Кроме пыли и пепла

*** Первый день в южном лагере оказался для Феанаро переполнен впечатлениями как мало какой другой в его жизни. Так что, когда вслед за ним неожиданно наступила спокойная размеренность, это стало даже облегчением. Частых потрясений такой силы ни один самый выносливый дух не мог бы выдержать. Поэтому Феанаро позволил себе на время отдаться несложному ритму жизни, в котором часы его бодрствования были поделены между тренировками, помогавшими его телу вернуть былую силу, и разговорами с нолдор, простыми и краткими, но понемногу изгонявшими из взглядов собеседников Феанаро страх и вину, возвращая в них искру решимости и уверенность, которые шли его народу — его ближним и соратникам — куда больше. Но как ни плодотворны были труды Феанаро на обоих поприщах, он скоро почувствовал раздражение и досаду на самого себя. Ведь к главным делам, которыми много раз обещал себе заняться сразу же, как возвратится к своим детям, Феанаро до сих пор даже не приступил. Только двум старшим сыновьям он, кажется, сумел помочь обрести немного душевного спокойствия. И то скорее случайно. Да еще Тьелкормо вроде бы не прятал от остальных никаких незаживающих душевных ран. Впрочем, Тьелкормо вообще редко скрывал что-то серьезное, и будь у него в душе незаживающая рана, весь лагерь заметил бы это, если не по его виду, то по горестному вою собак и беспокойному ржанию лошадей. Так что трое старших сыновей были более-менее благополучны прямо сейчас. Но как подступиться к четверым младшим Феанаро по-прежнему не имел представления. Надежда на то, что, оказавшись рядом с ними, он поймет, как следует действовать, нисколько не оправдалась. Даже наоборот, теперь, когда Феанаро был все время рядом и больше не нужно было проделывать долгий путь, чтобы увидеть его в скупо отмеренные для этого часы, сыновья словно нарочно ускользали от встреч с ним. А может быть, просто наконец успокоились и возвратились к тем жизням, которые выстроили здесь для себя за время его отсутствия. Карнистир и близнецы что ни день покидали лагерь с отрядами: то для дозоров и разведки, то для хозяйственных нужд и охоты. Куруфинвэ затворялся в мастерской. Выходило, что Феанаро видел сыновей обычно за общей вечерней трапезой, да и то не всякий раз. К тому же атмосфера, хоть и была по-домашнему близкой, чего Феанаро уже не помнил толком по последним годам в Форменноссе, а тем более — потом, совершенно не располагала к беседам о сокровенных тайнах. Так что Феанаро с каждым вечером досадовал на себя все больше. И, видимо, это делалось по нему заметно, потому что его сыновья, как раз те, с кем он жаждал поговорить, время от времени бросали на него задумчивые взгляды и становились как будто еще более неуловимыми. Феанаро уже чувствовал, что в спину дышит отчаяние: вот-вот проникнет в душу и отравит все помыслы до единого… Хотелось позвать на помощь. Чего Феанаро в жизни своей не делал и не желал делать, с тех пор как детство его окончилось. Но сейчас такое желание у него появилось и было на редкость сильным. Только вот помощи ждать неоткуда. Ни отца, ни жены, ни ближайших друзей... За всеми уже захлопнул двери своих чертогов Мандос. Кроме Нерданель, разумеется. Но она так же недосягаема, как остальные. Может, больше прочих. Странно, что он вообще о ней подумал. Напрасно. При мысли о жене сердце сжималось и отзывалось тянущей болью. Словно чья-то осторожная, но безжалостная рука проверяла на пробу: сумеет ли вырвать его, если захочет. Нерданель. Она знала бы, как помочь их мальчикам... как помочь ему. Но ее нет. Она не поможет. Никто не поможет. Нужно было свыкнуться с этим. И придумать что-нибудь самому. Как Феанаро всегда поступал прежде. Но теперь от поисков решения его неожиданно назойливо отвлекала идея написать Нолофинвэ. Вот уж что раньше точно никогда не пришло бы ему в голову. А сейчас Феанаро удерживался с трудом. И все же знал, что удержаться необходимо. Он не мог обсуждать с Нолофинвэ своих сыновей. Они ведь чужие друг другу эльдар. И были чужими всегда. Правда, теперь... Нельзя было отрицать: после