Год 783. Белый период, часть третья, день третий.
Фтария — Дворец Аквилона Филис горячо спорил с Аквилоном в тронном зале Дворца. Здесь было необычно пусто и мрачно, хотя, наверное, это можно было объяснить тяжелыми отношениями Нонезы и, следственно, отсутствием Совета Магов. Ставни огромных резных окон, едва заметно светящихся из-за наложенных на них заклинаний, были распахнуты, но ветер будто избегал этой комнаты и боялся побеспокоить кого-то своим присутствием. Потолок, изрезанный поперек десятью каменными выступами, днём блистал красотой фресок, а по ночам глаза волшебных образов пристально наблюдали за незваными гостями, поэтому стражники очень редко отваживались заглядывать в столь зловещее помещение. Стены были абсолютно белыми, только у пола украшенными позолоченными линиями. Посередине стоял длинный, от стены до стены, стол, окруженный несколькими десятками кресел, среди которых выделялось одно — трон, что возвышался посередине, на котором сейчас восседал Аквилон. Спор, как завелось с давних пор, был и правда оживленным, однако особенным — отличало его то, что слов в зале почти не произносилось, только изредка Филис, раздражённо осознавая свое близкое поражение, всё же бросал что-нибудь смелое и очень простодушное, скорее всего только потому, что ему нужно было что-то сказать. Аквилон только глубоко вздыхал. Они вели беседу о Фтарии и её плачевном состоянии, а если точнее — о народе. Люд прижатым к стене диким пикаром видел в Аквилона самого слабого из тех, кто его окружил. Он был для людей единственным, казалось, спасением — его смерть открыла бы возможность жить дальше. Сам правитель никоим образом не мог доказать свою верность людям, которых любил благородной любовью настоящего короля. Его же соседи умело пользовались положением дел: военные подталкивали к конфликтам с Ноксией, засылали в стражу лазутчиков, которые вовсе не стремились покушаться на Аквилона, а вместо того жестоко и прилюдно расправлялись с простыми людьми, отыскав малейший повод. Другими соседями были династии, они досаждали по-своему, проверенным способом: нападали на какую-нибудь зажиточную семью, разузнав заранее о ней и других семьях, которые с ней были близки, приглашали в гости от лица убитых уже их друзей, разделывались и с ними. Чаще всего под удар попадали и без того немногочисленные соратники Аквилона. Правитель заключил, что скорее позволит осуществиться плану с его убийством, нежели станет тем, кого народ свергнет как предателя. После этого спор потихоньку таял, а потом и вовсе умер. Разговор больше не клеился. Волшебник задумчиво глядел на пустующие троны и задавался вопросом: «Почему люди не могут жить в мире с другими существами? Почему, как только кто-то вмешивается в наши жизни, мы становимся агрессивной кучей безумцев?» Пять одиноких мерцающих свечей, две по правую руку Аквилона и три — по левую, образовывали на редкость устрашающего вида громоздкие тени, что падали на стену за троном. Но не только из-за этого Филис переминался с ноги на ногу, куда больше его беспокоило то, что среди тех темных фигур не было очертаний правителя его страны, лишь только спинка трона. — Пламя не даёт тени, — заметил Аквилон, проследив за нервными взглядами помощника. — Пока факел не угаснет, — вскинул бровь тот. Едва ли кто-то за прошедший век правления Аквилона осмеливался на подобную дерзость, но, ко всеобщему удивлению, престарелый правитель очень редко всерьез гневался на Филиса. Причина этому, впрочем, была более, чем серьезной. «Какой же я подлец, — этой фразой Аквилон терзал себя уже больше полувека, — как я мог быть настолько слепым? Почему я не прислушался ни к одному другу, ни к одному мудрецу, ни даже к нему… Почему я не усмирил в себе безумие пятьдесят лет назад, не разделался с теми демонами в своей голове? Оден, если бы ты знал, на какую участь я сам себя обрек, когда убил тебя…» Волшебник посмотрел на Филиса. Его зеленые глаза, вечно блестящие и горящие жаждой приключений и открытий, в