Кроме пыли и пепла

— Государь! Обернувшись на оклик, Нолофинвэ увидел, что к нему спешит Нинквидиль. От этого зрелища сердце вдруг тревожно замерло. Целительницы уже звали его на помощь раньше, но в те разы за ним приходила Сайриэн, и это, говоря откровенно, беспокоило его меньше. Обе леди были ученицами Эсте, сведущими и опытными в делах исцеления. Обе отличались отменной стойкостью под ударами судьбы, иначе у них не хватило бы сил, чтобы перейти Хэлкараксэ, теряя родных, друзей и подопечных, и после этого продолжать заниматься врачеванием, а тем более чтобы взяться за исцеление Феанаро. А они взялись и делали все возможное, чтобы вытащить его с порога Чертогов Мандоса обратно в мир живых. Обеим им Нолофинвэ доверял полностью. Но в Нинквидиль чувствовалась какая-то особая, почти пугающая, несгибаемость, и Нолофинвэ понимал, что она не пришла бы сама, если бы все не стало совсем плохо. Но почему? Состояние Феанаро в последние недели неуклонно улучшалось. Хотя было несколько случаев, от которых у Нолофинвэ кровь стыла в жилах, целительницы говорили, это кризисы, неизбежные на пути к выздоровлению, и скоро Феанаро очнется. Да и опыт Нолофинвэ подсказывал то же. Когда Турукано... Нет, нельзя вспоминать об этом. Нужно думать о Феанаро, ведь это он сейчас балансирует между жизнью и смертью. — Говори! — приказал Нолофинвэ, видя, что Нинквидиль, приблизившись и поклонившись, так и не собралась сказать что-нибудь. Нинквидиль потупилась, что было совсем уж на нее непохоже. И обращаясь к сапогам Нолофинвэ, сказала: — Я не знаю, что произошло. По всем признакам он должен был уже очнуться. Но этого не случилось. А сегодня утром мы заметили, что седины в его волосах снова стало больше. Сейчас ее еще больше. И весь он выглядит так странно, что я не могу описать. Будет лучше, если ты увидишь все сам. При последних словах она все-таки подняла взгляд на Нолофинвэ. Он только кивнул, не чувствуя сил сказать хоть что-то, и они вместе пошли к Дому Исцеления. Едва зайдя в комнату, где лежал Феанаро, Нолофинвэ понял, что имела в виду Нинкведиль, говоря "весь он выглядит странно". Феанаро казался полупрозрачным. Не просто ужасно бледным и запредельно худым — таким он был все время после Ангамандо, и улучшения происходили очень медленно — а действительно полупрозрачным, как будто его тело утрачивало плотность, готовясь исчезнуть. И в красно-оранжевых красках заката чудилось, что он сгорает заживо. Нолофинвэ почувствовал, как внутри что-то оборвалось, и сделал судорожный глубокий вдох, от которого ему неожиданно и правда стало легче, потому что воздух в комнате был насыщен парами листа жизни, чьи листья Сайриэн растирала в ладонях и бросала в горячую воду. Увидев Нолофинвэ, она склонила голову в молчаливом приветствии, но занятия своего не прервала. Нолофинвэ шагнул к Феанаро, на ходу велел коротко: — Оставьте нас! Сайриэн стряхнула с ладоней в воду еще порцию листа жизни, а потом обе целительницы вышли бесшумно, словно растворились в воздухе. Нолофинвэ встал у изголовья постели Феанаро. Потом опустился на колени. Осторожно дотронулся до волос Феанаро: седины действительно было больше, чем когда Нолофинвэ видел его в последний раз, хотя не столько, как когда тот был прикован к скале в Ангамандо. Нет, не столько. И все же Феанаро уходил. Еще чуть-чуть и его будет уже не достичь. Не позвать обратно. А сейчас, может быть, еще можно позвать. Нолофинвэ положил руку на лоб Феанаро, почти ожидая, что он окажется нестерпимо горячим, но кожа на ощупь была не жарче и не холоднее, чем у самого Нолофинвэ. Да, позвать Феанаро назад еще