возвращения из Ангамандо, пожалуй, не было в мире никого, кто знал бы о Феанаро больше, чем Нолофинвэ. Кто сделал бы для него больше. Кто больше помог бы. Нолофинвэ ведь не просто вернул Феанаро из Ангамандо, избавив от плена и мучений. И после Нолофинвэ еще не раз спасал его: от смерти, от отчаяния, от ужаса воспоминаний. Так что чужим Нолофинвэ больше уж точно не был — чужой не стал бы себя утруждать. Но кто он теперь? Враг? Определенно, нет. Друг? Что ж, друзей у Феанаро за жизнь было немало, и сейчас он мог сказать... Тоже нет. Не чужой, не враг и не друг... Кто же тогда? Неужто родич? Брат? Брат. При мысли об этом Феанаро не мог сдержать горькой усмешки. Всем известно, что брат — сын тех же родителей. И они с Нолофинвэ не были на самом деле братьями. Так, по крайней мере, Феанаро считал... Конечно, не всю свою жизнь, но всю жизнь Нолофинвэ точно. Хотя ради отца он и называл Нолофинвэ братом до тех пор, пока подозрения не превратили для него Нолофинвэ уже во врага, а не просто в постороннего. Тогда и называть стало не в мочь. И вот — все-таки брат. После стольких лет. После всего. Брат. Ужиться с этой мыслью было нелегко. Но даже если и так, все равно говорить с Нолофинвэ о бедах своих сыновей Феанаро не мог. Для них-то Нолофинвэ все еще чужой, да и они для него тоже. И выдавать ему тайны, которые они даже отцу открывали только в пору, когда не думали, что тот может их слышать, было бы предательством. Так что Феанаро Нолофинвэ не писал, ни о заботах, которые больше всего тяготили его теперь, ни о чем другом. Старался даже не вспоминать о брате. И всякий раз, когда мысли норовили обратиться к Нолофинвэ и его жизни на другом берегу озера, Феанаро возвращал их обратно на этот берег и принимался размышлять о сыновьях. Снова. И снова. И снова. Но никаких благотворных озарений эти размышления ему не приносили. *** В конце концов Феанаро пришел к заключению, что раздумий с него хватит и пора уже предпринять хоть что-то. Ни Карнистира, ни Амбаруссар в лагере в этот решительный момент не оказалось, поэтому Феанаро отправился в мастерскую Куруфинвэ. Сын, конечно, не любил, когда его отвлекали от работы, как не любил этого и сам Феанаро, да и, пожалуй, любой настоящий мастер. Но Феанаро вовсе не собирался его отвлекать, только прервать затянувшуюся необъявленную игру в прятки, взглянуть на него — и довольно. Правда, на деле все пошло не как планировалось. Почти сразу. Хотя войти в кузницу так, чтобы не вызвать ни переполоха, ни пожара, ни иного бедствия, Феанаро, разумеется, сумел. Но стоило ему устроиться в месте, откуда он мог бы спокойно наблюдать за мастерами, главным из которых и был Куруфинвэ, как тело напомнило ему, что теперь запах раскаленного металла, жар огня и звон инструментов для него связан не только и не столько с работой кузнеца... А он-то думал, что совсем уже научился держать память в узде. Какое там! Ясность мыслей более-менее возвратилась к Феанаро уже снаружи, когда сын наполовину вел, наполовину нес его прочь от мастерской. Руки, поддерживавшие Феанаро, не дрожали, но, поймав на мгновение взгляд Куруфинвэ, Феанаро прочел в нем ужас. Да уж, не помешал, нечего сказать! Но проклинать себя за слабость и неудачу было некогда. Следовало сейчас же поправить дело! Иначе все станет намного-намного хуже. Феанаро, можно сказать, всей кожей чувствовал, как хуже становится с каждым мгновением. А потому, быстро оглядевшись и увидев в нескольких шагах от дороги большую поленницу под навесом, он сказал: — Остановимся ненадолго здесь. — Лучше я провожу тебя домой и позову целителя, — ответил Куруфинвэ, продолжая идти по дороге. — Остановимся здесь, — настойчивее повторил Феанаро. И они свернули к поленнице, а уже через минуту он с облегчением уселся на землю, спиной опираясь на аккуратно сложенные дрова. Куруфинвэ стоял над ним, явно не зная, куда себя деть, глаза его были все так же ошалело распахнуты. — Ты тоже присядь, — сказал Феанаро и для верности потянул сына за руку. Куруфинвэ кое-как устроился рядом с отцом, при этом движения его были неловкими, словно