точности такие же, как у отца. Они каждым взглядом резали сердце Аквилона, словно ножи. Но всё же взяв себя в руки, волшебник засучил рукава и сел поудобнее. — Филис, ты будешь следить за моей дочерью. Молодого волшебника это так поразило, что он раскрыл рот от удивления, а закрыл только спустя пару секунд. — Я… Я всё сделаю! — воскликнул Филис. — Я обещаю оберегать её так же, как вас! — Ей грозит опасность, — Аквилон, в свою очередь, нахмурился еще сильнее, лицо его сделалось до жути грозным и мрачным. — Но смогу ли я защитить одновременно вас и вашу дочь? Аквилон снисходительно улыбнулся, с едва заметным высокомерием поглядев на подчиненного, отчего тот едва ли не впал в бешенство. Чего-чего, а признавать свою недалекость Филис не любил. — Ироина нуждается в гораздо большей защите, чем я. Меня никто не тронет из Тартара. А септеррианцев я не боюсь. Оба волшебника глубоко задумались. Тронный зал Фтарии погрузился в тишину на несколько минут, пока её снова не нарушил голос Филиса: — Я сейчас же отправлюсь куда вы прикажете, — тот остановился, словно собирался с силами или решался сказать что-то, что его смущало, — И… Буду делать всё, что вы прикажете. Но знайте… Я всегда буду предан вам, простите меня за такие слова! Вы мне — как отец! Аквилон, правда, не был удивлен такому, потому просто махнул рукой, приказывая подчиненному идти, и через пару секунд остался наедине с самим собой.***
На свой шестнадцатый день рождения Ироина пригласила всех знакомых, друзей и друзей отца. От счастья она чуть ли не парила в воздухе, накрывая стол: этот праздник обещал быть просто волшебным. Стол ломился от изобилия угощений: всевозможные салаты, первые и вторые блюда, множество видов мяса и рыбы, куча напитков и закусок. При виде всего этого каждый гость с эйфорией предвкушал, что уйдет с дня рождения в форме шара. И через полчаса всё было готово: стол накрыт, гости собрались, и «Хиппероны» были готовы. Не хватало лишь отца Ироины, поэтому она, поправив красноватые распущенные пряди, отправилась за ним. За стенами Дворца Аквилона бушевала метель. В огромные окна, сверкавшие позолотой и белизной, ломился ветер со снегом и завывал от отчаяния, что не может пробраться в уютные коридоры. Ироина обвела счастливым взглядом стены с изумительными портретами, которые, впрочем, никогда её не цепляли, и даже спустя шестнадцать лет, стоило ей отвести взгляд, все лица тут же забывались и расплывались. Ажурные светильники красиво пускали узорчатые лучи на высокие стены, притоптанный множеством ног ковер и далекий потолок. Девушка всё шла и шла, потихоньку начиная уставать. Путь от её комнаты до комнаты отца лежал практически через весь дворец. Корсет туго сдавливал её грудь, полноватые бока и живот, усложняя любое движение и не давая и шанса глубоко вздохнуть или удобно сесть. Ироина больше всего в мире стеснялась своего тела — некрасивого, непропорционального и упитанного, отчасти из-за своего благородного происхождения, отчасти из-за страха увидеть во взгляде отца, направленном на неё, глубокую печаль. Пока что Аквилон очень часто пребывал в печали, но ни разу по этой причине. Вспомнив об этом, девушка разнервничалась, остановилась и облокотилась на стену, достала маленькое зеркальце из кармана — неизменного и ненавистного спутника — и посмотрела в него. Из-за отвращения пришлось зеркало тут же спрятать обратно. «Я — позор королевской семьи!» Ироина всхлипнула, но, будучи уже привыкшей к таким мыслям, не растерялась и пошла дальше. Правда, теперь резные черные пятна, ниспадавшие со стен на пол, совсем не радовали её. Напротив, они как будто напоминали о чреватости некрасивости в семьях правительства. Девушка мысленно звала маму, как бывало обычно в тяжелые минуты. Мать покинула их семью очень давно, когда Ироине было от роду шесть-семь лет — она точно не помнила, а отец никогда об этом не разговаривал, только мрачно уходил в себя на несколько минут, а потом прикидывался, будто не помнил, как дочь спрашивала об