Кроме пыли и пепла

Купание в озере заметно придало Феанаро сил, если не телесных, то душевных определенно. Жуткие мысли о вечности без движения его больше не посещали тем вечером и не беспокоили ночью во время путешествия по Дороге Грез. Даже утром они не вернулись. И хотя существенной разницы между новым днем и предыдущим увидеть было нельзя, на этот раз все давалось как-то легче. А к вечеру Феанаро уже стал мечтать о предстоящей скоро — оставались считанные часы — встрече с одним из сыновей. Вроде бы после Макалаурэ был черед Тьелкормо. Или старшего Амбаруссы? Феанаро не помнил твердо, но это и не имело значения. Он жаждал увидеть любого из них. Даже простая мысль об этом уже веселила сердце, и Феанаро позволил себе потеряться в воспоминаниях о сыновьях, чтобы время летело скорее. Но когда в час заката на пороге комнаты снова, как накануне, появился Нолофинвэ и опять предложил отправиться к озеру, Феанаро оторвался от своих грез наяву и без колебаний согласился. Хотя помнил, после вчерашнего, что по дороге на него будут смотреть. Но это он, безусловно, мог вытерпеть. Особенно теперь, уже зная, что его ждет. Так Феанаро думал, пока Нолофинвэ, уже по традиции, выбирался, с Феанаро в качестве дополнительного груза, наружу через окно. Но нынешним вечером они, против ожиданий, почти никого не встретили. Так что путь к озеру дался Феанаро проще, чем накануне. И во время купания он чувствовал себя намного спокойнее, чем в прошлые разы, а потому больше внимания обращал на своего спутника и заметил, как сам Нолофинвэ расслабился, погрузившись в воды озера. И даже как будто стал выглядеть моложе. Словно к нему ненадолго вернулось прошлое с той стороны моря. Феанаро не стал ничего говорить, чтобы не портить момента. Но, когда они снова оказались на берегу и сидели, глядя на озеро и дожидаясь, пока обсохнет вода и можно будет отправляться обратно, Феанаро спросил: — Обычно ты приходишь сюда один? Нолофинвэ, продолжая глядеть на озеро, ответил: — Обычно я только думаю, что было бы хорошо прийти сюда. Почти всегда находится что-то более важное и срочное. В голосе слышалась усмешка, но невеселая. — Сегодня ты нашел время, — заметил Феанаро. — И вчера. — С тобой — дело другое, — ответил Нолофинвэ. И дальше этого разговор не пошел. Нолофинвэ или не желал говорить, или просто пользовался возможностью отдохнуть в тишине, а Феанаро мог бы, пожалуй, спросить о многом и почти не сомневался, что Нолофинвэ ответит откровенно. Однако откровенные разговоры выходили тяжелыми, и Феанаро совсем не был уверен, что стоит добавлять к их числу еще один прямо сейчас, а потому предпочел не задавать никаких вопросов. Так что остаток времени на озере и обратная дорога прошли в молчании, не считая немногих прощальных слов уже после того, как Нолофинвэ вернул Феанаро в его комнату в Доме Исцеления. Но на этот раз тишина не была тяжелой или неловкой, и когда они расстались, у Феанаро не появилось ощущения, что что-то было сделано неправильно. Наоборот, на душе стало на редкость спокойно. И его путешествие по Дороге Грез оказалось приятным, были даже какие-то видения, легкие и не означающие ничего, которые забылись сразу же, как только Феанаро проснулся. А утро выдалось ярким и шумным. Или, может быть, точно таким же, как всегда, просто и дух, и тело Феанаро наконец достаточно отдохнули, чтобы воспринимать в полной мере впечатления окружающего мира. В любом случае, Тьелкормо вписался в это буйство красок и звуков просто идеально, когда вошел, насвистывая в такт с пением птиц за окном, и, увидев отца, весь просиял. — Отец! — счастливо воскликнул он, бегом преодолевая оставшееся расстояние от порога до постели Феанаро и садясь на пол, чтобы им удобнее было разговаривать. — Макалаурэ нам, конечно, все рассказал, но видеть своими глазами — это совсем другое дело! Как я рад! Феанаро, слыша его слова, не мог не рассмеяться столь же счастливо. — И я безмерно рад тебя видеть, мой дорогой, — ответил он. После чего их встреча, начавшаяся на легкой ноте, в том же духе и продолжалась. И это нисколько не казалось неестественным или натужным. Тьелкормо был вообще крайне естественен всегда и в любых обстоятельствах. Вот и теперь тоже. Хотя, конечно, нельзя было совсем не заметить, что взрослый волк, матерый и сильный, играет, изображая беззаботного щенка, которым он, без сомнения, был когда-то, только очень давно. Что ж, играет так играет, все время от времени должны позволять себе это... Феанаро очень хорошо понимал, что на другом берегу озера его ожидает не только воссоединение с сыновьями, но и множество проблем и вопросов, решения и ответы для которых ему предстоит найти. И он уже не раз обещал себе, что непременно справится со всем этим, когда у него будет больше сил. Но пока силы прибывали медленно, и Феанаро был благодарен Тьелкормо за то, что прямо сейчас не должен иметь дела ни с