он не живой эльда, а не слишком умело вырезанная деревянная кукла. — Не волнуйся, мне не нужен целитель, — успокаивающе сказал ему Феанаро. — Только немного привычки. Никакого заметного действия эти слова не имели, так что Феанаро продолжал: — Поначалу я не был способен даже спокойно стоять посреди комнаты, любой комнаты. Или выйти на улицу в одиночку... Слова давались с трудом. Феанаро старался, как мог, скрывать от сыновей всю меру своей слабости и беспомощности, но теперь другого способа ободрить сына, кроме как сказать ему правду, Феанаро просто не видел. И пожалуй, для всех других его до сих пор неразрешимых вопросов правда тоже была единственным надежным средством. — Но теперь все миновало, и я сам уже с трудом верю, что это пережил, — бодро заключил он. — А, — выдохнул Куруфинвэ и не добавил больше ничего. Но тело его утратило неестественную твердость, и он тоже прислонился к дровяной стене. Некоторое время они с Феанаро просто сидели в молчании, потом Феанаро сказал: — Мне жаль, что я прервал твою работу. Куруфинвэ покачал головой: — Не имеет значения. Тьелпе прекрасно справится и без меня. Иногда я думаю, для чего я вообще там нужен. Куруфинвэ дернул подбородком куда-то в сторону мастерской, поморщился, как будто в его словах оказалось больше горечи, чем ожидал он сам, и снова замолчал. — Это же хорошо, — заметил Феанаро. — Радость, что твой сын искусен в твоем ремесле, что он настоящий мастер. Где-то на краю сознания мелькнула мысль, что о своем единственном внуке он знает удручающе мало, да и мастером — видно, из первых — тот стал совершенно без его участия. Это было, безусловно, достойно сожаления. Но не сию минуту. Сейчас следовало сосредоточиться на Куруфинвэ, тем более что он как раз снова заговорил: — А что делать мне? — спросил все тем же горьким тоном. — Мой сын и мое ремесло — все, что осталось от моей жизни. И если они отлично справляются без меня, то что мне делать?! — Куруфинвэ, похоже, и сам не замечал, как повысил голос, а заметив, тут же перешел на шепот, такой тихий, что Феанаро, сидевший с ним бок о бок, едва мог расслышать: — Я думал, мой долг следовать за тобой, поддерживать тебя во всем. Я думал, что это удается мне хорошо. Что я понимаю, что надо делать. Понимаю, что творится вокруг. После этих слов Куруфинвэ замолчал и сгорбился, спрятав лицо в ладонях. Феанаро, недолго думая, сгреб сына в объятия. Сколько раз он мечтал сделать это, пока был неподвижным слушателем в Доме Исцеления! Куруфинвэ дернулся, словно желал отстраниться, но тут же замер. — Я и сам долго не понимал, что творится вокруг, — тихо признался Феанаро. — Звучит, будто теперь стало лучше, — глухо отозвался Куруфинвэ. — Намного, — без колебаний подтвердил Феанаро. — Не проще, но лучше, это точно. Куруфинвэ сделал новую попытку отстраниться, на этот раз, похоже, осознанную, так что Феанаро его отпустил. Выпрямившись, тот сказал нарочито бесстрастным голосом: — Что ж, еще одно доказательство, что я не могу оправдать твоих ожиданий: я ничего не понимаю, теперь больше, чем прежде. Это все бесполезно и бессмысленно. Я... — Ты не должен так уж стараться, — остановил его Феанаро. — Есть множество иных вещей, которые ты мог бы сделать в своей жизни. Сотворить из нее то, что захочешь. — Что захочу? — эхом повторил Куруфинвэ. — Слишком поздно для этого. Все разрушено, — он сделал заметное ударение на слове "все" и вдруг принялся одной рукой ощупывать другую, как будто оценивая повреждение. Феанаро подумал было, что сын поранился, ведь в конечном итоге его появление в кузнице все-таки вызвало переполох, и хотел уже сказать: "Дай я посмотрю", но в последний момент почувствовал, что жест Куруфинвэ связан, скорее, с предметом их разговора, чем с сегодняшним происшествием. Только вот как связан? Несколько мгновений Феанаро продолжал наблюдать за Куруфинвэ, потом сообразил: кольцо. Обручальное кольцо, которого Куруфинвэ давно уже не носил, как сам Феанаро не носил свое. Кольцо, которое когда-то дала ему Нерданель, осталось в Валиноре, в их еще общем доме в Тирионе. Теперь