Кроме пыли и пепла

Феанаро проснулся с чувством, что проиграл очень важный спор. Да так, по сути, и было. Ведь Нолофинвэ не переубедил его, а просто измотал. Заморочил, довел до точки, когда Феанаро уже сам запутался, в чем он уверен, а в чем нет, и что собственно хочет доказать... Проще стало согласиться, чтобы только не продолжать. Феанаро раньше и сам, бывало, так поступал. Но никто никогда не мог проделать этого с ним. Уж конечно, не Нолофинвэ. А теперь — пожалуйста. "Вот что значит отсутствие практики," — мрачно подумал Феанаро. Впрочем, возможности размышлять над этим долго ему не представилось, потому что почти сразу после пробуждения пришли целительницы. Те самые, которые занимались им во все время здесь и которых он уже давно узнавал по голосам, но до сих пор не видел. Теперь Феанаро получил наконец шанс их рассмотреть. Однако это мало что дало ему. Знаком с ними раньше он точно не был, а встречал ли... Может, и встречал, но у обеих внешность была как раз такая, какая считалась для нолдор классической: темные волосы, серые глаза, светлая кожа... на коже, еще светлее — шрамы, как от ожогов, только другие. Их Феанаро точно бы не забыл, если бы видел прежде. Однако он не сомневался, что в Амане ни у одной из целительниц шрамов не было. Они появились позже — отличительные знаки перешедших Хэлкараксэ. У Нолофинвэ такие тоже были и на лице, и на руках. Бледные, уже стирающиеся, но все еще явные. Феанаро это не очень беспокоило, должно быть, потому, что рядом с единокровным братом находилось немало других причин для беспокойства. А сейчас волной накатила неприятная слабость. Феанаро отвел взгляд. Целительницы, которые, пока он разглядывал их, смотрели на него не менее пристально, встрепенулись, словно стряхивая наваждение. Быстро подступили к нему и принялись за осмотр. Под их руками тело Феанаро тут же болезненно напряглось, застыло, как каменное. Умом Феанаро понимал, что для этого нет никакой причины, ведь они уже прикасались к нему прежде и никогда не причиняли вреда. Наоборот, всегда становилось легче. Но в те разы он не видел их работы и не имел никакого выбора, кроме как быть безмолвным и податливым материалом для их искусства. А теперь с трудом сдерживался, чтобы не попытаться вырваться. Не закричать. Не думать о тех временах, когда его бесчисленное множество раз касались лапы прислужников Моринготто. А он ничего (ничего!) не мог с этим поделать. "Это не Ангамандо... не Ангамандо... не Ангамандо..." — мысленно твердил себе Феанаро. Но легче не становилось. Вопль ужаса сформировался где-то глубоко в груди и застрял в горле, сдавленный отчаянным усилием Феанаро помешать звуку вырваться наружу. Стало трудно дышать. Челюсти свело острой болью. В Ангамандо Феанаро давно забыл стремление выдерживать пытку с достоинством — для этого там не оставалось ни возможностей, ни сил. Там вообще было мало сил, и все они уходили на то, чтобы не сломаться. Не дать ненависти к врагам быть вытесненной страхом перед ними. Не дать своей слабости превратиться в подлинную покорность, в готовность на все, чтобы избежать новой порции боли или хоть отсрочить ее приход. Феанаро слышал, такое случалось с пленниками, даже с "демонами из-за большой воды", как — Феанаро не сразу понял это — Моринготтовы твари прозвали нолдор. С ним не случилось. Когда-то Феанаро сказал бы, что и не могло случиться. Теперь довольно было просто того, что не случилось. Остальное не имело значения. В Ангамандо. Но он больше не был в Ангамандо. Он не мог позволить себе кричать, не помня себя. Не мог драться с целителями, в полубреду принимая их за орков. Они и так его ненавидят, должно быть. Не стоит все усложнять. Надо оставаться спокойным. Когда-то он славился своей выдержкой не