проблемами, ни с вопросами, и поддерживал беззаботный тон, как мог. Только одну серьезную вещь он должен был непременно сказать своему третьему сыну: — Спасибо! Ответом ему стал удивленный взгляд, и Феанаро продолжил: — Трудно объяснить, но ты очень помог мне, во все разы, когда был здесь. И сейчас очень помогаешь. По лицу Тьелкормо пробежала тень. Как невольная судорога боли, которую невозможно подавить. — Приятно знать, что хоть на что-то я гожусь, — сказал он и тут же покачал головой. — Но не время для горьких разговоров. Ты здесь! Ты очнулся! По сравнению с этим счастьем, уже ничто в Эа не имеет значения. И для него это явно были не просто слова. Счастье, о котором говорил Тьелкормо, в самом деле искрилось в его глазах так, что тени сожалений не могли задержаться надолго. И Феанаро, глядя на него, чувствовал, как где-то в груди разливается тепло, дающее силы, исцеляющее, прогоняющее страхи. Причем это ощущение не исчезло, когда Тьелкормо, пробыв с Феанаро позволенные часы, неохотно уехал. Достаточно было вспомнить его слова, его взгляд... и отчаяние уже не могло совсем завладеть Феанаро. Даже если иногда ему хотелось выть от усталости и собственного бессилия. А такое случалось в день не по разу. Но благодаря воспоминаниям о Тьелкормо и, теперь уже ежевечерним, походам на берег с Нолофинвэ, Феанаро в общем неплохо держался. А утром, перед встречей с Миньяруссой — старшим из своих младших сыновей — Феанаро и вовсе пребывал в отличном настроении. Миньярусса, в свой черед, был полон решимости это настроение не испортить и явно понабрался кое-каких идей у Тьелкормо. А впрочем, Миньярусса и Тьелкормо всегда были похожи. Хотя мало кто замечал это... Ведь близнецов и без того было двое, вот уж где сходство так сходство, иного искать не требуется. Но Феанаро общие черты видел всегда. А теперь даже еще более ясно. Сразу же, едва успев войти в комнату, Миньярусса рассказал Феанаро, как предлагал Татьяруссе поменяться местами на сегодняшний день, чтобы тому не пришлось ждать встречи с отцом слишком долго. Но Татьярусса благородно отказался: — Сказал, это было бы несправедливо ко мне, и к остальным нашим братьям тоже. Хотя из остальных-то вряд ли кто-то заметил бы... Но я сейчас безмерно благодарен ему за его отказ, — признался Миньярусса под конец. — Как же я рад быть здесь и видеть тебя! И он, очевидно, был в самом деле очень рад. Только все равно в его взгляде иногда проскальзывала тревога. Он словно пытался украдкой прочитать что-то по лицу Феанаро, но не мог и бросал эту затею, а потом возвращался к ней опять. Феанаро это не удивляло, ведь в отличие от Тьелкормо, который умудрился ни разу не рассказать отцу ничего секретного ни о себе, ни о братьях, даже когда не знал точно, может ли отец его слышать, Миньярусса все же поделился с Феанаро сокровенным, причем, хотя говорил он о собственном беспокойстве, дело-то касалось не его, а Татьяруссы. Знать же о том, что и сам Татьярусса о себе отцу рассказывал почти то же самое, хоть и иными словами, Миньярусса не мог. Феанаро, наоборот, помнил тот рассказ даже слишком хорошо. И рассказ, и кошмары, которые за ним последовали, и собственную беспомощность, которая особенно жестоко накатывала всякий раз, когда он обращался мыслями к этой истории... Поэтому он не думал, что у него сейчас выйдет чем-то утешить сына, а бередить раны не хотел и не сказал обо всем этом ни слова. Но Амбарусса под конец успокоился, решив, видимо, что, если б Феанаро помнил что-нибудь, то не промолчал бы. Мысль, что отец может просто не иметь представления, что сказать, ему, похоже, в голову не приходила. А Феанаро как раз не имел представления. Ни малейшего. И это тяготило его... Впрочем, не только это. Причин для тяжких раздумий было множество. Оставаясь наедине с собой, Феанаро часто перебирал их одну за другой, в надежде, что, если он проявит достаточно упорства, идеи найдутся сами. Такое бывало не раз. Только речь обычно шла о его творениях, а не о живых эльдар. Тем более, таких близких... Возможно, поэтому идей пока остро не хватало, особенно для самых сложных вопросов. Зато способность Феанаро владеть собственным телом наконец стала ощутимо возрастать. Он уже мог, например, поднять руку не на дюйм, а на два с половиной, и, хотя это все еще было далеко от возможности самому заботиться о своих нуждах, столь же далеко оно было и от полной неподвижности. Так что Феанаро радовался подобным переменам, как мало каким вещам за свою весьма насыщенную жизнь. Но даже эта новая радость не могла облегчить напряжения Феанаро, когда настал очередной день встречи. На этот раз должен был появиться Куруфинвэ, Феанаро был вполне уверен. И именно поэтому беспокойство его возрастало с каждым мгновением. Они с Куруфинвэ и впрямь были похожи. Очень. И сейчас это означало только одно: легко уж точно не будет. Можно было не сомневаться, что ради свидания