можно. Только как? Нолофинвэ чувствовал, что у него есть только одна-единственная попытка. А значит, он не должен ошибиться. Но что сказать? "Вернись, твоя жизнь не должна закончиться так, не после всего, что ты перенес"? Но жизнь эльдар вообще не должна заканчиваться. Любой конец ужасен. А сколько их уже видел Нолофинвэ? Не счесть. "Вернись, ты нужен тем, кто любит тебя"? Каждый нужен тем, кто его любит. Если бы это всегда помогало, не приходилось бы так часто видеть живых, окаменевших или обезумевших от горя над холодными телами дорогих сердцу эльдар. Не пришлось бы и самому терять... Нолофинвэ сделал глубокий вдох, заставляя себя сосредоточиться. В открытое окно неожиданно залетел легкий незлой порыв ветра, коснулся лица, как будто утешая и поддерживая, но в то же время и заставляя расправить плечи. Не сдаваться! Что же сказать? "Вернись, потому что я зову тебя"? Но когда Феанаро делал хоть что-то просто потому, что Нолофинвэ просил его об этом? Сама идея казалась странной, Нолофинвэ потряс головой. И все-таки должен был быть верный путь. Нужно только его найти. Нолофинвэ закрыл глаза, прислушиваясь к себе. Какими бы разными ни были он и Феанаро, все же они — дети одного отца. Финвэ учил их обоих и учил одному и тому же. А они оба учились жадно, больше всего на свете желая, чтобы отец гордился ими. Правда, во все время Исхода из Амана Феанаро ни разу не подал знака, что помнит хоть что-нибудь, чему учил своих детей Финвэ. Но эти истины, наверное, ждали своего часа где-то в глубине его духа. Что ж, или они дадут о себе знать теперь, или не проявятся уже никогда. Решившись, Нолофинвэ позвал негромко: — Феанаро! И тут же повторил громче: — Феанаро! И в третий раз: — Феанаро! Феанаро, сын Финвэ! Проснись, ты можешь еще послужить своему народу! — Едва ли. Этот голос: тихий, резкий и хриплый, не напоминал голос Феанаро, каким его помнили большинство эльдар. Но был похож на тот, что Нолофинвэ слышал на скале. Правда, теперь он звучал яснее — над гортанью и связками, конечно, потрудились целители. Нолофинвэ открыл глаза и встретился взглядом с Феанаро. И сразу невольно отдернул руку. Они обычно не прикасались друг к другу. Хотя теперь беспокоиться об этом было скорее поздно. Феанаро отвернулся от Нолофинвэ и уставился в окно. Глядя на закат, он сказал: — Сомневаюсь, чтобы я смог помочь хоть кому-то. — Твое тело еще окрепнет, и ты снова... — не раздумывая, поспешил заверить Нолофинвэ. Но Феанаро оборвал его на половине фразы: — Не в том дело. Я не принадлежу этому миру, он кажется мне чужим и странным. На этот раз Нолофинвэ заговорил медленно, подбирая слова: — В сиянии Новых Светил мир действительно выглядит странно. Все дивятся этому, и мы, и местные эльфы. Но, уверяю тебя, это тот же самый мир, в котором мы жили раньше. — Возможно, это тот самый мир, в которым ты жил раньше, — ответил Феанаро. — Но определенно не тот, в котором жил я. Не в последние несколько дюжин лет уж точно. Нолофинвэ, услышав такое, поглядел на Феанаро с тревогой: кто знает, что стало с его разумом в плену, может, Моринготто наложил на него какие-то злые чары, которых никто не сумел распознать? Что же теперь? Позвать целителей? Но целители все, что могли, уже сделали и теперь позвали на помощь самого Нолофинвэ... Феанаро тем временем собрался с силами и продолжил говорить: — Я жил в мире, где меня, за редким исключением, окружали трусы, слабаки или предатели. Где лучше и правильнее всего было ударить самому, не дожидаясь, пока мне нанесут удар. В этом мире, я был, безусловно, прав, когда приказал силой занять корабли телери, и