меньше, чем своими умениями или красноречием. Теперь едва ли кто-то помнит об этом. Но ему самому придется вспомнить. Придется. Тихий стон все-таки проник сквозь стиснутые зубы и сорвался с губ. Феанаро подавил желание закрыть глаза. Он должен снова научиться встречать реальность лицом к лицу, раз уж не собирается умирать. Целительницы быстро переглянулись. Одна из них осторожно погладила его по руке, словно пытаясь успокоить и ободрить. Но тут же отдернула пальцы. Испугалась, что прикосновение сделает только хуже? Или вспомнила, кто перед ней? Действительно любопытно, кто перед ней. Кого она видит? Измученного пленника, и жалкого, и отвратительного на вид? Врага? Чудовище? Может быть, все вместе. Но наверняка не высокого принца нолдор, которым он был однажды. Тем более не короля, которым для этих нолдор он никогда не был и, надо признать, не слишком-то усердно пытался стать. Вдруг пришло на ум, что до сих пор ни одна из целительниц никак к нему не обратилась. Вообще ни слова не прозвучало, с тех пор как они появились в комнате. Когда-то Феанаро посчитал бы это жестоким оскорблением. Теперь он гораздо больше знал об оскорблениях. И о жестокости. Должно быть, им просто легче было так. Не вспоминая, не пытаясь осознать. Перед ними не Феанаро. Материал для работы. Заготовка, которую умелый мастер просто не позволит себе испортить. Феанаро немного знал о целителях, особенно об учениках Эсте, поскольку избегал их почти всю свою жизнь, как только мог. Но все-таки предполагал, что не в их обычае так относиться к своим подопечным. И то, как эти эллит отгородились от него, не будет помогать долго. Не теперь, когда он очнулся. В конце концов все это, как говорится, рухнет им на головы, да и ему заодно. Он мог бы много порассказать им, о том, как опасны бывают иллюзии. Только вряд ли они стали бы слушать. А может, они даже знают и сами, ведь ученицы Эсте могли учиться и у Лориэна... Пока Феанаро думал обо всем этом и в то же время пытался заставить себя расслабиться, вторая целительница — не та, что брала его за руку — смотрела на него долгим изучающим взглядом, то ли ища что-то, то ли вспоминая, и наконец, похоже, пришла к какому-то решению. Заговорила негромко и спокойно: — Нам нужно тебя осмотреть. Мы уже делали это раньше, много раз, и теперь уверены, что у тебя не осталось открытых ран, неправильно сросшихся костей или опасных для связи духа и тела внутренних повреждений. Но нам всегда приходилось полагаться только на собственные наблюдения, сейчас ты можешь сказать нам, что чувствуешь. А потом мы споем тебе Песню избавления от боли, если нужно. Тело Феанаро расслабилось так резко, что его тут же потянуло в сон. Звук обращенного к нему эльфийского голоса был сам по себе чудодейственным средством, вернувшим его из мешанины воспоминаний, бреда и тяжких раздумий к настоящему моменту. Даже при том, что голос был тот самый, который — Феанаро помнил это — предлагал исцеления ради отрезать ему руку. — Нет, — отозвался Феанаро. — Дело не в боли. Спазм, сжимавший горло, тоже прошел, и Феанаро с наслаждением сделал глубокий вдох. После этого всерьез начался осмотр, очень подробный. Феанаро поворачивал голову, двигал руками и ногами, сгибал и разгибал пальцы... До боли и через боль... и ответил, наверное, на тысячу вопросов. Чтобы в конце концов узнать, что ничто в его теле не повреждено безнадежно, и со временем к нему вернутся и сила, и ловкость, и выносливость. Но времени понадобится много. Это, последнее, Феанаро видел и сам, по тому, как ноги и руки с самым большим напряжением усилий приподнимались едва ли на дюйм, а спина, когда он попробовал сесть, оторвалась от постели и того меньше... Но зато пальцы на ногах шевелились, и это значило, что он сможет ходить. И