое новое мгновение, тонкости терялись.       За этим рубежом все миры были открыты для него.       Это пугало. Будущими решениями Тора, его возможными мыслями о том, что, раз Локи искупил свою ошибку и больше не опасен, он больше не нужен, или его действиями? Тор говорил, что желает спасти его. Тор говорил, не отказавшись вовсе от того факта, что был с Одином связан уже давным-давно, но Локи не знал вовсе, чего стоят его слова.       Чего стоят слова того, кто столь упоительно целовал его в собственной кузне, чтобы после с нежностью и уверенностью собственных рук обнимать Гертруду на том злополучном балконе?       — Какая чушь… — качнув головой, Локи прикрывает глаза, а после резким движением захлопывает книгу, изживая из неё весь цвет витражных теней. Где-то впереди, ближе к выходу из библиотеки, слышится шорох устроившегося в кресле Фенрира: он ерзает на нагревшимся лежбище, но, кажется, так и не просыпается. Локи вздыхает, трёт глаза, что ничуть не устали от собственной бездумной беготни по строкам текста, а после свешивает ноги с подоконника. Его спина горбится, голова опускается ниже, пока пальцы другой руки сжимаются на корешке. Вдоль позвонков пробегает колючая тяжесть одиночества, отвержения прочь от мира и всех тех, кто его населяет.       Он больше не может говорить о своих переживаниях с мамой, пускай и не мог никогда говорить о какой-то их части. Он вряд ли сможет обсудить их с Илвой, а Тор не поймёт его и подавно. Лия выглядит верной, послушном, пускай и норовистой, но довериться ей так быстро Локи не посмеет. Высказываться Фенриру не станет уж точно — это уже край и верх глупости одновременно. И одиночество, что должно бы ощущаться привычно, в моменте не ощущается таковым вовсе, напоминая: запах кузни, тёплые губы старшего и это чувство, как будто изнутри все замирает, успокаивается и заполняется. Новым тяжелым вздохом оповещая молчаливую библиотеку о собственном бесконечном горе, Локи мыслит, что никогда не согласился бы познавать нечто подобное сквозь сравнение, если бы только кто-то дал ему выбор.       Того у него, конечно же, давно уже не было. Выбор тот Локи забрал у себя сам, посмев убить Тора с такой легкостью, будто подобное могло быть хоть кем-то заслужено.       Потянувшись назад, Локи откидывается спиной на закрытые створки окна и опускает руку себе на бёдра. Стоит ему раскрыть глаза, как тут же его слух улавливает негромкий шорох высокой, библиотечной двери. Из-за ряда книжных стеллажей увидеть ее не удаётся. Вопроса, громкого и обличающего его самого, Локи задать не успевает. От входа в библиотеку звучит чужой голос:       — Младший принц, вы здесь? — ошибиться или обознаться у Локи не получается. Голос принадлежит Гертруде — той самой, с которой он не виделся ни вчерашним днём, ни сегодняшним, и завтрашним искать встречи не стал бы, пожалуй, тоже. — Ой, Фенрир, привет, мальчик… Привет-привет, — кресло издаёт резкий, глухой стук, похоже, чуть не опрокидываясь от резкого прыжка разбуженного чужим приходом волчонка, а после Локи слышит его потявкивание и шумное дыхание. Выбирать себе любимцев Фенрир не умеет явно и очевидно, вот о чем Локи думает, уже отрывая ладонь от твёрдого книжного переплёта. Мысль о том, чтобы просто стереть собственный образ из реальности и обратиться невидимым, успевает тронуть его разум плотным, осязаемым прикосновением, но до действия добраться так и не успевает. С тихим веселым смехом Гертруда говорит: — Отведёшь меня к своему хозяину, малыш? Какой ты чудный, великие боги… В следующий раз я принесу тебе что-нибудь вкусное.       Понимая, что встреча неизбежна, ведь Фенрир чувствует запах его крови и уже вот-вот найдет его, а после позволит найти и принцессе, Локи чуть раздраженно кривит губы, почти беззвучно щёлкает кончиком языка о верхнее небо. Перспектива вновь слушать бесконечные рассказы о беззаботном веселье, которое происходит на ярмарках, ему не нравится вовсе. И ни единой мысли о том, какие у него есть важные, неотложные дела, в сознании не находится будто нарочно. В Альфхейме дел у него нет, кроме единого — забрать кровь Илвы, иссушить ее, а после отправиться дальше собирать все нужные для зелья ингредиенты. И вряд ли ему стоит рассказывать об этом принцессе, что является Илве любимой и любящей дочерью.       Весть о том, что вскоре ее мать должна будет умереть по воле Локи, ей понравится уж вряд ли.       — Я здесь, ваше высочество, — окликнув Гертруду спокойно и с как можно меньшим ощущением холодного безразличия, Локи поводит плечами, садится ровнее. Голову поднимает выше, гордо и статно. Показывать собственных бед он не станет, не в его это привычке, но уже очевидно неизбежное принимает с легким раздражением.       Повернув голову вправо, в сторону прохода меж дворцовой стеной и длинным книжным стеллажом, Локи вынуждает себя натянуть небольшую, уважительную улыбку. Не ради себя уж точно да и вряд ли ради Тора, которому Гертруда столь дорога, — это, конечно, ещё вопрос, не констатация, но все же в его сознании оно звучит именно так, — но именно ради этикета, что воспитала в нем его мать и… За мгновение до того, как нос волчонка показывается за краем стеллажа, Локи успевает чуть злобливо закатить глаза. Он весь, пустой изнутри, оброс всем тем, чему обучили его боги, что желают ему смерти, или исправления ошибки, или ненавидят его глубоко внутри. Какая же чрезвычайная погань.       — Ох, ваше высочество! — стоит ничуть не сонному Фенриру радостно вывалиться из-за угла, как следом за ним выступает и Гертруда. Она улыбается дружелюбно, пока Локи видятся в ее улыбке все те поцелуи Тора, что должны принадлежать именно ему. Она смотрит на него взглядом радости от их встречи, пока Локи видится в ее глазах все те взгляды Тора, что должны быть лишь его и ни чьи больше. Она говорит: — Я почему-то была уверена, что найду вас именно здесь. Вам, похоже, пришлась по душе мамина библиотека, не так ли?       В ее голосе Локи слышит собственный озлобленный шёпот. У него нет подтверждений, у него нет ни знаний, ни информации, но сознание все продолжает и продолжает нашептывать: Тор никогда не гнушался таскать к себе в постель всех, кого ни попадя. Чего только стоил тот их спарринг, что случился за день или два до Мидсумара — воспитанный в предвкушении от довольствования собственной властью, Тор определенно не знал, где пролегает граница дозволенного. Он умел хорошо лгать, — пускай никогда и не научился бы делать этого столь же хорошо, как делал Локи, — он умел говорить сладкие, возвышенные речи… А Гертруда была красива и, впрочем, была принцессой. И у Локи не было доказательств, но все его нутро поднималось волной злобы, продолжая настаивать, что доказательства ему не были нужны вовсе.       Ведь это же Тор, верно? Ради собственной выгоды он всегда с легкостью мог нагородить что угодно.       — Здесь спокойно и тихо, но, боюсь, здесь не найдётся ни одной книги, которую бы я ещё не читал, ваше высочество, — лживо, чуть кисло улыбнувшись, Локи пожимает плечами принцессе в ответ и переводит собственный взгляд к Фенриру. Волчонок уже подлетает к нему, поднимая мелкую, еле заметную книжную пыль в воздух, и принимается тереться о его сапоги своей головой. Потрепав его по макушке, Локи заставляет себя все же вернуть собственный взгляд к принцессе — потому что это вежливо, но вовсе не потому, что сегодня на Гертруде темно-изумрудное, вышитое переливающимися белыми сапфирами платье. Оно красиво, конечно же, определенно красиво. Тяжелая ткань, столь непохожая на обыденные ткани альвов, спускается к полу, пряча под собой длинные девичьи ноги и метки, а ещё обнимает руки, не оголяя ни груди, ни плеч. Спереди ткань переливается, огибая собственным чудным узором несколько фальшивых пуговиц — лишь благодаря их иллюзорному, безнадобному на самом деле присутствию Локи огибает гневную мысль о том, как, вероятно, Тору было бы удобно принцессу раздевать, чтобы уложить к себе в постель. Удержаться от того, чтобы сморщиться, ему, правда, не удаётся.       