Кроме пыли и пепла

— Феанаро! Феанаро! Из забытья Феанаро вырвал тот же голос, но на этот раз он слышался не снизу, а ближе. Открыв глаза, Феанаро увидел перед собой лицо другого эльда. Того самого эльда, который смотрел на него от подножья скалы. Вот только вблизи стало очевидно, что это не отец. Это Нолофинвэ! Вдобавок к балрогам и остальному, ему начал мерещиться единокровный брат. А впрочем, даже странно, что до сих пор его не было. — Теперь и ты будешь мучить меня, — сказал Феанаро. Это не вызывало у него почти никаких чувств: одной пыткой больше, одной пыткой меньше, какая ему теперь разница. А вот Нолофинвэ глянул на него с выражением чистейшего ужаса на лице. Что было очень странно, потому что раньше такого выражения Феанаро у него ни разу не видел. Даже когда... Никогда. Он бы непременно запомнил. — Это я — Нолофинвэ, — сказал тем временем Нолофинвэ. Как будто и без того не ясно. — Я сейчас освобожу тебя и заберу отсюда. А вот это уже совершенно не было ясно. Фраза распалась на не имеющие никакого смысла звуки, как будто Нолофинвэ говорил на прежде неслыханном и не подчиняющемся никаким известным законам языке. — Что? — переспросил Феанаро. — Я заберу тебя отсюда, — повторил Нолофинвэ, проговаривая слова очень медленно и четко. Так что теперь Феанаро мог не сомневаться в их значении. Но вот смысла все это по-прежнему не имело. Потому что Нолофинвэ не мог желать его освободить. Потому что Нолофинвэ не мог оказаться здесь. Потому что освобождение вообще невозможно. Но все-таки Нолофинвэ был здесь, и говорил, что освободит его, и это не было похоже ни на одно из прежних мучительных видений. — Не понимаю, — сказал Феанаро и для верности покачал головой, забыв, что лишний раз шевелиться в его нынешнем положении не следует. Нолофинвэ говорил еще что-то, Феанаро, борясь с разрывающей череп болью, разобрал только: — ...постарайся тоже держаться за меня, слышишь? Феанаро подтвердил, что слышал, и не стал признаваться, что слышал далеко не все. Вместо этого он несколько мгновений раздумывал, стоит ли делать, как говорит Нолофинвэ, или лучше оттолкнуть его, пока есть возможность? Но все-таки решил, что, даже если все окажется очередным жутким миражом, терять ему давно уже нечего, и, собравшись с силами, обхватил Нолофинвэ свободной рукой. После чего Нолофинвэ обнажил меч и рубанул по цепи: раз, другой, третий. Каждый удар отдавался в теле Феанаро, как будто мечом рубят его. Он сдерживал — впервые за долгое время — свои крики, боясь, что они заставят Нолофинвэ остановиться. Но вот Нолофинвэ пошатнулся и, чтобы не упасть, инстинктивно схватился за цепь, почти повис на ней. Тут Феанаро сдержать крика уже не мог. Сквозь собственный хриплый вопль он вдруг услышал шепот: — Прости, прости... И именно тогда поверил, что это все на самом деле. Уж слишком явно этот шепот не принадлежал Ангамандо, где никто и никогда, ни наяву, ни в грезах, не просил прощения за причиненную боль. Значит, Нолофинвэ действительно пришел, чтобы освободить его. Только все равно не получится. Надо было сказать ему, и, хотя каждое слово давалось с неимоверным трудом, Феанаро заставил себя произнести: — Это железо заклято против эрухини, его не взять нашей сталью. Ты не сможешь. Не сможешь. Хотел еще добавить, что, из такого же железа Моринготто состряпал себе венец. Только уже не было сил. Сознание опять ускользало. А Нолофинвэ вдруг снова схватился за цепь, на этот раз двумя руками, и резко рванул ее. Феанаро подумал, что такой боли он не выдержит. Но не выдержала все-таки цепь. Одно из звеньев распалось, и Феанаро начал падать. Сколько раз Феанаро мечтал о падении как об освобождении! Но теперь испытал дикий ужас при мысли, что разобьется о камни на дне ущелья именно сейчас, когда настоящее освобождение, о котором он так долго даже мечтать не мог, стало возможным. Вдруг его подхватили чьи-то руки. Руки Нолофинвэ. Феанаро чувствовал, что они дрожат от недавнего напряжения, но держат его крепко. И ужас отступил. Даже когда они вдвоем все же стали падать куда-то, страшно уже не было. Хотя