Кроме пыли и пепла

Добраться до Ангамандо оказалось до странности легко. Прислужники Моринготто, которые попрятались по своим норам с первым появлением огненно-золотого светила, похоже, до сих пор не смели высунуться наружу даже ночью, когда столь пугающего их света в небе не было. Это обстоятельство сделало путь Нолофинвэ куда безопаснее и скорее, чем он мог бы быть. Но главной цели, наоборот, мешало. Ведь если обитающие в крепости Моринготто твари никогда не выходят наружу, значит, незачем им и открывать ворота, а если ворота всегда закрыты, значит, невозможно будет проскользнуть в них незамеченным и похитить у Моринготто его пленника. Хотя, говоря по правде, это могло бы быть невозможно, даже если бы ворота открывались то и дело. Разумнее было поискать другой путь в крепость. Какой-нибудь лаз, слишком маленький, чтобы пропустить войско или даже отряд, но достаточно большой, чтобы всего один эльф мог незаметно проникнуть внутрь. Должен же быть такой в крепости Моринготто? Ведь она огромна. А Железные горы, пожалуй, существовали здесь прежде, чем Моринготто выбрал место для своего очередного логова, и не все пути в них созданы им? Подбадривая себя такими рассуждениями, Нолофинвэ принялся исследовать окрестные горы. Но скоро убедился, что, если эти горы и не принадлежали Моринготто всегда, они, безусловно, стали принадлежать ему теперь, и отыскать в них тайный путь в сердце крепости будет трудно. Очень трудно. Невозможно. Вообще немыслимо. Нолофинвэ в изнеможении опустился прямо в вулканическую пыль. Такой усталости и отчаяния он не чувствовал со времени Хэлкараксэ. Правда, там отчаяние было белым и холодным, а тут черным и горячим, как здешний воздух, который был не просто грязен, а вообще не пригоден для дыхания, ужасно раздражал и горло, и нос, и глаза. К возможности войти в Ангамандо Нолофинвэ нисколько не приблизился. И ему уже начинало казаться, что можно блуждать здесь до Конца Мира, но ничего не найти. Хотя, конечно, его раньше доконают ядовитые пары, или все-таки заметят какие-нибудь твари. Нет! Нельзя так думать! Он пришел сюда по своей воле и не для того, чтобы здесь умереть, а чтобы забрать своего брата. Он должен помнить о своей цели. Все время помнить! Тогда ему удастся достичь ее. Ведь сумел же он перейти Хэлкараксэ и оказаться здесь. А сколько раз было искушение просто сдаться. Ничего не делать и ждать, пока его страдания закончатся, вместе с его жизнью. Но вот он жив и добрался до крепости Врага, и теперь ищет вдохновения в самых ужасных своих воспоминаниях, хотя еще несколько дней назад он сам не поверил бы, что это возможно. После холода, боли, ужаса и смерти, после льдов и моря, память о которых ничем не могла помочь, на ум Нолофинвэ пришли, наконец, Песни Силы. И Нолофинвэ — далеко не впервые в своей жизни — пожалел, что никто не может хорошенько стукнуть самого себя, потому что он этого определенно заслуживал. Песни Силы — умение народа его матери, поддерживали его народ в Хэлкараксэ. Давали тепло среди льдов, давали исцеление, или, по крайней мере, облегчение боли, когда никаких других средств у целителей давно уже не осталось. Там арфа была важнее меча, лука или копья. Важнее вообще всего. Нолофинвэ думал, что вряд ли когда-нибудь избавится от привычки держать ее всегда под рукой. Но стоило только пожить на твердой земле под ясным небом, и он все забыл! Собрался в Ангамандо и не взял с собой арфу. Вот Финьо никогда не сделал бы такой ошибки. А он... Нолофинвэ закрыл лицо руками, бормоча: — Дурак, какой же я дурак... И тут же следом вырвалось: — Прости, мама, кажется, я навеки останусь ужасно твердолобым нолдо. Осознав, что произнес это вслух, Нолофинвэ вздрогнул. На миг ему почудилось, что говорить здесь о матери — значит подвергать ее опасности. Но он стряхнул с себя это наваждение. Его