этом. Её мама лелеяла маленькую девочку, души не чая. Ласкала Ироину, ухаживала за ней, пусть и совсем просто — как и все родители, заплетала косы, разговаривала обо всём, играла неустанно, укладывала спать и читала сказки, ни разу не подарила недовольного взгляда — любила с поразительной искренностью и преданностью. Но её лица, как и лиц с картин, девушка не помнила. В её память за всё время врезалось только два лица — отца и сестры, Занны. И то, по прошествии почти двух лет разлуки, лицо последней тоже начинало вымываться, как земля волнами моря, из памяти. С исчезновением матери некогда яркие, живописные дни детства Ироины обесцветились, стали светло-желтыми и светло-красными, как стены в залах дворца, однотонными и скучными. Она не находила время ни на что кроме переживаний и страданий, поэтому сначала запустила себя, потом пополнела и невзлюбила себя. В глубине души она боялась ещё и того, что мать ушла именно из-за неё. Ироина не заметила, как подошла к двери зала своего отца. Аквилон сидел за столом в своей комнате и отрешенно разглядывал руки. Его мысли сейчас были какими-то несобранными, словно разорванными в клочья когтями печали, изрезанными кинжалами тоски. Но всё же было у этих кусочков чувств одно общее настроение. Он жалел, что сейчас с ним не было Велеса или Филиса, которые могли бы скрасить его голое, как стволы бедных деревьев в этот период, одиночество — такое же черное, жесткое и портящее все вокруг собой. «Как я мог так поступить с дочерью?» — терзал себя Аквилон. Внутри него царил настоящий хаос, война, негодование и яростное отрицание, волшебник ни за что не хотел принимать то будущее, которое ждало его, которое ждало его дочь. Снаружи эти горячие мысли, однако, никак не проявлялись, только иногда жилки на щеках подводили Аквилона. «Я столько натворил тогда… Я не должен был взойти на трон Фтарии!» — наконец, самообладание исчерпало себя, и маг, горестно выдохнув, стукнул кулаком по столу. В тот же момент вошла Ироина: — Папочка? Ты чего здесь сидишь? Аквилон еще раз выдохнул, чтобы успокоиться, и, безуспешно попытавшись выдавить из себя улыбку, произнес, проигнорировав вопрос: — Да, Рина? Ты уже всё приготовила? — Да, все пришли… Не хватает только тебя. Почему ты здесь? — повторила вопрос Ироина. Отец девушки смог-таки улыбнуться. Его улыбка всегда поднимала настроение Ироине, несмотря на ни на что: было ли то простое отсутствие настроения, или же что-то серьезнее. Вот только сейчас глаза Аквилона были какими-то пустыми и безжизненными, они скорее заставляли грустить ещё больше, чем успокаивали. Аквилон и сам об этом догадывался, но ничего лучше сейчас придумать не мог. — Извини, я немного задумался. Присядь-ка, — подозвал он Ироину. Дочь опустилась на стул рядом с Аквилоном. — Клянусь Виссером, я люблю тебя больше всего на этом свете, — отец поцеловал девушку в лоб и прижал к груди. Девушка тяжело вздохнула и обняла отца. Тогда ей, под влиянием испорченного настроения, это совсем не показалось странным. — Конечно, сейчас пойдем. Иди, а я тебя догоню, — кивнул Аквилон и отвернулся. Рина встала и развернулась, затем выбежала из комнаты. — Прости меня, Рина, — сквозь слезы прошептал Аквилон и уткнулся в рукав своей тоги. Через пятнадцать минут в комнату ворвался Филис, крича, что дочь правителя Фтарии исчезла из дворца.***
Тартар — Дворец Хаоса Ироина очнулась в пурпурно-черном месте и долго не могла понять, что это такое. Оно было похоже на пещеру, но настолько огромную, что стены и потолок видны не были. Девушка поднялась на ноги и спросила саму себя, что произошло, но не ответила. Она попробовала привстать, однако спину поразила боль, так что Ироина, простонав, упала обратно. Она принялась соображать, и получалось плохо: голова от еще не утихшей боли не работала. Внезапно Ироине послышалось бормотание. Оно было отдаленно, но похожим на человеческое, так что девушка мигом воспрянула духом и что было мочи позвала на помощь. Послышались приближающиеся шаги, похожие