Роза ветров

~~~^~~~       На столицу Альфхейма опускается ночь. Как и во все предыдущие, то случается одинаково и неизменно: солнце садится за горизонт, вынуждая служанок обходить коридоры и галереи да зажигать факелы, а стражей — крепко-накрепко запирать ведущие во дворец ворота. По периметру факелы зажигаются тоже. Они высятся на крепких деревянных ногах вдоль дорожек, огибающих дворцовую стену, они свисают в металлических чашах с краев высокой стены, что окружает дворец кольцом. В сумраке приближающейся ночи, правда, так и пахнет летним теплом да свежестью ветра. Тор вдыхает глубже, сменяя ноги и присаживаясь на другую, пока ткань его тренировочных брюк натягивается на колене. Он разминается впервые с момента, как заявился в чужой мир, в чужой дом. Методично, неторопливо растягивает руки и ноги, чувствуя, как мышцы еле заметно ворчат на него, недовольные, что он не уделял им должного внимания раньше. Солгать собственному телу о том, что уделял в полной мере, у него не получается даже мысленно. Каждый из предыдущих его дней был заполнен спаррингами, что выматывали лишь собственной общей протяженностью да количеством, но не каждым единичным боем. Перед ними он не разминался, ничуть не иллюзорно желая быть насмешкой над всем бахвальством младших воинов, которые рвались в бой будто голодные, но по правде чрезвычайно бестолковые псы, чья пасть уже давно была перетянута пеной бешенства.       Разминаться перед чужим избиением и ни в коем случае не дракой было для него почти унизительно.       Сейчас же разминка была буквально необходима. Чтобы занять то время, на которое Локи опаздывал, — верить в то, что он так и не придёт, Тор отказывался вновь и вновь, — чтобы успокоить странное, дурное волнение, поселившееся в груди пред ужином… Они не дрались ни единожды так, как собирались подраться сейчас. Будто соратники, будто братья не по крови вовсе, но по духу, быть может, и будто друзья, коими были когда-то чрезвычайно давно. Пускай он и сказал Лие прямо и без утайки — Локи накликал себе беду в тот миг, когда помыслил только пригласить его; в реальности же Тор не желал и не собирался быть жестоким с ним.       Но чрезвычайно хотел — увидеть, чего Локи стоит. Один на один. Лицом к лицу. Без потребности выжить и усмирить его. Без потребности спастись от него. И без нужды прорываться сквозь десятки дворфов бок о бок с ним. Нет. Лицом к лицу и один на один. Играючи, скалясь друг другу прямо в глаза… У него бывали временами такие спарринги с Фандралом, с Сиф тоже. Уж в острословии эти двое были хороши всегда и драться с ними по-настоящему, но не в полную силу было одним удовольствием. Драться не ради победы или жизни. На выносливость. На быстроту реакции. На выбор подходящей стратегии… Из Фандрала стратег был никудышный. Худший из всех возможных и существующих даже, и Сиф, впрочем, далеко в этом от него не уходила. В том был хорош Огун, всегда был хорош, но каждый спарринг с ним был труден постоянной внимательностью, которую нужно было поддерживать в идеальном балансе, что тот же огонь в кузнечной печи: он не должен был тлеть, умирая, он не должен был плеваться языками собственного пламени прочь из каменного зева. Острословить с Огуном было невозможно. Каждую первую подколку, бахвальную, дружескую, он игнорировал, отвечая на неё резким движением собственного меча и им же напоминая — Огуна нужно держать близко. Не отпускать, не позволять отступать прочь, потому что, стоит только ему отступить, как он сразу же выхватит лук, висящий у него за спиной. За стрелой Тор не поспеет привычно, а после ещё с неделю будет слушать неугасающий смех Фандрала, если только стрела посмеет метнуться ему в ягодицу. И посмеет ведь — все своё ответное острословие Огун без сомнения заменяет меткостью, никогда того не стыдясь.       Вольштагг же дерётся, как бык. За ним следить бесполезное и необычно бессмысленное занятие — на него нужно нападать. Сразу и желательно раньше, чем успеет напасть он сам. Не потому что сильнее, но именно потому что собственным напором он не единожды опрокидывал Тора на камень плит тренировочной арены и никогда эти падения не были приятны. Мало того, что Вольштагг, завалив его, оказывался победителем, так всегда ещё и милосердно руку подавал — он никогда не продолжал спарринговаться с тем, кто падал навзничь, Тор же, принимая протянутую ладонь, никогда не собирался говорить ему о том, как чужое милосердие подтачивает ему его гордость и все его величие. Быть может, сказать и стоило, но итога у подобного разговора не было бы уж точно. Сиф уже пробовала. И разъярялась, мысля, что Вольштагг смеется над ней и не считает ее равной по силе, и ругаться с ним пыталась, и убеждать, и даже плакать… Последнее у неё, правда, так и не вышло, но попытку Фандрал засчитал тогда, по-дружески хлопнув ее, надувшуюся и ничего не добившуюся, по плечу. Вольштагг в собственных принципах был непоколебим, что горная порода — даже Сиф, той самой Сиф, что временами чуть ли не веревки вила из них с Фандралом и Огуном, Вольштагг никогда не поддавался. И потому говорить ему что-либо для Тора затеей было бессмысленной вовсе. Если не смогла Сиф, ему вряд ли стоило даже пытаться. Ещё — вряд ли стоило обдумывать все это прямо сейчас, ведь у мыслей тех не было цели и единого устремления к конечной точке, однако, они все же были чрезвычайно важны. И как бы странно Тору, слишком занятому в последние месяцы — а может и метки даже, — младшим, ни было мыслить об этом, чувствовать это, он все же скучал по ним, по своим друзьям и напарникам.       Жаль, совершенно не мог отделить: по тем их образам, что больше придумывал себе, чем видел в последние годы, или по тем, что любил сердечно до того момента, в котором сам же отдал приказ Локи избить.       Качнув головой в настойчивом желании отмахнуться, отделаться вовсе от неожиданно нагрянувшей мысли тоски, Тор перекатывается на другую ногу вновь. Носок первой тянет на себя, чуть скользя каблуком сапога по каменной плите. Его взгляд скользит по полу тоже, выискивая неровности и щербины с настойчивостью того, кто нуждается в игнорировании — теперь уже что собственных мыслей, что отсутствия Локи. С мыслями, правда, получается много проще. Первая их неделя из тех двух, что Один выдал им собственной, ничуть не благостной дланью, уже близится к концу, вскоре начнётся ярмарка, а следом за ней должны приехать и Сиф с троицей воинов. Огун обещал поговорить с ними, поговорить с Фандралом — Тор верил ему достаточно, но ничуть не надеялся, что эта встреча, их встреча с Локи и встреча Локи с ними, пройдёт мирно и дружелюбно.       Однако, шаг этот был необходим. По крайней мере, именно так считал Огун…       — Надо же, уже готовишься проигрывать мне, брат?       Вначале звучит его голос, колючий, но необычайно живой, а следом за ним плоть пространства огибает зелень его магии. Тор не успевает и глаз поднять, как чувствует легкую дрожь пола, а ещё видит — граница чужой силы стремится к нему, собираясь вобрать в себя и поглотить. Страха она, правда, не вызывает вовсе. И уже подняв к младшему собственный взор, Тор чувствует оправданность — в одной руке Локи несет собственный меч, тот самый, купленный у Андвари, пока другой вырисовывает в воздухе ярко-сияющие, изумрудные руны. Он запирает пространство тренировочной арены в широкий круг, оставляя место для вопроса, ответ на который Тору не требуется вовсе. Судя по тому, как стихают внешние звуки, судя по тому, как граница магического экрана подрагивает мутной дымкой, Локи ограждает не других от них, а именно наоборот.       Он выкрадывает без спроса чужой слух и чужое зрение, за мгновение единственным собственным приходом делая будущий их спарринг не просто личным — по-настоящему интимным.       — Готовлюсь драться с тем, кто равен мне по силе, — подтянув к себе ногу, Тор оказывается на корточках, но выпрямляется раньше, чем мысль об интимности, уязвимости происходящего успевает сбежать в ту даль его разума, с которой иметь дел Локи не желает вовсе. Пускай и глядит свысока, — живо, ярко, собственным взглядом святясь ничуть не меньше, чем собственной магией, — только отступит ведь, позволь себе Тор сделать резкий шаг навстречу. Его приход все же радует, не давая обмануться в собственном чувстве. Тор усмехается, распрямляет спину. Говорит с тем бахвальством, что в момент напоминает ему голоса младших воинов Королевы: — Тебе не мешало бы размяться тоже. Если, конечно, не хочешь проиграть мне сразу же.       — Проиграть тебе? Ты белены объелся или успел разыскать лишний кубок медовухи за столом? — скептично оглядев его с головы до ног, Локи только глаза закатывает, чуть морщит нос. Тор же ему в ответ смеется, не собираясь сдерживаться вовсе. Веселье бьется в его груди, только отнюдь не связано оно с чужим словом. Веселье бьется в нем и разбивается — Локи жив, блестит задором глаз, а ещё ничуть не бледен. Светлая рубаха сидит на нем хорошо, темно-коричневые брюки не скрывают длинных ног и сапоги… Тор не пялится и все равно замечает мелькающий в голенище йотунхеймский металл. Рассмеяться его, пожалуй, заставляет именно это — неудержимая, громадная радость о том, что Локи правда носит их, носит кинжалы, что Тор ему выковал. Веселья его никто, конечно же, — ох, будто бы может быть по-другому, — не разделяет. Качнув головой в сторону стойки с оружием, Локи говорит: — Оставь своё самолюбие в сторону и бери меч. У меня ещё чрезвычайно много дел.       Говорить той же интонацией, которой сам Тор говорил около полудня с Гертрудой, Локи старается вряд ли и все равно говорит именно ею. Тор замечает. Тор улыбается ему в ответ, задорно, весело и чуть кусаче. Первая схожесть меж ними в череде тех, что он забыл или не увидел, в череде тех, которых, быть может, и не было вовсе, ощущается мурашками удовольствия, что обнимают его за плечо. Они знают правду и отдают ее Тору — нет у Локи дел. Нет, не было и не будет, он здесь гость, он здесь ради отдыха и веселья, что бы Один ни пытался себе задумать.       Тор, к слову, теперь уже тоже — и залюбленный гость, и освобождённый от любых обязательств да милостей. Сегодня же, ещё до ужина, к нему подходила Королева. Вместе с собой принесла освобождение и благодарность, с мелким, колючим смешком передав — ее воины чрезвычайно недовольны тем, что оказались столь слабы. Колкость та, что была произнесена ею, обращалась отнюдь не к Тору и потому вызвала улыбку у него тоже. Королева смеялась. С высоты собственного возраста она смеялась глазами да чуть приподнявшимися уголками губ над теми, кто пытался мнить себя богом, но против бога оказался лишь получившим тумаков и лишенным любой гордости. Среди младших воинов подобное всегда было полезно и отлично закаляло дух, если зачатки его были в чужом сердце. Если же не было… Что ж. Не проходило и единой недели, как Тору приходилось отписывать вольность на очередного новобранца, решившего избрать иной путь вместо пути воинской славы. То было закономерностью — важной и нужно для того, чтобы оставлять подле себя лишь лучших. Самых храбрых. Самых сильных. Самых…       — Забыл, как выглядит меч, мальчик с молотом? — из-за спины звучит язвительное, и на каждый произносимый Локи звук Тору хочется обернуться, а после подойти к нему. Сгрести в объятья, чтобы после целовать, целовать, целовать и не отпускать уже никогда. Колючего, холодного, язвительного — не обманет больше. Сбежавший за мгновения до его пробуждения и оставшийся на долгую ночь, позвавший его к себе, будучи на самом краю отчаяния… Может не любит так, как любил давно, но вот он здесь, пришёл, обеспечил им конфиденциальность, теперь бросается ядовитым словом, позабыв, что Тор, будто закаленный в дележе территории медведь — его шкура, изъеденная шрамами, не ощущает того яда вовсе и давно уже не ранится.       Мелко усмехнувшись, замерший пред стойкой с оружием Тор подхватывает все-таки меч — первый, что попадается под руку. Свой собственный, выкованный себе же из дорогого, самого крепкого металла, он оставил дома, потому что драться здесь ему было не с кем вовсе. Да к тому же у него был молот, с Локи же он мог поспарринговаться и одним из этих тренировочных мечей Королевы. От асгардских те отличались не сильно, лишь лезвие было тоньше, на альвий манер, но легкие, редкие зазубрены дешевого оружия были теми же.       — А ты торопишься оказаться на полу, я погляжу? — крутанув меч в ладони, Тор оборачивается себе за спину и подтягивает рукава рубахи к локтям для удобства. На быстрый миг ожидает нападения, — уж это определено в традиции Локи, кидаться исподтишка и со спины, — но того не случается. Младший стоит на том же месте, где Тор видел его, ещё только отходя к стойке с оружием. Вновь закатывает глаза, перекидывает меч из одной руки в другую. Тор смеется глазами, добавляя: — Или, по-твоему, я должен поверить, что у тебя действительно есть здесь какие-то чрезвычайно важные дела? Куда ты так спешишь, Локи?       — Куда? Ох, брат… — вскинув бровь, младший замечает его первый крадущийся шаг в сторону и тут же зеркалит его. Вновь перекидывает меч в ведущую руку и вновь же лжёт — разделять его надвое не торопится. Быть может, у него есть стратегия, а, быть может, — и то вероятнее, — он рассчитывает, что Тор вовсе позабыл насколько чудное у него оружие. Усмехнувшись с коварством и затаённым злом, уследить за которым Тор не успевает, Локи говорит: — У меня свидание сегодня. Эти светлые такие… — чуть поджав губы, он прищуривается в попытке подобрать слово, Тора же все-таки ранит. Будто ядовитое остриё стрелы вонзается прямо в живот, изгрызая ему кожу, мышцы, а после очерняя внутренности. Локи же слово находит, уже бросая легкой ладонью: — Заинтересованные. Я им пришёлся чрезвычайно по нраву.       Жестоко.       Слишком жестоко и слишком прямо — обман. Тор желает фыркнуть ему в ответ и бросить колкость, что тяжелее, что жёстче сто крат, но удерживает себя в последний миг. Сужать образовавшийся под их шагами круг Локи не торопится, вместо того делая новый шаг в сторону и глядя ему прямо в лицо. Проницательно, цепко — он ждёт поражения, ждёт, что Тор поверит ему… Тор верит, не веря вовсе, и, превозмогая всю почти физическую боль, откликается худшим из того, что мог бы произнести:       — Надеюсь, твое свидание удастся. Если, конечно, ты ещё сможешь идти куда-то после того, как мы закончим.       Цель не стоит затраченных на ложь средств и стоить никогда не будет. Тор отвечает позволением, что не звучит холодно, но холодность ту держит в себе крепкой рукой. Тор отвечает, Тор наносит ответный удар — ещё не мечом, лишь словом, и отнюдь не он это начал, но Локи лгал и Тор желал этого и на это рассчитывал, уже не надеясь. Локи обязан был лгать! Потому что если действительно делил с кем-то постель… С той девкой, светлой, которая уже бывала в его покоях прошедшим летом? Или с кем другим? Это не было правдой и не могло быть, потому что теперь уже было вопиющей жестокостью. После всех месяцев, что прошли, после вчерашней ночи — если Локи желал уравновесить то предательство, жертвой которого стал, то Тор очень желал бы ударить его, а ещё сказать чётко и кратко.       В эту игру он играть не станет.       У него есть гордость, у него есть честь и он готов извиняться сотни тысяч лет, но быть псом на привязи не согласится. Локи не предлагает. И собственную ложь обличает мгновенно — у него вздрагивает взгляд, а следом затапливается, будто подземный грот, неверием и злостью. Вот этому Тор действительно верит. И все-таки усмехается, лишь песчинкой времени позже срываясь вперёд.       — Это смешно, по-твоему?! — от его прямой атаки Локи уклоняется, слово же отбивает чуть ли не рыком. Он возмущён и в собственном возмущении раскаляется даже быстрее, чем мог бы раскалиться сам Тор. Пролетев мимо него, отскочившего прочь, Тор разворачивается тут же и выкручивает меч, закрывая удар, уже почти достигающий его бока. Прямо пред его лицом оказывается злой взгляд младшего, слух уже тревожит его шипение: — Ты…!       — Разве же ты не рад, брат? Теперь я умею играть с тобой наравне, — с силой надавив на меч Локи собственным, Тор уводит тот дальше от себя. Сталь скрежещет о сталь, пока губы Локи ширятся надменным оскалом. И его глаза, зелёные изумруды, самые дорогие, самые красивые — они загораются лишь ярче, собственным светом выжигая весь тот страх Тора, с которым он столкнулся прошедшей ночью на балконе. Эта бледность, это отчаяние… Сейчас их не было вовсе и его сердце будто бы могло биться легче теперь. Жаль, забыть об угрозе не было ни единой возможности.       — Чтобы играть со мной наравне, тебе и другая шкура не поможет вместо твоей собственной. Не зарывайся, — уже чувствуя, как Тор медленно продавливает его клинок, собираясь опустить его в пол, чтобы легче было выбить из крепкой руки, Локи высылает ему собственное слово пощёчиной и тут же отшатывается. Он отскакивает прочь в тот же миг, потому что чувствует: Тор ударит. Тор рванет вперёд, сделает подсечку и… Происходит именно так, но из всего его арсенала, лишь удар промахивается. Подсечка же приходится как раз в пору, выдавая Тору первую ошибку младшего — следя за собственными ногами, он не даёт им расслабиться.       Именно поэтому подсечка работает. Будь ноги Локи мягче, необременительней для себя же, они двигались бы быстрее, но вместо этого лишь роняют непутевого хозяина на плиты пола. Не собираясь быть слишком жестоким, вновь на него Тор не кидается. Вместо себя кидает слово, прекрасно помня, что они бьются друг против друга отнюдь не только на этой арене, но и над ней тоже:       — Все ещё не желаешь размяться? Я даже готов расщедриться и дать тебе время, — кусаться оказывается неожиданно приятно. Несильно, кратким смешком, быстрой, острой улыбкой. Приятно ли Локи, Тор, правда, не знает. Тот успевает сгруппироваться перед падением, но роняет меч и явно неслабо прикладывается об пол бедром. Первой вскидывает голову — его взгляд, злой, уже заведённый, находит Тора сразу же, пока сам Тор находит внутри того взгляда азарт. Он прячется от него, скрывается, ровно как и сам младший за словом о свидании.       В том, что оно у него и правда сегодня, Тор уже не сомневается. Это свидание с ним. Прямо здесь. И прямо сейчас.       — Я уже сказал, разве же ты не слышал? У меня нет на тебя так много времени, чтобы тратить его на бесполезную разминку, — подобравшись, Локи подхватывает меч, поднимается на ноги. Предусмотрительно отступает на шаг и Тор не отказывает себе в удовольствии рассмотреть его вновь. Хочет смотреть на бёдра, пожалуй, или на шею, но вместо всего этого замечает чужие локти, что притворяются, будто не жмутся к бокам. Свободы в них нет, как и в чужих ногах, а вот запястья наоборот слишком хлипкие, ненадежные. Острым взглядом закаленного опытом воина Тор подмечает эти мелочи, что фактически не влияют на ту силу и сноровку, с которыми Локи может биться, — потому что он все же хорош, Тор был бы крайним бараном, если бы отказывался признать это, — однако, их исправление может добавить ему больше шансов на победу против какого-нибудь чрезвычайно сильного противника.       — Неужто ты даже не останешься со мной до нового утра? — в наигранной грусти, что внутри ощущается настоящей, Тор поджимает губы, сводит печально брови. Локи не трогает это вовсе, он лишь хмыкает пренебрежительно. И уже тянется к рукояти меча обеими ладонями. На единую ложь становится меньше, жаль она столь незначительна, что уход ее не ощущается вовсе. Тор поводит плечами, видя, как чужие длинные пальцы проходятся вдоль лезвия клинка, зажигая следом за собой каждую из написанных на нем рун. Локи, конечно, глупит, а может, то его новый план… Тор не загадывает. С двумя мечами биться сложнее, чем с одним. Маневренность ниже, выше риск случайно поймать стрелу с открытого бока… Стрелять сейчас в Локи, конечно, некому, но с защитой у него все равно теперь проблем побольше, чем было до этого.       Если, конечно, в запасе его возможностей нет боевой магии.       — Я останусь до момента, пока не повергну тебя к собственным ногам, — резким, уверенным движением разделив единый меч на два идентичных, все столь же острых и крепких, Локи прокручивает их в ладонях. Это выглядит эффектно, жаль, Тор отвлекается, позволяя себе помыслить, что опуститься к ногам Локи добровольно для него не сильно то большое дело. Для этого им даже драться нет нужды.       Эта мысль оказывается для него ошибкой в тот же миг. Шагнув вперёд, Локи срывается на бег, но в прямую атаку не идёт. Он подбегает с бока, делая небольшой полукруг, меч заносит, желая без жалости резануть Тору брюхо, будто пойманной дичи, что собирает разделывать. Тор отступает тут же, теряя в начавшейся быстро суматохе возможность закрыться — жалящая боль пореза на бедре становится ему ответом на те вопросы, что ещё не успевают даже родиться в его голове. Голова же Локи явно заполняется чем-то важным, чем-то чрезвычайно умным, но использовать это так, как стоило бы, у него не получается. Не давая энергии застояться в теле, Тор вскидывает меч и разворачивается вокруг собственной оси, уходя от второй атаки младшего. Они ровняются даже плечом к плечу, жаль смотрят в разные стороны, пока меч Тора уже движется, нападая так, как он отнюдь не привык — со спины.       — Какого бешеного вепря ты творишь?! — следом за быстрым шлепком развёрнутого плашмя лезвия, тут же звучит возмущённый голос младшего. Тор только смеется, отскакивая в сторону в спешке, чтобы случайно не оказаться нанизанным на чужой меч или злость. И Локи вторит его смеху собственным медленным, глубоким вдохом, говоря с чрезвычайно большой угрозой: — Мерзавец. За подобное оскорбление царской особы…       — Так уж мерзавец? — обернувшись и не собираясь давать чужому слову места, Тор лениво помахивает мечом. Порез на бедре его не тревожит, лишь зудом оповещая о собственном неспешном выздоровлении. Губы же никак не могут избавиться от улыбки, легкой, необременительной и вовсе не похожей на все движения младшего, что твердеют все больше. Вместо того, чтобы расслабиться, он становится скованнее — Тору не нравится это. Его, конечно, никто не спрашивает, Локи сжимает зубы к тому же. И вновь поднимает оба меча, перебирая пальцами рукоятки. Локти, запястья, бедра… Он чем-то походит на Вольштагга, только Вольштагг берет всегда недюжинной силой. Вот Фандрал берет скоростью, колкостью — это подошло бы Локи больше, жаль не могло бы создать для него полного стиля. Тору же не стоило бы быть столь уверенным в собственной правоте, однако, он был. И уверен, и прав. — Подожди, — качнув головой и игнорируя вовсе уже поднимающийся в его сторону чужой клинок, Тор опускает собственный, следом откладывает его на пол вовсе, чуть приседая. Локи это, правда, ничуть не расслабляет. Даже когда Тор интересуется: — Огун тренировал тебя, если я верно помню…       Рукоять его меча, тренировочного, ничуть не настоящего, с присущей ему мощью и крепостью, звенит об пол все равно, как бы Тор аккуратно ни пытался его уложить. Кого-либо из жителей замка это разбудит вряд ли, но, будто колокольным звоном, оповещает младшего о лжи — не расслабляться, не подпускать ближе. Тот слушается, конечно же, а Тор другого и не ждёт, но, выпрямившись, делает новый шаг вперёд все равно. Ещё тогда, еще в Свартальфхейме, он сказал, что мог бы потренировать Локи — в этом была его цель, как бы ни хотелось в какой-то момент схватить чужое предплечье и уронить младшего на себя. Случайно? Определенно нет, но ведь всегда можно было солгать.       — Огун учил меня стрелять из лука. И только, — дернув головой коротко, резко, Локи следит собственным цепким взглядом за каждым его шагом. Отвечает рывком, будто ударом, меча же не опускает вовсе, продолжая держать его устремлённым в сторону Тора. Добавляет непокорно: — Какое это имеет значение?       — По твоим ударам видно, что у тебя не было достойного противника, — пожав плечом, Тор приближается. Даже словом не кривит так уж сильно: Локи бьется хорошо, двигается быстро и ловко. Он не выглядит действительно тем, кто тренировался в одиночку, однако, учителя у него не было. Огун научил его стрелять, и стрелок из Локи был хороший, пускай Тор видел его лишь единожды, на том испытании, которое было осенью. Однако, он доверял Огуну и Огун был хорошим учителем, а значит и Локи тоже — был хорошим стрелком. С магическим луком или без…       — Им мог бы стать ты, но сегодня, похоже, тебе хочется лишь нахватать синяков, — пожав губы с недовольством, Локи устремляется вперёд и взмахивает мечом, желая рассечь ему грудь вместе с рубахой. Расстояние между ними сокращается шагами Тора, а все же они позволяют ему увернуться, отстранившись корпусом в сторону. Острие чужого меча рассекает воздух перед его лицом, вызывая какую-то маленькую, почти умиленную улыбку. Локи все же говорит, что он мог бы стать ему достойный противником — Тор цепляет именно эти слова собственным слухом, что юркую рыбину вылавливает из ручья голой рукой.       — У тебя стойка неправильная. И если ты и дальше будешь махать своим ножичком у меня перед глазами, я не смогу ее поправить, — качнувшись в другую сторону и заступив левой ногой назад, Тор разворачивается к Локи боком. Он избегает замаха вторым мечом, а после пригибается и подныривает Локи под руку. Быстрой ладонью хватает его все-таки за предплечье — так, как хотелось, но, впрочем, не так вовсе. Дернув чужую руку мимо себя, Тор уводит направленный ему в живот меч прочь. За другим не успевает, правда: скрещённые руки Локи сковывают его самого, но не лишают возможности приставить острое лезвие второго меча к шее Тора сбоку.       Ничуть не Йотунхеймская сталь почему-то пахнет морозной прохладой, а ещё острым, выкованным гномами жалом, что с легкостью вспорет ему кожу, если только Локи надавит посильнее. Случится это или нет — Тор не загадывает. Останавливается, замирает. В болезненной хватке предплечье Локи не стискивает, вместо этого заглядывая ему в глаза. Там для него подозрительный и мелкий, еле заметный, будто крайний солнечный луч, проблеск азарта. Локи прячет его нарочно точно, всматривается в него. И стоило бы сказать ему, что его не тронут без его разрешения, а ещё стоило бы точно попросить милости, но Тор молчит. Словно заворожённый, глядит в чужие глаза, чувствует, как улыбка, легкая, влюблённая, сама растягивает его губы. Локи ему в ответ не улыбается. Вместо этого, вместо любого движения или хотя бы того, коим убирает меч от его шеи, он говорит:       — Разрешил мне значит? А сам-то справишься с моими полуночными свиданиями? Чего только стоит твое слово, а? — голос его обращается твёрдым шепотом, и Тору не нравится, только вовсе не он. Именно эта твердость, эта оборона, жесткость. Они Локи не идут, обращая его кем-то иным, на себя не похожим. Вот слова его, даже взгляд его, пусть и злой, раздражённый, а голос — вовсе нет. Тор бы прижался к его губам собственными, чтобы заглушить его, изжить со свету прочь и не позволить зародиться никогда больше этой жесткости.       — Мое слово принадлежит тебе, но ты, похоже, никак не можешь назначить ему цену. Как, по-твоему, я должен помочь тебе с этим, если ты не позволяешь мне даже поправить твоей стойки? — он так и не целует. Отвечает все также громко, все также твердо, а ещё — кусается. Дружелюбно, беззлобно и быстро. Не почувствовать Локи не может уж точно, не может не увидеть улыбку на его лице. В то, что это повлияет на него, Тор отчего-то не верит, и стоило бы ему уже, пожалуй, задуматься о том, как смеет он считать себя отличным стратегом, если вновь и вновь выбирает шаги, в которых заведомо не хранит собственной уверенности. Что ж. Он не думает, прекрасно помня: с Локи не имеет большого смысла загадывать надолго. И продумывать, впрочем, тоже.       Локи нужно его сердце, но уж никак не его знания или планы завоевания.       Закатив глаза ему в ответ, Локи все же отводит меч от его шеи, после отступает на шаг. Тор, конечно, отпускает. И не помыслить не может — что ему точно стоит обдумать, так это идею о том, что Локи нужно его сердце. Не его знания, не его бесконечная река пустых заверений… Сердечные признания и вот эти укусы, самодовольные и сердечные тоже.       — Позволишь себе лишнего, на пощаду не рассчитывай, — указав на него мечом вновь, Локи взмахивает им, будто чертя границу. Тор глядит на него, кивает даже, а думает только о той взлохмаченной чёрной пряди, что лежит не на собственном месте на голове Локи, и тонет в этой мысли весь и полностью. Говорит, забывая перепроверить мысль на пригодность и свежесть:       — Наивысшим кощунством с моей стороны было бы предложить тебе делить каменные плиты вроде этих…       Его ответ Локи не приходится по нраву вовсе. Тор делает новый шаг, сразу же чувствуя, как острие чужого клинка, сместившись в сторону, упирается ему прямо в грудь. Глядя ему прямо в глаза и без единого слова, Локи останавливает его движения. Все то напряжение, что чувствуется в воздухе вокруг него, Тору не нравится все ещё и это уже вряд ли когда-нибудь вымрет. Временами в Локи мелькает юркая забава, но сейчас она пропадает вовсе. Тор покоряется — останавливается. Шагом, только не руками вовсе. Под пристальным, внимательным взглядом младшего, он поднимает обе руки, касается ладонями его локтей снизу и медленно поднимает их выше.       — Ты держишь руки ближе к телу. Это мешает им двигаться, — обняв локти большими пальцами, Тор стабилизирует их в одном положении. Медленное движение острия по его груди его ничуть не смущает — эта рубаха у него не последняя да к тому же она совсем не ранится. А Локи, как бы внимательно и насторожено ни вглядывался, прекрасно следит за тем, что делает его меч. Отпустив его локти, Тор тянет руки ближе к себе, теперь уже обхватывает Локи за запястья. — Локти напряжены, а кисти расслаблены. Ты…       — Не ты ли говорил мне, что я хорош в бою? — чуть дрогнув одной из рук, Локи обнимает рукоять меча крепче. Не успев расслабиться, он подбирается вновь. И язвит, брызжет собственным ядом. Тор только мелко, быстро улыбается, кивает.       — И я от своего слова не отказываюсь. Ты двигаешься быстро, твои удары сильны… Но если ты не успеешь напрячь запястья, обороняясь, мой сильный удар вывернет тебе кисть, — огладив большим пальцем небольшую косточку у Локи на запястье, он отступает на шаг назад. Спереди ему показать будет сложнее и была бы единственная проблема в том, что Локи уже вновь сдвигает локти ближе к бокам, но вместе с этим стойка его ног все ещё оставляет бесконечный простор для крайне удачной атаки. Атаковать его Тор, конечно, не станет. В спарринге — с радостью; но не так, не исподтишка.       Ему в ответ Локи лишь хмыкает. И все же пускает. Тор делает шаг в сторону, новым уже оказывается с ним плечом к плечу, а следом оказывается у него за спиной. Острие меча за ним, к счастью, не смещается. И Тор бы рад мыслить, что это счастье правда, счастье и благо, но не видя лица Локи, не видя его глаз, не может даже подумать о чем-то подобном.       — Локти держи, как я поставил, — обняв младшего со спины, Тор вновь касается его локтей, поднимает их выше. Его руки тянутся к запястьям и —чего-то подобного он не планировал вовсе, стоило уже готовить клятву на крови, зная Локи, — сам Тор подступает ближе. Он почти касается спины Локи собственной грудью, дотягивается руками до его запястий, но на них не останавливается, вместе с этим отмалчиваясь о том, как легко ему было бы сейчас младшего сковать. Сдавить запястья, заставляя выронить оба клинка, после поставить подножку и… Ткнувшись щекой в макушку Локи, Тор накрывает его ладони собственными, вместе с ним обнимает рукояти его мечей и медленно начинает двигать ими. — Твои мечи должны были продолжением твоих рук. Ты можешь колдовать, когда держишь их?       Ладони у Локи прохладные и крепкие. Они ощущаются много более живыми, чем прошедшей ночью, и все же не отдают ему и сотой доли той милости, ради которой Тор был бы готов сотворить нечто бездумное и крайне глупое. Локи, впрочем, не отдает ему милости тоже, даже слова не отдает. Помыслить о том, что он не слышит, у Тора не получается. От волос Локи пахнет мыльной глиной и травами, пара прядей щекочет ему крыло носа. Проходят метки, а Локи так и остаётся ниже его, немного, и полголовы не наберется — Тор чувствует бесконечную влюбленность. Тихую, мелкую радость и собственную нужность от ощущения, что он все ещё будто может защитить Локи, все ещё сильнее его, все ещё, пусть и не на полголовы даже, но выше ведь. Он все ещё выше, он все ещё… Все ещё нужен, пусть Локи и собственным языком подавится, все равно ведь не скажет об этом.       — Нет, — быстро, которого откашлявшись, Локи дергает плечом, будто желая отпихнуть его немного назад. Он отвечает смятенно, а Тор бы и рад отойти, но, к собственной радости, у него не настолько длинные руки. Рад ли этому Локи?       Отнюдь вряд ли.       — Надо бы научиться. Ты же в большей безопасности будешь во время битвы, а я, как бы ни хотел, не всегда смогу оказаться рядом, — тяжело вздохнув, Тор разводит чужие руки в стороны, неторопливо, давая Локи привыкнуть к твердости и плавности движений, рассекает лезвиями воздух. Сопротивления под собственными руками не чувствует, вместе с тем не чувствуя и податливости. Той самой, столь сладкой, столь чарующей, что сопровождала их последний поцелуй. До него теперь уже будто прошли годы и столетия, пускай он случился разве что неделю назад. До Локи же ему было меньше шага — это могло что-то значить, но Тор уже терял вторую и третью мысль, еле держась за первую, ту самую, что несла в себе его желание научить. — Как бы быстро ты ни двигался, ты не сможешь отразить атаки со всех сторон.       — Ох, дай догадаюсь. Потому что я — не ты, не так ли? — язвительно обернувшись собственным словом, но не головой, Локи дергает одной из рук в попытке вырваться. Даже шагнуть вперёд пробует. Тор сжимает его ладони в своих крепче и говорит:       — У меня есть щит. Это Сиф, Фандрал, Вольштагг и Огун. Они прикрывают мою спину, позволяя думать о защите от дальних атак меньше. О той самой защите, которая нужна и тебе тоже, — недовольно качнув головой, Тор задевает кончиком носа чужую макушку. Ему хочется боднуть Локи лбом несильно, жаль, это чревато сломанным носом и потому Тор не делает этого. Хватает, впрочем, и его голоса, резкой, быстрой стали, что проносится в интонации одергивая и остужая Локи, что холоден и так — Тор не поверит в это. Будет столетия наблюдать его острый, презрительный изгиб губ и ледяной взгляд, но не поверит уж точно. Они все же росли вместе, и того Локи, маленького, тихого, но шебутного, как и он сам, Тор все ещё помнил. — Не расслабляй запястья. И не опускай локти. Твое тело должно двигаться свободно, как твой разум и твое очередное язвительное слово, посланное в мою сторону, — послав все же ответный укол, Тор слышит, как Локи хмыкает ему в ответ. Весь свой яд удерживает на удивление, но вовсе не так, как сам Тор держит его, потому что Тор не держит уже вовсе. Его пальцы разжимаются, ладони теряют ощущения прикосновения к чужим рукам. Это ещё не все, ему ещё нужно поставить ноги Локи правильно, но для того это уже свобода и Тор ждёт, что младший вот-вот ею воспользуется. Отступит, вновь увеличил меж ними расстояние, а может и отбежит вовсе.       Этого не случается. И Тор почти клянётся себе всеми древними богами, что не использует момента, только стоит его ладоням опустить ниже, к Локи на бёдра, как мурашки дразнят предплечья тут же. Никто не давал ему ни милости, ни позволения, а ему всего-то и нужно — потянуть правую ногу Локи немного назад, чтобы стойка была тверда и нерушима. Ему всего-то и нужно…       — Так и знал, что бесстыдство твое идёт впереди любого твоего слова и любого заверения… — Тор не видит лица Локи, все же видя пред собственным мысленным взглядом, как тот кривит губы. Единый шаг навстречу уже был свершен и ему теперь век не дождаться нового — вот он, его удел, вот она, его плата за все решения. Надавив одной ладонью на бедро Локи спереди, он заставляет его все же сделает полшага ногой назад. Вместе с ним шагает тоже. И говорит чуть тише, будто в попытке скрыться, спрятаться и знать бы от кого именно:       — У тебя напряжены бедра. Ты двигаешься быстро, но резко. Не так, как шагаешь… Даже убегая от меня, ты двигаешь мягче и плавнее, — обняв ладонью бедра Локи крепче, Тор добивается нужной стойки, но заставить себя убрать руки у него не получается. Сквозь ткань чужих брюк ему чувствуется тепло, все же тепло крепкой, мягкой плоти, а под носом пахнет травами и Тор прижимается щекой крепче к макушке Локи. Не вдохнуть кощунственно, слишком жестоко и потому что он вдыхает глубже.       — Много чести бегать от тебя, мальчик с молотом. Кем ты себя возомнил, скажи мне на милость? — Локи не сдаётся и, похоже, не чувствует вовсе того, чем сам Тор наполняется изнутри, будто ведро, спущенное на самое дно колодца. И все же не бежит: то ли чтобы слово своё подтвердить, то ли и правда желает остаться вот так, близко-близко к нему.       