еще больше прав, когда оставил всех недовольных в Арамане вместе с тобой. Избавился разом от лишнего груза и от опасного врага. Нолофинвэ не мог слушать это спокойно. Внутри все стыло и горело одновременно. Он вскочил на ноги, отступил на несколько шагов. В глазах темнело, в ушах звенело, так что голос Феанаро можно было расслышать уже с трудом. Но Феанаро вдруг сказал: — В том мире я оставался бы на скале вечно. Как хотел Моринготто, потому что тот мир принадлежит Моринготто. И, милостью Эру, на самом деле не существует. Нолофинвэ почувствовал себя так, словно только что выбрался из черной полыньи на твердый лед: дышать было трудно, думать — тоже, но, по крайней мере, он был жив. Что ж, слова Феанаро всегда обладали большой силой. Они были оружием. Хотя еще недавно такое сравнение никому не пришло бы в голову, потому что слова — это то, что есть у квенди для других квенди, а оружие совсем для другого. Теперь все изменилось. А Феанаро продолжал говорить: — Но я жил в том мире так долго и совершил так много, что, должно быть, сам стал его частью. С этими словами Феанаро снова закрыл глаза и замолчал. Будто и не просыпался, не возвращался к жизни, а только уходил дальше и дальше. Слова Феанаро были оружием, и теперь он обратил это оружие против себя самого. Решительно и безжалостно обличал себя и вынес себе приговор. Сколько раз в Хэлкараксэ Нолофинвэ думал то же самое, сколько раз мысленно проклинал Феанаро, говорил, что он не лучше Моринготто и заслужил смерти. Но невозможно было теперь смотреть, как он и вправду умирает. — Нет, подожди! — воскликнул Нолофинвэ, бросился опять к постели, схватил Феанаро за руку и сильно сжал. По лицу Феанаро пробежала болезненная судорога, но глаза он открыл и посмотрел в лицо Нолофинвэ. А Нолофинвэ того и добивался, и на этот раз он не отдернул руку, а сел на пол рядом с постелью, продолжая держать пальцы Феанаро в своих, хотя уже не давил. — Никто не принадлежит Моринготто, — очень ровно и четко произнес Нолофинвэ. Это было легко, он действительно верил в то, что говорил. — Никто и ничто. Моринготто умеет только разрушать и красть, но ни разрушенное, ни краденное не становится его и никогда не станет. Даже если он заставил тебя видеть мир иным или, как ты говоришь, жить в другом мире, все равно ты не его. Ты, как все Дети Эру, принадлежишь только этому миру, здесь ты родился, здесь твой дом, и ты вернулся домой. По лицу Феанаро снова пробежала судорога. — О, я помню, каково это, вернуться домой... а дом разрушен, надежные ворота смяты, точно тонкая бумага, и на плитах двора темнеет кровь... Нолофинвэ вздрогнул. Он знал, о чем сейчас вспоминает Феанаро, и, в этом, если ни в чем другом, полностью разделял его чувства. Конечно, для Нолофинвэ Форменоссэ не был домом, но все равно ужасно было видеть искореженные ворота и кровь... и тело. Тело отца. К тому моменту, когда Нолофинвэ достиг Форменоссэ, тело все еще продолжало лежать там, где жизнь покинула его. Ни у кого не хватало духу притронуться к нему. У Нолофинвэ тоже не хватило. Подготовкой тела отца к похоронам занялись Финдис и Фаниэль, и это благодаря художественным талантам своей второй дочери Финвэ выглядел достойно, когда его несчастные подданные прощались с ним в последний раз. Нолофинвэ страшно было представить, чего бедной Фаниэль стоил этот труд. После она ни слова не говорила об этом. Ни разу. А теперь сестра уже в Чертогах Мандоса. Встретила ли она там отца? Утешилась ли хоть немного?.. Может, и Феанаро найдет там утешение? Может, жестоко удерживать его? Нет! Феанаро всегда страстно любил жизнь. Он не