отчасти на топот, а отчасти на цоканье металлических подков. Ироина еще раз позвала, и шаги еще больше ускорились. Радостная, она предвкушала, как наконец попадет домой, потому как лежать здесь было более, чем неприятно: песчаная земля кололась, как стеклянная крошка, чуть ли не до крови пронзая тонкую нежную кожу, от неописуемой вони кружилась голова, видно было не больше, чем с закрытыми глазами. Шаги немного замедлились, и ровно в тот момент девушке стало не по себе. Те, кто приближались, вели себя очень странно. Ироина их не видела, но слышала. И то, что слышала, её пугало: дикое, полухриплое-полусиплое шипение сопровождалось какими-то взвизгами и рявканьем, и они никак не могли принадлежать людям. Девушка покрылась холодным потом. А шаги всё приближались, медленно и мучительно. Последний возглас Ироина, к несчастью, сумела разобрать: — Ч-ч-человечина! Ч-чую! Ч-чую! Первородный страх обуял бедную девушку, её глаза широко распахнулись, вращались и пытались найти тот ужас, который скрывала тьма. Но чернота как будто выколола ей глаза. Вдруг что-то резко промелькнуло перед её носом, Ироина взвизгнула. Прямо над ухом раздалось шипение, и по телу девушки пронесся холод, а руки и ноги оцепенели. Хриплые звуки тут же утихли, и Ироина почувствовала то, чего не чувствовала из-за страха — как по лицу растекается что-то горячее, и неприятно щиплет нос. Она закричала, зовя на помощь — до неё дошло, что чудовища рассекли её лицо. Ироина дернулась, наконец-то почувствовав власть над телом, перевернулась и села, борясь с такой страшной болью, что глаза на лоб лезли. Соскользнувшие струйки крови попали в рот, а сзади раздалось прерывистое шипение. Затем, тут же, спереди. Перед глазами вновь пронеслось нечто, и, к сожалению, девушка успела разглядеть, что именно: отвратительные длинные и острые зубы, блестящие очертания черепа и пустые дыры над, должно быть, челюстью. Девушка протяжно закричала, зажмурилась и зарыдала. Чудовища схватили её за руки и поволокли неизвестно куда, под истошные вопли агонии. Почти сразу же Ироина потеряла сознание. Она очнулась от всё той же боли. Теперь уже в другом месте, более светлом и менее просторном, даже, можно сказать, комнате — девушка видела и черные стены и красный потолок. Всё перед глазами, однако, плыло, так что ничего, кроме цвета, Ироина сказать о комнате не могла. — Очнулась, значит. Хех, — послышался глухой голос. Девушка стиснула зубы и молчала, потому что если бы открыла рот, то смогла бы только закричать. Тот, кому принадлежал голос, сидел неподалеку на полу, исподлобья глядя на связанную Ироину. Крупный мужчина с черными волосами и безразличным взглядом. Девушка с ужасом наблюдала, как он встает на ноги, подходит и сурово глядит прямо ей в глаза. — Нет, пытать я тебя не буду. Пока. Ты и так сама себя пытаешь. Больно спине, верно? Там ужасные синяки и кровь… Думаю, просто ушибом ты не обошлась, когда рухнула в Тартар. Сюда обычно и вовсе мертвыми попадают. Голова Ироины от перенапряжения начала воспринимать всё увиденное и услышанное неправильно. Комната вдруг резко позеленела, стала растягиваться и сужаться, а мужчина — отдаляться и приближаться. Девушка крепко сжала веки, но и это не помогло: мозг видел всё ту же картину. Даже льющиеся слезы ничего не меняли. — Мне тебя жаль, — холодно произнес мужчина. — Но ты будешь здесь, пока не отдашь то, что мне нужно. Нужно моему повелителю. Ироина только продолжала рыдать. Она не понимала, что должна отдать и кому. Она не понимала вообще ничего. Мужчина отстранился, а потом ушел. Девушке было суждено провести в одиночестве ещё двадцать дней. Всё ее тело, прикованное стальными обручами к стене, горело и ломило, боль растекалась от спины к голове, рукам и ногам, пульсировала вместе с кровью. Она была похожей на огромного червя, поглощающего мертвую плоть, именно так Ироина и представляла себе её. Этот червь пробирался с каждым днём всё дальше и дальше, поглотил сначала живот, грудь, шею, потом руки