И вся та удача, что никогда не была на его стороне, на ней не оказывается вновь. Уже почти подошедшая Гертруда замечает выражение его лица, чуть замедляет собственный шаг. Вскинув глаза к ее лицу, Локи замечает мелкое удивление, замечает непонимание. Светлые брови принцессы хмурятся, следом приоткрывает рот. Она говорит негромко:       — Вам не нравится мое платье? — в ее интонации легкое разочарование звучит так, будто она подбирала наряд специально для него. Выбирала долго, внимательно, касалась тканей пальцами, взвешивала на ладони юбки. Это, конечно же, ложь, в которую Локи никогда не поверит, но момент, столь важный для всего того этика, которому его обучила Фригга, уже упущен. Ошибка уже совершена. Усевшись у его ног, Фенрир видит это, кажется, тоже. Поводит своими чёрными ушами, пока хвост его, метущий мелкую, незаметную пыль, парящую в воздухе, замирает. Своими разноцветными глазами он смотрит на принцессу, после глядит на Локи.       Ему приходится приложить усилие, чтобы выдавить из себя извиняющуюся улыбку и произнести:       — Дело совсем не в этом, ваше высочество, я лишь… — Локи говорит, запоздало понимая, что хотел сказать вовсе не это. Много лучше ему бы стоило произнести слова о том, как красив ее наряд, как он рад ее присутствию, но слов этих не было не только на кончике его языка, но и во всем том запасе лжи, что хранил его разум. Пускай наряд Гертруды был правда красив, пускай темный изумруд ее платья пленил его взгляд — никогда не смог бы пленить так же, как алый плащ старшего. Того самого, кто вновь, похоже, солгал ему… В который только раз?       Смолкнув на новом, так и не произнесенном оправдании, Локи успевает разве что губы поджать. Гертруда уже кивает. От ее радости не остаётся и следа. Глаза затухают в собственном дружелюбии, губы вытягиваются в прямую, напряжённую нить. Локи ждёт, что она уйдёт прочь, прежде высказав ему пару крайне нелестных слов, и так же сильно, как он желает ее ухода, ему не хочется, чтобы их несуществующее общение преступило это черту, сделав их врагами. Потому что Гертруда легка и проста и, не будь дело в Торе, Локи никогда не почувствовал бы в ее сторону злобы — он понимает это, он видит эти собственные мысли у себя в сознании. Что-либо сделать не то что не успевает, скорее не торопится, ощущая, как изнутри все также скрежещет: у него нет доказательств, но именно они у него и есть, точно ведь есть!       — Дело в том, что вам не нравлюсь я, ваше высочество, — подняв подбородок чуть выше, ровнее, Гертруда делает новый, неспешный шаг в его сторону. Величественность королевской особы выходит изнутри наружу, обнажая в ней ту, кто вчерашним днём потребовала от самого сердца Асгарда уважения к себе и собственным чувствам. Это длится лишь мгновение, легкий, невесомый миг, а после она подходит к подоконнику, на котором сидит Локи. Развернувшись к нему спиной, она осторожно и легко подпрыгивает и усаживается рядом с ним, пока Локи мыслит о том, что, пожалуй, ему стоит поскорее придумать достойное оправдание, чтобы убраться отсюда. Вероятно, тот разговор, что Гертруда желает завести с ним, пойдёт по пути ее преданности Тору, по пути ее желания завести дружбу с теми, кто является частью жизни Тора. Слышать этого Локи не желает уж точно. Лишь интересуется уже более открыто и прохладно, суматошно пытаясь придумать повод убраться поскорее:       — Вам так важно это? Нравиться мне, — подвинув книгу выше на бёдрах, он укладывает на неё обе ладони, а взглядом сбегает к Фенриру. Тот все ещё смотрит в ответ, принюхивается внимательно. И единым только собственным присутствием подает ему хорошую идею: уйти по причине срочной прогулки. Она, впрочем, эта самая идея, не живет в мыслях Локи и десятка мгновений, оказываясь отвергнутой, ведь Гертруда с легкостью может напроситься идти с ним — раз уж сейчас он столь нелепо решила остаться, после того, как почувствовала, что ей здесь не рады, — и у Локи не найдётся для неё ни единой отговорки вновь. Не говоря уже о том, что Фенрир, что тот же ветер — где бы ни был, волен оставлять следы собственных лап везде да всюду без его помощи.       — Быть может… — качнув ногами, Гертруда шуршит тканью собственной юбки, вздыхает тяжело, будто обдумывая что-то. От ее платья пахнет полевыми цветами и тёплым солнцем, да и вся она, впрочем, на то солнце ощущается чрезвычайно похожей. Это, конечно же, ранит. Ведь Тор тоже… Хель бы его подрала, этого лживого, возмутительного олуха! — Мне кажется, мы с вами чрезвычайно похожи, Локи. Но я вам вовсе не нравлюсь, похоже, пока вы мне… — качнув головой, Гертруда поднимает к нему собственные глаза. Локи, как бы сильно ни желал отвести взгляд да начать оглядывать библиотеку, оказывается вынужден встретить ее взгляд собственным. Только симпатии в глазах Гертруды не видит вовсе. Той самой, нуждающейся, влюблённой, что столь часто чувствует где-то внутри себя самого, когда Тор… Ему хочется выругаться, дёрнуть головой и убраться отсюда прочь. Из этой библиотеки, из этого мира, а лучше бы из всех миров разом, потому что Тор лжет ему, хмурится, переживая о чем-то, и притворяется, что ничего вовсе не происходит, а стоит им приехать во дворец Королевы альвов, как он обращается вновь самим же собой. И суток не проходит ведь!       Вздохнув, Локи все же взгляд отводит. Легким движением головы отсылает догадливого, пускай очень заинтересованного их разговором Фенрира прочь, на его негласный пост у входа. Ему не хочется говорить этого и все же он заставляет себя произнести:       — Дело вовсе не в вас, Гертруда.       Ему в ответ раздается негромкий, чуть печальный смех и он звучит с удивительным, почти ощутимым пониманием, напоминая ему вновь о том, кто из них двоих обладает магией, а кто был одарён мудростью. Локи же теряет нить понимания, которая и так вряд ли была в его руках с самого момента приезда, окончательно. Он оборачивается к Гертруде, сидящей подле него, вновь, хмурится, всматривается в неё. На глаза попадается золото ее волос, тронутое виражными отблесками, мелкие смеющиеся, но грустные морщинки в уголках ее глаз. Она узнает, что не нравится ему, и решает остаться… Ради того, чтобы все же понравиться, подружиться, чтобы после, когда они с Тором сойдутся, Локи не был проблемой, верно?       — Вы так плохо лжёте, когда дело касается вас напрямую, ваше высочество, — потянувшись в сторону, прочь от него, принцесса опирается плечом о край стены и складывает ладони поверх собственной юбки. Ее руки, которым привычно, пожалуй, спокойствие, так Локи кажется почему-то, своего движения не останавливают и именно этим привлекают его внимание. Но недобро, злобливо и жестоко — вот как они делают это. Парой пальцев одной руки Гертруда то ли нервно, то ли задумчиво покручивает на другой широкую полоску ужасного, уродливого металлического кольца, и стоит только Локи заметить его, как мысль жалит его тут же: это безвкусное, ничуть не утонченное кольцо такой особе, как Гертруда, мог подарить лишь Тор. Никому другому подобное не пришло бы в голову точно да и отсутствие у Тора какого-либо вкуса было лучшим доказательством из возможных. И все же не было… О Гертруде и ее знакомствах Локи не знал ничего вовсе. И не мог бы судить, как бы сильно ни желал именно этого прямо сейчас, всеми силами сдерживая себя во имя собственного слова, которое Тору вручил. — Получше Тора, конечно, из него так и вовсе лжец совсем никудышный, — чуть сморщив смешливо собственный нос, Гертруда отводит взгляд в сторону и вздыхает. Заводить с ней разговора — какого-либо, а уж о Торе тем более, — Локи не хочется вовсе, но нутро жаждет и требует.       