Глава 14.2
27 апреля 2023 г. в 18:32
~~~^~~~
Солнце улыбается.
Они и правда выезжают в полдень. Локи оставляет в прошедшем дне и неугомонную проделку Лии, и жестокую книгу, переполненную пустыми страницами да недомолвками. Вторую возвращает магией назад в свои покои в Золотом дворце, первую же даже не призывает к разговору. Весь остаток дня Лия ведёт себя привычно вежливо и, в принципе, привычно. Она действительно берет одну из его рубах, бордовую, из дорогой тонкой шерстяной ткани, сама же не отдает ему обещания, что больше подобных выходок — иначе это и не назвать, — не случится. Локи ничего с нее не требует, лишь присматривается. Раздражение его сердца не длится долго, позволяя сквозь себя увидеть то, что было видно ему и много раньше.
Потенциал.
Мелкая, несмышленая беднячка, слишком быстро ставшая придворной фрейлиной самого младшего принца? Он рассчитывал именно на это. Ещё месяцы назад, те месяцы, что для Лии обернулись годами обучения в заколдованной альфхеймской школе для прислуги, он рассчитывал на это, однако, эти расчёты, как и любые им подобные, оказались отнюдь не идеальными. Лия оказалась много умнее и смышленее — она могла бы чрезвычайно быстро стать для него проблемой. Лживая интриганка, ловкая в отношении контролируемых ею событий и чрезвычайно незаметная, но заметная слишком сильно. В этом было нечто привлекательное, нечто, отставляющее в будущее рождение в нем уважения к ней, однако, вместе с тем она могла с легкостью стать проблемой.
С той же легкость, с которой могла все ещё лишиться головы. Она все же была фрейлиной самого младшего принца и, пускай его регалии были сомнительными в границах всех девяти миров кроме разве что Альфхейма, подле него все ещё была Фригга — когда вопрос становился в отношении прислуги, она могла быть чрезвычайно бескомпромиссна. И потому волнений о том, что Лия могла принести ему намеренное зло, в Локи не было вовсе. Лия точно знала свое место достаточно хорошо.
Они выезжают в полдень. Локи планирует опоздать в конюшни где-то с момента собственного пробуждения в новом дне, однако, так и не опаздывает. К его приходу Тор успевает позаботиться и о его коне тоже, но лишь во имя собственного мелкого негодования Локи все равно тратит время, чтобы поправить седло и сбрую. Он верит, что Тор не замечает: ни единого кардинального изменения Локи не вносит. Жаль, вера его не оправдывается совершенно.
Солнце улыбается. Это не иллюзия и отнюдь не шутка. Они выезжают за ворота, Тор держится приветливо со стражей, но совсем не величественно. Он без доспехов, без своего вычурного, яркого плаща и без молота. Рядом с самим Локи он выглядит разве что прислугой, не иначе. Если не вглядываться в дороговизну ткани его легкой салатовой рубахи, если не всматриваться в металл набоек на каблуках сапог. Локи, впрочем, не смотрит, ему и дела нет. За вторыми воротами их встречает безмятежный простор — он выглядит насмешкой над всеми его страхами прошедших дней и смеется ему прямо с лицо смехом, в которой слышится звенящий от напряжения шепот.
Тор умрет.
Локи не забывает об этом, а ещё не глядит, но отвлекается. Тор едет в седле расслаблено, необременительными руками держит поводья и то и дело глядит на него с улыбкой. Локи не забывает — единый раз глянув в ответ случайно забывается. Солнце улыбается ему и только ему среди альфхеймской равнины, залитой теплым светом и заполненной ароматами душистых трав. Солнце улыбается лишь ему одному.
— Наперегонки? — качнув головой в сторону озера, виднеющегося где-то ближе к краю горизонта, Тор тянется вперёд, поглаживает собственного коня по шее. Ничуть не высокомерный и случайно растерявший весь свой царски лоск он выглядит влюблённым, осчастливленным. Локи только губы кривит в насмешке и отворачивается, говоря:
— Что за глупости? Я перегоню тебя быстрее, чем ты успеешь разогнаться на своем старом мерине, — по правую руку от него удивительно захватывающий вид. Равнина, где-то вдалеке пролесок и ветвистый кусок тракта, стелющийся широкой змеей. Сияющее голубое небо, два-три пушистых облака — его глаз пытается зацепиться хоть за что-нибудь, но получается даже хуже чем сносно. Тор из-за его плеча уже смеется раскатисто и вольно. Вот бы он грохнулся со своего коня, так и для Локи нашелся бы повод похохотать.
— Ты просто боишься, брат, признайся. Быстрее моего скакуна нет никого в Асгарде, — с лошади он все же не падает. Локи по отсутствию грохота и вскрика это понимает, только не оборачивается — Тор звучит собственным голосом, внушительным и гудящим, так, будто улыбается. Все ещё улыбается и не перестанет ведь. А ещё хорохорится, хвалится и чем только, собственным конем, которого ему давно ещё подарила Фригга. — Но я буду бережен с тобой, даже спора не предложу, чтобы тебе не было слишком горько проигрывать.
— Будто тебе есть на что спорить, ха, — после подобного, вопиюще наглого слова не обернуться оказывается невозможно и Локи с широкой усмешкой поворачивает к Тору голову. Тот улыбается, улыбается, улыбается — он счастлив безмятежно и убежденно, Локи же не помнит отчего-то, когда видел его таким в последний раз. Голубые глаза святятся, вокруг них собираются радостные морщинки. Задумчивости нет больше, как и не было. Куда она подевалась? Лия не принесла ему и единого слуха о том, кто проживает ночи в покоях старшего принца. И не смогла бы, впрочем — последние ночи Локи провёл в них сам. Под крепким прикосновением расслабленной руки, подле тёплой груди солнца самого Асгарда.
В ночи тело Тора источало тепло и жар силы. Пускай сон его был крепок, пускай сам он был безмятежен и спокоен, Локи не был уверен столь сильно, что правда нуждался в той медвежьей шкуре, что лежала поверх простыни. И в том не была чудной, магической истории — его сердце не таяло подле Тора ничуть, однако, вот так, близко-близко к нему, было вовсе не страшно. Глядеть на его лицо во тьме, пока сон не утащит и его самого в собственный плен, покрываться мурашкам дрожи от желания прикоснуться… Осуществлять его Локи не собирался. Это было ещё большей глупостью, чем позволить себе забыться или снять рубаху да брюки, остаться в одном исподнем. А все же тепло чужой руки, лежащей у него на боку, чувствовалось даже сквозь ткань той самой рубахи — в этом прикосновении она казалась чрезвычайно тонкой и не несущей в себе ни единого мгновения защиты.
— Подле тебя мне всегда будет на что с тобой же спорить, — Тор заглядывает ему в глаза, но блестит озорством и полюбовной нежностью вместо любого жаркого желания. Локи не забывается и не забывает, лишь обращает на это собственное внимание. Его глаза прищуриваются, губы поджимаются сами надменно, но он чувствует — во взгляде мелькает азарт. Неужто Тор действительно мыслит, что сможет его перегнать? Вот уж глупости.
— Так уж и быть, оставлю твоей хрупкой сути крохи самоуважения и не стану мучить тебя спором и будущим долгом, — взмахнув рукой, Локи отводит взгляд и плечом поводит, будто все эти забавы ниже его статуса царской особы. Так оно и есть, конечно, только Тор глядит прямо в глаза — Локи знает, на что он желает спорить. Новый поцелуй, не так ли? Отчего-то ему не верится во что-то большее и не верится ровно так же, как последние недели и месяцы он мыслил лишь об одном: Тор желал тела, не желая ни духа, ни равенства, ни близости разума. Изнутри колет страх собственной ошибки, что точно уже проскользнула незаметно мимо всей его сердечной стражи, что точно уже поселилась внутри. Ведь это же Тор. Необузданный, громкий и неистовый. Смелый. Чрезвычайно привлекательный… Ну уж нет. Этой мысли не было и быть не могло. Тор был олухом и растяпой. Бравым воином, что всю свою воинственность нёс впереди себя с непомерной гордыней. Как только в этом дне осилил решение оставить молот да плащ во дворце. Локи хотелось мыслить, что это стоило ему сотни терзаний. Локи хотелось мыслить — солнце улыбалось. Улыбалось и смеялось ему в ответ смехом того, кто уже победил. Допустить этого, пусть оно уже и случилось, стряслось с ними обоими, Локи не мог. Перехватив поводья удобнее, он хлопнул коня по бокам пятками сапог, а после бросил быстро и резво: — Догоняй!
— Подожди-ка! Так нечестно! — подавившись собственным смехом и заодно пылью из-под копыт его коня, Тор кричит ему в спину, бранится еле слышно. Локи улыбается с задержкой в жалкий миг — простофиля и олух, вот он кто, будущий царь. Неистовый, крепкий… Пусть только улыбается так же и дальше, а ещё остается теплым и сильным. Оскалив собственный рот, Локи подгоняет коня и привстает в седле, вжимаясь в лошадиную плоть голенями по бокам. Он Тору не проиграет уж точно.
Ещё — не проиграет норнам.
Злая книга возвращается назад в его покои в Асгарде, Лия остается при нем. И плана больше нет, однако, у него все ещё есть обязательство — выслать угрозой предупреждение тем, кто пожелал обвести его вокруг пальца и обмануть. Новым утром Локи просыпается и вновь принимается за то же дело, что делал и в предыдущем дне: он силится, пытается и усердствует, чтобы хоть ненадолго раздвинуть собственными эфемерными руками всю кучу переживаний. Она подается сложно, смыкается вновь, стоит только ему отвлечься, но подле Тора, сомкнувшаяся, не ощущается столь тягостной. Магией или случайностью Тор не намеренно продолжает делать то, что является его большим делом — он заполняет все изнутри собственной улыбкой стоит им только выехать за вторые ворота. Его присутствие, его смех, каждое его слово каплет Локи внутрь тягучими каплями раскалённого золота. Оно не жалит, лишь дает лицу ощущение ласки тёплого, нежного ветра. Вскачь и наперегонки? Локи никогда не согласится на подобную глупость, но соглашается и мчит вперёд так быстро, как только может. Его плащ дрожит у него на плечах, тракт расходится надвое, сворачивает в разные стороны. И Тор то, конечно, использует: он пытается обогнать его на повороте. Локи же хочется обернуться к нему, просто взглянуть — горит ли на его губах все та же улыбка.