по локоть и ноги по колено, затем голову — всё словно подвесили над костром и поливали по чуть-чуть маслом. Боль была невыносимой, и через три дня девушка не переставая кричала, оглушая саму себя, пока горло совсем не высохло и не закостенело — тогда звуки, вырывавшиеся изнутри, были похожи на шипение тех чудовищ. Ироина ни разу не открыла глаза, но чувствовала, что сделалось с её телом: конечности высохли, стали похожими на ветки погибшего дерева, кожа превратилась в сморщенную, похожую на тряпку, ткань. Девушка не ела и не пила, от жажды её разум окончательно помутился. Через десять дней она перестала рвать глотку и принялась биться о прутья, которые её всё ещё крепко прижимали к стене. В какой-то миг ей даже показалось, что она привыкла. Она перестала чувствовать хоть что-то, просто ощущала, что есть в страшной комнате и помнила, что страдает. Ещё через пару дней Ироина поняла, что умерла. Она не существовала совместно со своим телом, а как будто глядела на него со стороны. Тогда девушка рискнула открыть глаза, потому что кроме черноты больше ничего не видела. Мужчина снова вернулся. Он сидел напротив, рисуя что-то пальцем на здешнем странном остром песке. — Ты умерла. Должна была ещё в первый же день, но продержалась две дюжины. И всё еще слышишь меня. Верно? Я чувствую это. Гаргасы могут чувствовать мертвечину, и хоть в твоем иссохшем теле не бьется сердце, а внутри окровавленной головы не работает мозг, ты не пахнешь так. Ироина не питала ненависти к этому мужчине. Всё, что осталось в её тщедушном сознании — страх и ни капельки воли. Она была готова на что угодно, лишь бы выбраться отсюда. — Но если мы получим своё сейчас, то ты так и умрешь. А тебе не следует умирать. Ироина со страхом внимала каждому его слову, как спасительному свету в конце тоннеля. — Тебе нужно попросить твою силу помочь тебе. Ты должна приказать ей помочь тебе. Только так ты сможешь оправиться, — он замолчал на секунду, а потом продолжил. — Если не сможешь за три дня — мне придется тебе помочь. Ироина беспомощно наблюдала за тем, как мужчина встал и ушел, и отчаянно начала пытаться возвратить себя из паралича, завладевшего разумом из-за страха и смирения. Но она всё еще ничего не понимала. Следующие три дня она провела, промучившись, но так и придумав, как справиться с собой. То, что осталось от девушки, не было способно что-то решить или предпринять. Гаргас пришел, как и говорил, через три дня, мрачный, с топором в руке. Ироина отчаянно забилась в истерике, если так можно было сказать, ведь тело её не слушалось. Мужчина встал перед ней, опираясь на длинную ручку топора. В сумасшедшей панике девушка хотела было закричать, но этого ей, разумеется, сделать не удалось. От безысходности она закружилась, завертелась, пока не уперлась взглядом в своё туловище. Скукожившееся, белое и почти прозрачное, в районах суставов синее, а в районе впавшего живота почти черное, оно безвольно висело, держась только на оковах, а голова голова опрокинулась назад, открыв измазанное черной кровью осунувшееся лицо с широко распахнутыми, выпученными, безумными глазами. Было странно смотреть в свои глаза, Ироина на секунду отвлеклась на это и не заметила, как гаргас размахнулся. Топор со свистом врезался в грудь бездыханного тела, пробил большую дыру и сломал ребра, из ужасающей раны волной хлынула кровь. От этого внезапного зрелища рассудок Ироины помутился, но встрепенулся и бешено закричал. Оказалось, что это вопил вовсе не рассудок, а сама девушка. Её голос, севший, хриплый, шипящий, визжал: «Спаси!» Тут же её моментально закружило, как будто засасывая в неизвестность. «Спасайся!» — прогремел чей-то незнакомый голос в голове, и Ироина перестала видеть. Секундой позже она поняла, что это из-за того, что крепко зажмурилась. В этот же миг её тело, которое девушка снова ощущала частью себя, взорвалось от боли. Болела каждая кость, каждая мышца, каждая клетка её несчастной плоти. Девушка закричала и сквозь шум в ушах уловила, что голос её больше не был похож на шипение чудовищ. А ещё боль стихала, очень медленно и едва заметно, но стихала. Ироина открыла глаза, посмотрела на себя, обнаружила посреди груди страшнейшую рану и лишилась чувств.***