мать в Валиноре, между ней и Моринготто Разделяющие моря, ей ничего не может грозить. Между ней и Нолофинвэ — тоже Разделяющие моря. И это горькая мысль. Но все же вспомнить мать сейчас было утешительно, и Нолофинвэ позволил себе подумать о ней еще немного, совсем чуть-чуть, только минуту. Он закрыл глаза, чтобы живее представить ее лицо и голос, и из множества воспоминаний, которые у него были, неожиданно обрело ясность одно: Они с матерью гостили в доме дяди, и как часто бывало в такие времена, она много вспоминала и говорила о прошлом. Иногда о настолько далеком прошлом, что и представить было трудно: до Великого Перехода и до встречи квэнди с Оромэ. — ... прежде чем у нас появились первые арфы, а у линдар, с которыми мы в то время жили рядом и общались не меньше, чем с нолдор, — первые флейты, мы уже пели и даже творили Песни Силы с помощью одного только собственного голоса. Ингвэ до сих пор за голову хватается, вспоминая, как мало мы знали и могли тогда, хотя думали, что знаем и можем много. И он прав. Но я все-таки думаю, что, именно благодаря нашим первым опытам, мы после сумели действительно достичь многого. Это настолько легче с музыкой! — Индис покачала головой и звонко рассмеялась. В золотом сиянии Лаурелин, казалось, сама она светится. Нолофинвэ больше любовался ее радостью, чем вникал в суть слов. А она, отсмеявшись, продолжала: — Без музыки приходилось всегда петь так, словно это в последний раз, даже если ты просто пытался... Нолофинвэ открыл глаза и резко выпрямился. Словно это в последний раз? Он огляделся: черная пыль на земле, черная дымка в воздухе и враждебные горы вокруг. Что ж, может, и впрямь в последний. Слегка успокоив раздраженное горло несколькими глотками отвара листа жизни из свой фляги, Нолофинвэ начал петь: — По дороге долгой, дальней, по путям непроходимым, мы идем, не внемля страху и усталость забывая... Это были первые строки одной из самых любимых и известных в Валиноре песен о Великом переходе. Заканчивалась, она, конечно, обретением нового дома в Валиноре. Но Нолофинвэ искал не Валинор, а своего брата, поэтому по ходу песни он менял ее сюжет. А воздух вокруг него как будто наливался силой Благословенного края, и, к тому времени когда песня была допета, стало чудится, будто кто-то зовет его за собой, тянет за руку, как взволнованный эльда: "Идем, идем скорее". Нолофинвэ поднялся на ноги и пошел за этим ощущением, стараясь не думать о том, что, возможно, его просто заметили и теперь ведут прямо в лапы Моринготто. Нет. Этого не случится. Просто все удалось, он нашел возможность проникнуть в Ангамандо, а скоро найдет и Феанаро. Найти Феанаро прямо сразу, не попадая внутрь крепости, Нолофинвэ совершенно не был готов, поэтому ошеломленно замер, увидев измученного эльда, прикованного к скале над пропастью. Внешне этот эльф ничем не напоминал Феанаро: весь в пыли и копоти, тело — неплотно обтянутый кожей скелет, даже хуже, чем у тех, кто умер от истощения во Льдах, волосы цвета пепла, глаза закрыты, голова безвольно поникла... Но все-таки это был Феанаро, и он был жив. Нолофинвэ чувствовал это и не мог ошибиться. И не мог помешать себе крикнуть, что есть мочи: — Феанаро! Ты слышишь меня?! Феанаро!!! Горло тут же нещадно задрало. А ответ был таким слабым, что Нолофинвэ никак не должен был его услышать. Но все-таки услышал: "Да". — Я заберу тебя отсюда!!! Узник ничего не ответил. Но Нолофинвэ и не ждал ответа. Он чувствовал разом такую невыразимую смесь облегчения и ужаса, гнева и возбуждения, что кровь его просто бурлила, а сердце колотилось как бешеное. Чудовищным усилием воли он заставил себя успокоиться и попытаться рассуждать трезво. Ведь именно сейчас, так близко от цели, любая ошибка могла стоить всего. Нужно забраться наверх, перерубить цепь, спуститься вместе с пленником