Он так и не оборачивается. Вместо этого подрезает старшего, заставляя его трусливого, но столь прославленного — знать бы ещё кем, кроме самого старшего, давным-давно зазнавшегося, — скакуна встать на дыбы. Тор бранится, как последняя бедняцкая челядь и правда чуть не валится прочь из седла. Локи оборачивается к нему, пусть и не ради этого, и тут же засыпает всю равнину собственных смехом. Вытянувшееся лицо Тора выглядит столь комично, что он и сам на единый миг чуть не теряет управление. В седле все же остается. Отворачивается. И слышит, как со спины звенит чужой голос, наполняя воздух азартом:
— Ты от меня не убежишь, Локи! — никто так не угрожает. Может, словами, но уж точно не интонацией. Тор прикрикивает на коня, — будто кони могут понимать человеческую речь или говорить, вот ведь глупость, — ускоряется вновь, вернув себе управление. Копыта его скакуна бьют земную твердь, предупреждая о погоне, и Локи чувствует, как страх желает сковать его плечи, но так и слышит стоящий в ушах звон чужого голоса. Так никто не угрожает. Тор кричит с улыбкой, с жаждой победить его много большей, чем поймать, заковать и осуществить любую из существующих жестокостей.
Плечи остаются расслабленны. Он перехватывает поводья удобнее вновь, вдыхает глубже. И гонит, гонит собственного коня вперёд, отлично слыша, как Тор приближается. Он не победит уж точно. Не выиграет в этой глупой детской игре.
Но именно это и делает. Стоит ему нагнать Локи, как он дергает его за край развивающегося за спиной плаща — силу прикладывает не всю, однако, и та сила, что есть в рывке, заставляет Локи вздрогнуть и потянуться назад. Он теряет равновесие на мгновения, что жалки и малы, а только этого оказывается более чем достаточно. Тор обгоняет его, подрезает к тому же, — не столь резко, чтобы конь Локи встал на дыбы, — а после, обернувшись, бросает сквозь весь топот скачки:
— Я бы поспорил на поцелуй. Как думаешь, момент ещё не упущен? — его бы проклясть, не иначе. Чтобы мучился с диареей будущий шаг солнца по небосводу или не мог пить медовуху пару недель. Его бы проклясть, а после стукнуть покрепче, потому что, обращаясь к нему, Тор все ещё улыбается и Локи не уверен, что знает: что делать ему с тем счастьем, которое горит в чужих глазах. Он видел его чрезвычайно давно, а, может, и никогда. Он жаждал видеть его, но отнюдь не мечтал. Это было немыслимо, запретно и совершенно точно невозможно.
Однако, все невозможное, как постепенно он начинал понимать, могло с легкостью стать реальностью.
Тор все ещё мог улыбаться, подобно самому солнцу — лишь ему одному.
И Тор должен был — умереть.
Сказать ему о том, что момент был упущен века назад, Локи не успевает. Он перехватывает поводья, ускоряет бег собственного коня, только выиграть у него так и не получается. Тор достигает озера первым и ведь несется дальше, насмешливо оглядываясь на него то и дело. Он ищет место для остановки недолго. Широкая водная гладь тянется, тянется, тянется, обрываясь только ближе к горизонту и оставляя место для узкой полоски берега, зеленой сочной травы и небольшого лошадиного пастбища. Тор спрыгивает со своего коня движением переполненного сил, гордого за себя мужа, и Локи бы нужно сказать ему, что он — все равно олух да глупец. Ничего ведь не выиграл, упустил момент для установки цены для этой глупой сделки, что вряд ли являлась таковой в полной мере. Локи бы нужно сказать ему, но он только морщится мелко и отмалчивается. Его взгляд слишком занят: он оббегает озерное пространство, темнеющее глубиной вод к своей середине, осматривает все берега. Домика нет. Ни его, ни любого подобного. Только далекое пастбище одиноких лошадей где-то по ту сторону.
— Пойдёшь купаться? — он не дожидается даже, пока Локи спешится с лошади. Тянется руками себе за спину, стягивает рубаху через голову. Голосом призывает — Локи отнюдь не тот, кто тащится на первый же зов; и все же его взгляд перекидывается на звук. Находит широкую, мощную спину старшего, увитую мышцами. Лопатки двигаются, подаваясь движениям рук, золотистая кожа даже издалека пышет жаром и жизнью. Тор весь — лето, тепло и радость. Он скидывает рубаху на траву, красуется нарочно, но недолго. Быстрыми движениями ног уже стягивает сапоги.
— Я слышал, здесь водятся хищные рыбы, — нарочно добавив скептичности в собственный взгляд, он спрыгивает с коня тоже, отпускает поводья. И благодарно поглаживает того по шее, отпуская прочь, пастись и отдыхать от этого бессмысленного, глупого заезда. Победа Тора не ощущается болью или сердечным недомоганием. Вот довольство его раздражает знатно, пока взгляд Локи бежит, убегает прочь. Он не собирается смотреть, его ничто не привлекает — за такую гнусную ложь где-то точно полагается наказание.
Потому что Тор силён и высок. Он красив — Локи никогда в этом не признается. Это глупость, нелепость и подобной мысли нечего делать в его голове. Тор, к тому же, — будто желая ему помочь, — выглядит слишком уж гордо, вызывая легкое разочарование оттого, что ему все же не довелось грохнуться со своего дурного коня. Потянувшись к шнуркам брюк, он смотрит прямо на Локи, улыбается теперь уже не столько счастливо, сколько хитро. Его бахвальство выглядит забавным и необременительным, когда он бросает:
— Значит я поймаю одну из них тебе в подарок.
Локи только глаза закатывает и отворачивается еще сильнее, притворяясь, что ему чрезвычайно интересен весь этот простор, за который и глазу то не зацепиться. Тор снимает брюки, оставляя исподнее и какие-то жалкие крохи самоуважения — Локи мыслит во имя спасения, но не мыслит во имя чьего именно. Синее небо пригревает настоящим солнцем, что отражается от его наплечников, под которыми закреплен плащ, и рассыпает по траве собственные веселые отблески. Сбросив всю одежду, Тор прыгает в воду с разбега с такой силой, что Локи на лицо попадёт пара мелких брызг. Он не реагирует и не отвечает. Он просто закатывает глаза. Он просто старается не думать.
Сравнить Тора с вымокшей мышью не получается, даже когда тот выныривает из воды. Светлые волосы темнеют собственным золотом, несколько прядей липнет к лицу и шее — Локи не смотрит. Он чрезвычайно увлечён тем, чтобы отстегнуть плащ, расстелить его на траве, а после усесться сверху. Он чрезвычайно увлечен…
— Хороша водичка. Ты бы подумал, а, Локи? Клянусь, не буду за тобой подглядывать, — Тор дразнит его так, будто у него есть хотя бы одна жизнь в запасе. Дразнит, улыбается и смеется тем самым, искренним грудным смехом. Стоит Локи вскинуть в его сторону указательный палец, — чтобы только не смел брызгаться из воды, — как Тор тут же заваливается назад и прячется от него под водой. Смех, наконец, глохнет, внимательный добродушный взгляд голубых глаз исчезает. Тор, конечно, выныривает, но больше не дергает его, устремляясь вдаль к середине озера.
В то, что и правда туда доплывет, Локи не сильно верит. И все же мыслит — хорошо, что они не стали спорить еще и на это.
А все же Тор уплывает. Быстрыми, уверенными движениями он устремляется прочь, явно красуясь силой собственных рук, вновь и вновь показывающихся над водой. Локи, конечно, не смотрит. Ни на то, как вода переливается бликами на чужой коже под светом солнца, ни на то, как Тор удаляется. Никаких хищных рыб здесь не водится, так, всякая съедобная мелочь плавает, только явно не около этого берега — Тор собственным шумом распугал уже всю, что была, на самую глубину их загнал точно.
Но Локи в любом случае не смотрит. Он вздыхает, покачивает головой, разминая шею. Где-то за его спиной еле слышно пасутся оба коня, синее-синее небо не содержит в себе и единого облака. Те, что были, похоже, тоже сбежали от шумного Тора прочь и эта мысль почему-то ощущается необычайно забавной. Локи улыбается мелко, прикрывается глаза. Солнце пригревает, отдавая все свое тепло, но вовсе не переживая о том, что оно может закончиться. Жары не отдает. То, может, связано с его собственной кровью или с чем еще, лишь лицо согревается и всё тело. Темная ткань парадных брюк пригревается к его бёдрам, тёмно-зеленая кираса согревает спину, нагреваясь собственной тканью. В тишине и мире Локи замирает, неожиданно чувствуя странное — внутри будто совсем не пусто. Тор удаляется все еще, и правда, похоже, решив выплыть на самую середину, и он, конечно, вернётся, на траве рядом с Локи лежат его брюки и сапоги, но все же изнутри не пустеет так, как пустеет обычно. Даже помня о том, что Тор вернётся, Локи все равно ведь обычно чувствует, чувствует, чувствует… Но не сейчас. Зелень травы услаждает взор, легкий, еле заметный на лице свежий ветерок гладит с давно забытой Локи нежностью. А где-то там, на другом берегу, пасутся кони и лошади.