Год 783. Период Варос, часть первая, день пятый.
Фтария — Дворец Аквилона «Кое-что изменилось…», — с горечью осознала Ироина. Она пришла в себя и увидела сидящего рядом отца. Ей захотелось зарыдать от облегчения, броситься в объятия Аквилона и остаться там надолго, как бывало в детстве. Но стоило девушке попытаться слегка повернуть голову, чтобы накопившиеся слезы вытекли из глаз, острая и жгучая боль пробила висок и отозвалась в каждом сантиметре тела. Тихий хриплый стон разбудил задремавшего отца Ироины: — Тише, тише, моя девочка, — успокаивающим, слегка дрожащим голосом отвечал Аквилон. — У тебя слишком мало сил. Разум девушки был на удивление чист, но лишь оттого, что от её воспоминаний остались лишь самые яркие, связанные в основном с отцом и семьёй. Очень сложно было просто лежать на кровати, когда каждое движение отзывалось болью во всем теле. — Почему мне так больно? — Рина предприняла еще одну попытку подвинуться, но результат оказался еще хуже, чем в предыдущий раз. Даже не издав ни единого звука, она потеряла сознание. Аквилон, сгорбившись над дочерью, горестно и прерывисто вздохнул. Он положил свою теплую, шершавую и сморщенную ладонь на плечо Ироины, поглаживая его большим пальцем, и принялся бормотать извинения, хотя прекрасно знал, что они вряд ли хоть как-то помогут несчастной девушке. Филис, кусая ногти, ждал его за дверью. Его грудь, видневшаяся из-под расстегнутой рубахи, была перевязана широким бинтом. Едва огромная, ростом с трёх человек, с позолотой и росписью, створка, отворяясь, скрипнула, молодой маг упал на колени и склонил голову: — Прошу простить меня, мой повелитель! Убейте меня, если хотите! Аквилон тяжело вздохнул, с мрачной усталостью посмотрел на этот наивный и детский жест. — Поднимайся, Филис. У нас нет времени на такие несерьезные игры. — Это не игры, мой повелитель! — пронзительно и обиженно возразил Филис. Он, не вставая, поднял влажные глаза, блестевшие зеленью, утёр нос и взволнованно продолжил: — Я готов принять любое наказание за мою оплошность! Я подверг вашу дочь неимоверной опасности из-за невнимательности! Я готов за это отвечать! — Тут он поморщился, ощутив боль в груди. Аквилон с неподдельным сожалением глядел на него. «Разве это оплошность, Филис? Нет». — Поднимайся. Пусть твоим наказанием будет многолетнее знание, что ты подверг мою дочь опасности, — сурово проговорил Правитель Фтарии и положил ладонь на голову помощника. Филис, разбитый, поднялся на ноги. Аквилон направился к противоположной двери, ведущей в маленький зал, помощник проследовал за ним. Эта комната казалась теперь даже меньше, чем когда Филис был здесь в последний раз — лет пять назад. Наверное это оттого, что он был меньше. Помещение отличалось от остальных скромностью: чистые белые стены с диванами по сторонам и квадратным столом посередине; углы, забитые антикварным хламом; посеревшие, выцветшие шторы с цветами заслоняли окно; грязный потолок с разводами. Аквилон уселся на диван и понурился. Филис продолжил стоять. — Эта комната навевает мне хорошие воспоминания, — ностальгически пробормотал престарелый маг, — о тех временах, когда ты был глупым непоседливым сорванцом. Хотя первое, похоже, так и не изменилось. Молодой маг покраснел. На секунду веселые морщинки заплясали вокруг глаз Аквилона, но они тут же исчезли, и взгляд снова стал тяжелым и болезненным. — Я — первый «грязный» правитель. Так меня называют в народе. Я не принадлежу к древним династиям… Да что там, у меня даже фамилии нет! Все из семей смотрят на меня, как на отброса, по сей день. Я для них — жучок, возомнивший себя птицей. — Аквилон щелкнул пальцами. Его ладонь засветилась, а через миг волшебник уже держал толстую книгу и разочарованно разглядывал страницу. На обложке красовалась