с отцом Куруфинвэ попробует держаться изо всех сил, и та боль, которую он показал, когда Феанаро мог только слышать его сквозь сон, теперь будет скрыта глубоко внутри. Но это и делало положение опасным. Феанаро по себе помнил, что попытки подавить сразу слишком много слишком сильных эмоций даром не проходят... За такими невеселыми размышлениями Феанаро не услышал приближения сына. Очнулся, только когда тот уже стоял в дверях комнаты. Посмотрел и с первого взгляда заметил и болезненную бледность, и лихорадочный блеск глаз — и остальную внешность, явно противоречащую этому в своей безукоризненности. — Айя, отец, — сказал Куруфинвэ и поклонился, как будто они встретились не в Доме Исцеления после долгой и страшной разлуки, а на какой-то торжественной церемонии. Феанаро почувствовал, как горло словно сдавила железная рука. С усилием, осторожно, сделал вдох. Нужно дышать. И не терять головы. Кто-то из них ведь должен не терять головы. — Айя, мой дорогой, — сказал Феанаро в ответ. — Проходи. Последнее он добавил, потому что Куруфинвэ все еще продолжал стоять на пороге. Но теперь, наконец, шагнул в комнату, аккуратно закрыв за собой дверь. По широкой дуге обогнул стол и устроился на стуле. Стулом обычно пользовались только целители, если им для чего-то нужно было сесть. Все остальные посетители — даже Нолофинвэ — предпочитали устраиваться на полу у постели Феанаро. Но Куруфинвэ сел на этот самый стул и замер, не то ожидая чего-то, не то полностью уйдя в свои мысли. Или, возможно, стараясь ни о чем не думать. Не нужно было особой мудрости, чтобы понять, как нестерпимо ему плохо, и догадаться, что эту проблему отложить до приезда на другой берег никак не получится. Феанаро долго не мог набраться сил, чтобы сломать тишину, но все же окликнул сына: — Курво. Тот явственно вздрогнул и наконец взглянул на него. — Пообещай мне одну вещь, — продолжал Феанаро. — Конечно, — без колебаний отозвался Куруфинвэ. — Пообещай, что ты не уйдешь отсюда, пока не истечет отпущенное нам время, что бы я ни сказал, — выговорил Феанаро. — Я сейчас не смогу последовать за тобой. Признание своей слабости, даже и без того очевидной, далось Феанаро с трудом. Но он должен был удостовериться, что Куруфинвэ не убежит вдруг неведомо куда, как Макалаурэ. Ведь он, если уйдет, может и не вернуться. И никто не приведет его обратно, даже не потому, что никто не захочет, просто никто не сумеет. Куруфинвэ тем временем склонил голову. — Разумеется, я выслушаю все, что ты пожелаешь сказать, отец, — твердо сказал он. И лицо его стало еще бесстрастнее, как будто совсем окаменело. Намо и тот позавидовал бы. — Что же, по-твоему, я собираюсь сказать! — удивился Феанаро. Это не было по сути вопросом. Но Куруфинвэ ответил, хотя ответ дался ему явно нелегко, голос прерывался, как от боли: — Не знаю. Я так ждал, когда ты проснешься. Только об этом мечтал. Думал, стоит тебе только... — тут Куруфинвэ сделал резкий вдох, как будто воздуха не хватало. — ... открыть глаза. И все станет, как прежде. Но это невозможно. Куруфинвэ вдруг стиснул зубы и несколько мгновений сидел так, словно борясь сам с собой. Потом решительно повторил: — Невозможно. И что же теперь? — Последние слова были произнесены как вопрос, и одновременно Куруфинвэ пожал плечами, а потом продолжил, словно отвечая сам себе: — Ты можешь кричать, проклинать нас наравне с Моринготто. Мы заслужили твой гнев. Все мы. А я особенно. И хотя другие говорят, что ты не питаешь гнева... Это неправильно. Договорив, Куруфинвэ посмотрел Феанаро прямо в глаза, с чем-то даже вроде вызова, но почти сразу отвел взгляд. И остался сидеть на своем стуле, снова молчаливый, но уже не отстраненный и собранный с виду, а явно несчастный и потерянный. Феанаро не мог выносить этого дольше. — Пожалуйста, подойди, — попросил он. — Я так скучал по тебе. Я так хочу хотя бы взять тебя за руку, услышать твое дыхание, биение сердца. Еще раз убедиться, что ты жив и свободен. Куруфинвэ посмотрел на него с недоверием, почти с ужасом, и запротестовал: — Я?! Это ты был в смертельной опасности, даже хуже, чем в смертель... — Когда-нибудь я тебе объясню, — прервал его Феанаро. — А пока подойди, прошу. Феанаро очень старался удержаться от слез, зная, что это расстроит сына только больше, но одна слеза все же скатилась по щеке. Такого Куруфинвэ уже не в силах был выдержать. Он вскочил на ноги, и на миг Феанаро показалось, что сын все-таки умчится прочь, забыв об обещании. Но вместо этого Куруфинвэ подошел к постели Феанаро, опустился на колени, потом положил свою голову на его подушку, а руки протянул так, чтобы Феанаро мог коснуться их. Что Феанаро сразу же и сделал: накрыл его пальцы своей ладонью. Какое счастье, что теперь ему такое было под силу! Куруфинвэ от этого прикосновения сдавленно охнул, и стена, за которой он прятал все свои чувства, рухнула в одно мгновение. Слезы