пальцы на руках шевелились тоже, и это означало, что он сможет творить. Неважно, как долго ему придется разрабатывать их, чтобы они снова, как прежде безупречно, повиновались ему. Когда с осмотром было покончено, та целительница, которая заговорила с Феанаро первой, опять предложила спеть ему Песню избавления от боли. Что это такое, Феанаро уже знал, слышал во сне, поэтому не стал ни о чем спрашивать, но от предложения отказался. — Сейчас меня не мучает сильная боль, а к остальным ощущениям я должен снова привыкнуть, — сказал он. Целительница, подумав мгновение, кивнула и задала следующий вопрос: — Хочешь есть или пить? — Больше спать, — ответил он, потому что осмотр утомил его. — Хорошо, — ответила она. — Мы дадим тебе коймас и питательный отвар, пока ты спишь. — Нет! — сразу же запротестовал Феанаро, с большим напором, чем сам ожидал. Целительница от неожиданности даже слегка отпрянула. — Я проснулся, вернулся к жизни, — уже спокойнее попытался объяснить Феанаро. — Эрухини обычно бодрствуют, когда едят. Или едят, когда бодрствуют, как посмотреть, — под конец он почти заставил себя улыбнуться. — Да, — согласилась целительница прежним осторожным тоном. — Но ты не сможешь есть сам. Вернее, есть ты сможешь, — тут же уточнила она. — Но вот донести пищу до рта точно нет. Феанаро с трудом удержался, чтобы не скривиться. Действительно, все так. Он почти пожалел, что начал говорить об этом. Но мысль о том, чтобы его опять кормили, пока он спит, все еще вызывала отторжение. Нет уж, пусть его и нужно кормить, но он хотя бы может присутствовать при этом, не просто неподвижно и бесчувственно лежать. — Все равно, — мрачно произнес он вслух. — Как знаешь, — ответила целительница. После этого обе женщины ушли, предоставив ему возможность снова заснуть и немного восстановить силы, которые во время бодрствования таяли так быстро и неотвратимо. А по пробуждении его ждало испытание едой и питьем, а главное — необходимостью спокойно принимать свою беспомощность, в чем Феанаро никогда не был хорош. Но держался изо всех сил. Сознание, что он сам выбрал это, помогало. Иначе Феанаро, пожалуй, дюжину раз заявил бы, что предпочтет умереть от истощения. А так он молча вынес все до конца, до последней капли бульона, который целительница принесла ему вместо травяного отвара. Он не спросил почему, но она сама сказала: — Ты проснулся. Попробуем так. Целительница была та самая, с которой он прежде говорил о еде. Вторая, пока он ел, не появлялась, и Феанаро почувствовал смутную благодарность за это, к ним обеим. Впрочем, гораздо острее он чувствовал досаду на себя и... усталость. Будто и не проспал только что несколько часов. Когда целительница помогла ему снова лечь, Феанаро опять ощутил, что его клонит в сон, и, скорее чтобы не сдаваться сразу этому чувству, чем для чего-то еще сказал: — Назови свое имя. Я никак не могу понять, видел тебя раньше или нет. — Нинквидиль, — отозвалась целительница. Имя звучало совсем незнакомо. А ведь он в какой-то момент был почти уверен, что все-таки узнает ее лицо. — Я определенно никогда не называла его тебе, — продолжала целительница. В ее тоне послышалось какое-то "но", однако она умолкла, так его и не высказав. — И все же я тебя знаю, — полуутвердительно произнес Феанаро. — Ты мог меня видеть, — ответила целительница. Нинквидиль. Теперь у целительницы было имя. — Я проходила ученичество у леди Эсте, — продолжала Нинкведиль. — В те годы, когда ты часто бывал в Лориэне. Ну да, прежде чем стал обходить его двенадцатой дорогой. Конечно. Можно было, пожалуй, догадаться. — Я до сих пор помню того юношу с очень грустным лицом, — продолжала Нинквидиль. — Ты похож на него. — Что? — невольно переспросил Феанаро. Нинквидиль подняла руки в