***
— Чёрт бы драл эти записи! — вдруг выкрикнул грубый мужской голос, громким эхом отразившись по развалинам какой-то тёмной пещеры, наполненной едким запахом сырости с примесью прелости и старости, что присуща всем старинным развалинам. — Где я могу взять всё это прямо сейчас?! — продолжив монолог, голос тут же стих, и девушка услышала бурный шелест старой бумаги, что, казалось, могла разорваться от одного дыхания, не то что от такого бурного перебора. — Сука! Язык бруксы-альбиноса! Может это всего лишь глупая шутка? Не может быть так, чтобы экспедиция в такие жопы земли прошла зря?! — говорящий тут же сорвался с места, направляясь своим быстрым и твёрдым шагом, шум от которого тем же эхом отражался по стенам пещеры, к импровизированному практически из ничего операционному столу, рядом с которым на полуразрушенном камне лежали две прозрачные склянки с трубками, концы которых были вставлены в надсечённые вены несчастной жертвы обстоятельств, что никак не ожидала закончить свой день самым настоящим Испытанием, с которым порой не способны справиться даже юные кандидаты в ведьмаки. — А ты слишком живучая, — кажется, раздался полусмех, обусловленный какой-то сомнительной радостью, — чудно, это мне лишь на руку, — ехидно произнёс тот, не в силах сдержать уже нисходящей маниакальной ухмылки и странного блеска в глазах, присущих каждому злому гению, не спавшему несколько недель (если не месяцев) подряд, и иже с ним. — Поблагодари меня хотя бы за вытяжку чёртова корня, иначе ты бы умерла на месте от болевого шока ровно как и все, кто был до тебя. Долго ожидать реакции не пришлось. Девочка, обездвиженная плотными дублёнными ремнями из крокодильей кожи, сразу же нахмурилась и уже было открыла рот, желая ответить чем-то наиболее язвительным, но лишь прикусила язык от неожиданной острой боли в руках, попутно вскрикнув. Незнакомец, что-то гогоча, с помощью магии поднял в воздух те две склянки, обволакивая их густым синим туманом, отдающим искрами. На бледной коже девушки начали выступать ровной болезненной сеткой вены, синея и набухая настолько сильно, будто в любой момент их могло просто разорвать, обрекая ребёнка, из шокированных глаз которого заструились слёзы, на ужасную смерть. Она старалась сдержаться, прикусывая губы, ёрзая под лишь более плотно стягивающими ту ремнями, но эти муки, затрагивающие каждую клеточку, каждый мускул нежного, никогда не испытывающего и не готового к столь смертоносной боли, тела, раздались по всей пещере душераздирающими и оглушительными криками, пока сталактиты, также попав под действие магии, лишь норовили обломиться на тысячу кусков, разрушив всё. Девочку начало трясти настолько сильно, словно у неё случился безнадёжный припадок, обещающий скорую кончину всякого, обрёкшего подобный недуг. Ребёнок извивался, подобно загнанной в угол змее, неестественно вытягивая и кривя тонкие пальцы, которыми тот старался хоть как-то ослабить если не боль, то хватку лямок, что причиняли ещё больше боли юной особе; но, к сожалению, ничего, кроме свезённой до мяса кожи и изломанных до основания ногтей девочка не получила. Вдобавок ко всему, мужчина награждает задыхающуюся от слёз страдалицу, давно сорвавшую свой голос в крике, звонкой пощёчиной: — Только попробуй сдохнуть, я столько денег вложил в тебя, неблагодарная тварь! — но по естественным причинам его не услышали, так что можно было сделать вывод, что он сказал это для себя, для утешения. — Чёрт возьми, я, наверное, скоро сойду с ума, — не переставая ухмыляться, тот не может свести взгляда с ребёнка, пытающегося изо всех сил выдавить своим сорванным голосом хоть что-то, напоминающее крик и зовы о помощи, пощаде. Но никто не пришёл. Шло время, крики, хоть и утихшие, не прекращались, ровно как и унижение за унижением от мага, что уверял уничтожить всё, что дорого этой девчонке, если та посмеет двинуть кони, а вот жидкость в склянках стремительно заканчивалась, что даже немного удивило заигравшегося в Бога чародея. С минуты на минуту всё должно было подойти к своему концу. И вот, когда девочка впала в столь парализованное болью состояние, что могла лишь обессиленно открывать рот, подобно рыбе, задыхающейся на горячем воздухе, жидкость кончилась, а через несколько минут прекратились и эти немые крики, ровно как и всякие попытки вырваться на волю. — Прости, бабушка, — тихим шёпотом произносит та, закрывая измученные глаза и, наконец, чувствуя столь сладкое облегчение, что она решила, что смерть — самое прекрасное, что может подарить человеку дьявольский палач. Она так и не дождалась помощи от того самого принца, благородного спасителя, о которых ей рассказывала бабушка в тех самых упоительных сказках, что плавным и спокойным ручейком уносили ребёнка в страну мечтаний и чудных грёз. Кажется, теперь девочка, так и не увидевшая мир, практически смирилась со своей участью, понимая, что жизненные силы начинают покидать когда-то верящего в чудо ребёнка, от которого теперь останется ровно ничего, что могло бы рассказать