полились потоком. Куруфинвэ пытался их сдержать, но ничего не выходило, и наконец он сдался, позволив себе плакать. И только повторял время от времени: — Отец... отец... Феанаро осторожно гладил его руки, и каждый раз, когда Куруфинвэ звал его, откликался: — Я здесь... конечно, я здесь... где же еще мне быть... В конце концов Куруфинвэ успокоился и даже слабо усмехнулся: — Братья говорят, надо стараться, чтобы тебе с нами было хорошо и спокойно. Кажется, я сегодня не преуспел. — Ну что ты, мне очень хорошо и спокойно с тобой прямо сейчас, — заверил его Феанаро. Это была чистая правда. Беспокойство, не отпускавшее с утра, наконец ушло. Конечно, Феанаро знал, что все проблемы его пятого сына не решатся от одного разговора. Но, по крайней мере, сегодня ему стало легче. А Феанаро убедился, что хотя бы кому-то, хотя бы немного он может помочь. Значит, точно вернулся не зря. Странно, но ему все еще нужно было подтверждение, хотя он и не догадывался об этом, пока не получил его. И оно грело душу, вызывая в памяти те бесконечно далекие времена, когда Феанаро был молод, и каждое его творение удивляло его самого едва ли меньше, чем остальных. Потом это ощущение как-то незаметно ушло и вернулось в полную силу лишь однажды, когда он создал Сильмарилли. Сильмарилли... которые украл и присвоил себе Моринготто. Думать о них было больно, и Феанаро старался не думать. Когда-нибудь он найдет способ за все поквитаться с Врагом и вернуть свои камни. Но не скоро. До этого ему предстоит еще столько других дел... Впрочем, пока Феанаро все еще мог очень немного. Он жил попытками заставить свое тело повиноваться своей же воле. Они занимали все его время, если он не спал или не был на озере с Нолофинвэ. А кроме этого, были, конечно, встречи с сыновьями. Бесконечный источник радости. И тревоги. Перед встречей с Майтимо Феанаро не волновался так сильно, как перед встречей с Куруфинвэ, но волновался все равно. В их отношениях со старшим сыном и до плена все было непросто. А уж теперь... Майтимо, войдя, тоже поклонился ему. Но не церемонно, а так, словно хотел упасть ничком, но в последний миг раздумал. Или гордость не позволила. Хорошо, что не позволила. Меньше всего Феанаро хотел видеть своего сына настолько униженным. — Здраствуй, отец, — сказал Майтимо, выпрямившись. И тут же уселся на пол у постели, вытянув длинные ноги. — Здраствуй, дорогой, — откликнулся Феанаро, улыбаясь и в то же время разглядывая сына. Бледен Майтимо был не меньше Куруфинвэ, но в глазах не было болезненного блеска. Они горели другим огнем. Такие взгляды Феанаро случалось раньше видеть у эльфов из самых древних. У тех, кто узнал очень хорошо и себя, и других. Всех видел насквозь. В жизни до плена Феанаро таких эльдар не жаловал и старался держаться от них подальше. Но сейчас все было иначе. И не только потому, что Майтимо он любил всей душой и держаться от сына подальше было бы немыслимо, но и потому, что теперь можно было не опасаться, что Майтимо вдруг разглядит в Феанаро что-то такое, чего и сам Феанаро о себе не знает и чего Майтимо знать не следовало бы. Просто не осталось больше таких вещей. — Братья рассказали, что тебе стало намного лучше, отец, — сказал тем временем Майтимо. — А теперь я сам вижу, что это так. При этом во взгляде его промелькнуло что-то трудноуловимое, отчего Феанаро подумал, что Майтимо говорит не только о состоянии его тела с тех пор, как он побывал в плену. — Да, — признал Феанаро. — Мне намного лучше, и я надеюсь, дальше улучшения будут только множиться. — Я тоже буду надеяться на это, — тут же отозвался Майтимо. И вдруг, склонившись к руке Феанаро, поцеловал ее. — Я должен поговорить с тобой о многом и не знаю, с чего начать, — сказал он, теперь не глядя на Феанаро, а потом продолжал тише, почти шепотом: — Я так много сделал неправильно, с тех пор как ты... — тут он сбился и совсем замолчал. — Как тебя... — попробовал опять и снова замолчал. — Пока ты был в плену, а я должен был вести за собой наш народ, — наконец закончил Майтимо. — Не сомневаюсь, ты делал все, что мог, — решительно возразил Феанаро. — И если что-то из этого было неправильно, все равно ты справился лучше, чем я. Майтимо, услышав такое, забыл свое смущение и глянул прямо на Феанаро, при этом выглядел он совершенно ошеломленным. Феанаро честно не мог припомнить, когда еще первенец смотрел на него с таким выражением. Казалось, он на мгновение позабыл все слова. И Феанаро этим воспользовался. — Мы еще обсудим все этом, в другое время и в другом месте, я думаю, — сказал он. — А пока побудь со мной, мы так давно не говорили просто так. Очень давно, больше половины йены, считая все время Исхода из Валинора и некоторое время еще перед тем. Так что Майтимо сначала ощущал себя явно неловко. Но потом освоился, и они разговорились. Только о простых вещах, которые не тревожили их обоих очень-то, но это было