выбрал бы смерть, если бы мыслил по-настоящему ясно. Значит, надо бороться за него. Не останавливаться. — Твои сыновья построили новый дом, на этом берегу, — сказал Нолофинвэ. При слове "сыновья" лицо Феанаро на миг просветлело, но миг этот быстро прошел. — Дом, где все они глубоко несчастны, — сказал он. — Твоя смерть уж точно не сделает никого из них счастливее, — заметил Нолофинвэ. — Они уже научились жить без меня, — ответил Феанаро. — Они привыкнут, что меня нет. А помочь им я все равно не в силах. Некоторые из них уже догадываются об этом, а некоторые еще нет, а я даже не знаю, что хуже. И прежде чем ты опять скажешь что-нибудь о народе, которому я могу послужить, — Феанаро вздохнул. — Я напомню, что нолдор меня ненавидят. О сыновьях Феанаро и о том, какие беды, кроме отсутствия отца, их постигли, Нолофинвэ знал немного, а в словах Феанаро о нолдор точно была большая доля истины, и отрицать ее Нолофинвэ не мог. Но сказал осторожно: — Твои последователи всегда любили тебя горячо и искренне. Не думаю, чтобы их чувства могли измениться. — Ты не был в Лосгаре, когда сгорели корабли, — возразил Феанаро. О да! В Лосгаре Нолофинвэ точно не был. Ни он, ни еще семьдесят тысяч нолдор. Они в это время сходили с ума от отчаяния в Арамане. При воспоминании об этом нутро Нолофинвэ снова обожгло гневом. Нолофинвэ с усилием этот гнев подавил, понимая, что Феанаро сейчас явно не хотел ранить его. — Кажется, я отвык обращаться со словами, — произнес Феанаро, заметив его реакцию. — Я хотел сказать, ты не знаешь, как мой народ воспринял это решение, — продолжал он. — Если думаешь, что они поддержали меня все как один, ты ошибаешься. Даже мой собственный первенец был против. Этого Нолофинвэ не знал и не предполагал. Но вслух изумляться не стал. Ни к чему. — А уж народ, — губы Феанаро скривились в невеселой усмешке. – Немалая часть из них смотрела на меня с таким непониманием и ужасом, что оставалось изумляться, как они при моем появлении не убегают куда глаза глядят, вопя во все горло. Тогда я, конечно, думал, что меня все еще окружают предатели. Теперь я все думаю, что ж они все и вправду не разбегались? Совсем не умеют заботиться о себе. Да и я о них не заботился. — Может, и так, — ответил Нолофинвэ. — Но они любят тебя. Они пытались тебя спасти. — И отдавали свои жизни ни за что, об этом я и говорю, — мрачно заключил Феанаро. Насколько понимал Нолофинвэ, говорил Феанаро все-таки не об этом, но искусный оратор, конечно, может все, что услышит — то есть абсолютно все — использовать для подкрепления своей позиции. С ним говорить опасно. Однако и молчать нельзя. Замолчать — значит, уступить. По крайней мере, когда имеешь дело с Феанаро. Но уступать Феанаро сейчас нельзя. Впрочем, и раньше было нельзя, а не очень-то помогало... Только это не повод не пробовать. — Они любят тебя и отдавали свои жизни за это, а вовсе не ни за что, — возразил Нолофинвэ вслух. — Теперь ты можешь отблагодарить их за преданность. Стать владыкой, которого они заслуживают. — Да? — спросил Феанаро. — А как, по-твоему, я узнаю, что стал именно тем, кем надо, а не кем угодно еще? Я, знаешь ли, и раньше думал, что стал достойным королем нолдор. Это был сложный вопрос. Слишком сложный, чтобы быстро найти на него серьезный ответ, поэтому Нолофинвэ усмехнулся и сказал: — Ну, если коротко, пока твои подданные не смотрят на тебя так, как будто вот-вот убегут с воплями, дела идут неплохо. Феанаро в ответ не усмехнулся, а сказал так тихо, что Нолофинвэ едва смог его расслышать: — Они начали смотреть на меня так только в Лосгаре. Когда было уже поздно. А