Ответа на его вопрос у Тора не находится. Он выглаживает правое бедро Локи большим пальцем, обнимает плоть всей пятерней крепче. Ему хочется целовать и касаться, любить Локи всю будущую ночь напролёт, слушать его голос, слышать эту звенящую нить звука его удовольствия и наблюдать, как жмурятся его глаза в этом мгновении, растягивающимся в вечности. Локи не пожелает, конечно, и Тор уже ждёт, уже загадывает — миг или два и он лишится даже этого, запаха, прикосновений, потому что не могут те единые шаги ему навстречу, шаги самого Локи, быть близки друг к другу. Один вперёд и сотня назад. Не собираясь ждать той сотни вовсе, Тор бормочет:       — Я тоскую по тебе… Я тоскую по нашим беседам, по твоим улыбкам мне… А ты бежишь, и не лги мне, что не делаешь этого, — прижавшись губами к черноволосой макушке, Тор прикрывает глаза. Ему в ответ слышится тяжелый, медленный вздох Локи — не слово, не колкость и, конечно же, не признание. Последнего от него можно не ждать, только Тор, похоже, и правда чрезвычайный глупец. Он ждет. Он медленно поднимает ладони выше, выглаживая излюбленные бедра. Он целовал бы их часами, опустившись на колени, он собирал бы с них капли жаркого, солоноватого пота собственным языком, он касался бы их… Зажмурившись покрепче, он вздыхает тоже, а после шепчет: — Я влюблён в тебя, а ты играешься с моим сердцем… Если думаешь, что я не замечаю этого, то глупец из нас двоих именно ты, Локи, — его имя, столь любимое Тором и столь редко им произносимое, повисает в воздухе, а Локи вздрагивает. Его руки опускаются, разрушая все старания Тора, чтобы после, будто бы мороком или иллюзией, его тело отклонилось назад. Совсем как тогда, среди осени Асгарда и среди жестокой зимы Йотунхейма — Тор не смог бы забыть этого, даже если бы попытался. И неожиданно случается, пожалуй, самое немыслимое: новый шаг навстречу происходит лишь сутки после предыдущего, а Тор не знает вовсе, когда успел заслужить подобное и чем именно, но улыбка сама появляется на его лице. Ладони уже обнимают Локи за таз, после тянутся к бокам. — Королева освободила меня от собственной просьбы, поэтому теперь я буду свободен. Проведи со мной завтрашний день? Проведи со мной все дни до возвращения в Асгард… — его голос звучит хриплым, молящим шепотом, который хранит в себе твердость, но все же опускается на колени. Локи вздрагивает в его руках, пока Тор жаждет просить его о немыслимом и бесценном: провести с ним всю вечность и до самого ее края. Не бежать, не уходить, а еще бы лучше — не лгать; только ведь так никогда не получится. Тор знает это и потому шепчет, умоляя о малости. Неделя — жалкая, мелкая и слишком краткая для его большого, чуть болящего с правого края сердца. Неделя или просто беседа. Прогулка? Пускай бы одна, но настоящая, только друг с другом. Не поцелуй, не долгая ночь, что так желанна и так необходима временами, лишь прогулка, беседа, единый день или… Тор вжимается носом в чужую макушку, вдыхает запах чужих волос и жмурит глаза, ощущая, как сердце ширится, в попытке вместить в себя все то, что он чувствует. Ему бы целовать и говорить, не отпускать, только Локи ведь не станет ни слушать, ни терпеть. Ему нравятся их поцелуи? В Свартальфхейме понравился. Не помнит об этом было невозможно. Как он двигался, как откликался. И как в единый миг где-то меж его тонких, столь часто иронично изогнутых губ мелькнула страсть и нужда, та самая нужда, которая взрыла кожу Тора мурашками — он переживал ее не единожды. Неужто же Локи тоже? На этот вопрос ответа можно было не ждать. Да и вопросов, впрочем, задавать не хотелось. Лишь шептать, говорить, крепче сжимая пальцами чужие бока, будто пытаясь проскользнуть ими сквозь плоть рубахи. — Я тоскую по тебе. Я хочу съездить с тобой к озеру, там невероятно красиво. Я хочу сходить с тобой на ярмарку. Она приедет на днях…       — Намереваешься вновь разыскать мне очередную уродливую безделушку? — скептично хмыкнув, Локи отворачивает голову, даже стоя к нему спиной, но вместе с этим и поворачивает тоже. Усмехнувшись, Тор быстро целует его в ухо, пока его руки, наконец, обнимают так, как им чрезвычайно хочется. Сплетясь у младшего поперёк живота, они прижимаются ладонями к его бокам, подтаскивают его ближе. Спиной Тор прижимает его к собственной груди, пока мысль дразнит, резвится — ему бы прижаться бёдрами, но все же слово его чрезвычайно крепко. Делить с Локи этот камень, что лежит на полу, Тор не посмеет. Он разделит с ним постель, он замучает его нежностью и украдет ею его сердце, он будет целовать его, пока его рот будет наполняться слюной — от запаха, от вкуса чужой кожи и от звука голоса. Ему хочется слышать, как Локи зовёт его по имени, как шепчет его в бреду удовольствия, но все, что ему остается, как это кратко качнуть головой да изгнать почти злобно веселую мысль прочь из своего разума. Исполнить ее не получится. Потому что за собственным шагом Тору нужно следить ничуть не менее внимательно, чем за шагами Локи — если он двинется быстро, в его движении с легкостью могут заподозрить нападение, которого не было. Которое позволить себе было слишком кощунственно.       — Тебе не мило кольцо, которое я достал тебе в прошлый раз? — опустив голову ниже, Тор с легкой, ничуть не удивленной улыбкой целует Локи в плечо поверх ткани рубахи. И шепчет, издеваясь слишком уж очевидно: — Раз так, то не носи его. Выброси или…       — Что за глупости ты говоришь?! — дёрнувшись в его руках возмущённо, Локи не замечает издевки или просто ведет собственную игру слишком уж хорошо. Он отступает, но прежде чем Тор успевает выпустить его из собственных рук, не собираясь неволить, выкручивается и разворачивается к нему лицом. Его мечи, уже успевшие соединиться в единый, опадают на пол с грохотом, который мог бы разбудить и добрую половину дворца, если им кто-то это ещё позволил. А руки вскидываются вверх — Локи упирает ладонями ему в грудь и выглядит чрезвычайно грозно. На одной из его рук надето то самое кольцо, о котором они ведут серьезный, чрезвычайно серьезный разговор, только вся его серьёзность для Тора теряется чрезвычайно быстро. Он улыбается, будто крайний дурак, глядит Локи в глаза и крепче обнимает его за поясницу. Локи же чуть ли не рычит: — Я сказал тебе, что попытаюсь тебе поверить, и о чем же ты говоришь теперь?! Что я бегаю от тебя, как трусливый лесной зверь! Да если бы ты только знал…! — хлопнув его ладонью по груди, Локи указывает на него, прищуривается. Он не выглядит взволнованным, но истинно злится и гневается за его слово. Улыбаться в таком момент Тору не стоит вовсе и, если бы он ещё мог поделать что-то с собственной улыбкой, он бы, конечно, сделал это.       Ну… Или, может быть, нет.       — Так расскажи же мне, — чуть склонив голову, Тор всматривается в глаза напротив и не может не чувствовать, как удовольствие ширится изнутри. Локи не волнуется, но движется в его руках, будто сопротивляясь собственной потребности все же бежать. Его ладонь вновь хлопает Тора по груди, а после давит. Бесконечное счастье оказывается кратким, потому что младший все же отстраняется. Или по крайней мере пытается, чуть ли не рыча:       — Вот уж много чести! Ничего я тебе не расскажу! Пусти меня сейчас же, ты, неотесанный, бестолковый боров! — дёрнувшись вновь, Локи пытается отступить, отворачивает от него голову. Тор слышит его, но вслушаться не может ни в единое слово. Стоит только Локи отвернуться, как его голова склоняется ниже, а губы уже прижимаются к светлой коже чужой шеи, прямо под острым скосом челюсти. Локи убьёт его точно за подобную вольность, не меньше, вот о чем Тор мыслит, обнимая его крепче за спину. Дёрнувшись вновь, Локи давится новым собственным словом от неожиданности — Тор пользуется этим отнюдь не в собственной привычке. Тор пользуется, говоря поперёк чужого молчания собственным шепотом:       — Я верю тебе, но что же могу поделать, если тоскую по тебе? — он заменяет собственные губы лбом, на мгновения притискивая Локи к себе крепко-крепко. Неволить его долго не получится да и, впрочем, неволить его нет ни малейшего смысла. Но как заставить остаться рядом? Как заставить не уходить, не бежать, не скрываться в тени вечности?       Это невозможно, конечно. Насильно и жестоко — ему Локи не удержать. Тот волен, свободен, а Тор против его свободы бесправен, жалок и чрезвычайно мал. Сейчас же, ожидая, что Локи ударит его или, быть может, выпорхнет меж его рук, Тор не встречает ни того, ни иного. Локи замирает. Его ладони, сжатые в кулаки, распрямляются, а после отчего-то обнимают Тора за шею. Он прижимается ближе, только Тор не верит вовсе уже собственным ощущениям. И все равно чувствует ведь, как Локи прижимается щекой к его голове. Голоса его ждать бессмысленно, любых слов — тем более. Они разные ведь и нет в них, пожалуй, ничего схожего, нет ничего одинакового. Только Локи мужает и Тор, не желая глядеть на это вовсе из страха остаться не нужным ему, видит.       Ещё — слышит.       — Я думал, что ты принадлежишь ей… Когда она, Гертруда, пришла говорить со мной, я думал о том, что мне ее убить, пожалуй, стоит и дело с концом. А после и тебя, идиота такого, лжеца… — чуть раздраженно прихватив прядь волос у него на затылке, Локи дергает ее почти безболезненно и ругается на него. Голосом, интонацией… Тору бы улыбнуться, но он замирает, слишком уж поражённый происходящим. Даже глаза открывает и ладно бы не видит ничего вовсе, кроме края ворота чужой рубахи — все равно смотрит так, как смотреть страшится. Чужое маленькое, будто амбарная мышь, буйство долго не длится. Локи вздыхает, хмыкает какой-то собственной мысли и добавляет следом: — Я еле высидел до конца нашего разговора и ладно бы знал, что она мне в конце эту безделушку уродливую вручит вместе со всеми вашими обязательствами друг перед другом… И что ты говоришь мне в ответ на все мои старания?! Ты, неотесанный, нетерпеливый глупец!       Хлопнув его по плечу будто в собственной давнишней привычке, Локи пытается отстраниться грудью. Тор отстраняется раньше сам. Поднимает голову, расцепляет руки, что держат младшего в объятии. Его взгляд, горящий, восхищенный и переполненный какой-то немыслимой, громадной радостью, находит недовольство Локи за единый миг. То найти вовсе не сложно, потому что оно уже ширится от горизонта до горизонта — Локи лжёт, ничуть не стесняясь. Говорит ему, рассказывает о собственной честности, чести и усердии, а после взглядом лжёт. Тору не стоило бы верить ему вовсе, пожалуй, но он ведь и правда глупец, что ж с него взять. И сердце его, тоже глупое, ускоряет в его груди свой собственный бег, и ладони, быстрые, крепкие, уже обнимают голову Локи. Тот не успевает отвернуться, а, впрочем, и не сильно торопится. Тор говорит:       — Я люблю тебя, — а после наклоняется вперёд и целует его в щеку. Он успевает увидеть, как у Локи беззащитно и вновь возмущённо округляются глаза, чтобы тут же собственные глаза закрыть. И меж губ уже рвётся неостановимое, крепкое: — Люблю, люблю, люблю, люблю… — пока губами этими он выцеловывает лицо Локи. Прикасается ко лбу, щекам и носу, чуть не разбивая собственный лоб, когда Локи пытается резко дёрнуть головой. Это важное, суматошное «люблю» ему не принадлежит вовсе, его этому Локи научил ещё давным-давно. Сейчас, правда, не помнит да к тому же уже стремится отказаться, хлопая его по спине и хватая за плечи, чтобы от себя отодрать, будто репей.       — Да что ж ты делаешь! Ну-ка перестать… Тор, что б тебя.! — его попытки успехом не венчаются вовсе. Тор только смеется мелко, случайно целует его в глаз, а после в ноздрю. Локи сопротивляется, только все его сопротивление выглядит столь насмешливо пред всей его силой, что Тор даже крепче его голову держать не начинает. Локи все равно не бежит. Возится, дергается, а следом — замирает. Стоит Тору коснуться его губ собственными, он все же замирает, останавливается в собственной суете. И только бормочет со слишком уж преувеличенным раздражением: — Я тебя ненавижу…       Тор и рад бы ему ответить, но мысль теряется. Он тянется вперёд, делает первое движение собственными губами. О том, получит ли в ответ что-то, кроме лезвия под рёбрами, не мыслит тоже. А Локи — отвечает. Он целует его, целуется с ним и больше не пытается притвориться, что жутко недоволен. Его ладони скользят по плечам Тора, будто восхищены его силой и крепостью. Его губы двигаются, следуя, откликаясь на каждое движение губ Тора, пока сам Локи весь словно вытягивается. Он жмётся ближе, прижимается к его груди собственной. Стоит его ладони, что все ещё прохладна, но вовсе не холодна, обнять Тора за затылок, как он вздрагивает весь крупной, нуждающейся дрожью. Ему хочется подхватить Локи на руки и унести прочь. Ему хочется обнять его крепче и не пускать, не пускать, не пускать от себя никогда, а ещё не разрывать поцелуя. Чтобы чувствовать, как рот Локи приоткрывается, позволяя его языку, что никогда не будет остер так, как чужой, скользнуть внутрь. Локи сдаётся на его милость, поддаётся ему и, наконец, расслабляется так, как никогда не сможет солгать.       