все-таки гораздо больше, чем ничего. Следующие несколько дней прошли без особых потрясений, включая и посещения сыновей. Карнистир оказался еще одним усердным последователем Тьелкормо и успешно сделал вид, что у него нет никаких проблем вовсе. Татьярусса тоже, очевидно, хотел сделать вид, что у него нет проблем вовсе. Но вместо этого скорее сделал вид, что он Миньярусса, и Феанаро вполне понял, что так тревожит в этом, похоже, неосознанном, притворстве самого Миньяруссу, но пытаться обсудить это с младшим сыном не стал, поскольку все еще не придумал, как не сделать хуже. Но этот вопрос, каким бы сложным и важным он ни был, мог потерпеть еще немного. Физическое исцеление Феанаро в это время шло своим чередом и продвигалось хорошо. Дело это оказалось в общем похоже на ремесла, которых Феанаро немало освоил в своей жизни: как только начало получаться, так и получалось все больше и лучше. И однажды целительница, которую звали Нинквидиль, сказала: — Укрепление твоего тела можно было бы, пожалуй, еще ускорить, если бы у тебя были приспособления, которые ты мог бы использовать... Слово "приспособления" вызвало в памяти Феанаро почему-то орудия пыток, и он категорически отказался: — Нет. Моей воли должно быть достаточно, чтобы вернуть силу моего тела. Ничего другого я не стану терпеть. Целительница, видимо, угадав, о чем он подумал, испуганно потрясла головой. — Я и говорила о предметах, которыми ты сам, по своему выбору, мог бы пользоваться. Что-то вроде шара из оленьих жил могло бы помочь придать силу и подвижность рукам, маленькие бусины из металла или камня помогли бы работать над ловкостью пальцев, и, может, пружины... Феанаро едва слышал ее. Шары и бусины. А он уже видел щипцы и ремни и слышал треск собственных костей. Его затопила смесь стыда и облегчения. — Тогда разумеется, — сказал Феанаро вслух. — Послезавтра здесь будет мой сын, Макалаурэ, и если ты объяснишь ему, что нужно... — Нет, — на этот раз категорически отказалась целительница. Феанаро уставился на нее в полном недоумении, и в конце концов она добавила: — Я не могу говорить с твоим сыном. — Твой лорд запретил тебе это? — с еще большим недоумением спросил Феанаро. Он немного знал о Нолофинвэ, особенно о Нолофинвэ как предводителе народа, но такой запрет все равно казался странным. Нинквидиль покачала головой. — Я сама не могу, — сказала она и добавила почти виновато, но без сомнений: — Если бы речь шла о жизни и смерти, я бы как-нибудь пересилила себя, но просто так — не могу. Феанаро почувствовал, как в душе поднимается гнев. Это было ужасно и несправедливо. Ведь с ним-то она разговаривала. А во всем, что случилось, он виноват в тысячу раз больше, чем его сыновья. Они всегда были лучше и чище него. Так почему же ему она помогает, а от них шарахается, как от чудовищ? Несправедливо. Совершенно несправедливо. Но вряд ли можно было заставить ее вдруг узреть истину с помощью гнева, поэтому Феанаро попытался успокоиться. А Нинквидиль тем временем сказала: — Я лучше попрошу кого-то из наших мастеров. При этом она нахмурилась так, что не оставалось сомнений: для здешних мастеров это будет обременительная просьба. — Лучше подробно объясни все мне, а я передам сыну, — предложил Феанаро, уже успевший более-менее совладать со своими чувствами. Нинквидиль с облегчением согласилась. И даже зарисовала кое-что на кусочке пергамента, чтобы было нагляднее. Пергамент и объяснения Феанаро передал при следующей встрече Макалаурэ. И уже через три дня Тьелкормо привез все, о чем говорила Нинквидиль, и кое-что, о чем она не говорила. Кто-то — Феанаро практически не сомневался, что это Куруфинвэ — подошел к делу с азартом и фантазией. Все эти вещи оказались действительно очень полезны. Как и прежние упражнения, и спустя еще некоторое время Феанаро смог, наконец, есть самостоятельно, и в других своих нуждах обходился уже гораздо меньшим количеством помощи. Поразительно, насколько сильнее и увереннее он почувствовал себя от этого. Хотя до полного выздоровления было еще очень далеко. Но силы его прибывали теперь, кажется, с каждым днем чуточку быстрее. И настал такой день, когда целительницы предложили ему попробовать встать. От одной мысли закружилась голова и накатила слабость, но Феанаро сразу же согласился. Он ждал этого слишком долго. Мечтал об этом слишком долго, чтобы сомневаться. В первый раз Феанаро простоял, опираясь для поддержки на обеих целительниц, считанные мгновения. Потом ноги задрожали и совсем отказались его держать. Но этот опыт принес ему уверенность в двух вещах. Во-первых, он сможет, и достаточно скоро, снова ходить. Во-вторых, ему нужна одежда. Одежды у Феанаро не было с тех пор, как он попал в плен. Орки сорвали ее сразу же, и прикрывать наготу, хоть из скромности, хоть от холода, ему стало нечем. Через какое-то время он совершенно перестал обращать на это внимание. А с момента