всех, кто смотрел на меня так раньше, я оставил на западном берегу. Что ж мне теперь придется взять у тебя твоих нолдор, для проверки? Да ты ведь не отдашь, правда? Теперь Феанаро усмехнулся. Но уже Нолофинвэ не мог ему ответить. Правда была в том, что перешедшие Льды никогда, что бы ни случилось, не признают Феанаро своим владыкой, и Нолофинвэ не стал бы даже пытаться их на это толкать. Но как сказать об этом и не подтолкнуть самого Феанаро к Чертогам Ожидания? — Они не моя собственность, — начал Нолофинвэ. Но Феанаро прервал его: — Я просто пошутил, не стоит так бледнеть. Я хочу вести их за собой не больше, чем они хотят пойти за мной. Можешь поверить. Я вообще больше не думаю, что мне стоит за собой кого-то вести. Нолофинвэ, услышав это, так и замер, не зная, что сказать. Феанаро, которого он помнил, едва ли произнес бы нечто подобное. С другой стороны, было бы нечестно сказать, что он знал Феанаро хорошо. В последние годы перед гибелью Древ они совсем не общались, до этого довольно долго почти не общались, а еще раньше общались куда меньше, чем обычно общаются братья. А Феанаро вдруг добавил: — И не думаю, что могу, как ты сказал, "просто иметь дело с последствиями" всего, что я сделал. Это вернуло Нолофинвэ дар речи. — Я сказал? — с недоумением переспросил он. — Когда? — Когда вы тут с моими сыновьями договаривались, как часто они смогут меня навещать. — О. — отозвался Нолофинвэ, вспомнив, что это был за разговор. — Не стоит относиться к моим словам так серьезно, — сказал он. — Во всяком случае, к этим. В тот момент я был очень занят, пытаясь не упасть в обморок, с одной стороны, и не сделать твоему сыну Карнистиру чего-нибудь такого, о чем потом точно пожалею, с другой стороны. — Ясно, — ответил Феанаро, помолчал и потом добавил: — Знаешь, ему на самом деле не все равно. Карнистиру. И всем им. Они лучше, чем ты думаешь. Мои сыновья, и мой народ тоже. Голос Феанаро, пока он произносил это, по-настоящему ожил. Впервые за все время разговора в нем зазвучали чувства, не похожие на обреченность. Нежность мешалась с беспокойством. И Нолофинвэ ухватился за это. — Я не знаю, — сказал он резко. — Зато ты знаешь. Знаешь, какие они. Знаешь, в чем они нуждаются. Вот и не бросай их снова! Это был вызов. Встряска. Нолофинвэ уже случалось делать такое с другими, и не раз. С ним самим подобное тоже проделывали. Вот почему он точно знал, что это хоть и было болезненно, зато работало. Иногда. Но Феанаро не ответил. Только снова закрыл глаза. — Хотя бы попытайся, пожалуйста, — намного мягче попросил Нолофинвэ. И с трудом подавил нездоровое желание рассмеяться — сказал бы ему кто-нибудь в Арамане, что однажды он станет практически умолять Феанаро не умирать и принять на себя главенство над народом нолдор, по крайней мере, над его частью. — Да ничего я не знаю, — ответил Феанаро, не открывая глаз. — Знаешь больше, чем я, — настойчиво откликнулся Нолофинвэ. — О своем народе уж точно больше. И они доверяют тебе больше, чем мне. — Если бы они действительно беспокоились о себе, то не стали бы, — возразил Феанаро. После этого Нолофинвэ буквально подавился следующими своими словами, так что Феанаро даже спросил: — Что? — Финдекано как-то сказал мне тоже самое, — честно ответил Нолофинвэ. — А у него-то что за проблемы? — удивился Феанаро, все еще не открывая глаз. — Альквалондэ, — коротко пояснил Нолофинвэ. Вероятно, этого слова вообще не стоило произносить. Но иногда на прямой вопрос существует только прямой ответ. Ничего не поделаешь. — А, ну да, я и забыл, — произнес Феанаро без всякого выражения. — Ему я сказал, что