Стоит только Тору подумать об этом, как у горла ощущается острый холод, что теперь уже является Йотунхеймским. И голос уже звучит, насмешливый, утаскивающий его прочь и вперёд, в новую игру, что больше напоминает танец бесконечного спарринга:       — Позорно отвлекаешься прямо посреди поля битвы, мальчик с молотом. Кто-нибудь рассказывал тебе о том, что никогда нельзя поворачиваться к врагу спиной, если та открыта?       Замерев в новом собственном движении, Тор открывает глаза, отводит голову чуть назад. Локи, что стоит перед ним, глядит с весельем и озорством, а после, уже через миг, растворяется прямо в его руках. Тор клянётся себе не верить, что он был лишь иллюзией все это время, и это становится единственным, в чем он поклясться успевает. Подорвавшись с пола, его меч устремляется прямо к нему, оставляя лишь единое право — вскинуть руку да поймать рукоять. Тор делает это, конечно, успевает почувствовать даже, как лезвие выкованного им клинка исчезает прочь от его горла. Когда он оборачивается, Локи уже в пяти шагах за его спиной и его мечи вновь в его руках. Он блестит собственным самодовольным, шкодливым взглядом, прокручивает клинки в ладонях.       — Если посмеешь поддаться, мне придётся убить тебя, чтобы никто не посмел узнать об этом позоре… — вот что он говорит, и Тор, конечно же, слышит, но думает лишь о том, насколько фактически крепко чужое слово. Локи сказал, что попробует, и единым, что видел Тор, было его бегство, однако, тем, что осталось вне его зрения, был весь мир. И в мире том Локи держал своё слово. И мире том Локи все же стремился идти к нему навстречу даже тогда, когда сам Тор не пытался направлять его путь вовсе, когда не мог бы направить его, как бы ни расстарался.       — Маловат ты ещё, чтобы зарываться на убийство такого, как я, — широко оскалившись от удовольствия, что уже загорается в его коровотоке, Тор перекидывает меч в другую ладонь и делает первый шаг вперёд. Он глядит прямо на Локи, глядит ему прямо в глаза и точно знает, что чуть позже предложит ему переночевать в собственной постели вновь, этой же ночью. Он точно знает, что Локи откажется витиевато и насмешливо. А ещё знает, что Локи все же придёт. Где-то там, на границе его, Тора, сна, он заберётся под простынь и медвежью шкуру, которую Тор достанет лишь ради него, покрутится под рукой и будет спать с ним.       Тор знает это и не сомневается. Потому что глядя на Локи, видит самое важное — ту самую стойку, что только что ему поставил сам. ~~~^~~~       Тор умрет…       Что бы он ни сделал, как бы ни старался и к кому бы ни шёл…       Тор умрет и началом тому станет Альфхейм, новый дом Царя всех девяти миров. За прошедшие сутки Локи перечитывает пророчество Илвы, горящее для него огненным пламенем Бранна в пространстве прямо посреди его покоев, с добрую сотню раз, но каждое новое предположение, что появляется в его голове, он отбрасывает, отшвыривает прочь и подальше. Все догадки пред витиеватой росписью будущего выглядят бесполезными и смешными, вместо ответов вселяя в него тревогу. Та, сливаясь с его страхом в странном танце, желает явно довести его то ли до сумасшествия, то ли до отчаяния, но ни то, ни другое у них так и не выходит. Лишь Локи почти стаптывает собственные сапоги в прошедшем дне — он выхаживает от стены к стене, пытаясь мыслить сквозь засевший в груди ком горечи и боли.       Тор умрет. Норны не будут ему подмогой, Илва, что уже навредила больше, пожалуй, чем помогла, складывает собственные полномочия и поднимает руки в жесте поражения, пока Фригга предлагает ему умереть и прекратить мучить всех вокруг… Ее слова, конечно, так не звучат. В ней для подобного все же слишком много вежливости, только сути происходящих дел это не меняет вовсе.       В ночи Тор спрашивает у него, так ли все ещё Локи чувствует… Локи не отслеживает вовсе, как же так получается, что он оказывается в чужих покоях и чужой постели. Помнит ведь даже, точно помнит и слабость, и уничтожающую жестокость боли, и собственные слабые шаги, а все равно не отслеживает. Тор вносит смуту в его упорядоченный хаос отчаяния, вместе с ней принося именно то, чего все его слова и заверения стоят на самом деле. Локи верить не желает все ещё и это, пожалуй, его излюбленное занятие, но сил на то, чтобы отвернуться, у него не находится. Тор приходит на звук флейты, как клялся, Тор достает ему медвежью шкуру, Тор обнимает его среди собственного сна, а раньше и где-то между, когда Локи говорит, что ему потребуется кровь Илвы, Тор спрашивает, знает ли она об этом.       Тор не говорит, что убивать ее жестоко.       Тор не говорит, какие последствия это может принести.       Тор не называет его чудовищем и не вступает с ним в бой.       Тор спрашивает, знает ли она об этом, потому что умный стратег всегда заботится о том, чтобы располагать наибольшим количеством информации.       Локи глядит на него, узнавая, но и не узнавая вовсе. И каждое чужое слово находит собственное подтверждение, и каждое чужое действие обретает ту правду, которую было так приятно и безмятежно ему игнорировать… Жалящая, невыносимая боль и ужас — вот кто сопровождает новый его день, стоит только Локи распахнуть глаза и сбежать из-под тёплой, крепкой руки старшего. Потому что Тор умрет.       И Локи не желает этого вовсе. Локи не желает этого так же, как не желает умирать и сам, не увидев — насколько далеко Тор может зайти в собственной лжи или в стремлении всучить ему своё горячее, крепкое сердце.       Патовая, безвыходная ситуация пожирает его полностью, но прежде чем проглотить, пережевывает. Она крошит его кости, она рвёт его кожу и плоть мышц. И каждое движение ее челюстей для Локи сопровождается болью в конечностях — она много более физическая и ощутимая, чем даже поцелуи Тора. И она жестока. И она беспощадна. Как, впрочем, и пророчество Илвы, как, впрочем, и Фригга, и Один, и все девять миров — они забирают у него право на искупление любым возможным способом, кроме смерти. Они забирают у него право на извинение, на каторжные, бесконечные работы или, может быть, долгую боль, а ещё желают забрать то иллюзорное будущее, чей свет брезжит где-то впереди.       Этим светом горит улыбка Тора, когда он вскидывает к нему голову и начинает целовать его лицо, будто полоумный. У Локи заходится сердце и почему-то слабеют ноги, и единственное, что он может, так это попытаться выпутаться да отбежать прочь, но сил не хватает. В пальцах чувствует дрожь и его собственное тело отказывает ему, пока Тор шепчет своё:       — Люблю, люблю, люблю, люблю, люблю, — так, будто съел не ту горсть ягод в лесу или перепил медовухи. Локи не желает верить ему, а ещё не желает вовсе, чтобы все это происходило. Подле Тора, впритык и близко-близко, ему не страшно, но страшно становится каждый раз, когда он отступает хотя бы на шаг. Ещё — страшно всегда, когда Тор приближается. Обидит, предаст, убьёт… Тор целует его в ночи посреди тренировочной арены, и в том поцелуе сосредотачивается будто бы все, что есть в нем. Вся нежность, что есть в нем, вся верность и вся любовь — у Локи не хватает ни сил, ни смелости, чтобы выдержать их. У Локи не хватает ничего вовсе и он все же бежит прочь, подменяя себя иллюзией, а после приставляя к чужому горлу клинок.       Тор умрет — эта мысль сопровождает каждый новый миг его жизни. Она то ли пытается обжиться в застенках его сознания, то ли пытается убить его изнутри, потому что так много быстрее, чем ранить снаружи. Локи не понимает, а ещё жаждет прекратить чувствовать лишь на миг. В новом дне его жизнь обращается невыносимым пребыванием, что не прекращается более даже подле Тора. Он приглашает его на арену сам, но не смеет прекратить думать о его смерти, пока они бьются друг с другом.       Пока они бьются друг с другом, Тор улыбается. Тор глядит на него, улыбается с мелькающим в уголках губ азартным оскалом, а ещё не даёт слабины. Он дерётся на равных, не жалеет его и от того слаще становятся те несколько его проигрышей, когда Локи удаётся все же уронить его на пол. Сам он падает, конечно же, тоже, но, впрочем, он падает каждый новый миг — мысль ощущается пропастью, чья пустота засасывает его безысходностью и беспомощностью.       Пророчество не помогает. Оно, единственное, что есть у него теперь, не помогает вовсе, Локи же продолжает цепляться. Не из-за себя, но по вине Тора, и та вина велика и жестока, потому что Тор — сердце Асгарда. Потому что Тор приходит на звук флейты, потому что Тор говорит с ним, потому что Тор уводит его с собой, перерубая головы всем возражениям. И его крепость, его сила… Локи глядит на него и не чувствует, как уходит боль, не чувствует, как развеивается страх, вместо этого вспоминая о той жестокой, громадной угрозе, что объяла весь Асгард бурей лишь за пару дней до того, как они покинули его.       Это было буйство во имя преданности и из-за предательства — оставшись будто бы против всего мира, Тор почти поставил тот мир пред собой на колени собственной злобой и яростью. Откуда было в нем столько силы, не внешней, внутренней и крепкой, Локи не знал вовсе. Тор, вероятно, был наполнен и не был пуст, Тор, вероятно, был околдован, Тор, вероятно… Лишь был собой, не иначе. Могучий воин, великолепный стратег и будущий Царь. Все его сердце было сердцем Асгарда и оно горело ярким пламенем, и оно тлело собственным жаром — не гасло.       Что бы ни происходило. Что бы ни случилось. Что бы и как бы сильно ни ранило его.       Локи хотелось умереть и больше не существовать. Только бы не чувствовать, не видеть, не слышать и не закапываться в поиски вновь, не ожидая единого просвета победы или хотя бы ничьей. Тор должен был умереть, и как бы он мог спасти его? У Локи ничего не было. Норны ждали, что он умрет, Фригга ждала, что он умрет, Королева ждала, что он будет тем, кем был не метки даже, жизни назад, Один же ждал, что он согласится быть шахматной фигуркой в его руках и в своё время пойдёт в обмен на более весомую фигуру. Ещё был Тор и Тор чрезвычайно тосковал по нему — это было нелепо и оскорбительно одновременно. По крайней мере именно это Локи почувствовал, только заслышав подобную глупость. Пока он пытался сдернуть чужую дурную голову с помоста невидимого палача, Тор плакался ему, будто дитя, лишённое родительского внимания на пару мгновений. Пока он пытался изо всех сил держаться собственного слова и просто не потонуть в самом центре океана отчаяния, Тор оставался все тем же, продолжая желать и продолжая мыслить так, будто Локи что-то ему задолжал.       Локи не был должен ему ничего вовсе. И все же произнес то, что произнес — разговор с Гертрудой был для него изощренной, жестокой пыткой, пробиться сквозь которую было невозможным, немыслим занятием. И всемером он произнёс — пробился.       Ему не стоило делать подобного точно, потому что доверия Тору не было, потому что Тор желает его тела, отвергая дух, а ещё потому что должен был умереть… Локи терял весь контроль, что был в его руках когда-либо, а ещё терял силы, что помогали ему всегда держать нерушимое, внешнее хладнокровие. Весь мир вокруг него рушился — он просто хотел умереть. Крутя в сознании мысль о чужой смерти, крутя пред собственным взглядом пророчество Илвы, он чувствовал самую жестокую боль из возможных. Новым утром, проснувшись под рукой старшего вновь, изловил в собственной дурной, глупеющей по часам голове новый страх — Тор, что предлагает ему задержаться в Альфхейме подольше. Он ещё даже не Царь и может не будет им вовсе, когда пророчество начнёт исполняться, а все же Локи находит страх и только жмурит глаза, пытаясь сдержать горячие слёзы. Он не роняет на чужую подушку и единой, сбегая прочь. Он не тратит времени на то, чтобы всмотреться в чужую безмятежность сна и насладиться торовой красотой. Он не задерживается в чужих покоях, не оборачивается в дверях.       Чего только ради? Ох, бесполезная, жестокая безнадёга. Тор находит его в саду уже после завтрака и шутит нелепо о том, что зелёный плащ Локи сливается с сочной травой, на которой он сидит, откинувшись спиной на стену, бегущую по ободу дворца, слишком уж хорошо. Локи не отвечает ему, глаза только закатывает. Верить бы, что Тор поймёт его молчание однозначно да оставит его, но много больше маг верит в чужую недальновидность и глупость. Как в их присутствии Тору удаётся быть тем самым могучим воином, которым он является, Локи не знает совершенно.       