Доказательств и правды. Обличения лжи. А ещё — безопасности. Той самой, которой ему так не хватает, когда Тор находится на расстоянии вытянутой руки. Той самой, которой он наполняется, стоит Тору оказаться близко-близко.       — Вы, верно, давно знакомы с моим братом, раз так хорошо его знаете? — указание на родство ощущается тошнотно из-за слишком большого количества причин, но Гертруда не замечает его дрогнувших губ вовсе. Она перебирает взглядом корешки книг, кивает как-то неспешно, чрезвычайно задумчиво. Ее платье определенно все также пахнет полевыми цветами, только Локи уже чувствует привкус той боли, что поджидает его впереди. Ведь он никогда не обманывается, он всегда знает правду, и Тор…       Тору нет веры и быть не могло.       Как бы вкусны ни были его поцелуи, они не могли изменить его сути предателя.       — Мне казалось, что я знаю его, это правда, но теперь… Мы познакомились около семи меток назад. Ваш отец с вашей матерью гостили у нас, это была какая-то жутко важная, как это бывает, политическая делегация. Вместе с собой они привезли и Тора тоже… Мне вначале показалось, что он жутко заносчивый остолоп, — вздохнув, Гертруда медленными движениями затачивает лезвие собственных слов прямо о глыбу его сердца. Лёд пытается не поддаваться, но исходит засечками и дрожит в ужасе пред тем, о чем гадал уже и сам. Неужели же все это время… Все эти метки! Неужели же Тор действительно был почти сосватан с ней и не сказал об этом и единого слова ему? Этот вопрос был глуп и бездарен, ведь Тор был лжецом. И на мгновение Локи захотелось все же выломать время вновь, но лишь ради того, чтобы вернуться на несколько дней назад, в тот дурной, пускай и столь важный поцелуй, и всадить старшему в затылок ещё тёплое остриё только что выкованного для него, для Локи, клинка. Чтобы уберечь себя от обещания, которое теперь уже хотелось вырвать изнутри с корнем, что тот же собственный язык, его произнёсший. Чуждая всем его мыслям и переживаниям Гертруда, неожиданно усмехается, а после говорит с озорством: — Я раньше бывало по весне утрами сбегала в лес… Тот, что к северу, если открыть окно, его сразу можно будет увидеть, — указав быстрым, легким движением руки себе за спину, Гертруда, впрочем, не оборачивается. К счастью Локи, не спрашивает о том, почему он сидит в столь погожий — до тошноты, — день в библиотеке без единого хотя бы приоткрытого окна. Она просто продолжает: — По весне в лесу особенно интересно… Мне довелось однажды видеть, представляете, как олени бьются на рогах за благосклонность самки. Вот Тор на них очень похож, честно вам скажу.       Итог ее слова находят, столь неожиданно, что Локи вздрагивает. Его взгляд мчится к лицу принцессы сквозь пространство, настигает его — Гертруда поджимает губы, с большим усилием пытаясь сдержать улыбку, но шутит она вряд ли. Она правда думает так, и Локи… Вначале смехом вздрагивает его грудина, а после и плечи. Он не может не улыбнуться, когда говорит:       — У меня нет и единого повода, чтобы не согласиться с вами, — неожиданная даже для него самого улыбка, развеселая и чуть шкодливая, — как давно же он не чувствовал в себе подобных, — поселяется на его лице, пока Гертруда с каким-то, будто бы облегчённым, вздохом смеется ему в ответ. Ее глаза жмурятся, смех звучит легко и свободно. Локи ловит в собственном сознании важную мысль — она не выглядит той, кто желал бы ранить его. Либо лжет, но он не знает вовсе, кем нужно быть, чтобы лгать столь жестоко, притворяясь другом, безопасным и… Мысль, что могла бы помочь ему выдержать весь напор собственной злости, мысль, что могла бы поддержать его в желании быть верным собственному обещанию, выданному Тору, долго не живет. Она заходится больным воем, что больше похож на злобный смех, и пред его взором уже появляется лицо Андвари. Его веселая, дружелюбная улыбка, а после и его удивление — в тот миг, когда Локи обличает в себе вора и следом убивает его.       Улыбка гаснет почти сразу, только губы сурово Локи не поджимает, не совершая новой ошибки и не давая принцессе повода заподозрить в нем недружелюбие или бестактность. Гертруда, впрочем, и не замечает этого. Уже успокаивая собственный смех, она говорит:       — Только прошу вас, не рассказывайте об этом Тору. Он будет чрезвычайно расстроен, если узнает, что подобная благородная дичь ему близкая родня, — качнув головой, Гертруда быстрым, легким движением заводит прядь светлых волос за ухо, а после вновь глядит на него. Вся та задумчивость, что успела тронуть ее лицо мгновения назад, сходит прочь, улыбка так и остаётся вместе с ней, будто уже давно родная ее лицу и всему ее светлому образу. Улыбнуться в ответ вновь Локи больше не может и вместо этого интересуется:       — Вы беспокоитесь, что он примет всерьёз подобную шутку? В этом плане Тор чрезвычайно бесхитростен, можете не волноваться, — пожав плечами, Локи сбегает взглядом прочь, не находит им Фенрира и даже взволноваться успевает на мгновения, пока не вспоминает о том, что сам же отослал его назад ко входу и нагретому волчьим боком креслу. Гертруда же вряд ли стремится забрать себе все его внимание, но, похоже, уже делает именно это. И говорит к тому же негромко, будто осторожничая:       — Я бы согласилась с вами, но Тор… Он дорог мне очень. И как бы временами он ни глупил, он все же… — медленно перебирая слова, Гертруда вновь начинает взволновано прокручивать кольцо на собственном пальце, опускает глаза куда-то вниз. Локи упирается взглядом в одну из книг, что стоит на книжной полке, и забывает лишний раз вдохнуть. Чужие слова собственным лезвием откалывают от его сердца кусок и тот опадает на каменный пол библиотеки, разбиваясь на десятки мелких, льдистых осколков. Собирать их бессмысленно вовсе, они уже таят и испаряются в то время, как на их месте Локи чувствует открытую, мерзлую рану. Его отделяет, кажется, лишь мгновение о того, чтобы услышать признание Гертруды, что предначертано отнюдь не ему, и Локи впивается пальцами крепче в обложку книги, лежащей на его бёдрах. Он почти делает движение, чтобы спуститься с подоконника прочь, как Гертруда, будто нарочно, будто правда желает ему зла, говорит, останавливая его: — Тор когда-нибудь рассказывал вам, как мы познакомились?       У Локи больше не находится сил, чтобы обернуться к ней. Он тратит все, что есть, лишь на то, чтобы не щёлкнуть пальцами и не обратиться тем же вороном, а после не улететь прочь, выбив собственным телом витражное стекло окна. Он тратит все на то, чтобы не кинуться на Гертруду, но мыслит будто бы вовсе о другом — у Тора уже были девы и юноши. У Тора уже были эти мерзкие полуночные свидания, что не делали ему чести и не ранили ледяного сердца Локи — это было ложью. Той самой ложью, что никогда и не вскрылась бы, если бы он не позволил себе подпустить старшего столь близко. Отвыкнув от него за долгие метки, мириться с его лицемерием было легче, однако, единый будто бы, но именно последний их поцелуй… Он стоил для Локи дорого. Он стоит для него дорого прямо сейчас и Локи расплачивается, удерживая всего себя в собственных руках. На запястье, будто очнувшись от долгого сна, уже припекает ему кожу Бранн в собственном желании навредить каждому из его обидчиков.       