достойный владыка не тот, кто не делает ошибок, а тот, кто их осознает и не повторяет. — Но я не из их числа, — отозвался Феанаро, он открыл глаза и мрачно скривился. — Те, кому, чтобы понять, нужен плен у Моринготто, не считаются. И он опять закрыл глаза. Вот же упрямец. И всегда был таким. Ни с кем, кроме себя, не считался. От этих мыслей подавляемый гнев все-таки прорвался наружу, и Нолофинвэ воскликнул: — Уже все решил, да?! Опять, как всегда, умнее всех?! И значения не имеет, что я тут говорю?! А ты не думаешь, что должен мне?! Должен хотя бы за возможность умереть не в Ангамандо?!!! При слове "Ангамандо" Феанаро сжался, как будто стараясь стать незаметнее и глядя на Нолофинвэ с ужасом. Это тут же погасило вспышку Нолофинвэ. — Прости, — сказал он. — Я не вправе был говорить такого. Ты ничего мне не должен. Забудь. Феанаро некоторое время ничего не отвечал, потом сказал: — Да нет, ты почти прав. Нолофинвэ еле удержался, чтобы с размаху не стукнуть по чему-нибудь кулаком. Вот что такое: скажешь дельную вещь — получишь сто сорок четыре возражения, а скажешь глупость — и сразу почти что прав. — Надо было сказать просто "за возможность умереть", тогда ты был бы совсем прав, — продолжал Феанаро. — Потому что в Ангамандо возможности умереть у меня вообще не было. Я пытался. Надеялся. Только зря. А теперь этот выход наконец возможен. — Теперь для тебя возможно гораздо больше выходов, даже если пока ты их не видишь, — горячо сказал Нолофинвэ. — Они есть. Не стоит так спешить воспользоваться ближайшим. Я не могу обещать тебе, что все будет просто. Или что кончится хорошо. Но ты, по крайней мере, будешь знать, что попробовал. — Ладно, — ответил Феанаро. Нолофинвэ, не ожидавший такого, уставился на него с недоумением. Феанаро усмехнулся. — Ладно, — повторил он. — Твоя взяла. Правда. Я остаюсь жить. — Надолго? — настороженно спросил Нолофинвэ. — Совсем, — ответил Феанаро. — Без подвоха. — То есть, когда я завтра приду, ты точно будешь здесь? И будешь бодрствовать? — спросил Нолофинвэ. — Насколько это в моей власти, — ответил Феанаро. — А ты завтра придешь? Нолофинвэ на мгновение замолчал. Договариваться с Феанаро о встрече было странно. Он давно отвык. Но сказал: — Приду. Вечером. — Вечер — это как сейчас? — уточнил Феанаро. — Да, как сейчас, — ответил Нолофинвэ. — Или немного позже. — Хорошо, — сказал Феанаро. Он как будто хотел добавить что-то еще, но промолчал. Нолофинвэ тоже ждал молча. Через несколько мгновений Феанаро все-таки сказал: — Можешь дать мне воды? Я не помню, когда в последний раз говорил столько. — Конечно! — воскликнул Нолофинвэ. Он тут же поднялся на ноги и наполнил деревянную чашку из стоявшего на столе кувшина, досадуя на себя, что сам до сих пор не подумал об этом. Ведь предостаточно же имел дела с больными. А теперь выходит, будто он хотел заставить Феанаро просить об этом. Нолофинвэ вернулся к Феанаро, приподнял его за плечи и помог напиться. — Спасибо! — сказал Феанаро, когда вода в чашке кончилась. — Еще? — предложил Нолофинвэ. — Нет, — отказался Феанаро. — Я думаю, хватит для первого раза. Нолофинвэ осторожно убрал руку, которой поддерживал Феанаро. Тот сразу откинулся на подушку и закрыл глаза, а потом сказал: — Сейчас я просто устал. Это было, скорее всего, правдой. Он действительно давно не говорил столько. Давно не говорил вообще. Да и темы их беседы были, мягко говоря, не из легких. Нолофинвэ и сам чувствовал себя утомленным. — Тогда отдыхай, — сказал он. — До завтра. — До завтра, — отозвался Феанаро голосом того, кто уже наполовину ушел на Дорогу Грез. Нолофинвэ тихо