успокоительном жесте. — Я знаю, что это и был ты, — сказала она. — Просто сейчас ты похож на себя тогдашнего больше, чем... — тут она мгновение помедлила и наконец заключила: — в иные времена. Феанаро не знал, что ответить на это. Он не так уж хорошо помнил себя в те годы, но был уверен, что доведись тому мальчику, в самом деле еще очень юному, узнать, каким он станет сотни лет спустя, он был бы в ужасе. Бежал бы и никогда не возвратился, как квенди из старых легенд. Только далеко ли убежишь от себя... Чтобы прервать этот ход своих мыслей, Феанаро решил спросить еще: — А другая целительница... — Сайриэн, — подсказала Нинквидиль и сразу же ответила на не до конца заданный вопрос: — Она тоже была ученицей Эсте, но на несколько йени позже меня, и говорит, что ей не приходилось видеть тебя в Лориэне. — Не удивительно, — откликнулся Феанаро. — Благодарю тебя за ответы. После этого Нинквидиль помогла ему облегчиться, что, на удивление, было менее смущающее, чем когда она помогала ему есть, и ушла. А Феанаро скоро заснул. Ему снился Лориэн времен его юности. Он шел знакомой дорогой, туда, где в шатре из перламутрово-серого шелка покоилось тело его матери. Шел и доходил, но ни тела, ни шатра на прежнем месте не оказывалось. Раз за разом. И Феанаро понимал, что должен был бы, наверное, испытывать ужас и отчаяние, но ни того, ни другого почему-то не было. А после всех этих блужданий Феанаро проснулся, как ни странно, отдохнувшим и бодрым. И обретенные силы ему очень пригодились, когда целительницы снова явились вдвоем, чтобы, как и много дней до этого, разрабатывать его мышцы. — Теперь я могу делать это сам, — заметил Феанаро, хотя особой уверенности в этом, по правде говоря, у него не было. — Можешь, но не так, — ответила целительница, которую звали Сайриэн, методично поднимая и опуская его левую ногу. Поднять ногу настолько высоко Феанаро сам и точно сейчас не мог бы. Но, наверное, он мог это прежде. Хотя ему как-то не приходило в голову проверять, насколько высокого он может поднять прямую ногу, лежа на спине, так что сравнивать было не с чем. Поразмыслив над этим, Феанаро не стал настаивать и только изо всех сил сосредоточился на голосах целителей, чтобы случайно не забыть, что это не орки пришли позабавиться с ним. К счастью, целители считали вслух. Хотя, кажется, раньше они так не делали... Но это было не так уж и важно. Раз, два, три... двенадцать... Двенадцать раз поднять ногу, двенадцать раз согнуть в колене, двенадцать раз отвести в сторону, двенадцать раз поднять руку... Под конец казалось, каждая мышца в теле Феанаро слегка горела. Но это не был мучительный жар, только такой, какой обычно появляется после долгого путешествия или долгой работы. — Я мог бы выдержать больше, — сказал Феанаро целительницам. Но они, даже не глядя друг на друга, отрицательно замотали головами. Потом Нинквидиль ответила: — Сейчас это не принесет тебе ничего, кроме боли и истощения. И целительницы ушли, оставив Феанаро лежать в одиночестве. На этот раз спать не хотелось, поэтому через некоторое время Феанаро попытался откинуть одеяла, которыми был укрыт. Ему это удалось, но с таким усилием, что потом он долго лежал, отдыхая. Однако все-таки собрался с силами и принялся за дело. Двенадцать раз поднять ногу... каждый раз ощущая ее так, будто к ней подвешен тяжеленный кусок горной породы... десять, одиннадцать, двенадцать... Теперь другую. Обливаясь потом от усилий, стискивая зубы и рыча от натуги... Ничего. Он выдерживал не такое. И он должен поскорее вернуть себе власть над своим телом. У его тела было по этому поводу свое мнение. Не успел Феанаро повторить и половины тех упражнений, которые делали с ним целительницы, как мышцы не только запылали, но и начали мелко