и уйти. Ничего особенно сложного. К тому же у Нолофинвэ был с собой запас веревок... Но глядя на эту скалу, он быстро понял, что все веревки в Арде не могли бы ему помочь, — скала обрывалась в ущелье слишком отвесно и была неестественно гладкой. Словно кто-то сотворил ее специально для того, чтобы держать здесь пленника. Вечно. Подумав об этом, Нолофинвэ почувствовал, что внутри у него что-то резко и болезненно сжалось, и его вырвало желчью, прямо в ангамандский пепел. С трудом выпрямившись после этого, Нолофинвэ снова окинул взглядом скалу. Невозможно. К ней не подобраться ни с юга, ни с запада, ни с востока. А с северной ее стороны — Ангамандо. А сверху небо — черное небо Ангамандо, и никакой надежды. Нолофинвэ сам не замечал, как из его горла вырывается не то рыдание, не то рык, пока он в полном отчаянии смотрел на это небо. Но именно в тот миг порыв ветра вдруг разогнал наносную черноту, и Нолофинвэ увидел настоящее небо: чистое, ярко синее, как глаза Манвэ в облике Воплощенного. На Нолофинвэ вдруг мощным потоком обрушилось все, что ему довелось за свою жизнь узнать о Манвэ. И он вспомнил, как когда-то, в младенческой невинности, еще не мог чувствовать благоговения перед валар, и Манвэ был для него просто старшим другом его родителей, и когда они втроем посетили Ильмарин, Манвэ сажал его к себе на колени и позволял играть с сапфирами, которыми была расшита мантия Старшего Короля... И как потом, жадным до знаний юношей, он приходил в Ильмарин один, и Манвэ всегда охотно беседовал с ним... И как зрелым эльда, в счастливые дни, Нолофинвэ смог, наконец, действительно оценить по достоинству, кто был Манвэ, и исполнился глубочайшего почтения... И как в дни сомнений тосковал о возможности попросить совета, но уже не мог переломить свою гордость, чтобы сделать это... И как Манвэ смотрел на него с печалью во время суда над Феанаро, и как он сам в последний раз видел Манвэ на Таникветиль, когда тьма уже пала на Валинор, и на лице Манвэ отражалось неприкрытое страдание, но горюя об отце и беспокоясь о своем народе, Нолофинвэ не нашел в себе сил сочувствовать Манвэ и только позже, уже в Белерианде, думал об этом со стыдом... и наконец, как теперь, отделенный от Манвэ последствиями собственных решений, временем и расстоянием, он стал для Старшего Короля только песчинкой... Но Манвэ — Стихия мира, его сила в каждом глотке воздуха, даже такого, как здесь, и он видит даже песчинку... Сокрушенный силой собственных чувств и мыслей, Нолофинвэ преклонил колени и взмолился: — О Манвэ! Сжалься надо мной и над моим братом! Я не могу оставить его здесь! Но не в силах и достигнуть его! — Нолофинвэ все-таки разрыдался по-настоящему и некоторое время совсем не мог говорить, но, справившись с собой, продолжал: — Я не знаю, о чем прошу... Но, если ты не поможешь нам, никто не поможет. Пожалуйста! Я умоляю!.. Тут слова снова оставили его. Некоторое время Нолофинвэ только судорожно всхлипывал, не имея сил ни на что другое. Пока не почувствовал, что по нему скользнула чья-то гигантская тень. Нолофинвэ вскочил на ноги и потянулся к мечу, но, к счастью, не успел вынуть его из ножен. К счастью, потому что к нему летела вовсе не моринготтова тварь, а один из Орлов Манвэ. Самый огромный, величественный и прекрасный орел, которого когда-либо видел или мог представить Нолофинвэ. Нолофинвэ поклонился ему, приложив руку к сердцу. Орел внимательно посмотрел на него, склонив голову на бок, потом сказал: — Забирайся мне на спину, быстрее. Нолофинвэ не заставил его повторять дважды и уже через несколько мгновений летел по широкому кругу над ущельем и скалой, сидя на спине орла, а еще через несколько — стоял на узком каменном карнизе в двух шагах от места, где был прикован Феанаро. Подняв руки вверх, Нолофинвэ мог достать примерно до середины цепи, которая