вышел из комнаты и затворил за собой дверь. В коридоре к нему тут же подступили целительницы. Нолофинвэ произнес одно слово: — Очнулся. Усталость навалилась на него со страшной силой, и он всей душой надеялся, что расспрашивать его целительницы не станут. Они не стали, только переглянулись с облегчением. Потом Нинквидиль протянула Нолофинвэ чашку, вроде той, из которой он только что поил Феанаро, и сказала: — Выпей, Государь. Снадобье подкрепит твои силы. Нолофинвэ выпил все одним духом. Надеясь, что с этим у него получится все же добраться до дома, а не заснуть прямо здесь или по дороге. С такими мыслями Нолофинвэ простился с целительницами и, покинув Дом Исцеления, отправился к себе. До дома он добрался благополучно. Странно было только то, что за всю дорогу никто не остановил его с вопросом или сообщением. Должно быть, в его лице слишком явно читалось, что ему нужен отдых. Иримэ, которая сидела на подоконнике в его комнате, видимо, дожидаясь возможности поговорить с ним, тоже собиралась было спрыгнуть на улицу, но Нолофинвэ ее остановил. Отдых мог подождать, не так часто он беседовал со своей единственной по эту сторону моря сестрой, чтобы пренебрегать случаем. — Ты почувствовала? — спросил он. — Что Феанаро очнулся? — Ах, очнулся, — повторила она без выражения. — Нет, я почувствовала, что тебе плохо. — Мне не плохо, — запротестовал Нолофинвэ. — Ты бы так не говорил, если б мог себя видеть со стороны, — возразила Иримэ и с тяжелым вздохом добавила: — Глядя на измученного пленника легко забыть, что там, где-то внутри, Феанаро, но я так и знала, что он причинит тебе боль, как только очнется. Уже обвинил тебя во всех бедах Арды и лично своих? Иримэ напряженно посмотрела на Нолофинвэ. — Нет, — ответил он. — Ты удивишься, но Феанаро не обвинил меня вообще ни в чем. Он обвинил себя, и мне просто было тяжело видеть это. Иримэ, услышав такой ответ, нисколько не расслабилась. — То есть раньше он изводил тебя своим высокомерием, а теперь — раскаянием, — сказала она. — Он меня не изводит, — возразил Нолофинвэ. — Не нарочно, во всяком случае. Ему тяжело. — А ты уже готов его пожалеть и взять эту тяжесть на себя, как будто тебе мало своих забот, — сердито откликнулась Иримэ. — Лучше отправь его поскорее на тот берег, всем будет спокойнее, а тебе легче. — Иримэ, — Нолофинвэ вздохнул, называть ее отцовским именем было все еще непривычно, но материнское ее обычно расстраивало, так что все старались им не пользоваться. — Зачем ты так? Он наш брат. — Нет, — резко отозвалась она. — Что ты? — Нолофинвэ даже головой потряс от неожиданности. – У всех у нас один отец. — Этого мало. Мало называться братом, чтобы быть им, — ответила Иримэ. — Уж я-то знаю, судьба подарила мне двух прекрасных старших братьев, самых лучших на свете. Нолофинвэ устало провел рукой по своему лицу, чувствуя, что у него просто нет сил спорить с сестрой. — Хорошо, — сказал он. — Феанаро не наш, а только мой брат. Ради меня, пожалуйста, не злись на него очень-то сейчас. Иримэ посмотрела на Нолофинвэ долгим взглядом. — Ради тебя — все, что угодно, — сказала она наконец. — Спасибо, — ответил Нолофинвэ, чувствуя, как к глазам подступают слезы. Глаза Иримэ тоже странно блестели, она вскинула голову и нарочно бодро сказала: — Ладно, отдыхай. Я прослежу, чтобы тебя до утра ничем не беспокоили. А потом Иримэ все-таки спрыгнула с подоконника на улицу. — Пока! — крикнул ей вслед Нолофинвэ. Она махнула рукой и убежала. Нолофинвэ быстро скинул сапоги и, не раздеваясь дальше, лег на кушетку. На Дорогу Грез он шагнул раньше, чем его голова коснулась подушки.