дрожать. Так что ноги и руки затряслись, и заставить их слушаться стало вовсе невозможно. Хотя бы и для того, чтобы снова накинуть на себя одеяла. И Феанаро просто лежал, дожидаясь, пока дрожь уймется. Все это до отвращения напоминало приступы, которые случались с ним во время сна. Правда, сейчас ему не было ни страшно, ни холодно, и зубы не стучали. Но все равно гадко оказалось чувствовать себя настолько бессильным. Так его и обнаружила Нинквидель, когда явилась с новой порцией еды. — О великие валар! — воскликнула она, взглянув на Феанаро. Но быстро взяла себя в руки, положила принесенную еду на стол, заново накрыла Феанаро одеялами и сказала: — Сейчас я велю наполнить бадью горячей водой, и тебе... — А само не пройдет? — прервал ее Феанаро. Отвратительна была сама мысль о любом движении, равно как и о том, что кто-то еще увидит его в подобном состоянии. Если бы у Феанаро был выбор, он предпочел бы скрыть это и от целителей. Однако тут выбора не было. — Пройдет, — ответила Нинквидиль. — Но дольше и тяжелее. — Ничего, я подожду, — отозвался Феанаро. — Не нужно меня трогать. Нинквидиль выглядела так, как будто собирается возразить. Но Феанаро наградил ее взглядом, который обычно кого угодно заставлял замолчать, и она тоже смолчала. Хотя нельзя было точно сказать, удался ли Феанаро тот самый взгляд, или целительница просто решила, что дело не стоит спора. Во всяком случае, она снова накормила Феанаро и ушла. Он продолжал лежать, ожидая, когда его взбунтовавшиеся мышцы уймутся. Феанаро не против был бы снова заснуть, но сон как нарочно не шел, и оставалось только наблюдать за бликами солнечного света на стенах и полу. Блики двигались, свет менялся, время шло, и настал час заката. Вечер. Вечер. За всеми событиями первого дня после пробуждения Феанаро почти забыл, что вчера условился о встрече с Нолофинвэ. Практически попросил о ней. Только вот зачем? С чего вдруг эта идея показалась ему хорошей? Ни малейшего понятия об этом у Феанаро не было. Видеть единокровного брата не хотелось, и даже то, что руки и ноги наконец успокоились и перестали причинять массу неудобств, не радовало и не отвлекало от мыслей об этом. Встреча будет ужасно, мучительно неловкой. Хоть бы Нолофинвэ не пришел. Не смог или не захотел. Не имеет значения. Но Нолофинвэ, конечно же, пришел. И это было так ужасно и мучительно неловко, как думал Феанаро, и еще больше. Феанаро не знал, что сказать. Нолофинвэ не знал, куда себя деть, наконец, устроился на стуле поодаль от постели Феанаро, следя за ним настороженным взглядом. Что сказать, Нолофинвэ, похоже, тоже не представлял. Разговор то и дело обрывался, не успев начаться: — Как ты себя чувствуешь? — Живым. Долгое молчание. — Тебе что-нибудь нужно? — Нет. И снова молчание. — На закате свет Золотого Светила больше всего напоминает о сиянии Лаурелин. — Да, а Серебряное Светило сильнее всего похоже на Тельперион, когда плывет высоко в небе. Молчание. Между ними не просто годы и обиды. Между ними пустота. Их никогда ничего не связывало. До Исхода из Валинора. До изгнания Феанаро. До Непокоя в Тирионе. Ничего, кроме кровного родства, да и то лишь наполовину. Множество эльдар были для Феанаро понятнее и ближе, чем Нолофинвэ. И не только друзья и единомышленники. Их ничего не связывало. Но теперь, когда Нолофинвэ уже был здесь, Феанаро отчего-то не хотелось, чтобы он уходил, поэтому Феанаро силился отыскать хоть какую-то тему для разговора. И почти случайно вспомнил о вопросе, который действительно следовало задать. — Моим сыновьям послали весть? Что я проснулся? — Завтра один из них приедет и так, — ответил Нолофинвэ. — Я не вполне уверен, чья это очередь... — Не важно, — остановил его Феанаро. — Я не хочу знать заранее. Завтра он увидит одного