удерживала пленника. Теперь оставалось разрубить ее — и дело сделано. Но сначала нужно было предупредить пленника. — Феанаро, — опять позвал Нолофинвэ. — Феанаро! Тот не откликался. Нолофинвэ осторожно сделал шаг по карнизу, и коснулся груди Феанаро. Он мог чувствовать под тонкой кожей биение сердца. Лицо Феанаро исказилось от боли. Нолофинвэ отдернул руку. А Феанаро, наконец, открыл глаза. Во взгляде, устремленном на Нолофинвэ смешивались ужас и бесконечная усталость. — Теперь и ты будешь мучить меня, — прохрипел Феанаро. "Кого он видит?" — подумал Нолофинвэ, сам замирая от ужаса, но спрашивать вслух не стал. Вместо этого сказал успокаивающе: — Это я — Нолофинвэ. Я сейчас освобожу тебя и заберу отсюда. — Что? — спросил Феанаро. — Я заберу тебя отсюда, — медленно повторил Нолофинвэ. — Не понимаю. — Феанаро потряс головой и зашипел от боли, которую ему это принесло. Нолофинвэ вздохнул. — Не важно, ты увидишь, — сказал он. — Сейчас я перерублю цепь, и чтобы ты после этого не упал вниз, я буду держать тебя одной рукой, а ты постарайся тоже держаться за меня, слышишь? — Да, — ответил Феанаро, и, к облегчению Нолофинвэ, действительно попытался обхватить его левой рукой за талию, но сил у него было меньше, чем у котенка, так что Нолофинвэ оставалось только надеяться, что он сам сможет не дать Феанаро упасть в пропасть и разбиться. Это было бы слишком жестокой насмешкой судьбы. Так, держа брата правой рукой, левой Нолофинвэ вынул меч из ножен и осторожно, чтобы самому не полететь вниз, но достаточно сильно, чтобы перерубить любой металл, ударил клинком по цепи. Удар высек искру, но цепь осталась совершенно цела. Нолофинвэ ударил во второй раз — сильнее, и в третий — еще сильнее. И вот после этого он все-таки потерял равновесие и едва не упал. Чтобы удержаться на карнизе, Нолофинвэ пришлось отпустить Феанаро и схватиться рукой за цепь. Она закачалась в воздухе. Феанаро закричал. Нолофинвэ отпустил цепь, прижимаясь к скале и шепча: — Прости, прости... А Феанаро, когда способность говорить вернулась к нему, прошептал: — Это железо заклято против эрухини, его не взять нашей сталью. Ты не сможешь. Не сможешь. Нолофинвэ посмотрел на свой меч и увидел, что на нем появились зазубрины, хотя это было просто невозможно. Не взять эльфийской сталью, значит... Нолофинвэ сомневался, что в Арде существует какая-нибудь другая, но, даже если б существовала, у него все равно была только эльфийская. А больше ничего не было. И что теперь? Не голыми же руками рвать эту цепь? А впрочем, почему нет? Он ведь прославлен своей силой? Может, не зря? Усмехаясь так, что позавидовал бы сам Тулкас, Нолофинвэ вложил меч обратно в ножны и обеими руками схватился за одно из звеньев цепи. — Держись за меня, Феанаро! — сказал он. — Держись, как только можешь, скоро все закончится. А потом изо всех сил потянул железную петлю одновременно в противоположные стороны. Нолофинвэ чувствовал, как горят от напряжения руки и темнеет в глазах, слышал слабый, но мучительный крик Феанаро, и свой собственный крик, оглушительно громкий, многократно отразившийся от пиков Железных гор. Но вот звено цепи все-таки разомкнулось, и... Феанаро полетел вниз, Нолофинвэ едва успел его подхватить и вместе с ним прыгнуть на спину орла, который парил над ущельем, немного ниже злополучного карниза. Орел возбужденно клекотал, как будто хотел сказать что-то, но забыл эльфийскую речь. Наконец, он сумел произнести: — Удивительно, что на твой крик сюда сам Моринготто не прибежал. И стало бы у него три короля, вместо одного. — Да, да, я знаю, — виновато ответил Нолофинвэ. — Пожалуйста, унеси нас отсюда. Орел заложил крутой вираж и полетел прочь от Ангамандо так быстро, что самый стремительный из ветров Манвэ не мог бы угнаться за ним. А уж о Моринготто и его тварях и говорить нечего.