о её возможной жизни, свершениях. Чародей, наблюдавший за очередным «шоу», медленно поднялся с деревянного стула, тяжело вздыхая от нетерпения и медленно подходя к столу, стараясь унять сладкую дрожь предвкушения в руках и коленях. Преодолев расстояние в несколько широких шагов, «учёный» пренебрежительно толкнул мученицу в плечо, что не дало абсолютно никакой реакции. Выругавшись на всех богов, маг сразу же быстро произнёс слова стабилизирующего заклинания, прикладывая светящиеся голубым руки к её лбу, на котором даже не успел выступить пот. — Я предупреждал, с-слышишь? Только попробуй сдохнуть, тварь мелкая! — дрожащим и чуть ли не всхлипывающим тоном твердил под нос мужчина, не сводя глаз с обездвиженного тела. — А ты знаешь, что до тебя были ещё четыре ребёнка, как жаль, что они оказались бесполезными, подняв так много шума на всю округу и лишь попусту потратив моё время. Но знаешь что… они умерли во благо науки, — он мог бы продолжать свой монолог бесконечно, но, наконец, нагнувшись ближе к лицу девочки, почувствовал на своей щетине слабое дыхание пленницы, что заставило его беспокойное сердце стучать ещё быстрее, разгоняя кровь. Чародей, внутренне заливающийся победным смехом, осел на пол, улыбаясь и молча благодаря всех богов: Мелитэле, Вечный Огонь. Успокоившись и отойдя от дикого счастья, распирающего его изнутри, мужчина поднялся и продолжил начатое, попутно делая какие-то заметки, что могли пригодиться тому в будущих работах.***
Спустя неопределенное время, что пролетело уж очень незаметно, уже новая ведьмачка, тихо кряхтя, приоткрыла глаза, что не осталось неуслышанным у кружащего чуть ли ни ежесекундно над той чародея. Встав со стула, тот вальяжно, точно какая-то «птица высокого полёта» (в нашем же случае учёный, самый настоящий учёный, коим его когда-то отказались признать, но теперь…) подошёл к столу, разглядывая своё «творение науки», что, закатывая глаза и жадно хватая воздух, еле оставалось в сознании. Изменения, которым подвергся уже-не-ребёнок, были колоссальны настолько, что это нельзя было списать на простые изменения в имидже или чары: бледно-серая кожа, напоминающая своим видом фарфор, и волосы, которые были теперь не абсолютно чёрными, приобретя хаотичные белые пряди, что можно было списать на очередную прихоть мутации, очень часто оставляющую ведьмакам какую-то остринку в их внешности. — А знаешь что самое смешное? — улыбка у мужчины, вновь продолжающего свой монолог, натянулась шире прежнего, и он продолжил, положив свою руку на щёку той, — в Школе Медведя добавляют самые настоящие мутагены вампира, кто бы мог подумать, правда? — уже не скрывая откровенного безумия в глазах и голосе, тот продолжил. — И этих мутагенов намного больше, чем самих мутагенов медведя, именем которого и названа школа, — теперь тот облокотился об стол так, чтобы оказаться практически на одном уровне с дитём, у глаз которого ещё были видны струйки невысохших слёз, — так что мне пришлось заказывать самых лучших наёмников, знающих цену своей работе, — попутно вытирая слёзы той тканью тёмной перчатки, — чтобы получить хоть единый шанс выследить и убить высшего вампира. Я потратил на это кучу денег, которые и сниться не могли простому люду! И повторяю ещё раз, мелкая тварь, только попробуй… — договорить, увы, названный чародей не успел, чувствуя, что чья-то сильная рука крепкой хваткой хватает того за плечо, оттаскивая от стола, на котором до сих пор, вновь потеряв сознание, лежала ведьмачка. — Какого чёрта, знаешь ли ты, что ты сейчас сделал?! — его вопли, переходящие в истерику, давили на уставшие перепонки. — Я стал новым Богом этого мира, я создал нечто, что не сравнится с сегодняшним понятием ведьмаков, слышишь? — этот маг был удивлён, сбит с толку столь неожиданным появлением кого-то, кто способен распознать отталкивающие от определённого участка чары и так бесшумно подкрасться сзади, воспользовавшись моментом. Тот, кто именно сейчас пришёл по душу этого горе-творца, не особо интересовался какими-то пустыми выкриками и аргументами, что могли прямо сейчас остановить его от совершения задуманного. Повернув крайне ошарашенного таким поворотом событий мучителя лицом к себе, незнакомец, лицо которого было невозможно разглядеть в окружающей темени, что-то прошептав, воткнул стальной меч в живот чародея, так и не успевшего применить свою хвалённую магию и как-то защититься. На одной дыре он не остановился, распоров его туловище до самых рёбер и, откинув человека в сторону, оставил того умирать от потери крови и шока. — Что здесь произошло, — задаваясь риторическим вопросом, тот убрал меч в ножны за спиной и направился прямиком к лежащей на столе жертве, попутно оценивая опытным взглядом и нюхом саму девушку, обстановку вокруг, после чего как-то неприятно морщась и вновь кидая презрительный взгляд в сторону лежащего в луже собственной крови мага, — какой же хер опустится до подобного? Осторожно беря на руки обессилевшее тело, неизвестный направляется прочь из злополучной пещеры.