они, казалось, продолжали падать бесконечно. Или падали снова и снова... А может, все это ему только чудилось. Феанаро не знал наверняка, потому что силы совсем покинули его. Как будто, стоило только порваться цепи, и тело сразу вспомнило, что Воплощенные не предназначены для того, чтобы жить без пищи, воды и отдыха, на одних только страданиях. И Феанаро уже не мог думать, открыть глаза, заговорить или пошевелиться. Только проваливался глубже и глубже в сон, и сквозь пелену этого сна пробивались лишь немногие, самые яркие ощущения: свежий, по-настоящему свежий, ветер на его лице... прикосновение мягкой ткани к коже, словно кто-то накрыл его одеялом или завернул в плащ... отвар из листа жизни на его сухих и жестких губах... крошки коймаса во рту, такие маленькие, что они буквально таяли на языке, и ему не приходилось давиться... И руки, которые продолжали его держать... биение сердца другого эльда, которое он мог слышать совсем близко... и голос, который все повторял и повторял, что теперь никто больше не причинит ему вреда... а еще пел... От этого боль во всем теле пошла на убыль... И спать хотелось даже больше... Наконец, они вроде бы совсем перестали падать... и раздалось разом множество голосов эльдар, и многие руки стали прикасаться к нему... Феанаро не хотел, чтобы к нему прикасались, но поделать ничего не мог... Правда, эти руки, казалось, не стремились причинить ему большой боли... А когда над ним запели несколько голосов, некоторые из которых были определенно знакомыми, Феанаро перестал чувствовать боль вообще. Впрочем, все остальное он тоже перестал чувствовать, погрузившись в очень глубокий сон, где не было видений, ни хороших, ни дурных. Потом до него все-таки стали снова долетать голоса эльдар. Голоса, не искаженные болью. Для Феанаро они звучали, как самая прекрасная музыка, и он наслаждался ими, не стараясь вникнуть в суть сказанного, потому что это было бы слишком большим усилием. Так что он просто спал и слушал. Позволяя словам течь мимо него и оставаться в памяти, но не в сознании. И хорошо, иначе смысл речей напугал бы его. А так это были только мелодии, и их печаль не умаляла для него их красоты. Три голоса. Два женских и один мужской. Мужской голос принадлежал Нолофинвэ, женские вроде бы не были знакомы Феанаро. Может, он и слышал их когда-то и где-то. Но давно и нечасто. — ...все раны. Но если не избавиться от наручника в ближайшее время, он умрет. — Верно, этот металл забирает его силу. И нашу, когда мы пытаемся воздействовать на него Песней. Кажется, это какое-то заклятие Моринготто. — Да, он так и сказал... — Кто? — Феанаро. — Не может быть!.. Я хотела сказать, Государь, что он не должен был быть в состоянии говорить, к тому времени, когда ты его нашел. Не больше, чем сейчас. — И тут я тоже согласна. Он слишком истощен, чтобы сказать слово, не говоря о связных фразах. — Тем не менее он говорил со мной. Там, на скале. А вот после уже нет. Я думаю, все дело именно в цепи: пока он был прикован, она не давала ему умереть, но теперь убивает. И наша сталь этот наручник действительно не берет, о чем он тоже меня предупредил. Мы все уже перепробовали… — Кроме одного, Государь. Голос умолк. Надолго. — Чего? Говори же. — Нужно отнять руку выше наручника, тогда металл больше не сможет влиять на него. — Что ты такое говоришь?! Леди Эсте никогда бы... — Здесь нет леди Эсте! Здесь только мы. — Нет. Это невозможно. Так страшно покалечить его теперь, когда все уже позади! Я запрещаю. Я обещал, что ему больше не причинят вреда. — Государь, ты король, а я целительница. И в ином случае я сказала бы, что у короля нет власти приказывать мне в вопросах исцеления. Но сейчас... Я покорюсь твоей воле, что бы ты ни решил. Только помни, если мы ничего не предпримем, нам придется увидеть его смерть, очень скоро. — Сколько времени у нас остается? Прежде чем ничего нельзя будет сделать? — До заката, Государь. Самое большее — до заката. Потом, кажется, кто-то снова пел. И много. Но Феанаро опять заснул крепко и не запомнил этого. В следующий раз голосов снова было три. Все три