Но все равно чувствует — его сердце, что подле Тора глупеет чрезвычайно быстро, заходится суматошным стуком, когда старший укладывается рядом с ним на траву. Под собой он расстилает свой алый плащ, — потому что этим днём он в доспехах и при параде, ну, как же иначе, самовлюбленный дурень, — подхватывает какую-то травинку парой неспешных пальцев. На тёплом альфхеймском солнце он щурится, жмурит собственный добродушный глаз и прихватывает травинку губами. Локи думает только о том, как бы замечательно было, если бы Тор подавился ею и вместе с ней подавился всей собственной напористостью.       — Что читаешь? — с приходом Тора тишина вокруг него разбивается на сотни льдистых осколков. Чего-то иного Локи не ожидал вовсе, а все равно во избежание сплетен поводит в воздухе собственной дланью: магический барьер, что сбережёт чужое ухо и зоркий глаз, окружает их, лишь легкой рябью подрагивая в воздухе. На новый поцелуй, вкусный и успокаивающий его так же, как все предыдущие, он не рассчитывает. Он не ждёт его так сильно, что почти готов ругаться с самим собой в отношении этого.       Тор пугает, когда приближается. В эти мгновения в нем всегда Локи видится, что-то звериное, смертельное для него самого. Ещё в нем видится будущее — они целуются, они делят постель, они проводят вместе часы полуденного солнца, что замедляет собственный бег, только бы дать насладиться временем подле друг друга. Наслаждаться Локи не собирается. Ничто из происходящего не нравится ему вовсе, и это, конечно же, ложь, но сколь важна она для него, обеспечивающая иллюзорную безопасность и нашептывающая, что ничего ужасного не случится. Тор наиграется и уйдёт, ведь Тор уходит всегда, а значит бояться нечего, кроме, конечно, того мгновения, в котором Тор наиграется и…       — Книгу очевидно, — чуть скривив губы, Локи переворачивает ту единую страницу, что интересует его. На его коленях действительно книга, а под ягодицами его собственный плащ. Он сегодня при параде тоже, на нем и кираса, и вновь новые сапоги. Те, к слову, сделаны на совесть, в широких голенищах прячутся выкованные Тором клинки, толстая, крепкая подошва делает его шаг тверже. Толку от той твердости вовсе и нет, как нет ее уже ни от чего, ведь Тор умрет.       Тор умрет и Локи не знает вовсе, как ему помешать свершиться этому.       — Ты в удивительно благостном настроении духа сегодня, я погляжу, — улыбнувшись мелко яркому солнцу, высящемуся над их головами, Тор перекидывает травинку от одного уголка губ к другому. На него не смотрит, не поворачивается к нему даже, только Локи верить ему — себе дороже. Взгляд старшего чувствуется им все равно. Задевает шею и скулы, касается плеча. Тор рассматривает его, притворяясь, что вовсе нет, а ещё жмурится очень уж довольно. Рассевшийся в мелкой тени яблони Локи злорадно мыслит о том, что солнце просто слепит его, лежащего на выглаживаемой солнцем земле, очень уж сильно. Мысль эта Локи нравится, только теряется слишком уж быстро в кутерьме иных — больных и жестоких.       — Был в нем, пока не заявился ты, — бросив в ответ на колкость каплю собственного яда, Локи обнимает твёрдую обложку книги крепче и пристально вглядывается в рисунок Грааля. Эта книга является той, что ему дали норны, и как во вчерашнем дне он пытался распутать клубок пророчества Илвы, так и в сегодняшнем он пытается вчитаться сквозь каждое слово этих страниц. Ничего нового для себя не находит, кроме разве что зудящей где-то глубоко-глубоко внутри злобы. Она чрезвычайно мала и нет легче дела, чем убить ее, однако, Локи убивать не стремится. Каждое движение его мысленных рук, что пытаются разгрести в стороны кучу его собственных терзаний, оказывается успешным на краткие мгновения — лишь тогда злость показывается, все же не поднимая головы. Для подобного она чрезвычайно мала, в то время, как мысль о смерти старшего сильна и жестока. Вновь и вновь она занимает главное место в его сознании, вызывая боль в его груди и слабость в лодыжках. Та слабость пахнет отчаянием. Та жестокая слабость…       — Ауч, — притворно схватившись за сердце, Тор морщится, кривится, словно слова Локи действительно причиняют ему боль. Движение и звук выходят у него действительно натуральными, потому что Локи бросает ему собственный взгляд тут же, словно звонкий серебряк выпадает меж его пальцев — это оказывается его ошибкой. Тор уже смотрит в ответ. Тор улыбается ему, глядит ему прямо в глаза, преодолевая и слепящий солнечный свет, и все крошечное меж ними расстояние. Когда он настолько рядом, уже совсем и не страшно. И бояться будто бы нечего. Вот же он, лежит, разбросав пряди золотых волос по траве — вот бы в них набились жуки да иные мелкие твари, а ещё комья земли да трава, чтоб после Тор безрадостно пытался выковырять все это из собственной гривы. Этого не случится. Локи не знает вовсе, отчего он столь в этом уверен, однако, уверенность его есть и она подкрепляется сотнями воспоминаний. Тор — глупец и баловень удачи. Все всегда покоряется его слову, пока сам он делает, что в голову взбредёт.       Пожелает — предаст.       Пожелает — начнёт целовать его щеки и лоб, будто в горячке болезни.       Сейчас лежит рядом. Локи руку поднять да в сторону отвести — под ладонью окажется чужая голова. Дурная, пустая и бестолковая… Локи не любит его, вот в чем пытается бесполезно убедить себя самого, пока Тор глядит на него с улыбкой. Знал, ведь, что Локи посмотрит на него, если верно разыграть боль и ранение. Знал и расставил ловушку. Локи попадаться в неё не собирался и попался все равно.       Мыслил, правда, о другом вовсе — то, как настойчиво Тор преодолевал невзгоды, вызывало в нем непонимание и удивление такой мощи, будто они были совсем незнакомы. Будто бы Тор не был всегда тем, кем являлся. Будто бы раньше был слабее, глупее и трусливее. Того, конечно, не было, а Локи мог хоть сотни маленьких стеклянных шаров лжи вокруг себя разбросать — преодолевая их, Тор не поскользнулся бы ни единожды. Он был баловнем удачи, а ещё болваном, только глядя на него вот так, рядом и близко-близко, Локи чувствовал, как пустота отступает. И все нутро наполняется, только не им самим вовсе, именно Тором. Его силой, его мощью, его крепостью и отвагой, что всегда много больше была бестолковой бравадой. Хотя большой разницы между ними и не было. Пустота отступала, заполняясь всем, что было в Торе, заставляя забыть о себе, заставляя забыть будто бы даже о страхе, что же будет с ним, когда Тор уйдёт.       Забывать о таком было подобно нежеланному самоубийству. Потому что с уходом Тора пустота собирался раскрыться для него вновь своим бездонным зевом и клыкастой пастью — она не была жестока и не желала убить его, но ощущалась именно так.       — Отужинаешь сегодня со мной? — до того мгновения, в котором он успевает закатить глаза, чтобы после надменно и презрительно увести их прочь, Тор просит его милости. Он жаждет ее, он нуждается в ней, а по нему тоскует — Локи не станет рассказывать ему, как дрожит от этого ледяная глыба его собственного сердца. Локи вообще не желает с ним разговаривать, он чрезвычайно занят чтением, он чрезвычайно занят как раз Тором и его будущей, предрешенной смертью, только дел до его забот Тору вовсе и нет. За это и хочется оскалиться в его сторону, бестолковую и безмятежную, но скалиться как-то в последние дни совсем не получается. Тор к тому же говорит вновь, с усмешкой: — Или у тебя вновь свидание нынешней ночью?       Оболтус и мерзавец, вот он кто. Стоило бы проучить его, пригласить к себе в покои Бейлу и отужинать с ней Тору и всем его розам на зло, жаль только с Бейлой было ныне не интересно вовсе. Вот уж кто поистине желал его тела и его сути, но лишь по наитию исследовательского интереса. Этим были озабочены все светлые. С момента, в котором он начал дни назад ходить по коридорам дворца, не прячась за дымкой невидимости, ему не удавалось больше пройти и трёх шаров, чтобы не ощутить на себе чей-то загадочный взгляд. Это утомляло. И неожиданно ставило Тора в крайне выгодное, пускай и неизвестное для него положение, потому что Тор все же тосковал по нему. Не по йотуну внутри него и отнюдь не по смеси его крови, но по нему.       Рассказывать об этом ему Локи не собирался вовсе. Слишком уж много было чести.       — Может да, а может и нет… Многие хотят провести со мной хотя бы единый шаг солнца по небосводу в этом мире, — отведя взгляд спокойно и твердо, Локи откликается холодно, безразлично. Пред его глазами вновь оказывается рисунок Грааля, пока пред глазами Тора ширится бездарная ложь — никто не просит его, Локи, внимания. Светлые лишь смотрят, лишь улыбаются ему, будто замерев в ожидании, что он одарит их собственным словом сам. И здесь, вероятно, зреет ещё давно зародившееся приказание Королевы не беспокоить его, но Локи не гадает и не задумывается. В его сознании просто не находится места ещё и на то, чтобы мыслить отчего же почти никто не заводит с ним разговоров.       — Однако, ты в собственной привычке выбираешь одиночество. Это так на тебя похоже, — мелко рассмеявшись, Тор качает головой, а после ерзает поверх своего плаща. Он глуп, но все же чрезвычайно умён и Локи кратко хочется хлопнуть его ладонью по лбу, чтобы пристукнуть как-то его разрастающееся бахвальство.       Вместо этого маг поднимает руку и касается кончиками пальцев изображения Грааля. Подушечка его пальца трогает единый из четырёх камней, что инкрустированы в кубок, и камень тот является камнем сердцевины всего Йотунхейма. Поверх страницы он ощущается прохладным и будто бы даже переливается белым светом собственного льда — его исключительность Локи накладывает поверх себя, вздыхает. Ему хочется задать вопрос так, будто бы этот камень, камень льда, сможет ответить ему, однако, тому не бывать никогда. Ни он, ни ванахеймский камень земли, ни муспельхеймский камень огня, ни даже камень тумана, что не виден на плоском рисунке и является сердцем Нифльхейма — никто из них, содержащих в себе всю мощь тех четырёх миров, не ответит ему, даже если Локи спросит что-то глупое и простое, подобно вопросу о том, что же прячется за песнью птиц.       Спроси он что посложнее, ответа не дождётся тоже — именно это тяготит его сердце уже второй день, не давая ему ни покоя, ни отдыха. Тор умрет и Локи ощущает эту правду липкой, чёрной смолой, что пачкает его кожу, а после ранит ее вновь и вновь, когда он пытается смолу ту содрать. Сдирается она не трудно вовсе, жаль, вместе с собой забирает куски его плоти, выжирая их прямо из его тела. Его тело кровоточит так, как никогда не сможет кровоточить ледяная глыба его сердца.       У него больше нет пути, пока цель, единая и чрезвычайно важная, обращается пред его глазами насмешкой — Тор умрет. Как Локи мог бы спасти его, если сами норны уже избрали простой и ничуть не тягостный путь? Обрести власть над ним, умертвить его, после — обрезать судебную нить Тора. То было просто, но они ошиблись и чем больше раз Локи вновь и вновь раздвигал мысленными руками все собственные больные переживания, тем больше раз натыкался взором на злобу.       Она была мала. И вряд ли к тому же принадлежала ему, будучи явно бастардом Тора, подселенным в его разум тем последним буйством, что он устроил в Асгарде. А все же она была.       — Лия идёт. Она видит нас? — качнув стопой, обутой в сапог, Тор лениво проворачивает голову влево. Локи жаждет сказать ему, чтобы он, наконец, заткнулся и прекратил его отвлекать, жаждет сказать ему, что вообще-то чрезвычайно занят… Это лишь очередная ложь из череды всей остальной лжи, что есть в нем самом, потому что внимание, что рассеялось с приходом Тора, не было слишком уж собранным и до этого. В книге, которую дали ему норны и которая была пуста на всех страницах, кроме страниц с описанием зелья, не было ничего нового или упущенного им. Девять ингредиентов отвечали за девять миров — теперь, зная, что от Асгарда ему нужно было забрать глаза Фригги, Локи видел это много отчетливее. Вороньи перья тяготели к Мидгарду, кровь Королевы принадлежала Альфхейму, Хельхейм славился тканью платья Хель, пока Свартальфхейм не смел предложить ничего иного, кроме разве что кованного золотого кубка с камнями иных четырёх миров.       