в пору радоваться — не пропало в Ангамандо с мечом, доспехом и другими вещами, бывшими при нем перед пленением. Интересно, Куруфинвэ свое тоже кинул где-нибудь за морем? Впрочем, даже если бы оно было у него с собой и он хоть сейчас мог бы снова его надеть, это не утешило бы его душу. Нисколько. — Обычно по крайней мере часть разрушенного можно восстановить, — осторожно заметил Феанаро. По правде говоря, он никогда не был силен в этом. Куда легче ему давалось создание нового. Однако Феанаро уже знал, что теперь ему придется заняться восстановлением и достичь успеха, если он хочет, чтобы его семья и его народ могли когда-нибудь жить свободно и счастливо. Что ж, в конце концов, нет ничего невозможного, если желаешь этого достаточно сильно. — Не на этот раз, — покачал головой Куруфинвэ, возражая не то словам отца, не то его мыслям. Впрочем, мыслей он слышать не мог, поскольку оба их разума были надежно сокрыты за барьерами аванирэ. — Мы изменили свою жизнь один раз. И можем изменить ее снова, — сказал Феанаро вслух, уверенность в его голосе была даже больше, чем он сам ожидал. — Будем надеяться, более удачным образом, — добавил он. — Как? — спросил Куруфинвэ. В этом коротком слове ему удалось выразить на удивление много эмоций, вероятно, больше, чем ему хотелось бы: изумление, недоверие, любопытство и — глубоко под всем этим — надежда. — Победив Моринготто, — ответил Феанаро. — Если нам удастся одолеть его, это отразится на всем. Мир станет готовым для изменений, как горячий металл. Произнося "горячий металл" Феанаро изо всех сил постарался ничего не представлять, потому что — после сегодняшнего визита в кузницу это было очевидно — все еще не мог быть уверен, что именно ему покажет воображение, очень может быть, совсем не то, что он действительно имел в виду. — Не говоря уже о том, что без Моринготто Арда просто станет несравнимо лучше, - закончил свою мысль Феанаро и посмотрел на сына, ожидая его отклика. Лицо Куруфинвэ сделалось совершенно бесстрастным, и он ответил: — Мы не можем победить Моринготто, наших сил для этого недостаточно. Теперь в его голосе не было ни следа интереса, только усталое терпение, привычное для того, кому часто приходилось отвечать не в меру любознательным детям на вопросы в духе, почему нельзя погладить язычок пламени и не обжечься. Но Феанаро вовсе не был ребенком. Так что он и не думал спрашивать почему. А вместо этого сказал очень спокойно: — Я знаю. Но мы не одни здесь. Есть и другие, кто пострадал от Моринготто и ненавидит его. — Никого нет, — бесцветным тоном отозвался Куруфинвэ. — Кроме нас, должны быть еще по крайней мере три-четыре племени эльфов, — возразил Феанаро. — Я слышал... — тут он сделал паузу, вспоминать вслух об Ангамандо было все еще почти невозможно, тем более с сыном. — Там, — наконец заключил он. — Как эльфы говорили на разных языках. Может, языков даже больше, чем мне удалось выделить, — добавил он, подумав. — Слова, которые разносятся под сводами темниц, довольно схожи у разных народов. Тут Куруфинвэ явственно вздрогнул. Феанаро утешительно коснулся его руки и поспешил вернуться к более ранней теме разговора: — Здесь есть эльфы, которые могут стать нашими союзниками. — Они все из третьего племени, — ответил Куруфинвэ. Это было странное возражение, так что Феанаро только пожал плечами: — И что? — Они похожи на телери, — объяснил Куруфинвэ и поморщился. — И как телери, они слабы и не годятся для настоящих дел. Тем более, для войны. На этот раз Феанаро ничего не сказал, только изумленно посмотрел на сына. Тот не менее изумленно глянул в ответ: — Что? Ты сам это говорил! — воскликнул он. —До того, как они на деле показали, насколько все иначе, — заметил Феанаро. — Да если бы они умели воевать... — начал Куруфинвэ. Феанаро перебил его: — Они не отступили. Это все, что имеет значение. — Он много раз уже обдумывал все это и сейчас в своих словах был вполне уверен. — Моринготто очень силен, а его армии огромны, и любой, кто способен держать в руках оружие или хотя бы бросить камень в знак своей ненависти, вместо