Домика там нет, но тот, что остался в воспоминаниях, накладывается один в один. Ему вспоминается Сигюн. Его прекрасная, замечательная Сигюн… Быть может, он любил ее тогда. Не так, как мог бы полюбить самого Тора, если бы это было возможно, но все же любил. Глубокой, незыблемо привязанностью. За ум, за острое слово и за мягкость — ее в Сигюн всегда было чрезвычайно много.
Жаль, ее самой уже не было.
— Пытаешься установить мысленную связь с рыбами, брат? — Тор подплывает к берегу уже отнюдь не так шумно, как плыл в другую сторону, и Локи теряет из вида, что его макушку, что мелкие всплески воды под его руками. Когда звучит голос, неожиданно и слишком близко, чтобы подобное было безопасно, Локи не вздрагивает. И желает, но на краткую внутреннюю дрожь отвечает лишь поджавшимися крепко губами. Сбежавшие прочь в сторону Сигюн мысли тянут легкой болью тоски где-то под рёбрами, но показывать ее Локи, конечно же, не станет. Слишком уж много чести. Вместо этого он только скептично вскидывает бровь Тору в ответ. Тот собственной глупости не стыдится вовсе — это на протяжении веков проверялось и отнюдь не единый раз.
Ни глупости, ни вопиющей наготы.
Локи смотрит лишь ему в глаза, отказываясь глазеть и рассматривать. Как мелкие капли стекают по сильному телу, как Тор убирает с лица влажные пряди волос. Исподнее облепило его пах так, что простора для воображения не остается вовсе, но, впрочем, это совсем не проблема — Локи отворачивается через несколько мгновений, а еще, к слову, он смотрел лишь ему в глаза. Локи отворачивается и все равно чувствует, как взволнованные мурашки бегут по плечам. Сияющая на солнце, влажная кожа вызывает желание прикоснуться, обещая тепло и покой, совсем как среди ночи, в чужих покоях, в чужой постели. Локи лжет и очень умело — это страх, потому что Тор приближается. Выступает из воды, неспешно направляется к нему.
Когда Тор приближается, это всегда страшно, не так ли? Понятия подменяются, мысли бегут, и бегут, и бегут стройным рядом. Отказываясь давать название чужой точно отсутствующей красоте, Локи бросает высокомерно:
— Ты бы оделся… — это, конечно, ошибка. Как бы он ни пытался, как бы ни старался держать интонацию, себе в ответ она вызывается в Торе лишь смешок — тот знает о собственной привлекательности достаточно. И Локи мысленно хочется обвинить его в этом, лишить чести и гордости, ведь добрая половина Золотого дворца точно знает, насколько неразборчив будущий царь в постели. У него не получается. Тор приближается, собственными шагами вынуждая одну из его ладоней, ту, что прячется за бедром, сжаться в кулак. Тор приближается и смеется, говоря:
— Я смущаю тебя? — «брат» он не добавляет. А еще по имени не зовёт. Локи не желает определять хорошо то или плохо, но ему становится спокойнее, когда Тор валится на траву рядом с ним. Пускай рассыпает вокруг себя брызги, пускай с легким, влажным звуком поправляет исподнее. Его путь завершается в одной точке и за мгновения до соприкосновения. Он просто садится на траву, просто вздыхает и просто встряхивает головой. Несколько капель воды с его волос попадает Локи на щеку и висок. Он стирает их быстрым прикосновением ладони, прячась за новым словом:
— Ты смущаешь птиц. Никто не говорил тебе о том, что тебе стоит меньше пить медовухи? Ещё немного и станешь похож на Вольштагга, — спрятаться получается отнюдь не так хорошо, как хочется. Тору до Вольштагга много дальше, чем и до собственной смерти, а вокруг них и рядом нет ни единой птицы. Вокруг них только озеро, синее-синее небо и солнце, что улыбается. Стряхнув с пальцев приставучие капли, Локи утирает их влагу о штанину собственных брюк и вдыхает поглубже. Тор смотрит прямо на него, очень внимательно и чрезвычайно весело. Может, все-таки стоило незаметно подселить сюда какую-нибудь хищную рыбину, пока Тор плавал? Это знатно поумерило бы его радости. Жаль только и Локи в итоге не принесло бы спокойствия, когда ему пришлось бы разбираться с последствиями. Впрочем, сейчас вряд ли существовало хоть что-то, что могло бы спокойствие ему принести.
Тор должен был умереть. У него же самого не было ни плана, ни идей, ни единой цели. Ему нужно было вернуться к норнам и выслать им собственным словом предупреждение, но прежде ему нужно было свидеться с Фриггой. Если норны собирались забрать ее взор, чтобы изловить его, он должен был обрести то раньше них, раньше кого-либо другого. Он должен был взять кровь Илвы, взять Грааль, а еще разыскать вороньи перья и ткань платья самой Хель. С последним у него определенно будут проблемы, потому что, как известно, из Хельхейма не возвращаются и в Хельхейм не путешествуют так, как в Сватальфхейм или Альфхейм. А значит ему вновь нужно было говорить с Илвой, но разве же мог он сделать это сейчас? Ох, нет, избалованному, тупоголовому мальчику с молотом требовалось его внимание, его присутствие, потому что он тосковал по нему. И это было чрезвычайной глупостью, такой же вопиющей, как нынешняя нагота Тора, а все же обвинить его полностью, так, как было привычно, так, как было любимо, больше вовсе не получалось.
Тор тосковал по нему — Локи никогда, никогда, никогда не собирался признаваться ему в том, что тосковал тоже. Долгие, бесконечно долгие метки, будучи отброшенным прочь и преданным, он желал чрезвычайно сильно, но все же вовсе не мог позабыть. Их игры, их веселье и то, как Тор умеет улыбаться. Будто само солнце, он умеет освещать и одарять теплом единой собственной улыбкой. Локи не будет признаваться — тепла не хватает. Ледяная глыба его сердца, запертая внутри его устойчивого к любым морозам етунского тела, все равно жалит холодом то и дело. Она не тает, ранит нежную плоть острым краем собственного льда.
Среди ночи и спокойного глубокого сна Тора ничего не меняется. Только кончики пальцев почему-то покрываются дрожью от неосуществимого желания коснуться в потребности убедиться — он не врет. Или все же врет. Предаст вновь? Локи желает помыслить, что в этом случае смерть Тора станет ему уроком и возмездием, но у него вовсе не получается. Единая мысль о его смерти звучит изнутри воем непосильной боли и скорби. Тор его, конечно же, не слышит. Тор говорит с улыбкой:
— Имей совесть. Я самый завидный жених во всех девяти мирах, — он все еще глядит на Локи, пока Локи всматривается в далекое-далекое пастбище на другом берегу озера. Чтобы туда добраться, потребуется половина дня, не меньше. Вплавь, может, будет быстрее. Но домика там нет все равно. Того самого домика, в котором он провёл долгие годы и десятилетия, того самого домика, в котором жила Сигюн… Он точно любил ее, но вряд ли смог бы полюбить так же, как любил Тора. И то было нелепо, перетянуто переживанием глупости, потому что Сигюн была заботлива, была мягка и нежна с ним. Почему же он так и не полюбил ее много сильнее кого другого?
Тор глядит на него и улыбается. Ему нравится быть самым сильным, самым красивым, но о том, что он самый глупый, он, конечно же, не думает. Ему нравится его молот, его власть, а еще нравятся победы. И это просто случается — в единый миг Локи приходится прикладывать усилие, чтобы мыслить, что он лишь одна из них. Даже после этого, мысль сбегает прочь не желая возвращаться. И оттого становится страшно. Вот Тор глядит на него, улыбается ему. Ему только руку поднять и дотянется без лишнего движения. Он не знает, не подозревает вовсе, насколько уязвимым Локи становится с каждой новой неделей подле него. Все еще обладая магией, обладая знаниями чуть ли не всех девяти миров, владея и мечом, и луком, и самим Огнем, он чувствует, как изнутри все сковывает тонкой коркой напуганного льда. Она выглядит хрупкой, но обманывает и обманывается сама — чтобы проломить ее, его самого нужно будет разве что сжечь, и тогда она разве что растает, но не сломается ведь, не разрушится.
Тор не подозревает. Хорохорится и встряхивает головой — движение выглядит нелепо, потому что волосы его тяжелым золотом укрывают его плечи. Локи поворачивает голову в его сторону медленным, напряженным движением и скептично приподнимает брови, пока изнутри дрожью собственных эфемерных рук пытается вспомнить, взял ли с собой клинки. На физические ощущения надежды нет, все они сосредотачиваются в этой дрожи и в тепле пригревающего солнца, а взгляд отводить нельзя — Тор увидит. Глядит на него прямо в упор, заглядывает в глаза. От него хочется уйти, чтобы прекратить весь этот несносный балаган, а еще хочется податься ближе. Не обрывать бесконечный поток бессмысленных слов и не лишать тоски, но просто… Коснуться плеча и этим прикосновением вдавить пальцы в чужую кожу, проверяя силу, проверяя выносливость и будто заранее пытаясь проверить, ждёт впереди предательство или нет. Поцеловать и укусить этим поцелуем в сердечной злобе о том, как тяжко терпеть тот страх, что живет внутри, когда Тор приближается, и как невыносимо видеть, ощущать пустоту, когда он отдаляется.