Локи вдыхает и заставляет себя произнести негромко и ровно:       — Не желаю расстраивать вас, но Тор не рассказывал мне о ваших отношениях вовсе, потому я не сведущ, — его голос не вздрагивает ни на едином слове, ни на едином звуке, пока взгляд так и стекленеет поверх корешка случайно выбранной им книги. Локи не видит ни вытесненного на ней названия, цвет обложки теряется для него пред каждой мыслью его разума. Его разум разрывается надвое, расслаивается и устраивает войну с самим собой: пока одна его часть желает подорваться с места и как можно скорее найти Тора, чтобы преподнести ему дорогим подарком оторванную голову принцессы, другая держится не понять даже чего ради за его собственное обещание, а ещё за то, что доказательств у него будто бы и нет. Но они есть! В каждом слове, в каждом звуке голоса Гертруды! Не имея возможности двинуться, чтобы только не позволить себе лишнего насилия, Локи говорит: — И это, мне кажется, правильно. Ведь это лишь ваши с ним отношения.       Локи проводит границу собственным голосом, оказываясь не в силах провести ее рукой или уходом прочь. Все меняется. Именно сейчас, когда Гертруда, сидящая подле него, говорит о своих воздыханиях по Тору, все меняется. Она уже не служанка, не один из мальчиков на побегушках, что посещает покои Тора единожды, чтобы после на вряд ли когда-нибудь в них вернуться. Она принцесса. Статусная, легкая и прекрасная, невесомая в собственных мыслях и вовсе не обременительная собственными переживаниями… Мудрая? Локи сомневается, что ей когда-либо были близки любые мысли о доверии, любые терзания вины или морали собственных действий. И Тор вряд ли был жесток с ней, либо она была чрезвычайно глупа, чтобы заметить, прочувствовать это, но ведь не была. Буквально вчерашним днём Локи видел это, видел, как она дала отпор самому солнцу Асгарда, а значит Тор и правда никогда не был жесток с ней так, как был жесток с самим Локи.       Быть может, Тор правда любил по-настоящему? Любил Гертруду…       — Да. Да, конечно, вы правы, но я… Я смотрю на вас сейчас и мне столь сильно хочется рассказать вам историю. Нашу с Тором историю, — она соглашается с ним, но в собственном новом слове уподобляется каждому из тех, кто был в прошлом непомерно к Локи жесток. Неторопливо и осторожно она скрежещет лезвием собственной интонации по его сердцу, пытается расковырять лёд остриём, и Локи чувствует почти физическую нужду в том, чтобы сбежать. Спасти себя от больного знания, уберечь от него, только это будет лишь иллюзией, он уже видит это.       Потому что Гертруда полна нежной любви и преданности. Ещё желает поведать ему историю… Локи вдыхает глубже и заставляет себя натянуть самую радушную улыбку из тех, которыми улыбаться только умеет, а следом проворачивает к принцессе голову. Он заглядывает в ее осторожные, взволнованные глаза — она беспокоится за свои чувства и уже очевидно желает подружиться с ним во имя своего будущего сватовства с Тором. Локи склоняет голову в ее честь и говорит:       — Если вы так желаете, я не стану тем, кто посмеет остановить вас и с радостью послушаю вашу историю, — он не побежит. Он не побежит так, как уже восемь жизней бежал прочь от смерти Тора, которую вершил собственной рукой или от которой не мог его уберечь. Он не побежит так, как бежал от самого Тора последние метки. А ещё — не побежит так, как собирался бежать прочь из Асгарда до того, как вызнал все своё прошлое, но лишь сейчас. Прямо сейчас он улыбается Гертруде и будет ничуть не рад услышать правду, но с каким же упоением будет после говорить Тору прямо в лицо и швыряться в него фактами. Он откажет ему. Приложит усилия, чтобы не проклясть, но откажет и откажется от его помощи на будущий злой век собственной жизни. И спрашивать о том, отчего это Тор был столь хмурен, ему не придётся — это потеряет собственную значимость. Локи поговорит с ним, сходит к Илве, что ждёт его не дождется, заберёт ее кровь и вернётся в Альфхейм сам. Сварит зелье, исправит собственную ошибку именно так, как желает того Фригга, а после уйдёт и никогда, никогда, никогда не вернётся. Вот что он сделает. Сейчас же говорит, все ещё улыбаясь так искренне, как только может солгать: — Расскажите же мне ее, вашу с Тором чудную историю…       Гертруда улыбается ему широко и лучисто, будто не замечая ничего вовсе. Лишь взгляд ее мелочно остается внимательным, но это ничуть не останавливает ее от того, чтобы все-таки начать.       — Это случилось на второй день прибывания Тора во дворце… Мне тогда было лишь тринадцать меток. Матушка всегда называла этот возраст чрезвычайно нежным и все ещё называет его так, но, боюсь, она говорила бы совсем иные слова, если бы знала, чем на самом деле я занималась, — чуть сморщив нос, Гертруда качает головой, мелко смеется с собственных же слов. Локи глядит на неё и улыбается, почему-то воспоминая, будто случайно, тот жестокий миг насилия, что остался в одной из прошлых его жизней. Тогда Тор был пьян и его жестокости не было предела, а сейчас Тора рядом не было вовсе, но все же разницы словно и не существовало. Гертруда желала поведать ему о первой ночи собственного удовольствия и, похоже, о том, как влюбилась в само солнце Асгарда — меньше чем в шаге от ее истории ему уже не было страшно так же, как не было и в момент поцелуя с Тором. Здесь, правда, его ждала боль, ничуть не менее жестокая, чем та, что осталась в момент надругательства, но страшно уже не было… И, впрочем, почти не было удивления. Тор ведь и так лгал ему, верно? Тор всегда лгал ему, жаль, в какой-то момент Локи слишком безответственно позабыл об этом. Он ведь просто хотел, чтобы Тор его… Никогда. И ни при каких обстоятельствах. — Этот дворец — одно из главных достояний Альфхейма и потому на равнине перед ним часто проходят ярмарки и гуляния. Иногда даже по несколько раз в месяц… И мне не хватило бы слов, чтобы рассказать вам о том, какую тоску я чувствовала все те разы, наблюдая за гуляниями из окон дворца. У участи королевской особы есть множество важных привилегий, вы знаете об этом, я думаю, но вместе с тем есть и обязательства, — голос Гертруды становится более задумчивым. Она отводит собственный взгляд, прикрывает глаза, будто опечаленная чем-то. Локи видит, конечно же, но не разделяет, не может ни посочувствовать ей, ни выразить сострадание. О чем говорит принцесса он, конечно же, знает. И о заточении, и о важности этикета и многих других, бездарных вещей. К тому же обязательство свататься… Гертруду оно, правда, заботит вряд ли. Тор будет только рад посвататься с ней, а как возрадуется Фригга их союзу! Локи остается лишь верить, что он успеет закончить своё дело и уйти до того, как сам праздник свершится, пока Гертруда говорит: — Когда я впервые сбежала из дворца на ярмарку, моему сердцу было очень неспокойно. Мне казалось, что мама вот-вот увидит, что я ушла, а после вышлет на мои поиски всех стражей и всю прислугу, но тот вечер… Он был лучшим в моей жизни. Никогда я не видывала столько радости вокруг, а танцы.! Вы когда-нибудь видели с какой беззаботностью танцует простой люд, не мыслящий о том, что вскоре на их плечах будет лежать ответственность за весь мир? — вернув к нему собственный зажегшийся взгляд, Гертруда подаётся немного ближе, взволновано сжимает руки в кулаки поверх собственных бедер. Локи теряет… Всю нить ее мысли и вместе с ней все собственные злобные чувства. Он теряется полностью, не двигаясь с места вовсе, пока по затылку его бегут мурашки тревоги. Вся предначертанность боли, что уже должна ждать его вот-вот, обращается призраком себя самой, туманным и иллюзорным. О чем говорит