того чтобы в ужасе бежать, не разбирая дороги, ценный союзник в этой войне. Если соберем всех до единого, у нас будет шанс. — А если не удастся их собрать? — спросил Куруфинвэ, голос его зазвучал заметно живее, но в нем ясно различались ноты сомнения. — До нас доходит много слухов об их короле. Похоже, с ним невозможно иметь дела: он прячется в каком-то лесу, отделенном от остального мира завесой чар, но при этом называет себя владыкой всех здешних земель. На удивление, это никому не кажется странным. Из местных, я имею в виду. — Странности, его или его подданных, не имеют значения, если они враги Моринготто, — решительно ответил Феанаро. — К тому же, может, странности прояснятся, когда мы познакомимся ближе и заключим союз. — А если он выдвинет неприемлемые условия? — спросил Куруфинвэ. Похоже было, что он уже составил весьма нелестное мнение об этом неведомом пока короле и менять его не собирался. — Любые условия, на которых он и его народ пойдут с нами к Ангамандо, приемлемы, — категорично заявил Феанаро, но тут же усмехнулся. — Я, конечно, не собираюсь объявлять об этом в начале переговоров. — Я не вполне уверен, но, возможно, этот король — брат Ольвэ, тот самый, который пропал много лет назад, — выдвинул еще один аргумент Куруфинвэ. Это заставило Феанаро надолго замолчать. Брат Ольвэ. Старинный друг его отца. Брат Ольвэ Альквалондского. Альквалондэ... белый, черный, красный... Брат Ольвэ. Наконец, Феанаро глубоко вздохнул и сказал: — Все равно нам нужен этот союз, и он состоится, чего бы это ни стоило. — Значит, следующий шаг, который ты собираешься предпринять, союз с местными? — спросил Куруфинвэ. Теперь сомнение в его голосе не слышалось, вместо него появилось что-то весьма похожее на азарт. Как будто он против воли уже мысленно прикидывал, как бы половчее собрать этих «всех до единого». Феанаро покачал головой: — Нет, этот после следующего, — ответил он. — Сначала нужно объединиться с нолдор, которые живут на другом берегу. Куруфинвэ хотел что-то сказать, но вместо того закашлялся, словно от дыма. Не иначе от изумления. Когда способность говорить к нему вернулась, он спросил: — И как ты это сделаешь? Феанаро невесело усмехнулся: — С трудом, предполагаю. — То есть плана у тебя нет? — уточнил Куруфинвэ. — Есть, — заверил его Феанаро. — И я обязательно расскажу, в чем он заключается, и тебе, и всем твоим братьям. Мне понадобится ваша поддержка, потому что, если ее не будет, не выйдет и всего остального. — Конечно, мы тебя поддержим, разве может быть иначе? — сказал Куруфинвэ с искренним недоумением. — Может, — уверенно ответил Феанаро. — Ты и сам в этом убедишься, когда услышишь, в чем заключается план. Но это не сегодня, немного позже. Времени, чтобы все обдумать и обсудить, еще достаточно. Это и в самом деле было так. Воплощение в жизнь своих идей Феанаро наметил на весну, а пока стояла только осень. Он с самого начала рассчитывал, что этого времени ему хватит, чтобы не только совершенно отшлифовать свой замысел, но и окрепнуть телом, и уладить, насколько возможно, дела со своим народом. А особенно — позаботиться о сыновьях. Это было важнее всего. Но пока именно в этом он не преуспел. Словно задавшись целью опровергнуть последнюю мысль отца, Куруфинвэ вдруг сказал: — Даже не представляю, что ты задумал. Но впервые с тех пор, — он на мгновение остановился, потом продолжал: — Как мы в этих землях, я почти верю, что победить Моринготто возможно. Феанаро прекрасно понял и то, что сказал сын, и то, чего не сказал, но все-таки переспросил, приподняв бровь: — Только почти? На лице Куруфинвэ появилось смущенное выражение, которое нечасто можно было там заметить, но, прежде чем он успел что-то добавить, Феанаро продолжал уже вполне серьезно: — Это куда лучше, чем и мысли такой не допускать. И я сделаю все, что понадобится, чтобы эта возможность стала реальностью. — Ну, в этом никто никогда не сомневался, отец, — отозвался Куруфинвэ. — Ты был готов на все с самого начала. Только остальные не были. Он с сожалением покачал головой. — Вовсе нет, — возразил