Ничего из этого Локи не станет делать точно. Он лишь хмыкает, качает головой и бросает собственное слово, не пощечиной, лишь насмешкой:
— Ты — самый завидный дурень во всех девяти мирах, — его голос звучит с меньшей долей яда, будто пытаясь объяснить Тору очевидную истину, которая ему почему-то не видна. И это точно еще станет ошибкой, все происходящее еще точно станет ошибкой, потому что Тор смеется ему в ответ бесстыдно запрокидывая голову. Его горло оголяется, переливаясь отблесками капель озерной воды, и Локи должен был отвернуться еще мгновение назад, но уже поздно. Взгляд прикипает к кадыку, у затылка мелко вздрагивают мурашки. И в том смехе, что звучит совсем рядом, справа от него, Локи отчего-то слышит голос Тора из той жизни, где рос среди етунов. Вокруг них раскрывает собственные объятья битва, только его положение отчего-то не завидное вовсе. Тор прямо перед ним, под ним и его глаза удивленно округляются, когда иней его кожи сменяет обычная, мраморная бледность. Его глаза удивленно округляются, а после он говорит:
— А ты красив… — и в голосе рокочет удовольствие, симпатия, а еще уважение. В его голосе рокочет жизнь, чтобы быть оборванной уже через мгновение, но до того, как оно наступает, до того, как жестокость оказывается свершенной, Локи чувствует — его покоряет. Эта глупость, столь ненавистная ему. Эта бездумная отвага, нелепей которой и быть ничего не может. Тор не хозяин своим штанам? Никто из прислуги никогда не произнесет этого вслух, но все будут мыслить об этом, сам же он будет вновь и вновь усилием подселять в свою голову размышления о глупости, а только солгать теперь уже не получится. Она покоряет его. Потому что Тор баловень судьбы, потому что его самоуверенность граничит с бестактностью, потому что его бахвальство занимает много большие территории, чем все девять миров, потому что он пьянчуга каких поискать, потому что он… Солнце. Он живет, как оно, не имея возможности не привлекать внимания. Он бьется, как оно, не зная слова «поражение». И любит он тоже — как оно.
Стоит только Локи наткнуться на то воспоминание, где он, другой жизни и етунской кожи, подсматривает за чужими постельными утехами, как горло стискивает резкий всплеск жара. Он отворачивается стремительно, распрямляет спину и поднимает голову выше, цепляясь взглядом за водную гладь. Думать об этом он не станет. Как не вспоминал последние месяцы, так же быстро и забудет. Только смех Тора обрывается резко и оставляет после себя лишь пушистые, тёплые смешинки. Локи бы взмолить богов, чтобы он молчал, только все боги, что могли бы помочь ему, давным-давно уже мертвы, а Тора молить отнюдь ниже его — что чести, что достоинства.
— Знаешь, я подумал сегодня утром… — вытянув вперёд ноги, Тор откидывается на ладони, что упирает в траву немного позади себя. Его бесстыдство в собственной силе ощущается почти уничтожающим и именно поэтому Локи не поворачивает головы. Слышит все равно — чужое слово не несёт в себе ничего хорошего. Когда Тор думает, как бы ни желал Локи обозвать его непомерным глупцом, что-то случается. Каждый раз, в каждый подобным момент случается что-то и обещания, что все будет в порядке и дальше, никто ему не отдает. Локи только хмыкает скептично, выдавая ложь о собственном ледяном спокойствии за правду, пока его разум полнится жаркими воспоминаниями, что не желают быть изгнаны прочь. Тор любит подобно безжалостному в собственных чувствах и в собственной страсти солнцу, и нужно бы сослаться на то, что это не он вовсе, это было давно и совсем не в нынешней жизни, но сделать этого не получается. Лишь сотня новых, не нужных вопросов возникает в сознании о том, каков Тор сейчас. Он жесток в постели или заботлив? Ох, он определенно может быть жесток и убийственен, в этом у Локи нет ни единого сомнения. Пока у Тора нет сомнения в собственных размышлениях — это ошибка. Ошибка, что несёт зло, только ведь отнюдь не ему самому. Тор говорит: — Ты любишь повторять, как сильно ненавидишь меня и как виртуозно играешь моим сердцем, но ты ни единожды не говорил, что не любишь меня.
Ледяная капля божественного ужаса скатывается меж лопаток Локи. Она замораживает поверхность озера пред его глазами и, кажется, даже само солнце меркнет, лишая его тепла. Тор говорит, будто кто-то ему позволял говорить нечто подобное. Тор выносит вперед собственную мысль — Локи не помнит и не чувствует, взял ли с собой выкованные им клинки, чтобы обороняться.
И это провокация. Новая игра, что Тору вовсе не по зубам — Локи сам раскусывает ее, только ощутив этот жалящий холод на плечах. Оборачивается к нему спокойно и твердо. Тор все еще глядит, только теперь без улыбки. Солнце и правда меркнет, пусть то, что украшает небосвод, и продолжает светить. В чужих голубых глазах внимательность скрывает за собственной спиной болезненный укол. Тор думает, думает, думает, позабывшись, что подобным заниматься ему вовсе нельзя. Еще Тор, конечно же, лжет, только Локи не хватает сил вспомнить. Он правда не говорил подобного? Или все же сказал?
Если сказал, то было определенно оправдано и заслужено — так стоило бы мыслить, так стоило бы рассуждать, если бы в чужих глазах не было затаенной, печальной боли. Не буйства, не злости, не любого другого переживания, кроме боли смирения. И пускай Тор не задавал ему вопроса, Локи желал бы задать ему собственный: кто сделал с ним это. Кто посмел и как так случилось, что ныне буйство его сердца могло жить лишь единожды на пересчет нескольких веков. В том был повинен Один, не иначе, их жестокая сделка, все клятвы Тора, что он позволил себе произнести. Ради безопасности самого Локи, как он говорил, но их стоимость была чрезвычайно высока.
А все же так определенно было лучше и, пожалуй, спокойнее. Тихий, ничуть не вспыльчивый и будто бы скованный Тор пугал много меньше, чему мог бы, будь собой. Локи мог прямо сейчас с легкостью рассмеяться ему в лицо и ответить, просто произнести — не любит, использует и глумится, желая отомстить в полной мере за свершенное предательство. Даже если бы Тор разозлился, он вряд ли стал бы крушить все вокруг, как было с полторы недели назад. Теперь он был тих и, пускай грохотал собственным смехом да голосом, Локи был слишком умён, чтобы не увидеть разницы. И так ему определенно было лучше.
Только так — было вовсе не по-настоящему.
— Если это так, просто скажи это. Если это действительно так, мне не нужна твоя ложь, — Тор договаривает то, что Локи не желает слышать, и это, впрочем, уже можно считать их традицией, только нынешний миг выбивается из общей цепи слишком сильно. Тор договаривает, глядит прямо на него. Локи только и может, что пораженно моргнуть да рот приоткрыть. Меж чужих бровей залегает хмурая складка печали, пока бравада выступает вперед: будучи бравым и смелым воином, Тор не страшится. Ни смерти в той жизни, где тратит мгновения, чтобы передать ему собственное слово и красоте. Ни правды в этой — где может целовать его столь вкусно, что забывается любая мысль, где может стремиться вперед столь яростно, что Локи, чуть ли не заклинавший себя не верить никогда, начинает доверять. Чужое тело выглядит расслабленным, внимательный взгляд голубых глаз таит в себе зло, но впервые, быть может, не для Локи. Тор желает правды, но почему-то лишь сейчас. Тор говорит, что тоскует, Тор признается, что Локи причиняет ему боль… Этого слишком много. У Локи не находится ни единой мысли о том, как ему отвечать, как отражать эти жестокие, наглые удары исподтишка. Только где-то внутри дергает злостью: как посмели они обратить Тора этим созданием?
Как посмели они сковать его буйство, его мощь и огонь его сердца?!
— Правды значит хочешь? — захлопнув рот чуть ли не с щелчком зубов, Локи подаётся вперед и прищуривается. Ему не нужно ни проверять, ни удостоверяться в происходящем. Тор не боится ни его, ни правды. Он чуть приподнимает подбородок, не кивая, не отдавая ни единого слова о согласии. Он уже все сказал — желает правды. Локи же всего говорить не станет уж точно. Ни того, что Тору суждено умереть, ни того, что единая мысль об этом убивает его изнутри, ни тем более о том, насколько ему хорошо прямо здесь и прямо сейчас. Мгновение назад само солнце улыбалось ему и разве же нужно было еще хоть что-то? Пустота сейчас не тяготила его и, пускай изнутри драл плоть страх, он все же был предпочтительнее той пустоты, в которой Локи с легкостью мог потеряться в единый новый миг их встречи. Страх был предпочтительнее, потому что ускользал прочь, стоило Тору оказаться близко-близко к нему. Страх был… Ткнув указательным пальцем Тору в грудь, Локи тянется к нему, щерит собственный рот в оскале. Происходящее не выводит его из себя, но злит отчаянно, потому что у Тора в глазах только внимательное ожидание. И оно будто не настоящее вовсе. И оно заставляет Локи почти зарычать: — Ты — тупоголовый боров, Тор! Вот твоя правда.
Тор успевает вздрогнуть и удивленно раскрывает глаза. Чего он ждал? Локи прикладывал все усилия, какие мог, но те его усилия, похоже, были бесполезны и бессмысленны в чужих глазах. В них, в этих жестоких, тяжеловесных усилиях, не было будто бы никакого толку. Совсем, как в усилиях Тора… Первые месяцы лета и эти никчемные розы. Бессмысленные извинения, тупые признания. Это началось лишь недавно и где теперь они были? Гертруда была жива даже после того, как Локи чуть не сорвался и не придушил ее собственными руками, а еще, вероятно, сегодня вечером его ждала новая тренировка. Тор не звал и не предлагал. И Локи уж точно не собирался предлагать этого сам — ему достаточно было выслать Лию с краткой вестью.
Он ждёт.
И как может Тор не прийти, зная, что он его ждёт?
