Кроме пыли и пепла

— Отец, проснись! Проснись! Обеспокоенный голос Финдекано резко вернул Нолофинвэ с Дороги Грез в реальность. Хотя, прежде чем окончательно вернуться, Нолофинвэ еще успел подумать: "Торосы!!!" Но никаких торосов, конечно, не было. Он заснул в лагере на берегу Митрима, и теперь Финдекано будил его, потому что... Следующей мыслью стало: "Феанаро!!!" Это был свежий, недавно обретенный страх. Но, перед тем как Нолофинвэ ушел из Дома Исцеления, его уверили, что теперь, когда заклятый наручник снят, за жизнь бывшего пленника можно не опасаться. По крайней мере, ближайшие несколько часов. Так что же... — Помнишь, я говорил, что отправил, как ты просил, весть в южный лагерь, но птица, вернувшись, не принесла никакого ответа? — говорил тем временем Финдекано. Нолофинвэ не без усилий вспомнил, что что-то такое действительно слышал, до того как целители ошеломили его идей отрезать Феанаро руку, чтобы спасти жизнь. — Так вот, я тогда еще понял, что они скоро приедут сюда. Только думал, это случится днем, и у нас будет время подготовиться, когда ты отдохнешь... — Финдекано вздохнул. – Но наши дозорные уже видели их отряд, гораздо ближе к лагерю, чем я предполагал. Они прибудут самое позднее к рассвету. К рассвету. К закату. Нолофинвэ внезапно почувствовал, что начинает ненавидеть такого рода крайние сроки. Больше всего сейчас он хотел несколько часов покоя. Но сыновья Феанаро и покой несовместимы, и было бы странно не догадаться, что теперь встречи с ними не избежать. Но, по крайней мере, никто не умирает. Пока что. Надо постараться, чтобы так оно и оставалось. — Народ волнуется, — заключил Финдекано. А как же иначе. Разумеется. Терпение его народа не бесконечно. Нолдор вообще не славятся терпением. И если никто не сказал слова против появления в этом лагере самого Феанаро, из-за перенесенных им страданий, которые были более чем очевидны, и так же — Нолофинвэ знал, что это верно — из любви к своему королю, то появление здесь еще и сыновей Феанаро — дело другое. — Понимаю, — сказал Нолофинвэ. — Дай мне немного времени, я выйду к ним. Финдекано с явным облегчением кивнул и ушел. Нолофинвэ тщательно привел себя в порядок. Его народ видел своего короля разным, но для этого разговора он мог быть только одним — безупречным. Во внешнем облике не меньше, чем во всем остальном. Когда Нолофинвэ наконец вышел из дому, он обнаружил, что лагерь гудит от напряжения и от голосов эльдар, вышедших на улицу. Что ж, тем лучше, его услышат многие сразу, не надо будет возвращаться к этому снова и снова. Но начинать говорить Нолофинвэ не спешил. Он молча стоял в паре шагов от порога своего дома и ждал. Его заметили, весть о его присутствии распространилась быстро. Голоса стали стихать, взгляды обращаться к нему, и вот Нолофинвэ уже оказался под прицелом множества глаз, в тишине настолько абсолютной, насколько она вообще может быть в месте, переполненном встревоженными эльдар. Нолофинвэ продолжал ждать. Наконец кто-то, стоявший достаточно далеко, чтобы его нельзя было увидеть и узнать за спинами остальных, крикнул: — Мы слышали, что сыновья Феанаро скоро будут здесь. Ты собираешься принять их? Говорить с ними, словно ничего не случилось? Словно они не предали нас? В другое время Нолофинвэ сказал бы, что любой, кто желает говорить с ним и получить ответ, должен говорить, не скрываясь. Сейчас он не стал напоминать об этом. Он понимал, что для его народа все это очень тяжело, и не хотел увеличивать груз больше, чем необходимо. Вслед за первым голосом послышались другие. Сердитые, горькие, возмущенные и испуганные. — Ты забудешь обо всем? — Или уже забыл? — Ты и нам прикажешь забыть? — Забыть все страдания? — Смерть наших родных?! — Конечно, ты их родич. Последняя