Гертруда? Локи казалось, что он все понял ещё мгновения назад, но теперь все меняется. Тор, вероятно, увидел ее там и она влюбилась в него, стоило ей заручиться его молчанием… Ведь так? Ведь это возможно, верно? — Их танцы упоительны, их смех — яркий и развеселый; а они… Я влюбилась в тот вечер всем своим сердцем. В ярмарки, в каждого из тех альвов, кого видел мой взор. И я не смогла бы отказаться от этого никогда уже… Однако, в новое лето я повстречала Тора. Эта встреча не была желанна мной, но она оказалась судьбоносной для меня. Мы столкнулись в вечер второго дня. Я хотела вновь уйти на ярмарку, ненадолго, всего лишь до полуночи, к смене караула у ворот, ведущих во дворец, но он увидел меня в одном из коридоров, он узнал меня, пускай мое платье было скрыто плащом…       Волнение. Воодушевленное, ничуть не болезненное — оно трогает ее голос, заполняет его, пока ее руки вновь принимаются суетливо крутить кольцо, что вовсе не подходит ее скульптурной ладони ни по размеру, ни по внешнему виду. Локи все так и глядит ей в лицо, слушает каждый звук, произносимых ею слов, а мыслит о новом, но все же больном — в собственном чувстве, в собственной очевидной уже для него влюбленности, Гертруда выглядит восхитительно. Она нервничает, но не дрожит, объятая страхом. Она перебирает собственным взглядом книги, подслушивающие их столь нагло, но она же улыбается. Мелко, еле заметно и с большим объёмным чувством. Вероятно, она чувствует счастье, пока сам Локи чувствует колючую, маленькую зависть.       У него такого никогда не было. Даже в тот миг, в кузне Тора, когда они поцеловались, призрак страха пред предательством ощущался собственным запахом, призрак прошедшей и будущей, точно будущей боли… Локи хотел бы тоже не видеть его. Хотел бы тоже ощутить это мягкое, чуть взволнованном счастье, что было ему не суждено и не предначертано.       — Мне пришлось рассказать ему, куда я иду, и он поклялся мне, что никому не расскажет об этом, а в замен… Я подумала тогда, что он совсем глупец, ведь в обмен он попросил лишь проводить меня. Он хотел позаботиться, чтобы со мной ничего не случилось… — замерев собственным взглядом, всеми собственными движениями, Гертруда вдыхает медленно и расслабленно. Ее глаза жмурятся на миг — тот самый, в котором Локи жалит почти ощутимая физическая боль где-то в костях пальцев, что никогда не покажут, но все ещё помнят, с какой жестокостью их выламывали чужие сапоги. По приказу Тора, конечно же, как же иначе… По приказу того Тора, которому он пообещал попытаться довериться. И теперь был вынужден — забрать то свое обещание назад. Но отнюдь не по собственной вине или бесчестности. — Мы провели чудесный вечер вместе. У вашего брата удивительное, острое чувство юмора и тогда мне казалось, что это его заслуга, но, познакомившись с вами, я вижу, где оно берет свои корни, — повернув к нему голову вновь, Гертруда улыбается ему мягко и весело. Кивает, словно благодаря его за это. Локи прикрывает глаза, не принимая благодарности вовсе, лишь пряча боль как можно глубже. Он не расскажет ей, глупышке, ни о чужой жестокости, ни о том, как обстоят дела на самом деле. Не расскажет и, впрочем, не обидит ее, ведь она прямо перед его глазами выглядит столь хрупкой и столь крепкой одновременно, в собственном большой, тёплом чувстве она выглядит для него ничуть не злодейкой, и Локи не может вновь даже попытаться поверить, что она желает ему зла. Лишь пытается поделиться радостью, но столь взволновано, столь искреннее — она не догадывается вовсе, в какой агонии топит его каждым новым словом. Она всего лишь любит… Качнув головой, Гертруда говорит: — В тот вечер случилось нечто очень важное, ваше высочество. Нечто, что объединило нас с Тором и объединяет до сих пор. К моменту, когда приехала делегация, моя мама уже рассказала мне, что, возможно, в будущем мы с Тором посватаемся. Это отнюдь не вызвало у меня радости, все это знакомство с ним… Я не желала его. Однако, и по сей день я рада ему. Потому что в тот вечер Тор отдал мне это.       Чуть вздрогнув запястьями собственных рук, зашелестев юбкой платья, будто ту качнул легкий ветерок, Гертруда поднимает ладони выше и раскрывает их, показывая ему уже снятое с собственного пальца кольцо. Локи опускает к нему взгляд и моргает длинным движением в попытке спрятаться — на внутренней стороне слишком уродливого для столь тонкой особы, как принцесса, украшения выгравирован молот Тора. Тот самый, который старший так любит. Тот самый, которым он столько раз в предыдущих жизнях Локи грозил. Его атрибут, его сила, его мощь и храбрость — все они сходятся к этому орудию самого сердца Асгарда, пока сердце Локи истекает слезами собственного льда, что горячей кровью, где-то внутри его груди. Он прячется за движением век, не надеясь, что спрятаться ему удастся, а ещё не успевает ощутить сожаления о том, что ему стоило уйти ещё в самом начале. Ему стоило уйти ещё давным-давно, хоть бы в тот раз, когда его случайно закинуло в Муспельхейм через страницы библиотечной книги.       Он не успевает ощутить этого.       Гертруда говорит:       — Тор выиграл его, кажется, выбросив несколько топоров в одну из мишеней, что стояли меж палаток ярмарки. И я верю, что вы не желаете сказать мне, как оно красиво, потому что это будет слишком наглой ложью даже для вас, — негромко рассмеявшись, Гертруда так и не закрывает ладоней. Она говорит, говорит, говорит, собственным голосом напоминая пение птиц, что уподобляются соловьям, распевая песни о большом добре и великом счастье. Их песням, столь похожим на соловьиные, верят с легкостью, не отличая звучания и не разгадывая — каждая новая песнь звучит о великом зле и великой боли, что не может быть ни убита, ни успокоена, ведь каждая новая смерть и каждое новое забвение лишь перерождает ту боль, отдавая ей новое обличие. Вот о чем они поют, и Локи помнит даже, вспоминает в миг, что кличут их зябликами, а следом поднимает на Гертруду собственный взгляд. И не видит при ней ни блеклого, ничуть не соловьиного оперения, только песнь ее, несущую ему великое зло, слышит отчетливо. Гетруда же говорит: — Я беспокоилась, признаюсь вам, что он решит подарить это кольцо мне… Но вышло вовсе иначе. Когда мы вернулись во дворец, он проводил меня до моих покоев, а после попросил моей благосклонности, — Локи сглатывает, еле держа в слабеющих, леденеющих руках и книгу, и весь собственный образ дружелюбия, что все ещё видится на его лице. Его сердце замирает в его груди, затыкая собственный начинающийся плач лишь ради того, чтобы взвыть им вновь, громче прежнего, уже через мгновения. Его разум же мыслит о том, что правда важна, только это не служит утешением для сердца вовсе. Гертруда с непонятным, но прозрачным и искренним состраданием говорит: — Он сказал мне, что желает отдать это кольцо своей любви, но не может этого сделать. Он сказал мне, что никогда не сможет сосвататься со мной, а даже если это случится, никогда не будет в силах полюбить меня. И он попросил меня сохранить это кольцо для его любви, пока не наступит время, когда он сможет подарить его…       Локи замирает. Вздрагивает, бровь вскидывает удивленно, не успевая отследить этого вовсе. Его сердце, что должно уже вот-вот взвыть вновь от боли и расколоться, верно, собственным льдом надвое, замирает в том же удивлении, что и он сам. Разум успевает лишь задаться странным вопросом о том, что несет эта глупая дурочка. Но вслух вопроса Локи не произносит. Гертруда тянет к нему собственные ладони и говорит много тише, но все также уверенно и спокойно:       — Тору это не понравится вовсе, но я желаю отдать его вам сейчас сама. Это кольцо ваше, Локи.       