Локи так и не отстраняется. Страх развеивается по ветру, что явно сильнее того, что властвует снаружи, в теплом свете солнечном свете этого дня. Тор вздрагивает, округляет глаза — ох, будто бы он не слышал этого раньше, вот ведь дурень. Если и правда не слышал, Локи был вовсе не прочь повторить ему подобное хоть сотню-другую раз. Что он непроходимый, невероятный, необычайный тупица. Указательный палец заменяет ладонь, множа площадь прикосновения до чрезвычайно непозволительной — это будет его ошибкой, будет его ошибкой, будет его… Губы у Тора теплые и знакомые, поверх грудной мышцы влажные, прохладные капли воды. Его бы сравнить с лягушкой или любой другой склизкой дурной живностью, только места для сравнений не остается. Изнутри разворачивается причудливым мягким ковром спокойствие и тепло. Кончики пальцев давят на кожу чужой груди — под ней прячется твердость мышц. Сила и крепость. Тор умрет все равно, Локи же не нуждается в том, чтобы есть крошки со стола или цепляться за что-то, но цепляется все равно: Королева альвов в собственной привычке говорит вопиющими загадками.
Тор умрет по предназначению или завершая цикл собственной божественной жизни в глубокой старости?
У Локи не хватает мыслей, чтобы помнить об этом, чтобы держать это в самом центре собственного внимания, только и забыть не получается. Королева ему всего не расскажет. Все удовольствие мира для нее в этих интригах кроется, а еще вся безопасность — если он будет знать, он вмешается там, где не должно. Это понятно, оправдано, только пугает и все же злит. Почти незаметно, еле ощутимо… Тор целует его в ответ с заминкой в мгновение, что могло бы стоить ему жизни где-нибудь в другом месте. Тор тянется вперед, садится ровнее и опускает собственную ладонь ему на шею. Его рот приоткрывается, язык пробегается по губам Локи, а после другая ладонь опускается ему на бок, поверх ткани кирасы. Ничего из того, что Тор себе точно уже надумал, у него не выйдет. И Локи потворствовать не станет, ему это, к слову, все вовсе не нужно. Все дело в Торе, в его глупости, в его неугомонности.
Все дело в нем. В том, как он целуется, как он дерётся, как он говорит и как мыслит. Бестолочь и идиот — если бы Локи мог убить Одина без последствий для всех девяти миров, чтобы только разорвать эту их жестокую сделку, он бы сделал это. Потому что с этим Тором, покладистым и все же спокойным, слишком спокойным и тихим, было легко и почти не обременительно. Он шел, куда нужно, он почти не мешался, не так, как мог бы, уж точно. И он был чрезвычайно удобным.
Но был не настоящим вовсе. Не тем буйным мальчишкой, что долгие мгновения разъярённо выговаривал самым уважаемым воинам за то, что их снаряды были гнилы и уронили с себя Локи, чуть не зашибив его насмерть.
— Я собираюсь назвать это признанием в любви, — Локи не поддается и притворяется, что не слышит тех слов, что закрадываются ему в рот меж приоткрывшихся губ. Локи вообще не нравится ничего из происходящего и эта не борьба даже, так, возня, что происходит в его сознании, выглядит жалкой почти до слез. Бесполезной, бессмысленной и буквально уродливой — мысли не выживают вовсе, будто он становится ядом для них. Тор же целует его, выцеловывает его губы, но совсем не тянет ближе к себе. Локи не поддается, не поддается, не поддается, и все же тянется к нему ближе сам. Его ладонь плотным прикосновением перебирается к тёплому плечу, пальцы ощупывают мышцы и ключичную кость. Под мягкой кожей твёрдое нутро и нет ни единого следа пустоты, но это ложь — где-то внутри прячется клетка.
Где-то в будущем — Торова смерть.
— Локи… — он зовёт его по имени, разделяя звук между их губами, пока Локи весь покрывается мурашками. Тело движется само и это такая же ложь, как если бы он правда посмел произнести вслух: не любит. Тело движется само, только он руководит им, вспоминая яркими искрами позапрошлый вечер в тренировочном зале. Тор заходит ему за спину и это сулит большую беду, но случается лишь малая — Локи вряд ли сможет забыть прикосновения. Медленные, тягучие, уверенные. Они могут гореть, но весь огонь чужого сердца уже скован, и это жестокое обращение с животными, с боровами, не иначе. Тор зовёт его по имени, будто бы он удивлён, но Локи уже вовсе не слушает. Опустевший, отстегнутый плащ, что остается лежать поверх зелени травы, обещает не ждать его возвращения, Локи же молчит и будет молчать будущий век — после будет легче притвориться, что ничего не случилось. Что это не его тело забирается к почти полностью нагому Тору на бёдра, что это не его руки, уже обе, выглаживают плотным прикосновением крепкие плечи. Его собственные ведь не менее сильные, пусть и визуально выглядят явно меньше, только чужие привлекают все равно больше. Вся мощь, что кроется в них… Почему не желает разрушить клетки? Вопрос пахнет глупостью, Тор — озерной водой. Его влажные волосы цвета потемневшего золота облепляют Локи ладони, от его бёдер намокают его собственные брюки. Тор шепчет его имя и целует его, будто не собирается говорить ничего вовсе, Локи же слышит, точно слышит и не обманывается: — Люблю…
Верить ему точно нельзя, только о вере не заходит речи. Он обращается ядом для собственных мыслей, пока Тор уже обнимает его ладонью за поясницу, другую опуская на бедро. Его ладонь тёплая даже сквозь ткань брючины. Его ладонь горячая и прижимается слишком крепко, будто желая поймать, изловить, оставить подле себя. Это было бы страшно, это должно быть страшно, но иллюзия контроля раскручивается вокруг несуществующим птичьим свистом. Локи не помнит, есть ли у него клинки в голенищах сапог, но точно знает, что все еще хранит магию. Она ему не пригодится, не понадобится — его сердце разгоняется торопливым боем, пока доверие ширится, ширится, ширится и растёт. Этот Тор другой. Он иначе улыбается, он трезв, он шепчет признания чаще, кажется, чем делает новый выдох. Прикосновение его ладони опускается Локи на бедро не во имя неволи и заточения, чтобы казнить.
Прикосновение его ладони опускает Локи на бедро, будто пытаясь удержать, но все еще помня — он может уйти в любой миг.
Его ладони поднимают выше и обнимают Тора за шею сзади. Тепло и жажда, неутомимая, позабытая давным-давно и лишь со Свартальфхейма, закручиваются глубоко внутри, опаляя и жаля каждый кусочек его тела. Это солнечный свет и он несёт в себе боль, отсроченную в будущее. Любое доверие будет наказано, обрублено вновь топором палача судьбы, Локи же теряет разум, заражаясь тем явно от старшего. Он теряет разум и просто тянется, тянется, тянется вперед, пока Тор забирается собственным языком ему в рот. Он тоже жаден и то уже известно откуда-то из прошлой жизни: не той, что была полна мрака и боли, но той, в которой его, Локи, победа привела его к поражению. Завоевать Асгард? К Хель все это, пока солнце улыбается ему. Пока оно горит, одаряет теплом и пусть будет глупо, пусть буйствует, только пусть будет. Пусть горит и пылает.
Пусть живет.
Вкусный поцелуй дарит удовольствие, но раскаляется, будто в собственной привычке Тор раздувает кузнечные меха. Огонь ширит языки собственного пламени, чужие ладони обнимают его ягодицы и, конечно, облапывают так, как не пристало. У Тора ни манер, ни знания о приличиях. Только сомнительная честь, которая позволяет ему потянуть собственные руки выше и не тащить Локи за бедра к себе. Сомнительная все же — он выдёргивает рубаху из-под края его брюк и забирается под нее ладонями. Надетая поверх кираса не позволяет и выставляет собственное вето, разве что поднимаясь выше по его груди, только прикосновение кожей к коже все равно заставляет вздрогнуть. Подобного еще не было. Локи опаляет жаром изнутри и он дразнит внутренности, вынуждая его член твердеть и крепнуть. У него же получится после притвориться, что ничего не было? Он лучший лжец во всех девяти мирах, у него не может не получиться, только сорванный выдох все равно опаляет чужие губы и Тор сжирает его, уже толкается языком вновь в его рот, вылизывая изнутри. Он выдыхает через нос шумно и явно не ощущает довольства — кираса ему не позволит. Она защищает Локи, она нужна именно для этого, ему самому, правда, в этот мгновении ощущается мешающей тоже. Ее бы снять, стащить рубаху прочь и прижаться грудью к груди. В чужой бьется крепкое, горячее сердце — оно не растопит его ледяной глыбы, но накажет острым краям осколков не истязать плоти. И они ведь не будут, трусливые, раболепные, только солгать уже не получится, что лучше бы и ранили. Нет-нет, солгать уже будто бы не получится вовсе.
— Скажи мне, каких цвергов, нужно было надевать эту дрянную кирасу, а? Я почти готов возненавидеть тебя за ее присутствие, — почти задыхаясь, Тор отстраняется первым и безболезненно бодает его лоб собственным. Он все еще пахнет озерной водой, а еще жаждой, нуждой и потребностью. Локи лишь раскрывает глаза, но даже не щурится на ярком свете солнца. Пока чужие большие пальцы сдавливают, держат его где-то под нижними ребрами, он фыркает смешливо и скептично, почти ядовито интересуется, не задавая вопроса:
— Как же мало тебе нужно… — его губы растягиваются в усмешке — не надменной, но влекущей. Будто они оба уже знают и положение дел, и всю правду, и все не произнесённые признания. Будто все, что есть, чисто ничуть не меньше, чем озерная вода. Тор глядит на него, шарит собственным потемневшим и заведенным взглядом по его лицу. Не он ли сказал, что не посмеет делить с Локи каменные плиты тренировочного зала? Ох, это был определенно он и еще точно не знал, что трава Локи вовсе не по вкусу тоже. Может, догадывался, но точно не знал. Сейчас замер. Вдохнул глубже и медленнее. Локи не слышал подобного вдоха раньше, но отчего-то ощутил себя так, будто бы был с ним знаком слишком давно и уже не единожды. Тор вдохнул и, потянувшись вперед, бросил твердо и слишком бескомпромиссно:
— Конечно же, нет, — стоило бы уточнить, чего после подобного стоило его слово, но Локи хватило лишь на то, чтобы рассмеяться легко и с возбужденной дрожью. Ещё — хватило на то, чтобы играючи отвернуться. Он хотел бы поцелуя, еще одного в череде сотен новых, но впереди этой торопливости, будто юношеской, необузданной, его не ждало ничего хорошего. Потому что там, где страх мог развеяться по ветру за мгновения, он всегда мог вернуться в сто крат сильнее и в сто крат быстрее.