фраза была уже не вопросом. И даже не упреком. Она была ударом наотмашь. Вспомнилось вдруг: "... Не одной ли они с ним крови?" Нет! Речи Феанаро в Тирионе определенно не были тем, о чем стоило думать, если Нолофинвэ хотел сохранить ясную голову. А ясная голова ему сейчас была очень нужна. Теперь, когда настала пора дать ответ. Нолофинвэ заговорил нарочно негромко и четко. — Я ваш король, — сказал он. — Вы однажды признали меня своим королем и продолжаете признавать каждый день. И, я знаю, вы ожидаете, что я буду править мудро и милосердно, и никогда не потребую от вас чего-то, что запятнало бы душу и омрачило сердце. До сих пор я старался оправдать ваше доверие со всей доброй волей и всеми силами, какие у меня есть. Разве я подвел вас, нолдор?! — Тут Нолофинвэ резко повысил голос. Произнося это, он почувствовал, как у него темнеет в глазах. Ведь иногда, в минуты самой глубокой скорби и усталости, сам Нолофинвэ думал, что подвел свой народ. И уже не раз. И подвел ужасно. Что если сейчас кто-то бросит это ему в лицо? Чем он сможет защититься? Но если теперь проявит слабость, он уж точно подведет их. Еще больше. Так что Нолофинвэ собрался с силами и продолжал: — Так почему же теперь вы толкаете меня к этому? Вы говорите мне закрыть двери перед детьми, чей отец был потерян для них, хуже чем мертв. Не давать им увидеть его. Требуете, чтобы я отказался от милосердия. Ожесточил душу. Стал глухим к голосу разума и сердца. Вы думаете, я могу быть с ними одним, а с вами другим? И, отступив далеко от того, что сам полагаю должным и правильным, я не изменюсь? Не сделаю шага к падению? А затем не увлеку за собой и вас? Глубже, чем вы можете себе представить? Нолофинвэ обвел взглядом толпу, ожидая, осмелится ли кто-нибудь возразить ему. Нолдор дрогнули. Они опускали глаза. Беспокойно переминались на месте. Бормотали: "Нет... Нет, Государь!.. Мы вовсе не хотели этого... Мы... " Некоторые заплакали беззвучными, но видимыми в свете звезд слезами. Нолофинвэ ждал ответа. Его не было. Наконец, один голос, звучащий так, словно его обладатель удерживался от слез из последних сил, произнес: — Значит, ты простишь их, потому что так велит тебе милосердие? Нолофинвэ ответил сразу: — Милосердие велит мне не быть жестоким. Не длить их горя. Не радоваться отчаянию. А позволить утешиться. Что же до их прошлых дел, то я не стану ни забывать о них, ни делать вид, что они ничего не значат. Не думаю, что я мог бы, даже если бы захотел. И я не говорю вам, что вы должны простить. Только будьте милосердны! Не проявляйте открытой враждебности! Таково мое слово. Теперь он сказал все, что мог, оставалось только ждать ответа его народа и принять его, каким бы он ни был, потому что власть короля имеет свои пределы, и Нолофинвэ знал, что подошел к ним вплотную. — Да! — Да, Государь! — Мы поступим по твоему слову! — А ты прости нас за нашу... — ... слабость... — и не держи на нас зла. Они разошлись, пристыженные и утомленные, но спокойные. Нолофинвэ остался, опустошенный и встревоженный. И скрылся снова в доме так скоро, как только смог. Там он сел на подоконник в самой дальней от входа комнате и закрыл глаза, стараясь отрешиться от всего и успокоиться. Но это ему никак не удавалось. Слишком ясно Нолофинвэ осознавал: то, через что ему пришлось пройти только что, покажется легким, как только он должен будет столкнуться с сыновьями Феанаро. И кроме того, он не мог перестать гадать, сколько эльдар из его народа все еще втайне чувствуют себя преданными и оставленными им. И что, если Турукано тоже... Чего бы только не отдал Нолофинвэ, чтобы узнать, что поистине думает обо всем этом его средний сын. Но как о таком спросишь, если Турукано сам не захочет сказать? Словно в ответ на эти мысли, под