возвращения к эльдар его наготу прикрывали одеяла, которые целители по необходимости отбрасывали и возвращали на место. И Нолофинвэ, забирая его к озеру, тоже обходился одеялами. Все это Феанаро нисколько не смущало. Даже мысли никакой не возникало об этом. И только стоя в полный рост совершенно обнаженным, он вдруг почувствовал себя неловко. Но просить дать ему какую-нибудь одежду было неловко еще больше... Немыслимо одалживать штаны и рубашку у кого-то из перешедших Хэлкараксэ. Совершенно немыслимо. А у Нолофинвэ - еще более немыслимо, чем у других. Так что Феанаро переносил вновь возникшие неудобства молча, не привлекая к ним ничьего внимания, а когда дождался встречи с сыном - была очередь Майтимо навещать его - попросил передать ему одежду с того берега. При этом они условились, что Майтимо подберет вещи, наиболее подходящие обстоятельствам, и Феанаро оставалось надеяться, что они оба вкладывают один и тот же смысл в это выражение. Сверток с вещами через три дня привез Карнистир. Там обнаружились две смены белья, две рубашки, брюки, легкая куртка, плащ и сапоги. Все нейтральных цветов, без родовых и личных знаков. Причем ни куртка, ни плащ не принадлежали Феанаро. Как видно, среди его вещей подходящего не нашлось. Зато Майтимо прекрасно его понял. — Странный выбор, — тем временем заметил Карнистир, рассмотрев одежду. — Все в точности как я просил, — ответил Феанаро. — Передай Майтимо, что я его горячо благодарю. — Хорошо, — сказал Карнистир. Но нахмурился и замолчал. — О чем задумался? — спросил Феанаро, когда стало ясно, что сам он ничего не скажет. — Ни о чем. Все хорошо, — быстро ответил Карнистир. — Не очень-то похоже, — заметил Феанаро. — Я же вижу, что-то случилось, прямо здесь, только что. Скажи мне. С последними словами он пристально посмотрел на сына, показывая, что не собирается легко отступать. Карнистир помолчал еще несколько мгновений, потом сказал: — Это, — тут он кивнул на одежду, — из-за этих нолдор, да? — при слове "этих" он махнул на окно, показывая, кого имеет в виду. — Ты боишься, что они могут сделать тебе что-то? Причинить боль? — Из-за них, но не потому, что я их боюсь, — ответил Феанаро. — У меня, конечно, многое было сломано, но сам я не сломан настолько, чтобы теперь вечно бояться всех и быть готовым на все, лишь бы избежать неприятностей. Карнистир от этих слов залился краской, но плечи его чуть расслабились, из чего Феанаро сделал вывод, что причину беспокойства угадал правильно. — Это я не хочу лишний раз причинить им боль. Они и так испытали ее уже чересчур много, — продолжал Феанаро. — Понимаю, — отозвался Карнистир после нескольких долгих мгновений тишины. — Но стоит ли так? Совсем отказываться быть соб... — Нет, — ответил Феанаро, на этот раз даже не дожидаясь, пока он договорит. — Я вовсе не собираюсь отказываться быть собой. Есть намного больше меня во мне самом, чем в моем плаще. Надеюсь. А не то плохо дело. Последние слова прозвучали с большей горечью, чем он ожидал. И в комнате воцарилось совсем уж мрачное молчание. Нарушил его Феанаро, спросив: — Поможешь мне с этим? — И кивнул на одежду. По правде говоря, идея просить помощи у сына его смущала. Но обойтись без помощи было едва ли возможно. А Карнистир согласился с готовностью и даже, пожалуй, с облегчением. Однако задача оказалась непростой, и в конце концов они решили остановиться на рубашке и брюках, а куртку отложить, вместе с плащом и сапогами, до того времени, когда все это действительно понадобится. Когда с одеванием было покончено, Феанаро встал, опираясь на Карнистира. Теперь он мог уже — конечно, не без помощи — продержаться на ногах заметно дольше, чем в первый раз, и даже пройтись немного по комнате, прежде чем ему снова требовалось лечь. Одежда, хоть и сидела на Феанаро очень свободно, если не сказать больше, все равно неожиданно стесняла движения и даже раздражала. Требовалось привыкать к ней заново. Но хотя бы смущаться теперь было нечего. И Феанаро задался целью как можно скорее начать самостоятельно передвигаться по комнате. Потом выйти из комнаты, а затем и из Дома Исцеления... С этим планом, конечно же, не все пошло гладко. Вернее, ничто не пошло гладко. Приходилось, стиснув зубы, бороться за каждый шаг. Но все же ходить, опираясь на стены, а затем и просто вдоль стен, не опираясь, но зная о возможности опереться, Феанаро научился довольно быстро. А вот отходить от стен туда, где опереться хоть на что-то уже точно не получилось бы, ему было откровенно страшно. Поэтому Феанаро заставлял себя подолгу стоять в самом центре комнаты, откуда не мог дотянуться ни до одной из стен. Но даже это упражнение мало помогало ему, когда он оказывался снаружи. Там страх усиливался, и первое время никакое напряжение воли не могло принудить тело отойти от входа дальше, чем на пару шагов. Не считая, разумеется, их с Нолофинвэ походов к озеру, где