Тору страх был ведом вряд ли. Ему сподручнее была злость и буйство, сейчас же — жажда. Стоило только Локи отвернуться, как его плечи покрылись мурашками тут же от первого, самого первого, пожалуй, прикосновения чужих губ к его шее. Оно было медленным, внимательным и требовательным, впрочем. Тор явно желал распробовать его, изучить его, и в том не должно было крыться столько жара, но весь он был именно там. Именно здесь и прямо сейчас он был так же, как была и кираса. Тор не смог бы сорвать ее так просто и снять, будто она была натершим пятку сапогом. И он знал это слишком хорошо.
Еще хорошо целовался. Медленно вылизывая шею Локи собственным языком, согревая ее, целуя тонкую, чувствительную кожу. Бейла не смогла бы показать ему этого, ничего из этого. В ее руках была нежность и механика, а еще интерес к его сути, Тор же будто желал напитаться им, выжрать его, выпить и оставить себе навсегда. И в том его желании, столь очевидном прямо сейчас, для Локи почему-то был удивительно восхитительный вкус. Он точно не собирался делать чего-то еще за мгновения до, сейчас же откинул голову назад, обнажая горло. И Тор зашептал быстро, суетливо его имя, а следом вновь подхватил под бедра и все же потянул на себя. У него не было манер, его честь была чрезвычайно сомнительна, пока сам он был уже тверд прямо под тканью собственного исподнего. Локи почувствовал и закусил нижнюю губу, зажмурился. Ему нужно было предпринять что-то, что-то сделать? Прижавшись губами к его горлу, Тор крепкой хваткой собственных рук мелко дернул его навстречу себе…
И Локи дернулся. Ногти впились в чужой загривок, челюсти сжались, лишь по удаче не прикусывая его собственную губу до крови. Жаркая дымка схлынула, будто и не было: резкий рывок — он помнил подобный слишком хорошо. Не смог бы забыть и не был, впрочем, уверен, что желал забывать. Жестокость, жестокость, жестокость. Этот Тор был другим, только то название, «другой», рассеивалось в его сознании подобно другим мыслям. Оно было отлично от них правда, рассредотачиваясь по сознанию зловещим эхом. Действительно ли были отличия?
Тор замирает, стоит ему только почувствовать, как тело в его руках каменеет изнутри и снаружи покрывается словно каменной крошкой. Его пальцы расслабляются первыми, он делает медленный, глубокий вдох. Локи не собирается смотреть ему в глаза и уж точно не собирается слушать ни единого слова. Как там Тор говорил? Будет радостью, если они разделять постель хотя бы в ближайший век… А не пошёл бы он к Хель?!
— Все в порядке… Слышишь? Все в порядке… — след его губ испаряется с горла Локи, пока изнутри вымораживает холодом жестокости, что канула в прошлое, не собираясь, впрочем, оставить его настоящее собственным призраком. Прикосновение щеки чувствуется на шее сбоку, а еще шепот — успокаивающий и заботливый, твёрдый, нерушимый. Локи прикрывает глаза, мысля о том, как многого ему будет стоить сейчас любое слово и любое движение. Обнажать слабость отнюдь не не в его привычке и никогда не будет. Пока Тор обнимает его за спину и почти целомудренно целует где-то около уха, пока он бормочет: — Если хочешь, могу швырнуть тебя в озеро… Вода отлично освежает.
Нелепый и глупый. Локи фыркает с кривой усмешкой и качает головой много раньше, чем отвечает словами:
— Уж обойдусь как-нибудь, — следом за его словом звучит мелкий вздох Тора. Как он там говорил? Локи не помнит. Он прикрывает глаза, хмурится, но отстраняться сейчас слишком опасно. Это же Тор, ему может с легкостью прийти в голову поговорить об этом, обсудить это… Локи не будет ничего обсуждать. Хватит и того, что старший все уже знает, только того, что он делает хватит когда-нибудь вряд ли. Он все-таки отличается. Локи все-таки двигается. И лжет до конца, что ему не нужно, ему не требуется, что это все ради чего-то другого. Только двигается все равно и все равно обнимает Тора
за шею, чтобы после спрятать собственные закрытые глаза и кривой, болезненный оскал приклеившейся усмешки где-то у него на плече.
~~~^~~~
Сиф спрыгивает с собственной лошади легким и ловким движением настоящей воительницы. Солнечный свет отскакивает собственными лучами от ее литых наплечников ничуть не с меньшим упорством, чем от носков начищенных до блеска сапог. Взметнувшиеся каштановые волосы укладываются назад на плечи собственными прядями, стоит ей только оказаться на твёрдых каменных плитах, что выложены перед главным входом во дворец. Локи глядит на нее лишь мгновения, как ему кажется, но не успев отвести взгляда прочь, слышит негромкое слева:
— Ты смотришь так, будто сейчас кинешься на нее, — Тор понижает громкость собственного голоса, даже склоняется к нему немного. Сегодня он вновь при параде, и Локи очень хочется съязвить, что все ради этой нескладной, грубоватой в собственных движениях девки, а еще хочется развернуться и уйти прочь. Взмахнуть плащом так, чтобы тот взметнулся высоко и шлепнул Тора по лицу. Чтобы каждое крутящееся на языке бранное слово стучало каблуками его сапог по коридору дворца.
Он не уходит. Он все еще стоит и мыслит о том, не является ли его согласие, отданное Тору чуть раньше, сделкой — вряд ли с совестью, но точно с чем-то не менее важным.
— Я не желаю притворяться, будто твоя очередная глупая идея мне по душе, мальчик с молотом, — дернув плечом в явной попытке согнать Тора прочь, словно надоедливого ворона, Локи даже головы к нему не поворачивает. Сиф оборачивается к Вольштаггу и с затаенным смехом громко предлагает грузному воину помочь слезть с его лошади. Что Вольштагг отвечает ей на ее предложение, Локи не слышит. Видит только, как смеется Фандрал. Его золотые кудри покачиваются подле лица, когда он качает головой. Сегодня отчего-то его мерзкая бородка не при нем — Локи даже жалеет об этом немного. Жалеет, что Фандрал выглядит малость не так нелепо, как обычно, пускай нелепым и остается.
— Фактически идея принадлежала Огуну, а не мне, — Тор отстраняется и пожимает плечами. То, с какой легкостью он сбрасывает с себя ответственность и власть за все происходящее, должно повергнуть Золотой город и весь Асгард в ужас — вот он, их будущий царь. Чувствуют ли они гордость?
Локи чувствует, как его ладонь норовит сжаться в кулак, и даже не пытается себя успокоить. Несколько прошедших дней были чудесны — хоть он и не собирался признавать этого вслух, — и чрезвычайно насыщенны. Теперь вечерами они тренировались вместе, в позавчерашнем дне ходили среди ночи на ярмарку, что приехала не столь давно, в начале недели. Гертруда была в чрезвычайном восторге, когда Локи выстрелил ей из лука теплый шарф из тонкой, альфхеймской пряжи. Сам Локи, впрочем, был в восторге тоже — когда Тор, решивший, что поучаствовать в ярмарочной драке на небольшой деревянной арене будет хорошей идеей. Он получил по лицу дважды — Локи чуть не лопнул от хохота. Он держался до последнего, чувствуя, как тихо-тихо рядом с ним в собственный кулак смеется Гертруда, но после все же отвернулся и захохотал, когда Тор, повалившись на деревянный помост взвыл и схватился за ягодицу. Как выяснилось чуть позже, он засадил себе толстую занозу длиной с мизинец, и в том было еще больше уморительного.
Помогать ему вытаскивать ее Локи, конечно же, не стал.
Только продолжал, и продолжал, и продолжал думать о том, какой же все-таки чудесный теперь у Гертруды был шарф. Потому что у самого Тора на лице новым утром не осталось уже ни единого следа чужих ударов — в том, как быстра была его божественная регенерация, было что-то возмутительное и кощунственное.
— Если по-твоему эта причина является достаточной, чтобы я искренне улыбался, глядя в глаза своим врагам, то, боюсь, наш дальнейший союз не возможен, — медленным движением повернув голову на окаменевшей от напряжения шее, Локи вцепляется собственным взглядом в лицо обернувшегося к нему Тора. Его голос звучит тихо и холодно, лаконично. И Тору не в чем его уличить — Локи вежлив, спокоен и не бранится вовсе. Он выносит вперёд очевидный факт, тут же становясь наблюдателем: Тор становится суровым за единое мгновение. Но понимает ли он? Локи знает ответ на этот вопрос слишком хорошо.
Огун следом за Фандралом не смеется. Он спешивается со своего коня, забирает мешки с вещами с крупа, а после позволяет конюху забрать поводья. Солнечный полуденный свет пригревает все также, как тогда, у озера, но Локи не чувствует его тепла. До их отъезда в Асгард остается меньше недели, пока его сознание рвётся в обе стороны. Стоит наступить ночи, в груди ворочается странное переживание — он вспоминает прошедший день, а еще тот, что был до. Теперь Тор постоянно рядом. Он находит его в библиотеке, он находит его в саду, он находит его гуляющим по галереям и в городе у дворца. В город Локи идёт лишь ради того, чтобы проверить, но отчего-то вовсе не удивляется, когда Тор разыскивает его и там.