окном послышались голоса. Один из них принадлежал Финдарато. — Это было очень сурово! — воскликнул он. — Знаешь, в какой-то момент я сам вынужден был опустить глаза, потому что мне казалось, что дядя смотрит прямо на меня, и я не мог открыто выдержать этого взгляда. А тем, кто говорил с ним в начале, и кто молчал, но был с ними согласен, наверняка пришлось намного хуже. — И ты тут же их всех пожалел, мой добрый друг, — ответил ему Турукано с самой крошечной толикой иронии. Нолофинвэ замер, забыв дышать. Он понимал, конечно, что этот разговор не предназначен для его ушей. Но не мог заставить себя уйти и не слушать. — А ты разве нет? — удивился Финдарато. — Ведь ты, наверняка, лучше меня понимаешь, что движет ими, — тут он смутился и запнулся. — Я хочу сказать... — Я понимаю, что ты хочешь сказать, — прервал его неловкие объяснения Турукано. — И что ими движет, я тоже понимаю, в самом деле. Но вот где они окажутся, если будут следовать этим порывам души? Финдарато долго не отвечал ничего, ожидая, видимо, разъяснений. И Турукано продолжал: — Может быть, на южном берегу. — В поисках мести, ты имеешь в виду? — спросил Финдарато. — В метафорическом смысле, — ответил Турукано. — Ты слышал истории о том, что некоторые обитатели южного лагеря при встрече с обитателями нашего лагеря начинают краснеть, бледнеть, хвататься за голову и твердить, что теперь, когда они знают, через что мы прошли, нет им больше покоя? Наверняка слышал. Раз даже до моих ушей эти истории дошли, хотя мне никто не рассказывает их специально. Ты веришь в это? Финдарато промолчал, но сделал, кажется, какое-то движение, может, кивнул, а может, пожал плечами. — Я верю, — продолжал Турукано. — Потому что, как ни соблазнительно думать, что они — чудовища, не имеющие с нами ничего общего, они такие же нолдор, как и мы. И мой отец далеко не единственный здесь, у кого на том берегу есть родичи. А когда-то, не так уж давно, все мы были народом короля Финвэ, и для него не было разницы между ними и нами. Я верю, — повторил Турукано. — Но все это не имеет значения, потому что, если даже они больше никогда не смогут спать спокойно, те, кто заснул сном смерти, не проснутся, и, если не смогут есть, это никого не избавит от испытанных мук голода. Как бы ни терзала их совесть, наши прошлые страдания не станут от этого небывшими и даже не уменьшатся. И их утраченного покоя им никто не вернет. Никогда. — Ты прав во многом, — печально отозвался Финдарато. — А может быть, и во всем, — тут он тяжело вздохнул. — Но как, по-твоему, это связано с тем, что произошло здесь сегодня? Турукано с готовностью ответил: — Наш народ, осознанно или не очень, — тут в его голосе опять явно послышалась ирония. — Избрал себе лорда, который пока не заставил, и, можно надеяться, не заставит их сделать ничего такого, одно воспоминание о чем лишит их покоя до конца вечности. Но "не заставит" одновременно очень во многих случаях означает и "не позволит", потому что это две грани одного и того же. Пока король не сделал ничего, чтобы потерять доверие народа, в этом он вправе требовать повиновения. Полного. Наш король хорошо сделал, напомнив сегодня об этом. И я говорю так не потому, что он мой отец. — Может быть, — задумчиво отозвался Финдарато. — Может быть. — Совершенно точно, — возразил Турукано и усмехнулся невесело: — Так же точно, как то, что наши родичи с южного берега непременно сделают что-нибудь такое, отчего всем здесь, включая отца, захочется немедленно выставить их вон. Финдарато рассмеялся. Нолофинвэ тихо улыбнулся. По поводу сыновей Феанаро у него самого были примерно те же мысли. Но теперь, когда он знал, что, по крайней мере, Турукано понимает его и одобряет, он мог с этим справиться. С этим и с чем угодно.