теперь Феанаро каждый раз часть пути проходил своими ногами. Но это была сначала очень маленькая часть пути. К тому же он всегда мог опереться на самого Нолофинвэ, так что это и вправду не считалось. Но все-таки, несмотря на все трудности, с ходьбой у Феанаро дело понемногу шло на лад. И он уже поверил, что находится буквально в нескольких шагах от полного выздоровления. Но тут появилась новая напасть. Кошмары. Бесконечно повторяющиеся и бесконечно разнообразные кошмары об Ангамандо. Они заполнили сны, и наяву тоже от них было не скрыться: громкий крик, скрежет или лязг металла, запахи из кузней или из кухонь — почти что угодно могло вдруг воскресить ужасные воспоминания, более яркие, чем реальность. Никакие успокаивающие средства больше не помогали. И если приступ случался, его оставалось только переждать. А в особо тяжелых случаях целителям приходилось разыскивать Нолофинвэ, потому что он, как выяснилось, обладал уникальной способностью возвращать Феанаро к настоящему. Только его голос и прикосновения, проникая в жуткие видения, где терялось все остальное, разрушали их. Феанаро с каждым днем труднее было не поддаваться отчаянию. Он-то думал, что уже преодолел это. Что вырвался. Что свободен. А оказалось, Ангамандо по-прежнему крепко держит его. Враг все еще имеет власть превращать его жизнь в пытку. А спасения просто нет. Нет... Как он сможет жить с этим? Как он сможет делать то, что должно? Как он сможет поквитаться с Врагом за все?.. Выход нашелся неожиданно и случайно. — Расскажи мне, что ты видишь, когда тебе плохо, — как-то раз попросил Нолофинвэ. Это было в час перед рассветом тяжелой ночью, которой предшествовал не менее тяжелый день, и они сидели в комнате Феанаро в Доме Исцеления, едва ли не одинаково измученные. — Нет, — ответил Феанаро. — Я не могу. Никогда и никому я не смогу рассказать об этом. Тем более, так станет еще хуже. Нолофинвэ покачал головой, с таким лицом, как будто хотел сказать: "Куда же хуже", но удержался. Вместо этого он сказал: — Воспоминания гложут тебя изнутри. Если ты сам, по своей воле, выпустишь их наружу, на свет, они могут утратить над тобой власть, стать просто отзвуком прошлого. Феанаро промолчал. — Давай же, что ты теряешь? — говорил Нолофинвэ. Первым побуждением было ответить: "Достоинство". Но Феанаро передумал меньше, чем за мгновение. После всего, через что он прошел... или достоинство давно потеряно и беспокоиться больше не о чем, или оно уж как-нибудь и теперь не потеряется. — Я попробую, — наконец решился он. И начал рассказывать. А начав, уже не мог остановиться. Говорил о том, как омерзительны прикосновения орочьих лап, когда не можешь пошевелить ни одним мускулом, чтобы сопротивляться: — Как будто вдруг видишь бешеную крысу прямо у себя перед лицом, и при этом крыса намного сильнее тебя, а ты целиком в ее власти. О том, как омерзительно смердят прислужники Моринготто из числа айнур при каждом своем появлении: — Я думал, майяр в Валиноре сопровождают свое появление благовонными ароматами, потому что им так нравится, но похоже, это не вопрос выбора. Вряд ли те, кто создают себе лица столь прекрасные и невинные, как будто они целыми днями ухаживают за цветами Ваны, а не истязают пленников, пожелали бы вонять, как давно разложившаяся кабанья туша. Я даже не могу решить, что хуже, их запах или их вид. Говорил о боли, ужасе, беспомощности. О том, с каким звуком рвутся жилы, выворачиваются суставы, ломаются кости... О запахе раскаленного металла, который всегда был приятен ему как часть ремесла кузнеца, а в Ангамандо стал предвестником и спутником боли... Как его рвало кислотой от вони собственной горелой плоти... О том, как не мог сдержать криков и слез, а его палачи радостно орали и хохотали, наблюдая за ним. О том, как свистит и впивается в тело плеть. Как крушат кости и заставляют что-то внутри рваться и хлюпать тяжелые сапоги... О том, как в полубреду он вслух просил помощи, но ответом была только новая ужасная боль. О холоде и слабости. Об одиночестве и отчаянии. О Моринготто, вечно торжествующем и ненасытно жадном до чужой муки. И конечно, о скале. О безысходности и безумии. И о боли. Снова и снова о боли. Без конца о боли. Нолофинвэ провел с ним рядом много часов. Все время касаясь его и то и дело повторяя, что все это позади, закончилось, прошло и не вернется, что он в безопасности среди эльдар... В конце концов, Феанаро, совершенно опустошенный, заснул, потому что не мог больше противиться сну... но кошмары ему на этот раз не приснились. Снов вообще не было. Феанаро действительно впервые за долгое время стало легче. Потом кошмары, конечно, еще возвращались, и приступы посреди бодрствования тоже. И Феанаро снова говорил с Нолофинвэ об Ангамандо. В своей комнате в Доме Исцеления или вечерами на берегу озера. На берегу, глядя на серебристо-синюю водную гладь, говорить было проще... Некоторые