Феанаро. — Я понятия не имел, чем потребуется жертвовать. — Он в свою очередь покачал головой. — Не только тем, с чем я готов был расстаться, но и тем, с чем расставаться никогда и не подумал бы. Не знал, что придется отдать не только каждую каплю крови, но и каждую каплю гордости. При этих словах челюсти его непроизвольно сжались, так что несколько мгновений он не мог говорить, потом все же закончил: — Но победа над Моринготто, конечно, стоит того. Куруфинвэ ответил только резким вздохом, ничего не говоря. Все же, взглянув на него, Феанаро увидел, что этот разговор принес Куруфинвэ некую перемену. Трудно было уловить ее суть, но словно бы исчезла какая-то тень, которая падала на него даже среди яркого дня. Феанаро, заметив это, вздохнул с облегчением и решил, что, хотя воспоминание о случившемся с ним в кузнице до сих пор холодило кровь, все было правильно и не зря. Насколько все было не зря, Феанаро оценил дня через два, ближе к вечеру, когда к нему вдруг по собственному почину заглянул Миньярусса, старший из близнецов. Феанаро эта неожиданность обрадовала неимоверно — он как раз прикидывал, как бы ему подкараулить эту парочку следопытов, да желательно по одному, а не разом. Но задача, с какой стороны ни глянь, выходила практически неразрешимой. И вот Миньярусса пришел к нему. Безо всякого повода. Или как будто без повода. Выслушивая новости об охотничьем сезоне, которые его сын вполне мог бы разделить со всеми во время ужина, Феанаро гадал, доберется ли тот до чего-нибудь, что на самом деле стоило бы обсудить один на один, или так и уйдет... Наконец Миньярусса вроде бы невпопад сказал: — Спасибо за Курво! Феанаро, ждавший совсем не этого, с изумлением воззрился на него. А Миньярусса продолжал: — Мы сегодня утром говорили. Долго. Дольше, чем за весь предыдущий год Древ, — тут он запнулся и уточнил: — Если бы у нас еще были годы Древ, я имею в виду. Феанаро кивнул, уже с нетерпением ожидая продолжения. — И я только теперь понял, что все это время с ним было что-то не так, — сказал Миньярусса. — Я имею в виду, больше не так, чем со всеми нами, — добавил он и тут же сам себя поправил: — С большинством из нас. А теперь — не знаю, как ты это сделал — ему лучше. Заметно. Миньярусса надолго замолчал, не глядя на Феанаро, а будто бы рассматривая что-то на стене у него за спиной. Так что Феанаро с трудом подавил желание обернуться и тоже взглянуть. Только вот он точно знал, что высматривать там нечего. — Мы все смотрели, и никто не видел, — горько сказал наконец Миньярусса. — Я-то точно совсем ничего не видел. Хотя мне было о ком больше беспокоиться... Вот они и подобрались к сути. — Я хочу сказать, было много того, о чем следовало беспокоиться, — эта фраза прозвучала неестественно аккуратно, особенно на фоне всей его речи, запутанной, прерывистой и взволнованной. Шаг вперед — шаг назад. Так они долго протопчутся на месте. Но торопить Миньяруссу определенно не стоило. Феанаро ясно видел, что толку от этого не будет. Без сомнения, Миньярусса уже высказал истину: "Мне было о ком больше беспокоиться". Это не значило, конечно, что судьба Куруфинвэ его не волновала. Волновала. И он явно чувствовал вину, что не замечал, насколько глубоко все это время был подавлен брат. Но Куруфинвэ — его старший брат, а Татьярусса — младший. И хотя это старшинство — меньше получаса, считая по времени Древ — другим трудно было воспринимать всерьез, сам Миньярусса относился к нему очень серьезно. Феанаро и Нерданель видели это с раннего детства близнецов. Поэтому неудивительно, что за младшего брата Миньярусса переживал больше, чем за кого бы то ни было. И очень хотел помочь ему. Только не знал, как это сделать. Хотел попросить помощи у отца. Но не был уверен, обернется ли это действительно помощью... Произошедшее с Куруфинвэ явно толкало его попробовать. Но что-то иное останавливало. Феанаро не знал, что это, и сомневался, что хочет знать. Чего он вправду желал бы, так это сейчас же заверить Миньяруссу, что непременно поможет. Но сердце как будто поднялось прямо к горлу, мешая