Локи только рот приоткрывает и тут же опускает взгляд вновь к чужим ладоням. Мысли, шокированные, заторможенные, не торопятся вовсе раскручивать собственный бег, отдавая ему лишь единое, мелкое — Тору было тогда уже шестнадцать меток. Тору было тогда шестнадцать меток и Локи помнил все ещё, с каким облегчением выдохнул, узнав, что Фригга с Одином берут его с собой в Альфхейм. Пускай кости его пальцев уже восстановились, пускай синяки уже десятилетия как сошли, но от воспоминаний ему было не сбежать вовсе. Для него тот отъезд жестокого предателя-брата был чудом и возможностью ходить по коридорам Золотого дворца с меньшей опаской. А для Тора…       — С чего вы решили… — в его голос пробивается дрожь, заставляя тут же оборвать собственный шёпот. Договорить у Локи не получается. Ему видится, как Тор умоляет и просит принцессу сохранить столь дурной, уродливый и бессмысленный подарок — он не может не сомневаться, что Локи когда-нибудь примет его. Если Тор не лжет, если он честен, то он болен жестоко и безобразно собственным страхом, а ещё болен надеждой, и Локи не желает думать об этом, никогда, никогда, никогда он не станет искать ему оправдания, и все же уже делает это. Он уже думает, вместо оправданий находя все извинения, что Тор сказал ему за последние месяцы.       Тор кричал:       — Они предали все, что было дорого мне, и ты говоришь мне терпеть?!       Локи словно бы понял его тогда, будто бы даже поверил ему, только сейчас почему-то почувствовал себя словно бы нагим и лишенным любой защиты от мысли о том, что Тор… Неужели он говорил про всех? Неужели он говорил и про себя тоже? Он говорил точно, что заключил договор с Одином во имя его, Локи, безопасности, и это было абсурдно, но никогда бы не смогло перебить по нелепости то, что происходило прямо сейчас. Ведь Гертруда рассказывала ему искренне и слишком откровенно: Тору было шестнадцать, он разве что десяток лет назад предал Локи, а, заявившись в Альфхейм, разыскал для него подарок. Не подарил по возвращению издевки ради, не выбросил прочь — он оставил его на хранение о той, кто была слишком светла, чтобы лгать настолько жестоко прямо Локи в лицо.       Это было нелепо, и из положения этого было лишь два выхода. Тор любил его или Гертруда ошибалась. И как бы не желал Локи встречаться с болью, он был бы счастлив заплатить все золотые монеты и серебряки, что существовали в мирах, чтобы только заставить Гертруду признать собственную ошибку.       — Я совсем не люблю библиотеки и вам вовсе не нравлюсь, ваше высочество, но мы с вами… Мы с вами чрезвычайно похожи, мне кажется. Вы желаете того, что не может принадлежать вам, потому что кто-то когда-то решил именно так, потому что вам не позволяет ваше положение или ваша кровь, — осторожно переложив кольцо на одну из ладоней, Гертруда тянется другой к его руке. У неё получается взять его за руку с такой легкостью, будто Локи не впивался собственными побелевшими пальцами в обложку книги последние долгие мгновение. Будто бы он не успел весь заледенеть изнутри. Будто бы он совсем живой, тёплый и такой же светлый, как она сама. — Вы умеете лгать и пред вашим мастерством я могу только лишь склонить свою голову, но его глаза… Они выдают вас, когда Тор глядит на вас, как бы вы ни пытались лгать, — погладив его по тыльной стороне ладони, принцесса просыпает ему на пальцы то самое кольцо, а после прячет его в его же ладони. Она улыбается, с осторожностью, с какой-то мягкостью, что похожа на мягкость ее матери, но покровительственной не выглядит вовсе. Помедлив немного, Гертруда говорит: — Мне бы хотелось стать вам другом, если вы позволите себе узнать меня лучше… Я вовсе не читала ни этой библиотеки, ни каких-либо других, но я многое знаю и…       — Это не имеет значения, — его рот приоткрываются сам собой, голос сипит, пытаясь продраться откуда-то изнутри сквозь ком, вставший в горле. На миг Гертруда вздрагивает, немного печально поджимает губы. Локи же только мысленно сетует — они не понимают друг друга вовсе. Там, где она рассказывает ему о добре, он слышит зло и ровно наоборот слышит она сама, пока он отвевает. Не собираясь упускать момента, он говорит: — Вам не нужно читать этих книг и я никогда не упрекнул бы вас в том, что вы не знаете и единой строчки, — что-то невероятное, странное и тревожаще тёплое рвётся у него изнутри, выплескиваясь наружу сиплыми словами его голоса. Локи мог бы остановить это, точно мог бы, но отказывает сам себе, только помыслив об этом. Гертруда не возвращает ему мира, которого никогда не было в его сердце, и не дарит надежды, вместо них преподнося ему опаску, осторожность и новые страхи в те моменты, когда между ними с Тором будет шаг или несколько. Но вместе с тем она отдает ему то доверие, что Локи так сильно пытался удержать в себе весь их сегодняшний разговор. То доверие, что почти истлело внутри него, пока она говорила. То самое доверие — к Тору. К его словам. К его действиям. — Чтобы владеть той мудростью, которой владеете вы, не нужно большого, великого знания. Для неё нужно лишь большое сердце.       Она, почти решившая, что он откажет ей вновь, обнимает его ладони собственными крепче, а после кивает с дрожью увлажнившихся ресниц. И в глазах ее, столь красивых и прозрачных в этом мгновении, Локи видит, наконец, ту схожесть, о которой Гертруда ему сказала. В ее глазах он видит заточение и жажду свободы. В ее глазах он видит то, что пропустил мимо собственных ушей в каждом с ней разговоре о ярмарках, гуляниях, веселье и… И свободе. Желанном освобождении из-под постоянного присмотра, вольности, подобной ветру, и любви, что не обязательна не навязана, всего лишь чрезвычайно важна.       — Я буду рад стать вашим другом, — ком, засевший у него в горле, так никуда и не исчезает. Локи сглатывает его на пробу, вздыхает с опаской ожидающего все ещё боли сердца. И за каждым из этих действий совсем теряет момент — Гертруда всхлипывает отчего-то, а после тянется к нему и обнимает его сама. Она прячет лицо на его плече, укладывает ладони ему на спину крепко и ощутимо. Но ничего больше так и не говорит.       Локи молчит тоже. Лишь сжимает тёплое кольцо в своей ладони, прежде чем с осторожностью и уверенностью обнять Гертруду в ответ. ~~~^~~~       Просторно. Перед его мысленным взором разрастается безграничная ширь земель Альфхейма, пока тёплый-тёплый ветер недавнего воспоминания гладит его по щекам, сам собой будто подгоняя его коня бежать быстрее. Где-то рядом слышится смех Гертруды — она обгоняет его, пока Локи отмалчивается, что на самом деле не пытается ее победить. Улыбка награждает собой его лицо, трогает взгляд и расслабляет плечи — Локи не знает, как с ней обходиться.       Смятение не теряется прочь и навечно из его грудины, но становится выносимым слишком быстро в том объятии, которым его одаряет она. Добрая, милосердная и мудрая — вся ее глупость, столь низменная для него, развеивается на том самом тёплом ветру, когда она предлагает ему прогуляться. Это случается не сразу, конечно. Ещё там, среди молчаливых стен библиотеки, которая точна успела заметить его собственных влажный от слез взгляд, Гертруда осторожно спрашивает, почему он, выбравшись за границы собственной клетки, запирает себя вновь, только теперь уже в стенах дворца Королевы альвов. Слова, конечно, она выбирает другие, и клетку его зовёт Золотым дворцом, а собственную — домом; но Локи всматривается, вчитывается в ее новые слова так, как не вчитывался ни в единую книгу, попадающую в его руки в последние дни.       