надпись «Хроника». — Аквилон, прозвище не придумано… Верно, оно дается посмертно Советом Магов, — прокомментировал седоволосый маг. — Всю нашу историю Септеррой правили четыре силы, Филис — вот чему учил меня Оден. Армия, маги, сплетни и династии. Четыре армии управляли народом: одних запугивали, другим предоставляли привилегии, славили королей и господ. Маги поддерживали правителей и олицетворяли их власть над верхушкой общества, а также армией. Они пускали и сплетни и подговаривали людей. А династии… Они решали всё о правительстве. Они решали, кого делать королем, а кого убрать. Как делить территории. Так было до тех самых пор, пока «Орион» и «Стоун» не вырвались из-под контроля, конкурируя друг с другом. Сначала победу одержал «Орион» и изгнал всех магов в Соил, а потом «Стоун» отыгрался из-за поддержки всё тех же магов и династий и установили власть над всем происходившим в мире. От магов и династий остался только «Совет Магов», а от армии — две организации, одна из которых пыталась удержать контроль, а другая таила обиду и ждала часа мести. Род Лагна пробыл у престола семьсот с вершком лет. Виссер, Синтор, Гуранес, Керимадо, Оден. Оден прервал эту династию. Он считал, что нельзя продолжать править одной и той же семье, потому что их идеалы будут искажаться и превращаться в маразм. Но с теми, кто оставался в тени, он не мог совладать. Знаешь, Филис, когда я смотрю на тебя и завидую. Ты думаешь, что твои оплошности — это преступление! Но знал бы ты, как они меркнут на фоне моих! Семья Арцесс — это самая жестокая и привередливая династия за историю. После того, как их семейные записи рассекретили, оказалось, что на их совести почти двести жизней возможных правителей — они выискивали всех, кто хоть с малейшим шансом мог бы стать королем, и расправлялись. Они тщательнее всего выбирали правителей и были к ним ближе всех, дети выходили замуж за принцев и женились на принцессах, а родители тыкали короля носом. Семья Моно славилась своей любовью к дележке территорий, а также, как ни странно, близостью к народу. Почти половина Ноксии, Соила и весь Иссиль принадлежали бы им, если бы сохранились документы. Но, к счастью, они все здесь. Семья Вайло… Наверное, ты слышал, чем она промышляет? Семья-убийца, семья-каратель, у неё много прозвищ. Страшнее становится, когда узнаешь, что нигде нет ни слова о хотя бы одном из её членов. Ни о первом, ни о последних. Некоторые маги отказывались верить в существование этого рода, а спустя пол периода исчезали навсегда. Ходят слухи, что они чистят мир от пьяниц и преступников… Что ж, я такие методы не поддерживаю. Династия Сурн якшалась со всеми Армиями, династия Жюс скупала оружие, а династия Сийх по слухам плавала по морям. Они были сильны и всевластны, их роль в истории — фундаментальная. Понимаешь, как они воспринимают безродного выскочку? Я каждый день просыпаюсь и боюсь увидеть кинжал возле своего горла, я оставляю кучу защитных заклятий… Но, как говорится, было бы желание — и любую защиту обойдешь. Но произошло страшное. Вместе с Оденом ушли в небытие семьи Арцесс, Сурн и еще несколько. Все взрослые и дети были найдены мертвыми в тот же день, когда погиб правитель Фтарии. Что решил народ? Известное дело. В открытую об этом говорить боялись, но я видел, что на меня смотрят как на убийцу. Аквилон замолчал и поднял взгляд на Филиса. — Я не считаю вас убийцей, мой повелитель! — Потому что я так сказал? — горько усмехнулся маг. — Ты так безоговорочно мне веришь. Но что если я скажу, что я убил миллион человек? Филис опешил. «Что вы такое говорите?» — Возмутился он про себя, но промолчал. Он пристально смотрел в глаза престарелого мага и надеялся, что тот хоть как-то покажет, что пошутил. Но Аквилон глядел прямо и серьезно, а лицо было спокойным. Филис почувствовал, как участилось его сердцебиение. — Вы… Вы лжёте, повелитель. Я уверен, что вы лжёте. Аквилон отвернулся и хмыкнул. — Ты меня слишком хорошо знаешь, Филис. Молодой маг с облегчением вздохнул.