принадлежали мужчинам и были Феанаро давно знакомы. — Я ненавижу говорить такое, но нет, отец, ничего не получится. Песни Силы тут не помогут. — Финьо прав, дядя. А жаль. Если бы мы знали, как Песней заставить этот наручник открыться, мы, наверное, могли бы и Ангамандо заставить обрушиться на голову его хозяину. Однако, боюсь, это не будет так легко. Ничто из этого. — Конечно, Финдо... Ладно, спасибо вам обоим... — Да за что тут бла... — За то, что вы, по крайней мере, попробовали. Идите отдыхайте, вам теперь это нужно. — Тебе это давно нужно. — Я еще побуду здесь. — Хорошо, отец, зови меня, если понадоблюсь. Послышались удаляющиеся шаги, и голосов осталось два. — Дядя? — Да? — Там, на горе, ты ведь смог порвать цепь, так, может быть... — Финдарато! Ты ведь смог перейти Хэлкараксэ так же, как и я. Думаешь, мы сумели бы сделать это снова? Завтра? Сегодня? Если бы оно стало в дюжину раз длиннее? Последовавшее за этим вопросом молчание было настолько тяжелым и горьким, что Феанаро почувствовал это и попытался ото всего отрешиться, снова погрузиться глубже в сон, но не смог. А молчание длилось и длилось. Наконец, оно все же было нарушено. — Прости, я не должен был спрашивать. — Нет, это я не должен был так говорить с тобой, ты ничем не заслужил этого. Но правда в том, что я не знаю, как порвал цепь, и не думаю, что мог бы сделать это снова, даже если б открыть широкий наручник было не сложнее, чем разомкнуть одно-единственное звено. Придется отыскать другой способ, вот только… Пока слова звучали, атмосфера ощутимо изменилось, как будто воздух очистился после грозы, и Феанаро все-таки опять крепко заснул. А потом до него опять донесся голос Нолофинвэ, но произносил этот голос уже совсем другое. — Да, да, я знаю. Пора. — Это не целители, отец. Всего лишь я. — Турьо! Не ожидал тебя здесь увидеть. — Я тоже не думал, что приду. Но я здесь. Способа открыть наручник так и не нашлось... И руку придется отрезать. Большая потеря для мастера. Если он проживет достаточно долго, чтобы осознать ее. Я понимаю, я ведь и сам мастер. Потерять руку! Утрата отравит дни до конца вечности. Каждый час! Каждую минуту! Только в грезах можно будет забыть о ней. И тем больнее снова вспомнить!.. Я отдал бы руку, не задумываясь, если бы только это могло вернуть мою жену. — Турьо... — И любой, потерявший близких в Хэлкараксэ, будь он хоть какой мастер, думаю, поступил бы так же. Ты ведь сделал бы это ради Аракано, правда? — Турьо, их нельзя вернуть! И месть не поможет. — Я знаю, отец. Знаю. Но разве не было бы справедливо, если б и он познал, наконец, чувство потери, столь же ужасное, как наше? Я задавал себе этот вопрос целый день. И временами мне казалось, что "да" будет самым верным ответом. Но... боюсь, Эленвэ была бы отвратительна сама мысль о такой справедливости. Поэтому вот, возьми. — Что это? — Кинжал не из эльфийской стали. Я много говорил с местными эльфами в последнее время. У них, почти у каждого, есть оружие, сделанное наугрим — Детьми Ауле. Я выменял этот клинок на один из своих. Действительно интересная вещь, и другая, непохожая на наши. А главное, Моринготто вряд ли успел встретить много наугрим. Так что едва ли он думал о них, пока творил свои заклятия. — Ты уверен? Глупый вопрос! Попробуем. Посвети мне. Нет, просто постой рядом. Феанаро, хотя по-прежнему не понимал смысла слов, почувствовал, что собирается произойти что-то важное. Голоса затихли, слышался только скрежет металла о металл. А потом оглушительный треск. — Отец!!! Это наручник или клинок?! — То и другое, Турьо. То и другое. В этот момент Феанаро испытал такое неимоверное облегчение, какое не сумел бы выразить в полной мере, даже если бы к нему вернулась способность ясно мыслить и говорить. А уж в своем нынешнем положении Феанаро не мог этого выразить вообще никак и только в очередной раз глубоко заснул. Так что невозможно было сразу заметить какую-то особую благую перемену в его состоянии, вызванную совершившимся, наконец, полным освобождением от моринготтовых оков. Но все же перемена произошла. Подлинное исцеление началось.