из своих сыновей. И страшно, и радостно. Завтра. — Ты хочешь уехать? — спросил Нолофинвэ. — Вряд ли я смогу, — ответил Феанаро. Об отъезде он вообще не думал. И сейчас эта мысль показалась отчего-то жуткой, безо всякой радости, по-настоящему ужасающей. Он с усилием выговорил: — Я бы остался еще на некоторое время, если ты не против. — Конечно, — поспешно откликнулся Нолофинвэ. — Тебе нужно окрепнуть. — Ну, если я останусь здесь, пока не окрепну, я рискую и Конец Арды встретить в этой комнате, — горько отозвался Феанаро. Он не собирался жаловаться. Никому. И тем более Нолофинвэ. Тот спас его жизнь и свободу, но не обязан был еще и выслушивать его стенания. Однако слова вырвались сами собой. Феанаро просто не мог держать их внутри, иначе они прорезали бы его, как клинок. А за этими словами последовали другие, еще и еще. И Феанаро рассказал Нолофинвэ о попытках управлять собственным телом, мучительных, унизительных и почти бесплодных. — Никто не может за один день наверстать годы неподвижности, — рассудительно заметил Нолофинвэ, выслушав все. Он был прав. Но это не утешало. Наоборот, стало еще хуже. Феанаро почувствовал, как на глаза навернулись жгучие слезы. Зажмурился, пытаясь удержать их и злясь на себя за слабость. А слезы выбрались из-под век и побежали по щекам. Только не это! Но теперь уже ничего не поделаешь... Надо заставить себя успокоиться. Как можно скорее. Немедленно. Сейчас же! Однако чем больше Феанаро боролся со слезами, тем бесполезнее становились эти усилия. — Знаешь! — воскликнул вдруг Нолофинвэ тоном эльда, которого посетило внезапное озарение. Или, возможно, тоном эльда, который чувствует непреодолимую потребность срочно сделать что-то, все равно что... Впрочем, это часто одно и то же. — В воде управлять своим телом всегда проще, чем обычно. И сила вливается в мышцы словно сама собой. Давай-ка выберемся отсюда к озеру и попробуем. "Он смеется надо мной," — подумал Феанаро с неожиданной горечью. — Прямо сейчас! — бодро заявил Нолофинвэ и вскочил на ноги. Феанаро открыл глаза и потрясенно уставился на Нолофинвэ. Тот не насмехался. На лице его читалась решимость и нечто вроде облегчение, как будто после долгих сомнений он наконец понял, что делать. — Ты с ума сошел! — воскликнул Феанаро. — Со мной бывает, — легко согласился Нолофинвэ. — Но все-таки давай попробуем. На Феанаро одновременно обрушились и паника, и что-то, похожее на предвкушение. Покинуть знакомую, безопасную комнату было страшно. Да и вся идея казалась неосуществимой. Но он так давно не видел мира снаружи, настоящего огромного мира, не того, что можно было разглядеть со скалы. Или заметить из окна. — Целители не одобрят, — сказал Феанаро вслух. — Они не узнают, — возразил Нолофинвэ. — Я вытащу тебя через окно, а потом так же тихо верну обратно. — А снаружи нас будто бы никто не увидит? — недоверчиво спросил Феанаро. — Снаружи нас непременно увидят, — ответил Нолофинвэ. — Дозорные на стенах и все, кому не лень. Только они вряд ли станут расспрашивать меня, куда я иду с тобой и зачем. К тому же я знаю короткую дорогу отсюда к озеру, а там укромное место на берегу, где нас уж точно никто не потревожит. Нолофинвэ решительно шагнул к Феанаро, укутал его в одеяла и вместе с этим коконом поднял на руки, потом осторожно забрался на подоконник и спрыгнул. Феанаро почувствовал, как на миг все внутри тревожно сжалось, и он полетел вниз. От падения и боли его отделяли только руки Нолофинвэ. Это ощущение было почему-то пронзительно знакомым. А целое предприятие по-прежнему представлялось безумием. Но не мрачным и болезненным, а веселым. Так что, когда они оказались снаружи, Феанаро, по лицу которого все еще бежали слезы, рассмеялся от радости. В первый раз с тех пор как