истории, которые напоминали о себе особенно настырно, он пересказывал Нолофинвэ едва ли не полдюжины раз. Но в конце концов кошмары оставили Феанаро. Дух его успокоился, окреп и более-менее надежно укоренился в настоящем. Здесь было куда спокойнее и безопаснее, чем в воспоминаниях о плене. Но без поводов для тревог не обходилось и тут. Теперь, когда слабость тела и мучения духа уже не держали его в своих тисках так крепко, чтобы обращать внимание на что-то иное не хватало сил, Феанаро снова стал замечать окружающих эльдар, кроме сыновей, Нолофинвэ и целительниц. Эти самые эльдар, пока Феанаро было не до них, вроде как даже привыкли к нему... во всяком случае, к его присутствию где-то рядом, и не выражали молчаливого изумления или враждебности каждый раз при его появлении. Но Феанаро все равно в глубине души ждал, что кто-то вот-вот подойдет к нему, что-то скажет, потребует ответа... Ответа у него не было. Во всяком случае, не было ответа для каждого из этих малознакомых и плохо понятных ему нолдор, которые пострадали от его решений. Над ответом общим для всех Феанаро уже думал, и у него даже начало появляться что-то - пока отдаленно - похожее на план. Но вот возможность личного столкновения с любым из последователей Нолофинвэ его тревожила. Нет, не пугала, он бы, конечно, справился как-нибудь, но тревожила. В то же время он почти желал, чтоб это произошло наконец, пришло и ушло. Но ничего похожего так и не случилось, несмотря на все предчувствия. По какой причине оно не происходило, Феанаро не знал и не стремился выяснить. Возможно, дело было всего лишь в том, что провидец из него не ахти. Зато другое ожидаемое — и радостное — событие действительно настало. Феанаро сумел полностью пройти путь от Дома Исцеления до озера и возвратиться обратно на своих ногах. А он давно уже определил для себя, что, как только сможет все это проделать, будет готов уехать на другой берег озера. И вот, наконец, он был готов. По крайней мере настолько, насколько вообще мог быть готов. Этой новостью он и поделился с Куруфинвэ, который как раз приехал его повидать. Тот безмерно обрадовался и хотел было сразу же забрать отца с собой. — Меня сопровождают наши воины, — сказал он. — Любой из них с радостью уступит тебе свою лошадь. Но Феанаро отказался: — Нет, пусть Майтимо в следующий раз приведет мне коня, такого, которого трудно напугать. Я давно не садился в седло. — Хорошо, я передам ему, — со вздохом согласился Куруфинвэ. Но не оставлял попыток уговорить отца до самого своего отъезда. Даже когда они обнялись на прощание, шепнул: — А может, все-таки...? Но Феанаро покачал головой. — До встречи дома, через три дня. Отказался он не только потому, что сомневался в своей способности благополучно добраться до противоположного берега Митрима на первой попавшейся лошади, но и потому, что хотел иметь возможность спокойно попрощаться с Нолофинвэ. После всего, что тот для него сделал, немыслимо было уехать без этого. И они попрощались, во время очередной прогулки к озеру, накануне приезда Майтимо. Разговор вышел неуклюжим, отчего Феанаро уже успел как-то отвыкнуть. Но, несмотря на обоюдную неловкость, Феанаро не забыл сказать: — Ты только не прекращай без меня приходить сюда, ладно? Не тогда, конечно, когда озеро замерзнет на зиму и тебе это будет тяжело, а пока тебя тянет сюда и когда весной потянет снова. А то неотложных дел, конечно, не счесть, но их будет не счесть всегда, и если ты мог все же отложить их для меня, то можешь и для себя. — Когда еще настанет эта весна, — покачал головой Нолофинвэ, а потом с изумлением, вроде бы непритворным, спросил: — А ты неужто беспокоишься обо мне? — Конечно, — ответил Феанаро. И сказал правду. Хотя душевное спокойствие Нолофинвэ и не было единственной причиной, по которой он заговорил об этом. Были у него замыслы. На весну. А наступит она, конечно, очень скоро. Успеть бы переделать до срока все, что задумал... Но Нолофинвэ пока ни о чем знать не следовало. Ему в планах Феанаро отводилась значительная роль... Да что там, без него эти планы вообще не могли бы сбыться. Только ни к чему посвящать его во все заранее. Потом. Весной. Когда все определится окончательно. С такими мыслями Феанаро и расстался с братом. Хотя, конечно, до отъезда Феанаро они еще ненадолго увиделись. Вернее, во время отъезда. Когда Феанаро с Майтимо вышли из Дома Исцеления и направились к воротам, Нолофинвэ тоже появился, чтобы проводить их до этих самых ворот. Из остальных обитателей лагеря мало кто понял, что происходит, прежде чем Феанаро вышел за пределы лагеря и Майтимо помог ему подняться в седло. Когда это случилось, до слуха Феанаро долетел многоголосый шепот, но он не стал слушать, сосредоточившись на других ощущениях: лошадиная грива под рукой, мир вокруг, выглядящий совершенно иначе, если смотреть на него, сидя верхом. И долгий, трудный путь впереди.