В книгах тех, что уже были прочитаны им много раньше, что уже были знакомы ему, Локи не ищет чего-то нового, лишь используя их, как оправдание собственной задумчивости. Глядя на Гертруду — всматривается пристально. Он вслушивается в ее слова, мысленной рукой отодвигая все собственные чувства и весь страх пред тем, что ее история может оказаться ложью. Делать этого ему не нужно уж точно, это опасно, это безответственно, но… Он делает все равно. Платье Гертруды пахнет полевыми цветами и солнечным светом, что ничуть не похож на свет, приносимый Тором. В нем больше лёгкости, какой-то необременительности, которая точно лжет, выдавая иллюзию за правду и не рассказывая о том, как ей, принцессе, живётся на самом деле. В Торе же больше крепости, больше твердости в том свете, который он источает — Локи не думает о нем.       Сам замечает это лишь по возвращению во дворец уже темным вечером — каждая мысль о Торе теряется для него среди равнин и белых облаков, прилипших к синему небосводу. Это ощущается освобождением и, как сильно оно пугало его предыдущие дни, так же настойчиво сейчас оно приносит ему облегчение. Гертруда предлагает прогуляться уже после того, как он отвечает на ее вопрос с возмутительной для себя самого честностью, пускай и осторожностью: среди этого простора его сердцу неспокойно.       Гертруда предлагает ему прогуляться и не смеется над его чувством, высказанным столь неосторожно. Ведь дело все именно в этом, верно? Привычный остерегаться, осторожничать и перепроверять факты, чтобы после все равно не произносить правды, Локи говорит с ней откровенно, одновременно с этим ощущая, как металлическая лента кольца тяжелит его указательный палец. На его руке оно выглядит лишь чуть менее уродливо, вместе с тем отчего-то напоминая колодку узника — Локи видит, но не чувствует. Кожа под кольцом эфемерно жжется, перенимает всей собой выгравированный на обратной стороне украшения молот.       Локи лжет, что он никогда, никогда, никогда не станет тавро принадлежности. Локи лжет, потому что слишком боится — если случится нечто подобное, он совершенно не будет знать, что делать с этим.       И все же не думает. Гертруда предлагает ему прогуляться и, только получив от него согласие, радостно спрыгивает с подоконника. Она быстро, по-птичьи насвистывает ему что-то словами собственного голоса, говорит, что ей нужно предупредить Королеву, что она отлучится из дворца, говорит, что ей нужно переодеться… Локи отпускает ее с маленькой, еле заметной улыбкой уважения и согласия. Он даёт этой прогулке такой же самоотверженный шанс, какой уже успел дать Тору. Стоит Гертруде покинуть его, — и забрать с собой Фенрира, к тому же, он явно уже претендует на то, чтобы вырасти настоящим повесой и дружить с каждым, кто только согласится его подкормить, — как весь Локи обращается мыслями и взглядом к кольцу. Снимает его, чтобы после надеть, конечно же, вновь, но вовсе не сразу. Он сомневается, пока все его нутро предателя и лицемера оборачивается против него самого, начиная подначивать с той же настойчивостью, с которой долгие мгновения назад предлагало оторвать принцессе голову, чтобы после подарить ее Тору. Он сомневается, он думает…       Он не думает. Кольцо непривычной тяжестью оплетает указательный палец — оно ему совсем по размеру. Оно садится, будто влитое, и чрезвычайно странно теряет почти всю ту уродливость, которой обладало, будучи на пальце Гертруды. Локи чувствует это, но теряет тоже — все, что имел внутри себя, и все, что у него когда-либо было. Уже в конюшнях Гертруда требует себе мужское седло, гордо выхаживает меж стойл в своих сапогах и брюках, а лошадей поглаживает по мордам радостно и весело. Локи глядит на неё там, глядит на неё выезжая за ворота дворца, а после и за городские ворота… Он глядит на неё, словно опасаясь переводить собственный взгляд к бесконечным, цветущим землям Альфхейма, но, по правде, глядит в лёгком, глубинном удивлении. Гертруда отчего-то напоминает ему Огуна, что тренирует его ночами, не выдавая все его притязания к тренировочному залу Тору. Гертруда напоминает ему Вольштагга, что ставит тарелку с ягодами прямо перед ним, вместо того, чтобы убрать ее со стола прочь.       Гертруда напоминает ему — помимо жестокости Одина, помимо предательства Тора и расчётливости Фригги, во всех девяти мирах есть и другое. Заботливое, нежное и близкое ему, быть может, что-то, что на самом деле не желает ему вредить. Локи не чувствует веры, но видит и не может обмануться или сослаться на губительную болезнь, что поражает его глаза. Гертруда улыбается ему, а ещё улыбается всеми своему миру. Она дышит свободой, почти вынуждая его в какой-то миг, уже пересекая равнину перед дворцом, отвести собственный взгляд и посмотреть.       Локи смотрит. Локи смотрит и чувствует — он никогда, никогда, никогда не сможет этого дня забыть. Они проводят вместе часы, доезжают до самого озера, бесконечного будто бы в собственной ширине и располагающего вдали от дворца, а после сидят на берегу. Локи забывает о чем они говорят, слишком быстро, но вместе с этим помнит каждое слово. И забывает другое — об Илве. Ее кровь и его потребность исправить все то, что он сотворил. Все эти мысли, все то, что связано с Тором, покидает его сознание, оставляя место для простора. Тот все ещё вносит смятение, пугает собственной обширностью и тем фактом, что Локи вовсе не знает, куда должен пойти, чтобы путь его был единственно верным.       И вместе с тем он впервые чувствует проникновенную, маленькую радость, видя в счастливой улыбке Гертруды, что обгоняет его на собственной лошади — они может пойти куда угодно. Куда ему только захочется, куда он только пожелает. Он может пойти, а, передумав, может сменить собственный путь. И эта уверенность, зарождающаяся в нем, не походит лицом вовсе на то желание побега и спасения, что всегда одолевало его в Золотом дворце. Там свобода была необходимостью, потребность, важной для столь врожденных действий, как дыхание или движение.       Здесь же свобода становится выбором для него. Желанным, нужным собственным освобождением от тяжелой ноши торовой смерти, от тревожащих мыслей об угрозе, которую представляет Один, и от собственной все ещё существующей слабости… И выбор тот принцесса дарит ему, вкладывая в его ладонь дурное, уродливое кольцо, но не спрашивая вовсе ни о чем.       Осторожно, будто пугливо улыбнувшись, Локи вдыхает поглубже и ровняет собственный замедлившийся шаг по коридорным плитам. Его негласное обязательство, которое с него вряд ли кто-то спросит, вернуть принцессу в ее покои уже исполнено, и теперь он направляет в свои собственные. Мыслить, правда, о случившемся перестать не может, ведь за каждой новой мыслью тянется другая — все они тлеют мягким, тёплым светом какой-то странной радости. Свет тот отчего-то и вряд ли случайно ощущается изумрудом платья Гертруды и, дойдя, наконец, до каменной лестницы, ведущей на этаж его покоев, Локи мыслит о том, что никогда ему не хватит слов, чтобы отблагодарить ее. За инициативу — ту, что он никогда бы не ожидал от неё, но ту, которая была столь сильно необходима его ледяному сердцу. За мудрость, за улыбку, за свет…       — Ох уж эти девы… — вздрогнув губами в чем-то похожем на быструю улыбку, он бормочет себе под нос, качает головой и странным, непривычным движением проверяет надетое на указательный палец кольцо. Оно все ещё чувствуется, чувствовалось всю прогулку и чувствуется до сих пор этой странной тяжесть на его кисти, но не ощущается вовсе неволей, которой Локи, знающий ее получше других, так опасается. Тяжесть эту ему отчего-то хочется сравнить с тяжестью его обещания, которое он дал Тору чего только ради. Сказал, что попробует поверить… И стоило бы помыслить о том, что ради его доверия даже принцесса, с которой он и знать не знался в полном смысле ещё сутки назад, сделала много больше, чем тот же старший — тут, впрочем, не было никакого «но», пускай и должно было быть предусмотрено. Локи действительно мыслит об этом, чуть кривит губы, но кольцо все равно прощально поглаживает кончиками пальцев другой руки.       