узнал, что его отец был убит. — Тише, мы должны делать все в строжайшей тайне, — зашептал ему на ухо Нолофинвэ, но явно не всерьез. Так что смеяться захотелось даже сильнее. А потом на Феанаро обрушилась целая лавина ощущений: цвета, запахи, звуки... Все, что делало этот мир живым и ярким. То, чего Феанаро так долго был лишен. Все вместе сложилось в невероятное, опьяняющее ощущение свободы, которое Феанаро, наверное, должен был испытать, когда Нолофинвэ выкрал его из Ангамандо, но не мог. Тогда не мог. А сейчас это чувство завладело им целиком, так что голова закружилось, и ничего не было важно: ни недоуменные — это в лучшем случае — взгляды встречных эльдар, ни собственная беспомощность, ни то, что он целиком и полностью во власти Нолофинвэ. Если бы Нолофинвэ желал ему зла, то мог бы просто ничего не делать, потому что быть более жестоким, чем Моринготто он все равно никогда не сможет. А что до остального... вдыхая полной грудью ласковый и душистый воздух теплого и ясного вечера, Феанаро подумал, что он как-нибудь во всем этом разберется. Обязательно. Теперь, когда он снова жив и свободен. На берегу Нолофинвэ аккуратно уложил Феанаро на траву и сначала разделся сам. При этом Феанаро получил возможность узнать, что белые шрамы были у Нолофинвэ не только на руках и лице, но и на других, обычно не видимых частях тела. Особенно на ногах. Ступни вообще были как будто один сплошной шрам. Хэлкараксэ. Радость Феанаро утихла, схваченная ледяным дыханием этой мысли. — Все хорошо? — спросил Нолофинвэ. — Нет, — честно отозвался Феанаро, потом покачал головой: — Да. Со мной все хорошо. — Если не хочешь в озеро, мы можем и не заходить, — сказал Нолофинвэ. О погружении в озеро Феанаро пока даже не успел подумать. Теперь подумал и невольно поморщился. — Это ты у нас всегда любил стихию Ульмо. А я нет, и теперь еще меньше. А уж как "любит", — он выделил это слово голосом так, чтобы было ясно, что речь идет о противоположном, — меня сам Ульмо, и говорить нечего. Впрочем, как и другие валар. От этих слов губы Нолофинвэ сначала упрямо сжались, потом он покачал головой и сказал: — Любят не любят, а Манвэ помог мне тебя освободить. Без него и его Орла мы сейчас оба, пожалуй, были бы в полном распоряжении Моринготто. Орла? Какого орла? Феанаро ничего об этом не помнил. Там был орел? Или Орел? Один из Орлов Манвэ? Последний вопрос Феанаро задал вслух. — Да, — ответил Нолофинвэ. — Он помог мне добраться до тебя, а потом унес нас обоих от Ангамандо и доставил сюда. Ты не помнишь? — Нет, — отозвался Феанаро. — Орла не помню совсем. А из остального — очень мало, и... — он помедлил, толком не представляя, как лучше выразить все, что тогда с ним творилось. — Ты удивился бы, если б узнал, как все это выглядело с моей точки зрения. Нолофинвэ кивнул, будто подтверждая, что, да, непременно удивился бы. А потом сказал: — В общем, не думаю, что после такого Ульмо попытался бы тебя утопить, да и вообще не в его это духе. Так что решай, полезем мы в озеро или нет? Если нет, я оденусь. — Полезем, — решил Феанаро. Наверное, Ульмо и впрямь не собирается его топить. А если и собирается, то не прятаться же всю жизнь, убегая от воды, словно Моринготтова тварь. Нолофинвэ тут же помог ему освободиться от одеял. И в свете заходящего Золотого Светила Феанаро ясно увидел собственные шрамы. Шрамы поверх шрамов, слой за слоем, повсюду... Если бы он не видел, то не поверил бы, что такое вообще возможно. Как... Нолофинвэ сбил Феанаро с мысли, снова подхватив на руки и решительно шагнув в воду. Остановился он только, когда вода стала доходить ему уже до пояса. Тут Нолофинвэ отпустил Феанаро и отступил на пару шагов. Феанаро подумал было, что сейчас пойдет ко дну, не по воле Ульмо, так из-за