Говорит — Лия подсказала.
Они, похоже, сдруживаются, не иначе. Из взгляда, из каждого слова Тора пропадает ревность и вся злоба, Лия же не изменяется вовсе, но теперь планирует его дела каждый новый раз отталкиваясь от присутствия Тора. Локи не может разобраться, раздражает ли это действительно или же он просто не справляется с собственным удивлением. Локи не может — наступает ночь и он вновь и вновь босоного крадется в чужую спальню. Тор то ли притворяется спящим, то ли правда спит, но всегда обнимает его собственной тёплой, крепкой рукой, давая понимание: Локи не помнит, когда в последний раз в его жизни было так много прикосновений. Тёплых. спокойных, уверенных. Все они оказываются во власти Тора, сам же Локи под ночь тонет и не успевает сделать вдох. Предыдущий день, тот, что был до, те, что было раньше — он его сознание рвётся в обе стороны, в прошлое и будущее, сам же он не теряет плана собственных дел по возвращению в Асгард, только случайно чувствует.
Он был бы не против, чтобы его жизнь выглядела так.
Сбежать под утро, чтобы встретиться на завтраке, а после сбежать вновь, но оказаться ничуть не случайно найденным и… Тор ничего не делает. Валяется подле него на траве в саду или играет с Фенриром, пока Локи читает, бродит между стеллажами библиотеки, громко декламируя смешные по его мнению названия книг, а еще ходит плечом к плечу по улочкам города. На ярмарке покупает ему мешочек засахаренных ягод — Локи клянётся себе скормить их Фенриру, но съедает сам, как только остается в новом вечере один в собственных покоях. Ягоды оказываются жутко вкусными.
Только Тор не понимает. Тор говорит:
— Огун был прав. Я был тем, кто научил их ненавидеть тебя, — он сурово поджимает губы. Истинный правитель и будущий царь. Лидер, не так ли? Локи не обманывается, потому что это было бы глупо, и презрительно кривит губы, даже не отводя глаз. Правота Огуна хороша, а в особенности тогда, когда для нее находится место, но она не в силах объять всего, что существует. Как бы ни был Огун хорош и как бы Локи ни уважал его, он не согласится с его словом, случайно оброненным им в кузне десяток дней назад.
Потому что Огун желал вернуть Тору власть, а еще желал не позволить отречься от друзей по велению чувства вины. То было прозрачно, понятно и просто. Огун был умён. Тор — тоже, как бы Локи ни желал частенько того оспорить мысленно и вслух. Еще были умны остальные, что Фандрал, что Вольштагг, что Сиф. Они были лучшими воинами Асгарда. Они занимали высокие должности. И точно шли к этому не единый год, а все же шли подле Тора.
В этом был их выбор, сделанный еще давным-давно.
— А ты мог бы стать тем, кто научит меня драться молотом, но этого не случится, потому что я знаю, что нужно мне, а в чем я не нуждаюсь, — гордо приподняв подбородок, Локи отворачивается и вновь цепляется взглядом за Сиф. Ее присутствие злит его, но не будь ее, ничуть не меньше его злил бы Фандрал. Они двое были чумным пятном уж точно. Вольштагг, возможно, тоже, но с ним по крайней мере у Локи было единое воспоминание заботы — оно не позволило бы спустить воину с рук присутствие и бездействие, но имело собственный вес. Сиф же имела вес в глазах Тора. Быть может, он даже любил ее. Все еще или теперь. Локи не знал и не собирался спрашивать. Смотря на то, как воины неторопливо беседуют и снимают с коней собственные вещевые мешки, Локи морщится вновь. Они не торопятся совершенно, пускай и не могли не заметить их, ждущих на ступенях главной лестницы. Они с Тором здесь стоят совершенно одни, только шелест платьев мельтешащих по дворцу служанок слышится откуда-то из-за их спин, прорываясь меж открытых главных дверей. А еще припекает солнце, но Локи все его тепло осаждает льдом собственного голоса, когда говорит: — Ты не тот, кто посмел бы заставить других идти за собой насилием или угрозами, Тор. Люди выбирают идти за тобой. И когда они делают этот выбор, они также выбирают тех себя, какими собираются быть.
Тор отдает приказ об избиении — Сиф с Фандралом ломают ему ребра собственными пинками и выламывают пальцы жестокими подошвами собственных сапогов. Тор отдает приказ, и Локи не забудет, потому что не станет пытаться. Каждое его решение, каждое его слово, каждое его действие в сторону Тора имеет вес этих воспоминаний и всех им подобных. Уничижительные шутки, бесконечные насмешки, подлости, мерзости… Он помнит. Он знает, что было. Тор научил их ненавидеть его, но, если бы они не желали учиться, они бы ничему так и не научились.
Качнув головой, будто в безмолвном назидании, Огун становится первым, кто открыто оборачивается в их сторону. Он чуть щурится на солнечном свете, поводит плечами, поправляя лук, находящийся у него за спиной. Мешок с вещами через плечо не перекидывает, подобного насмешливому в собственной расслабленности Фандралу, а просто продолжает держать в руке. Еще — ждёт.
Когда остальные трусливые и жестокие в той собственной трусости крысы, наконец, наберут в себе храбрости направиться к лестнице.
— Собственным словом ты заявляешь, что они — безвольны и глупы, ты понимаешь это? — Тор все еще глядит на него и он все еще суров. Только голос его не звучит ни угрозой, ни требованием. Он лишь уточняет мелкий, пускай и очевидный нюанс, Локи же хмыкает скептично. Он имеет в виду именно это и еще много большее. От потребности находиться здесь, от того предложения Тора, потренироваться всем вместе, его рука норовит сжаться в кулак. Тор желает обрести мир после столетий войны? Он либо глупец, либо сказочник, и Локи, конечно же, убеждён в первом, но это уже чересчур. Все это является непомерным даже для Тора.
— Я вскрою им глотки клинками, которые ты выковал мне, если завтрашним же утром они начнут мило беседовать со мной, как ни в чем не бывало, — он больше не оборачивается. Глядит на Огуна, чуть прищуривается. После переводит взгляд в Вольштаггу и видит приятное — он дает Фандралу подзатыльник за какое-то мелкое, быстрое слово. Довольным Фандрал не выглядит совершенно. Но, похоже, удар работает, жаль не понять во имя кого. Воины начинают собственный путь до лестницы, где их уже ждут. Сиф старательно осматривается, Вольштагг, кажется, интересуется о времени обеда. Локи говорит все также холодно, лаконично и негромко: — А они начнут. Потому что они безвольны, глупы и их понимание чести очернено злобой. Ты желаешь обманываться, чтобы твои тылы были прикрыты — пусть так. Я же заниматься этим не собираюсь. Я отлично помню, чьими руками были сломаны мои собственные. И еще лучше помню — ни ты, ни кто-либо из них… — передние пряди Сиф выглядят обычно. Ни единая не отсечена, ни единая не хранит в себе следов торова буйства. Обе руки Огуна уже в порядке. Ни там, ни тут точно не обошлось без магии, и то было абсурдно забавным — то, как сильно они ненавидели его самого, то, какими жалкими были, пользуясь тем, что жило в его крови. Надменно распрямив спину, Локи вдыхает глубже и все же глядит на Тора вновь. Их взгляды сталкиваются, встречаются — по глазам Тора видно слишком отчетливо, сколь быстро чёрные тучи могут затянуть Альфхейм. Ох, конечно. Он не желает вспоминать чего-то подобного, Локи же никогда уже не забудет. Каким бы восхитительным ни был предыдущий день, а еще тот, что был до, общее положение дел было неизменно. Что бы Тор сказал, узнав, что Фригга лишится зрения руками Локи, когда они вернутся в Асгард? На мгновение Локи чувствует желание даже сказать это, прямо здесь и прямо сейчас, чтобы только поскорее скрыться прочь и не учавствовать: ни в прогулке по галереям с этими чудовищами, которых Тор именует все еще собственными друзьями, ни в дальнейших забавах общего времяпрепровождения. Еле удержав слово на кончике языка, он все же говорит, но иное вовсе. Он ставит точку, твёрдую и крайнюю во всем их разговоре: — Не вы вылечили их. Это был я.
Перебить его слово Тору нечем. Это факт. Это правда. Вряд ли та, которую можно ожидать от Бога лжи, но все же именно она — жестокая, неприглядная и являющаяся сосредоточием всего. Всей чести Тора и всей его гордости. Оно было оправдано, не так ли? Ведь Один желал ему зла, Один желал ему еще большей жестокости, и все это вызывало в Локи понимание — он был тем, кто умертвил Андвари собственной рукой во имя защиты. Он был тем, кто теперь уже знал слишком хорошо: Андвари был неповинен. И смерть его была пуста и никчемна, собираясь стать лишь возможно оправданной где-то в будущих делах самого Локи.
Поэтому он чувствовал понимание, но однажды в Ётунхейме сказал Тору — унижаться и вымаливать прощения. Тогда Тор не высказал и единого извинения, но все же каждое будущее его дело было чем-то на них похоже. Локи видел это. Локи смотрел очень и очень внимательно, как бы изнутри его ни терзали ни ужас, ни пустота, ни желание быть рядом со старшим. Локи смотрел широко открытыми глазами и потому видел, и потому прямо сейчас стоял со старшим бок о бок, а в прошедшей ночи спал под тяжестью его теплой крепкой руки. Все это еще обещало стать для него большой, жестокой ошибкой, но пока что Тор делал достаточно, чтобы Локи мог позволить себе.
Без страха есть засахаренные ягоды, купленные им, или тянуться за поцелуем.