Представить какую мощь все это могло принести норнам в виде зелья ему было, впрочем, так же сложно, как сосредоточиться на собственных размышлениях. Потому что Тор должен был умереть. И Локи не ведал совершенно, как мог думать о чем-то кроме этого.       — Она обладает магией. Количество небольшое, но достаточное, чтобы глядеть сквозь то пустяковое заклинание, которым окружены мы, — с тяжелым, чуть раздражённым вдохом подняв голову в ту сторону, куда уже глядит Тор, Локи не закрывает книги так, будто ещё собирается изучать уже открытые страницы. Занятие это крайне бессмысленное и бесполезное, как, впрочем, и его слова, что обнажают правду за мгновения, давая Тору великое знание — вместо того, что изгнать его прочь, наслав какое-нибудь мелкое, пакостное проклятье, Локи ограждает таинство их отношений от других.       Тор глупец и поймёт это вряд ли, а все же переводит к нему собственный, развеселый взгляд. Его веселья Локи не разделяет, смотрит лишь на приближающуюся к ним по дорожке Лию. Вместе с собой та ведет и Фенрира. Волчонок выглядит радостным, обнюхивает все вокруг. Он замечает их первым не столько даже собственным зрением, сколько по запаху и тут же срывается вперёд. Переодолев не столь большое расстояние, Фенрир прорывает собственным телом границу заклинания, в лапах, правда, путается, валится на землю и к Тору подкатывается комом чёрной шерсти прямо по траве. Это не мешает ему подскочить на лапы мгновенно и забраться передними на чужую грудь.       — Привет, Фенрир! Я тоже рад тебя видеть, — обняв чужую косматую голову ладонями, Тор сплёвывает травинку прочь и чешет волчонка за ушами. Не заметить его попыток держать волчью морду подальше от собственного лица у Локи не получается: Тор не желает вовсе, чтобы его вылизывали в радости от встречи. Однако, желания Тора наконец-то теряют собственное значение хоть где-то. Подпрыгивая на доспехах его груди собственными передними лапами, Фенрир успевает лизнуть его щеку широким мазком собственного языка. Следом слышится недовольный стон старшего.       Локи же улыбается. Не злорадно даже, а в каком-то большом чувстве тёплой радости. Шебутной Фенрир веселит его собственным приходом, не вызывая даже ревности от того, что первым делом рвётся к Тору. Пусть будет так, пусть будет он, етунхеймский волк, соратником и защитником для старшего в будущем. С Локи не убудет. После случившегося дни назад он уже успел извиниться перед Фенриром, он уже успел все ему объяснить. Понял ли Фенрир все тонкости, все хитросплетения его сердца было той ещё загадкой, однако, обида его взгляда сменилась радостью от знакомства — Локи было достаточно этого. Этого и сложного обещания себе в будущем не забывать о том, кто на самом деле ему друг.       — Да что ж ты творишь?! Ну-ка слезь с меня, хватит, Фенрир, хватит тебе говорю, — отвернувшись прочь, Тор чуть ли не упирается собственным лицом ему в бедро, чтобы хоть как-то спастись от волчьей счастливой атаки. Вмешиваться Локи вовсе не собирается до момента, пока его не посещает мысль о том, что с этим самым Тором ему ещё целоваться… Готов ли он лишить себя подобного удовольствия из-за того, что старший будет пахнуть волчьей слюной? Ох, уж точно нет.       — Фенрир, ко мне, — коротко, быстро свиснув, Локи отзывает волчонка, хлопает по траве рядом с собой, по другую сторону от Тора. Фенрир пробегается по ним обоим, конечно же, единой лапой и без задней мысли даже на книгу ступает — Локи не злится. И уже поднимает голову к подошедшей Лие, мысля о том, что ему было бы приятно наблюдать, как Фенрир с тем же рвением топчется по лицам норн. Это было бы крайне увлекательное зрелище.       — Ваши высочества, — остановившись на достаточном расстоянии от них, Лия кивает им обоим, с быстрым, незаметным смешком глядит на Тора. Тот как раз пытается обтереть лицо краем своего плаща, ворчит что-то недовольно. Подниматься или хотя бы садиться он не собирается, кажется, вовсе, но, впрочем, и Лия не приседает так, как того требует этикет.       От всего этого Фригга точно была бы в ужасе. И на это Локи тоже был бы не прочь поглядеть — с удовольствием.       — Ты чего-то хотела? — кивнув ей в ответ, Локи легким движением пары пальцев и собственной магией прячет от ее взора исписанные страницы книги, а после тянется рукой к Фенриру. Утоптав под собой сочную зелень травы, волчонок валится на неё, голову кладет ему на бедро. Подкоп под каменной кладкой стены — очередной и один из тех, что Локи за последние дни успел разыскать по периметру дворца, — сегодня не привлекает его совершенно, отдавая всем присутствующим радость остаться чистыми и без комьев земли, налипших на одежду. Уложив ладонь ему меж ушей, Локи лениво почёсывает его шерстку. Лия ему в ответ лишь кивает, почти сразу говоря:       — Да, младший принц. Не могли бы вы отдать мне одну из ваших новых рубах ненадолго? — сегодня на ней все то же антрацитовое, что свартальфхеймские пески, платье, те же сапоги, чей каблук виднеется ниже края юбки, и Локи рассматривает ее быстро, почти не задерживается взглядом на том, что видел уже ни единожды. Из всего того десятка платьев, пару из которых она заказала сама и остальные, что он подарил ей, она выбрала этим утром то, что получила в подарок по окончании обучения. Оно вероятно было чрезвычайно мило ей. Примерно так, как была мила для неё и ее вряд ли врожденная наглость. Только заслышав ее просьбу, Локи чуть удивленно вскидывает бровь. Ответить не успевает ни отказом, ни согласием. За него говорит Тор:       — Она разве не будет тебе велика? — отбросив край своего плаща, немного помятого нашествием Фенрира, Тор заводит руки за голову и укладывается назад на траву. Его голос звучит с насмешливой издевкой, не понять только к кому обращённой. И Локи рад бы успеть хоть немного, успеть помыслить о том, что прячется за ней, ничуть не колкой, добродушной даже, — с чего бы Тору, что ненавидит Лию чуть ли не всем своим сердцем, вести себя так, интересно, — однако, место для его слов ждёт его лишь где-то впереди, но явно не здесь. Лия лишь улыбается Тору в ответ одними губами. И говорит:       — Я не буду носить ее, ваше высочество, — качнув головой, еле заметно, будто подавшись легкому летнему ветру, она не позволяет себе неучтивости, однако, это движение Локи знает лучше, чем какое-либо другое. Сам любит его, сам живет с ним в каждый раз из тех, когда Тор позволяет себе очередную вопиющую глупость. Сейчас же это смешит его, почти вынуждая весело фыркнуть. Не меняя интонации и выражения лица, Лия ставит Тора на место. Тоже беззлобно, тоже добродушно — Локи чувствует какое-то неожиданное веселье от того разговора, что раскрывается прямо перед ним. Следом она говорит, уже вновь обращаясь к нему: — Я спускалась в город вчерашним днём, за покупками. Сегодня же мне привезли бисер и камни, которые я просила у вас, младший принц. Я бы хотела взять вашу рубаху, чтобы вышить ее, если вы позволите.       Обернувшись к нему, Лия не приседает, но склоняет голову на его милость. Локи так и замирает. Улыбка вздрагивает на его губах, пока все мысли сдвигаются прочь той рукой, что вряд ли сильнее его собственной, но именно таковой оказывается прямо сейчас — рукой Лии. Ее желанием сделать ему подарок. Ее желанием выказать ему собственное уважение и верность. Они раздвигают тяжелую, жестокую кучу его переживаний, разделяя ее надвое без лишнего усилия. Не удержав собственный истинно поганый характер, Тор коротко присвистывает, поднимает к нему глаза. Хлопнуть бы его по лбу правда, да так, чтобы затылок в земле утоп и застрял там, вот была бы потеха…       — Хорошо. Ты можешь выбрать любую из моих рубах, — не отводя взгляда в сторону старшего, Локи кивает, вновь возвращает движение собственной руке, что поглаживает Фенрира. Она замерла вместе с ним, но теперь касается чёрной шерсти вновь, однако, и это не может привлечь внимания волчонка. Тот лишь безучастно зевает широкой пастью, слишком далекий от всех тонкостей их диалога и этой игры, что не выглядит опасной вовсе. Тор же так и глядит на самого Локи, внимательно, с непонятной улыбкой, что расцветает на его лице мелким, дурным и глупым цветком. Вместо любого ответного взгляда, Локи спрашивает у Лии: — Есть что-то ещё, что я должен знать?       Никаких чрезвычайно важных дел у него нет ни сегодня, ни завтра. Королева не просит его о встрече, Гертруда при занятии тоже, Тор в свою очередь… Он теперь верно будет его прилипчивым хвостом, раз ему больше не нужно никого тренировать дни напролёт. Локи это не нравится. Ещё ему не нравится Тор, не нравятся эти бессмысленные розы, что тот дарит, и поцелуи, эти жестокие, ужасные, вопиющие в собственной наглости… Взгляд все-таки сбегает, будто та же Гертруда среди ночи на ярмарку, развернувшуюся на равнине пред дворцом — быстро и напряженно. Его взгляд сбегает к Тору, задевает собой его губы — они все ещё улыбаются, пока хозяин их удовлетворенно вздыхает и прикрывает глаза на ярком, теплом солнце.       Все внимание Локи разрушает Лия — то случается к счастью, не меньше. По крайней мере так ему кажется еще в тот миг.       — Да, ваше высочество. Я пришла сказать вам, что, к сожалению, не смогу выполнить одну вашу просьбу, — вздохнув слишком уж преувеличенно печально, Лие забирает себе его внимание, но не отдает большого и точного знания, о чем и куда ведет собственное слово. Помедлив немного, разгладив несколько невидимых складок на собственной юбке и дождавшись, пока он все-таки вскинет кратким движением бровь вопрошая, Лия распрямляет плечи и поднимает голову чуть выше. Она говорит: — Вы просили меня распустить слух о том, что в ближайшее время собираетесь свататься с одной из светлых альвок, однако, я считаю, что данная просьба уже не является актуальной, потому я и пришла к вам. Я не смогу выполнить ее, ваше высочество.       Локи хватает сил на то, чтобы моргнуть разве что. Чужие слова поражают его, будто молния посреди яростной, неожиданно настигшей его бури, и он весь каменеет резко, без лишней размеренности. Все его сознание заполняется возмущённым гомоном, только выбрать, что же все-таки злит его больше, у Локи совершенно не получается. То ли столь наглый отказ, рождённый в условиях, где Лия сама предложила ему помощь в роспуске слухов, то ли тот факт, что отказ этот она произносит именно сейчас и именно здесь, прекрасно зная, что Тор слышит ее слова. Поджав губы раздраженно, Локи настолько расщедривается, что даже выбирает несколько мгновений ответное слово, чтобы не было оно слишком жестким. И тут выбрать ему не удаётся — Лия прячет улыбку в собственных глазах, смотрит лишь на него и уже поднимает руки, уже подхватывает кончиками пальцев собственную юбку, почтительно приседая. Дрянная девка, поистине вот она кто и никак иначе. Сжав парой пальцев книгу крепче, Локи мыслит даже о том, чтобы швырнуться ее в неё со злости, но вместо этого лишь рявкает резко и раздраженно:       — Прочь с глаз моих!       Ему в ответ раздается быстрый, еле слышный девичий смех и Лия тут же разворачивается, устремляясь прочь быстрым, торопливым шагом. Пока сам Локи не может разозлиться в полную силу, вместо всего прочего мысля ещё и о том, насколько тонко эта мелкая дурочка пытается учиться играть — и где только, на его поле, на его территории, ещё и рубаху его просит, несносная. Сам он в последние дни успел уже позабыть вовсе о том задании, что дал ей, и сейчас не желал совсем думать, что бы случилось, если бы она успела исполнить его. Они с Тором разругались бы точно, потому что никогда тот ни был слишком умён — и ни по чему большему.       Вовсе не потому что эти слухи ранили бы его сердце.       Именно так, как Локи желал неделю назад.       Именно так, как совсем не желал прямо сейчас.       — Ох, теперь я начинаю понимать, как именно ты выбирал себе прислугу… — он все ещё глядит Лие вслед, когда сбоку, от травы звучит насмешливый, буквально смеющийся голос старшего. Отчего тот не злится, Локи не знает и не раздумывает. Оборачивается лишь, в раздражении бросая:       — Заткнись, — это становится его ошибкой, конечно. Не слово вовсе, но именно взгляд, потому как Тор глядит на него в ответ весело, но внимательно. Заглядывает в глаза, уже не щурясь на том солнце, что листья яблони скрывают от него. Локи не желает ни разговаривать с ним, ни объясняться. Хватит того, что он наговорил в последние дни. Это ж надо было настолько растерять всю свою суть, чтобы сказать Тору… Про Гертруду?! Немыслимо, и ведь Локи сделал это. Раненный в самое сердце чужим обесцениванием всех его стараний и заслуг, он не сдержался, высказал резко, пускай и вовсе не жестко. И ладно бы они поругались после, то было хотя бы было привычно, так нет же, Тор кинулся на него с поцелуями не хуже того же Фенрира. Хорошо ещё лицо не вылизал…       — Она начинает мне даже нравиться, знаешь. Если так пойдёт и дальше, глядишь, хоть она не позволит тебе делать глупостей, — сейчас Тор кидаться не собирался на него вовсе. Оно и понятно, Лия собственным словом знатно испортила все то мирное времяпрепровождение, что было у них до ее прихода. Оно Локи не нравилось вовсе, однако, то, что происходило сейчас, нравилось ему ещё меньше. Только пришлось бы ему по вкусу разговаривать с Тором, если бы служанка все же распустило тот слух, о котором Локи уже успел позабыть? Отнюдь нет.       Все происходящее, и так тягостное, и так жестокое, развернулось бы к нему лицом трагедии, пожалуй. И гадать о том, как повёл бы себя Тор, Локи не собирался вовсе. Как, впрочем, и свататься. Разницы, правда, уже не было. Глядя на него в упор, Тор произнес собственное слово: оно не было обвинительным, однако же, за миг обвинило Локи в самом вопиющем.       В глупости.       — Я не делаю глупостей в отличие от… — дёрнувшись в сторону Тора, он поднимает ладонь с холки Фенрира. Тот принимает это на собственный счёт мгновенно и, лишь к счастью, не доставляет ему проблем, просто укладываясь на траву, подле его бедра. Тор же губы поджимает, становится серьезным тут же. Даже на локтях привстает, перебивая его резвым словом:       — А как, по-твоему, это называется? Эти слухи причинили бы мне боль, и если ты все ещё не понял этого… — он говорит о боли, собственным же словом причиняя ее Локи, только вряд ли намерено. Его светлый взор самого голубого неба затягивает сожаление и разочарование. Как Локи должен ему объяснить теперь, что лишь хотел себя защитить от чужой хмурости и молчания? Он не станет подобного объяснять. Много чести и страшно уж слишком, а ещё — слишком немыслимо. Пускать Тора в собственное сердце дорого стоит, только не окупится ведь никогда. Локи пускает все равно по единому мелкому шагу, и за каждый тот торов шаг он платит непомерную цену собственным страхом, отсроченным в будущее. Ведь Тор предаст его, почему же тогда сейчас выглядит преданным? Локи не нравится ни он, ни это выражение на его лице, что неожиданно оказывается близко к его собственному. Порыв зарождается вначале в его груди, чтобы после потянуть его вперёд, а словом перебить головы всему, что старшего терзает. Всему этому и себе тоже.       — Просто заткнись, — склонившись вперёд, Локи опускает ладонь Тору на грудь и целует его, не имея ни единой иной возможности вести этот диалог или объясняться. Лию благодарить не станет тоже, однако, ее ум и сноровку запомнит. Как, впрочем, и верность… Была бы она глупа или лжива, у него прибавилось бы множество проблем по собственному недосмотру. Однако, она не была.       Губы же Тора были теплы и мягки. Локи помнил их, а ещё помнил их поцелуи — даже наложив десяток заклинаний памяти, не смог бы уже их позабыть. Тор целовался умело, напористо, но не жестоко. Ещё в каждом его поцелуе отчего-то чувствовался привкус солнечного света и бой его сильного, крепкого сердца. Локи не рассчитывал вовсе, что сможет усмирить его боли этой глупостью, и все равно ощутил, как его собственное сердце заходится изнутри биением, как оно частит собственный бег, откликаясь, стоит Тору только со вздохом ответить ему и двинуть губами. Его ладонь, тёплая, крепкая и закалённая десятком битв, опускается Локи на бедро — кощунственно и не позволительно. Она не спрашивает разрешения, находя собственное место там, где ей хочется. И эта самоуверенность, эта убежденность решений, движений, слов… Они отражают Тора, будто кристально чистая озерная вода.       Локи вздрагивает, мурашками покрывается его затылок. Он желает успокоить, но вместо этого оказывается в ловушке, когда Тор опускается назад на траву, утягивая его за собой. Он целуется сладко, упоительно, и Локи не желает ни отрываться от него, ни открывать в единый миг закрывшихся глаз. Для него забывается все, и книга, и чужая смерть, и собственная ужасающая боль — Тор обнимает его за шею другой рукой, позволяет опереться на свою грудь. И тянет за собой, уводит затянутыми туманом удовольствия тропами, Локи же не нравится ничего из происходящего вовсе, и это обман, и это ложь, потому что он склоняется ниже, он идёт следом и шумно вдыхает носом, когда воздух истощает себя в его груди. Тор все целует и он мог бы, похоже, заниматься подобным вечно. Локи никогда не согласился бы, только что толку было от этих его мыслей, напуганных, пытающихся обороняться все еще, если он уже был здесь. И он целовал, и он чувствовал, как Тор целует его, как заигрывает с его языком, как вылизывает его рот изнутри — жарко и страстно, любовно уж точно и никак иначе. Чуть нахмурившись и чувствуя, как жар медленно приходит в движение у него под кожей, скатываясь горячими комьями к пояснице и паху, Локи скребёт непослушными пальцами по пластине доспеха. Ему нужно оторваться, отстраниться, а еще лучше — уйти прочь и не возвращаться.       Только ведь он уже здесь. И здесь ему хорошо. Пока Тор целует его, пока сплетается с его языком собственным… Возмутительно и похабно, но Локи чувствует, как его заполняет. Эта сила и убежденность. Пряди его волос накрывают их, прячут их поцелуй получше любой магии и любого колдовства, Тор же ладонью гладит его шею, прихватывает его нижнюю губу зубами, высылая ему скорым почтовым соколом еще одну добрую кучу этих сладких мурашек. Другая его рука поднимается выше и лапает Локи за бедро бесстыдно, не обучено ни этикету, ни любым существующим правилам приличия. Мерзавец и варвар, вот он кто на самом деле, и Локи мыслит об этом, следом заменяя ту мысль другой — Тор целуется упоительно и жадно. Истосковавшись по нему так, будто бы они не виделись века или тысячелетия.       И так же, как не желает Локи рассказывать ему множество вещей, сейчас желает ответить ему, желает поселить в нем тот же жар, что уже чувствует сам. Он желает видеть, как глаза Тора загораются, как он глядит на него, как тянет к нему руки и как… Берет его? Обладает им? Морозная дрожь изживает с его тела все мурашки воспоминанием жестокого прошлого, что не существовало в его веку вовсе, но было в другом, одном из предыдущих, и Локи отстраняется тут же. Его лицо обращается холодной, скептичной маской, за движением век глаза прячут всколыхнувшийся страх. Этот Тор другой и на того не похож, и Локи уже знает, что ему придётся напоминать себе об этом всю свою божественную жизнь, потому что оставленный след не сойдёт, лишь навсегда останется ярким, затянувшимся шрамом.       Тор причиняет ему боль… Она страшна именно поэтому — Локи знает, как она чувствуется. Физическая или нет, он знает ее, он знаком с ней так близко, как не пожелал бы познакомиться никому вовсе. В физической, правда, больше унизительного, больше насмешливого, и нет там ни уважения, ни любви, ни даже оправданий — их в ней никогда не будет и не появится.       Однако, этот Тор все же другой. Он отпускает его, стоит только Локи потянуться назад в резком испуге. Он отпускает его, различая границу и зорко видя — сейчас Локи отстраняется вовсе не так, как пытался отвязаться от него посреди тренировочной арены в прошедшей ночи. Тор все ещё глуп, а все же за эту зоркость Локи отчего-то хочется поцеловать его вновь. Быстро, кратко и целомудренно. В благодарность за то, что ни единое из тех оскорблений, которыми он столь сильно любит осыпать Тора в собственном желании от него защититься, не является правдой.       — Ты задолжал мне прогулку к озеру… — происходящего у него внутри Тор не замечает. Осторожно поглаживает его большим пальцем по щеке, заглядывает в глаза. И улыбается. Эта его улыбка даёт Локи надежду на опустошенность и исчерпанность только что случившегося краткого разговора, заодно заставляя забыть, насколько в общем и целом надежды пусты. Помедлив, Тор говорит: — Я люблю тебя. Но когда ты стремишься ранить меня, ты правда ранишь меня.       У его слов точно должно быть какое-то окончание, смысловая завершенность, только ее так и не рождается. Тор глядит на него печально, а Локи и рад бы ответить ему так, как стоило бы, но может лишь глаза отвести да поджать губы. Он не отдает в ответ ни кивка, ни мелкого, зудящего изнутри неприятного чувства — в какой момент вся та боль, что чувствует Тор, перестала ощущаться заслуженной им, Локи не знает вовсе. Он не заметил этого. Он сказал, что попробует довериться, и… Его сердце подле Тора глупело чрезвычайно быстро, вот что на самом деле было платой за каждое его слово и за каждое его действие.       — Завтра в полдень выезжаем, — не собираясь задерживаться вовсе в столь неудобном положении, Локи садится ровнее вновь, встряхивает головой. Он теряет все прикосновения Тора, — а тот улыбается, будто пустоголовый, вот ведь погань, чтоб он только на солнце поджарился и ходил оставшуюся неделю, что та же алая горная порода, — не теряя той силы и крепости, что уже успели его наполнить. Обе ладони возвращаются к книге, возвращая к ней и его взгляд тоже. И губы уже поджимаются в упрямую, жесткую нить.       Сорвав новую травинку, Тор прихватывает ее губами и прикрывает глаза. Расслабленный, он закидывает руки за голову, закидывает одну ногу на другую. Тот хаос, что Локи привнёс в него мгновения назад, распадается и развеивается по ветру — лишь потому что Локи совсем не старался. Если бы он желал, если бы он хотел, он мог бы обратить чужую жизнь царством Хель.       В этом была его суть.       В этом было его предназначение.       Стоит ему вновь раздвинуть мысленными руками все собственные, уже слившиеся друг с другом страхи в желании освободить разум, как злость попадается ему на глаза мгновенно. Она тащит собственный злой век, начинаясь от норн и их жестокости, и Локи позволяет единой, важнейшей, самой пугающей мысли захватить собственное сознание.       Тор умрет. А у него нет ни цели, ни пути, ничего вовсе. Все, что он может — так это нести хаос, раздор и смуту. И то неизменно, и то вечно. Оно было, оно есть, оно будет всегда. Пусть Королева ведет собственный слог о Лжи и Огне, желая видеть его кем-то другим, кем-то из прошлого; пусть Фригга желает ему смерти в собственной правде нуждаясь во спасении для своего настоящего сына; и пусть же Один жаждет крови, да бойни, да власти, которую может обрести, пользуя его, будто бесполезную пешку. Тор умрет. Чего бы они ни желали, чего бы ни жаждали, Тор умрет, потому что сам Локи собственную жизнь отдать просто не может. Расстаться с ним? Оставить его на растерзание норнам или кому другому?! Локи не верит, что нет больше способа, и, может, то продиктовано заразительной глупостью, может, оно продиктовано надеждой, может, то будет худшим из всех возможных путей… Вся его суть — раздор и хаос. И раз уж норны отказались помогать ему, отказались принять его старания и извинения, отказались быть с ним бок о бок, вместо того пожелав окунуть его на самое дно моря, чьи воды заражены обманом и ложью… Они заплатят за это. Они заплатят за это, потому что они предали то, что было дорого ему, и пускай никогда Локи не желал быть Тором, — это выглядело бы еще более нелепо, чем что-либо иное, — ему все же было чему у старшего научиться. Не солнцу, что никогда не смогло бы в сути Локи поселиться и зажить. Не солнцу, что в собственной злобе сжигало своих врагов. Но льду — то было привычно ему, то было его нутром и Локи родился таковым. Норны же решили обмануть его — и были обязаны прочувствовать на себе, что значит смерть от руки Йотунхеймского льда.       Она настигнет их, если они не услышат его вновь и не внемлют ему. Когда Локи придёт к ним в назначенный час. Когда Локи придёт к ним и выдаст им собственную клятву: раз они не желают помогать ему, так пусть только посмеют мешать.       Потому что, случись это, потому что посмей они вмешаться в его будущие дела, он низвергнет на них всю свою ледяную злобу и всю свою мощь. Не ради их места, не ради их силы… Лишь ради банальной, бессмысленной глупости, которой с каждым днём все сильнее заражается его сердце.       Никто во всех девяти мирах не имеет права желать Тору вреда. И норны отнюдь не являются исключением. ~~~•~~~