невозможности владеть своим телом. Но в воде тело действительно стало легким и несравнимо более послушным, и некоторое время Феанаро лежал на воде, осторожно пробуя шевелить руками и ногами. Губы сами собой растянулись в улыбку — возможность двигаться по собственной воле, без боли и неимоверных усилий, была счастьем, которое мало с чем могло бы сравниться. — Я, наверное, и плыть мог бы, — сказал Феанаро наконец и тут же добавил: — А может, и не мог бы... — Пробуй, — посоветовал Нолофинвэ. — Если начнешь тонуть, я тебя вытащу. С этим напутствием Феанаро и попробовал. Главным тут было не вспоминать, как и когда он делал это в последний раз. Не думать о кораблях и шторме, о мачте и веревке, которой он к этой мачте привязывался, когда бросался в волны, пытаясь отобрать у моря тех, кого чудовищные волны смывали за борт... Не думать, оказалось неожиданно проще, чем предполагал Феанаро. Не было ни тьмы, ни волн. Только вечер и озеро. Спокойная, приятно прохладная вода. И тело помнило, как плыть, лучше, чем сам Феанаро. — Ты на тот берег, что ли, собрался? — окликнул его Нолофинвэ с беспокойством. — Сомневаешься, что у меня получилось бы? — спросил Феанаро, останавливаясь и снова ложась на воду. Как ни приятно двигаться, а он уже начинал чувствовать усталость, и было бы глупо в конце концов все же утонуть. Нолофинвэ подплыл к Феанаро и остановился рядом, время от времени разгребая воду руками - стоять на этой глубине он уже не мог. Окинув озеро задумчивым взглядом, Нолофинвэ сказал: — Сомневаюсь, что у меня, - он выделил последнее слово. - Получилось бы. — В самом деле? — удивился Феанаро. — Это же всего лишь озеро. — Огромное озеро, — заметил Нолофинвэ. — Не сравнить с Водами Пробуждения, — сказал Феанаро. Он, конечно, никогда не видел этих самых Вод Пробуждения. Но столько мечтал о них, столько грезил, что сейчас говорил с полной уверенностью. — Да, пожалуй, — согласился Нолофинвэ. — И однажды я все-таки смогу переплыть это озеро, — добавил Феанаро. — Пожалуй, — опять согласился Нолофинвэ. — Подозрительно часто ты соглашаешься, — заметил Феанаро. — Думаешь, это совершенно невозможно? — Думаю, ты любишь цели понедостижимей, — ответил Нолофинвэ. — А эта как раз такая, и она пойдет тебе на пользу. — О, — Феанаро невесело усмехнулся. — Если так, у меня теперь полезных целей и не сосчитать, — сказал он, потом продолжал задумчиво: — Надо будет и правда их пересчитать... — Только не сейчас, — откликнулся Нолофинвэ просительно. — Здесь слишком хорошо. Феанаро, которому слышать такой тон от единокровного брата в прежние годы, как правило, не приходилось, удивился. Но спорить не стал. Было, на самом деле, хорошо. И какое-то время они с Нолофинвэ просто молчали. Но на этот раз тишина нисколько не была неудобной. Наконец Нолофинвэ с сожалением сказал: — Пора возвращаться на берег, у тебя губы почти побелели. Феанаро холода не чувствовал, и возвращаться к тягостной неподвижности ему категорически не хотелось. Но когда-то все равно пришлось бы, так что он поплыл к берегу. А когда плыть стало тяжело, Нолофинвэ снова взял его на руки и вынес на сушу, там положил на траву и сам сел рядом. — Обсохнем немного, — сказал он. Солнце почти уже село. Было слегка прохладно. Но не холодно. И Феанаро чувствовал себя гораздо лучше, чем когда-либо с момента своего пленения. Он осторожно отвел в сторону правую руку — было снова тяжело, но как будто чуть легче, чем прежде — на дюйм и еще на полдюйма, и снова на дюйм. И его пальцы нашли руку Нолофинвэ и коснулись ее, сжали, как смогли. Нолофинвэ ощутимо вздрогнул, но руку не отнял. — Спасибо, — тихо сказал Феанаро. Говорить вдруг стало не проще, чем двигаться. — Спасибо за все, — продолжал он. Нолофинвэ осторожно пожал его руку в ответ.