— Просто замечательно, — с раздражением скривившись, Тор дергает головой и отворачивается первым. С того, насколько ему неприятно это, Локи хочется расхохотаться, а еще завести речь о лицемерии. Не сам ли Тор бушевал и кричал, что они, эта детка и троица воинов, предали его? Ничего кардинально не изменилось. И Тор был все тем же — его сердце согревало прошлое, ловко пряча в собственных тенях чужую жестокость и злобу.
Сердце Локи было ледяной глыбой. И в этом была вся разница.
— Тор! Ты бы хоть предупредил, что здесь такая жара, я не взял с собой нужной рубахи, — Фандрал приветственно вскидывает руку первым и даже позволяет себе вытянуть лицо в удивлении. Он будто бы замечает их только-только и эта ложь настолько же наглая, как и слова о тепле солнечного света. Фандрал глуп, нелеп и мерзок, но все же достаточно умен, чтобы знать о том, когда в Альфхейме зима и сколь долго она длится.
— Придётся возвращаться, Фан. Этот мир не выдержит зрелища твоего голого торса, — Сиф оборачивается к воину и смеется, язвит ему в ответ, пусть ее никто и не спрашивал. Локи еле удерживается, чтобы не сморщиться, но руку в кулак сжимает все равно. Они поднимаются на первую ступень лестницы. Они приближаются, они все еще притворяются, что его нет, и в том притворстве цветёт их бесславная трусость. Тор с широкой улыбкой отвечает:
— Полно тебе, Сиф! Я не удивлюсь, если несколько дней спустя наш друг уже будет свататься с одной из фрейлин, — его голос звучит дружелюбно и настолько гостеприимно, будто это его мир, его владения, а еще будто эти люди — его возлюбленные друзья. Еле подавив желание вслух уточнить, не Тор ли пытался убить их с десяток дней назад, Локи отводит собственный взгляд. Натыкается на Огуна. Тот глядит в ответ вновь, мелко вздрагивает уголками губ. Он не улыбается. Он никогда не улыбается, но эту дрожь Локи читает с легкостью — Огун рад ему. Огун рад видеть его, Огун просто рад. Не собираясь выдавать и сотой части всего, что наполняет реальность, Локи только голову поднимает выше и ровнее держит спину. Огун все равно кивает ему уважительно — он прекрасно помнит собственное место. Тор же не забывает о собственном лицемерии. Стоит всем четверым воинам замереть на пару ступеней ниже их самих, как он говорит: — Друзья! Рад видеть вас здесь…
Мелкая нота сокрытого в прошлом все же пробивается в его интонацию и Локи не может сдержать высокомерного оскала. Впервые иная мысль посещает его — то будет забавно. Пострадавший Огун и лишившаяся пряди столь любимых ею волос Сиф, перепугавшийся Фандрал, памятливый Вольштагг. Нет-нет, то будет определенно забавно. Как будут они действовать теперь? Если решат притвориться все вместе, что ничего не случилось, у них это отлично получится. Они всегда были хороши в этом, Локи даже было чему поучиться у них, пожалуй.
Или же будут обсуждать?
В том случае ему придётся приложить усилия, чтобы по глупости не умереть от смеха. Потому что Тор должен будет сказать правду — глубоко внутри он ненавидит их. Еще — он будущий великий царь, но настоящий ничуть не менее великий лицемер.
Вольштагг вздыхает первым и через силу улыбается Тору. Фандрал отводит глаза, Сиф же глядит в упор… Волосы, верно? Вот она, вся ее честь и вся ее гордость. Отвратительная и мерзкая — Локи перебирает пальцами, сжатыми в кулак, и, все еще скалясь, вновь мыслит о том, чтобы уйти. Ему нужна причина, а, может, и не нужна. Он может сослаться на чрезвычайно важные дела, он может сказать прямо, что не желает вовсе видеть их. Последнее Тору придется не по нраву. Спокоен и твёрд остается лишь Огун. Он кивает Тору, он оборачивается к Локи. И самым первым он говорит:
— Ваше высочество младший принц, — его сила является тонкой, крепкой натянутой тетивой. Она покрывается дрожью пальцев стрелка, но не порвется никогда. Она имеет власть, силу и влияние — Локи вдыхает глубже и оскал его рта расслабляется, становясь лишь упрямо поджатыми губами. Он не ненавидит Огуна. Он мог бы даже довериться ему или просто доверить что-то, необременительное и почти неважное, вроде Фенрира. Уж точно не что-то большое, но во многом Огун был похож на Тора: он знал, что ему придется истратить долгие годы на то, чтобы вернуть доверие и ту дружбу, которой не было. Локи не нужно было даже говорить ему об этом вслух.
Медленно прикрыв глаза, Огун кланяется и не просит благосклонности, пока Фандрал морщится, кривит губы и беззвучно произносит какую-то брань. Он склоняет голову тоже, почти одновременно с Сиф, но много позже Вольштагга. Тот тратит несколько мгновений, чтобы взглянуть на Локи и улыбнуться ему. Без жестокости, без ненависти — радушно и честно. Локи изнутри корежит, ледяная глыба его сердца вздрагивает, только в этот раз не ранит. Она вымораживает его нутро, покрывая инеем его дыхание. Она желает наказать, желает отомстить, желает…
— Мы рады видеть тебя, — Сиф не смотрит ему в глаза, но произносит слово — в нем звучит страх и уже вовсе нет насмешки. Локи не вчитывается в искренность, вместо этого сдерживая собственный надменный смех не понять чего ради. Где же теперь их жестокая бравада? Ох, верно. Он стоит подле плеча Тора и теперь все меняется. Потому что Тор ведёт их за собой, они же идут, что слепой, пустоголовый скот.
На кончике его языка зарождается слово об отсутствии взаимности — оно совсем рядом с предложением убраться восвояси и никогда не попадаться ему на глаза. Оно оказывается почти произнесено им, жаль, много раньше из-за спины звучит чрезвычайно знакомый голос:
— Ваше высочество младший принц, прошу прощения, но Королева желает видеть вас в своих покоях, — только заслышав голос Лии и каждое ее слово, Локи делает медленный, глубокий вдох. В нем вскидывается немыслимая радость о того, сколь вовремя служанка появляется, а еще жестокая насмешка собственными лозами оплетает его легкие изнутри. Потому что глаза Сиф становятся большими и удивлёнными. Совсем, как у Фандрала и Вольштагга. Теперь они смотрят прямо на него, глядят в неверии и уже почти не прячущемся страхе. Теперь они смотрят и видят — он вхож в любые двери, в какие войти пожелает.
Даже в те, что они вознамерятся запереть, чтобы от него защититься.
— Какое неудобство… — лениво, широко ухмыльнувшись, Локи все же позволяет себе снизойти до приветственного кивка всей четверке воинов и покачивает поднятой рукой, будто ему искренне жаль. Это очевидная ложь и она очевидно облегчает самочувствием всем, кто есть на дворцовом крыльце. Повернув к серьезному, напряженному Тору голову, Локи говорит: — Позаботься об их размещении, брат. Свидимся позднее. Меня ждёт Королева, — яда он не жалеет, пропитывая им каждый произносимый звук. И оборачивается себе за спину раньше, чем Тор успевает сказать что-либо. По его глазам все видно и так: он раздражен и он готов к тому, что в скором времени случится ссора. Между кем именно почти и не важно, но случится она точно.
И будет платой. За все непотребное, вульгарное лицемерие будущего царя.
— Королева сказала, по какому поводу желает видеть меня? — вернувшись в коридор дворца, Локи первым делом сворачивает в ближайшую галерею. Гостевые покои находятся в другой стороне и он освобождает себя от случайных преследователей до того, как начинает говорить. Лия, лишь шорохом ткани собственной юбки ступающая рядом, глядит на него и удивленно округляет глаза. Она выглядит настолько честной, что Локи верит ей в тот же миг. Следом слышит легкое и лаконичное:
— Ох, нет, Королева не желала видеть вас. Я лишь подумала, что вам хотелось бы свидеться с Фенриром. В последний раз, когда я видела его, он выглядел чрезвычайно голодным, — пару раз моргнув, нарочно невинно, она расправляет антрацитовую юбку спокойными движениями собственных рук. Пока не улыбается, но и не ждёт от него ни крика, ни наставлений в ответ на очередную собственную выходку. Она просто говорит, просто находит ему ту самую отговорку, просто играет подле него и за него одновременно. Локи позволяет себе негромко рассмеяться — ее ум и умение выцеплять тонкие нити чужих переживаний определенно не заслуживают, уже взращивают в нем уважение. Все это и, конечно, умение лгать: в этом дворце или в Золотом Фенрир не нуждается в кормежке вовсе, потому что отлично знает, где находится кухня и как нужно себя вести, чтобы его заласкали, закормили и поделились чем-то вкусным под конец. Сесть на задние лапы, найти взглядом главную кухарку и повилять хвостом — вот он его мир, где все желанное доступно и легко можно получить в собственную пасть.
Неужто Лия пытается дать ему, Локи, подобный?
Если так, то она отлично выучилась, что бы о ней ни думала Фригга.
— Пусть так. Тогда раздели со мной прогулку, дорогая, и расскажи мне что-нибудь… Что желаешь, — отсмеявшись, он поводит расслабившимися плечами, пару раз сжимает перенапрягшиеся руки в кулаки, но в итоге оставляет пальцам простор и не неволит их. Лия улыбается все же, благодарно и чуть более величественно, чем стоило бы. А следом говорит:
— Я получила весть сегодня утром, младший принц. Мой двоюродный брат, сын сестры моего отца, наконец, решился сосвататься… — ее голос звучит легкой, необременительной птичьей песней, взгляд задевает его лицо. Она знает, что ему не интересно вовсе, а еще отлично знает собственное место, и все же Локи кивает, предлагая ей продолжить.
Потому что своему месту она подходит чрезвычайно хорошо. И он вовсе не желает обманывать касательно этого — ни себя, ни ее.
~~~•~~~