Он разберётся с этим позже. Завтра вряд ли, Гертруда уже пригласила его посетить тот лес, что находится к северу — посетовала даже на то, что им не доведётся увидеть тех самых, горячо любимых ею оленей, ведь ещё отнюдь не сезон. Локи, конечно же, согласился. Позволил себе даже посмеяться с ней вместе, но выехать предложил пораньше: к завтрашнему вечеру ему нужно было навестить Королеву. Пока что не крови ради, их делегация все же ещё не закончилась и, пусть ещё этим утром, пожалуй, Локи желал, чтобы она завершилась скорее, сейчас он не чувствовал подобного вовсе. И мог бы набраться то ли смелости, то крепости поговорить с Тором, чтобы спросить его, пожалуй, о его хмурости и его делах…       Но не завтра уж точно. Да и послезавтра вряд ли. Где-нибудь к середине второй недели их пребывания здесь, быть может. А лучше бы и к самому концу. Да к самому концу ему бы очень подошло.       Поднявшись, наконец, по ступеням, Локи делает новый шаг немного в сторону и достаточно быстро достигает поворота коридора. Там, впереди, его ждёт тёплая купель, а после сытный ужин — ещё только возвращаясь, он выслал Бранна вперед себя, чтобы тот выдал Лие эти поручения. И, к слову, Гертруду Бранн, вылетевший с его ладони огненным йолем, удивил настолько, что она чуть не потеряла управление над собственной лошадью. Это случилось ещё часы назад, но и сейчас Локи не смог бы даже вслух произнести, скольких усилий ему стоило в тот момент не засмеяться. Редко, чрезвычайно редко, но Гертруда напоминала ему Тора и всю его врожденную, скудоумную неуклюжесть. С ней, правда, было в разы проще. Пускай его магия и была для неё, уж явно видавшей не единого мага за собственную долгую жизнь, словно бы самой яркой ярмаркой, совсем, как для Тора в их далеком детстве, когда то ещё было общим — по пути назад во дворец им пришлось остановиться даже, чтобы Гертруда могла осмотреть вернувшегося ему на ладонь Бранна со всех сторон. Он ей понравился сразу же и Локи не стал говорить вслух о том, что она в свою очередь не понравилась ему вовсе.       В отношении выбора любимчиков Бранн явно был более здравомыслящим, чем Фенрир.       И все равно сейчас этот мелкий осколок прошедшего дня, как и все другие, вызвал у Локи желание улыбнуться. Он хотел бы даже… Стоит ему свернуть за угол, как взгляд настигает в пустом коридоре позднего вечера единую фигуру, что в нем находится. Это Тор и он как раз поднимается с пола от стены, у которой сидел. Локи оглядывает его, не замечая, как прохладная стойкость сама выравнивает нитку его губ и изживает любые смешливые или задумчивые морщинки меж бровей. Локи оглядывает его, цепляется взглядом за отсутствие плаща, за прядки светлых волос лежащих поверх доспеха на плечах старшего. Или, может, за его сапоги? Они выглядят чрезвычайно удобными и априори выглядят лучше, чем вид алых от запекшейся крови пальцев, что держат новую, себе под цвет розу. В сравнении с ней, возмутительной и возмущающей все его чувства, даже конское дерьмо определенно выглядело бы лучше, что уж говорить о самом Торе.       Локи сказал бы, конечно. О лжи, о том, что ничего ведь не происходит вовсе, а ещё о том, что вообще-то он сам с собой уже решил, что говорить они с Тором будут через неделю, а то и полторы времени. Почему, собственно, и каким это образом Тор смел не соблюдать этого плана, о котором не знал ничего вовсе?!       Это было, конечно же, крайней глупостью. Как, впрочем, и его дрогнувшее сердце, а ещё — то уверенное движение шага, которым Тор подошёл к его двери, чтобы следом уложить прямо перед ней цветок. Локи желал бы, пожалуй, либо придушить его, либо наорать на него, но никогда не позволил бы себе показать, что носит это дурное, уродливое кольцо, а ещё совершенно не знал, что желал бы прокричать. Уж вряд ли слова о том, что ему все ещё хотелось — вернуться назад в тот миг, где от Тора пахнет металлом и кузнечной печью, где он никуда не гонит его, где соглашается его целовать с этой вопиющей, ужасающей Локи всего, от макушки до кончиков пальцев ног, нежностью.       Розу Тор укладывает так, что бутон ее глядит прямо на дверь, а следом немного выпрямляется. Будто забывшись, тянется к собственному сапогу вновь — Локи, не собирающийся забываться в его присутствии никогда вовсе, поводит кончиками пальцев, выглаживает ими воздух и кольцо, что обнимает его указательный палец, исчезает с чужих глаз. Оно, конечно же, не пропадает, в то время как выпрямившийся Тор не выглядит удивленным. Он заслышал его шаги, но узнал ли их? И ждал ли его, чтобы сделать это кощунственное жестокое действо — чрезвычайно Локи осуждаемое, между прочим, в череде этой лжи о том, что ничего не происходит, — прямо перед его лицом?       Не собираясь замедлять собственного шага, Локи только бровь вскидывает, притворяясь не удивленным и учтивым. Его губы не вздрагивают, голос звучит спокойно и лаконично, когда он произносит:       — Тор, — интонация не предполагает разговора. Она вежливая, прохладная и собирает весь рычащий звук, что мог бы быть на конце, не давая Локи совершить ошибку. Произнести его, правда, хочется. Кольцо ощущается на какие-то мгновения лишь тяжелее, заставляя задастся вопросом: если прямо сейчас он остановится против Тора, поднимет руку, чтобы обнять его за щеку, а после поцелует, тяжесть уменьшится так же, как та пустота, что подле Гертруды оставила его на долгие часы, но точно ещё собиралась вернуться? Проверять Локи не станет. Он продолжает идти вперёд, постепенно сближаясь с идущим ему навстречу Тором. Где находятся его покои и как далеко они, Локи не знает вовсе — этого не спросит тоже.       И желает уже помыслить, что молчание — благо; когда Тор говорит:       — Локи.       Он усмехается, будто знает что-то чрезвычайно важное, а глядит хитро и по-доброму. Локи, конечно же, не ведётся. Уже через миг Тор кивает ему головой, но опускает ее так низко, будто склоняется — Локи хочется поставить ему подножку, чтобы посмотреть, с каким грохотом этот дурень, не глядящий под ноги, будет падать на каменный пол. Ещё Локи хочется спросить, как прошёл его день и что, цверги бы подрали этого тупоголового борова, происходит.       Ничего из этого он не делает. Только глаза закатывает чуть надменно и ускоряет собственный шаг, торопясь поскорее пройти мимо. Тор, кажется, еле слышно смеется. И, к собственному счастью, его не останавливает. Уже дойдя до двери собственных покоев, Локи все же замирает подле неё. Отшвырнуть носком сапога розу прочь не решается, только вот подобрать ее… Быстрым движением обернувшись, лишь перепроверки ради, Локи с удивлением обнаруживает, что Тора в коридоре нет уже вовсе. Он не ждёт подтверждения, не подглядывает за ним. Он просто уходит прочь, оставляя Локи наедине с собственным бесчинством и мыслью о том, что ему, напыщенному, самоуверенному индюку, стоило бы все же поставить подножку.       Скривившись недовольно, Локи вздыхает и присаживается на корточки. Розу, конечно же, подбирает. И чувствует сам — улыбается. Осторожно, быстро и почти незаметно. Жаль, конечно, что в ближайшую неделю у него вовсе и не найдётся времени для разговора со старшим, но это не так уж и страшно. Это Локи как-нибудь точно переживет. ~~~•~~~