говорить и вздохнуть. Так что Феанаро мог только стоять, дожидаясь, пока сын примет решение, и глядя на него с тем, что, вероятно, походило на спокойный интерес, хотя его истинные чувства были бесконечно далеки от этого. — Амбарусса, — сказал Миньярусса, видимо, решившись. Феанаро почувствовал, как к нему вернулась способность дышать. — Я думаю, с ним что-то происходит, — продолжал Миньярусса. — Вернее, я знаю. Он отстраняется ото всех, даже от меня. Ускользает. Его что-то гложет изнутри. Может быть, ты мог бы... Я не знаю, — неловко заключил он. И поглядел на Феанаро со смесью тревоги и детской какой-то надежды, которая разительно не вязалась с лицом взрослого эльда и от этого горела еще ярче. Под этим взглядом Феанаро почувствовал, как дар речи снова изменил ему. Так что просто протянул руки навстречу сыну, и тот с готовностью шагнул в его объятия. Через несколько мгновений Феанаро стало лучше, и он прошептал: — Я сделаю для него все, все что угодно, не сомневайся. Миньярусса в ответ обнял его крепче. Этот разговор придал Феанаро решимости, чтобы наконец подступиться к младшему сыну, и, рассудив, что в этом случае самый прямой путь — самый верный, Феанаро тем же вечером, после трапезы, позвал Татьяруссу прогуляться вместе. Сын сразу же согласился, но, когда они вышли из дому и пошли по лагерю, остался молчаливым и погруженным в себя, хотя исправно кивал в знак приветствия встречным эльдар. Так они с Феанаро добрались до окружавшей лагерь стены, вблизи от которой эльдар перестали попадаться им навстречу. Не считая, конечно, дозорных, которых можно было различить взглядом, но которые находились слишком далеко, чтобы услышать их разговор. Если б этот разговор все-таки начался. Что вряд ли собиралось произойти само по себе. Выждав немного, на случай если сын все-таки захочет что-нибудь сказать первым, и не дождавшись ничего, Феанаро произнес: — Я был прав. Я в самом деле понимаю. Татьярусса посмотрел на него широко распахнутыми глазами и спросил: — Что? Удивление разбило отчужденность, за которой он скрывался, и Татьярусса сразу стал меньше похож на странного духа, способного в любой момент раствориться в окружающих сумерках, и больше на того эльда, которого Феанаро знал и любил с момента, когда они с Нерданель в шестой — и последний — раз решили привести в мир дитя, а привели сразу двоих детей: нечаянная и оттого еще более чудесная радость, веселая шутка Илуватара и драгоценный его подарок. Подарок, который Феанаро собирался во что бы то ни стало сберечь. — Когда ты в первый раз навещал меня в Доме Исцеления, ты сказал, что эта земля, как бы ни была она хороша, остается для тебя чужой, нелюбимой, и что я, наверное, мог бы понять, что такое тоска по родине или, — тут Феанаро невольно прервал свое объяснение, потому что дыхание вдруг перехватило, но все же с усилием закончил: — тоска по матери. Я хочу, чтобы ты знал: я правда понимаю. Это не большое утешение, но... — Значит, ты слышал тогда, — выдохнул Татьярусса. — Не все, — ответил Феанаро. — Но это слышал. Татьярусса вдруг стал как будто выше ростом. Выпрямился, готовясь противостоять буре. Или, по крайней мере, мужественно встретить ее лицом к лицу. Феанаро встречал лицом к лицу многие вещи. Но тут все же закрыл глаза, не в силах видеть это. Меньше всего на свете он хотел быть той стихией, столкновение с которой требовало бы от его сыновей призвать все свое мужество. — Отец! — тут же встревоженно окликнул его Татьярусса. — Тебе плохо? Феанаро открыл глаза и увидел, что Татьярусса подался ближе к нему, лицо сына теперь выражало живое беспокойство. — Нет, — ответил Феанаро и невесело усмехнулся. — Все прекрасно, хотя чем больше я пытаюсь сказать тебе, что нет ничего неправильного в том, чтобы тосковать по дому и по кому-то, кого ты там оставил, тем больше ты готов обороняться. — Прости, я не хотел тебя оскорбить, — отозвался Татьярусса. Его тон был искренен, но вся живость черт пропала, и весь он как будто сделал несколько шагов прочь от Феанаро, хотя не двигался. Феанаро подавил порыв встряхнуть его за плечи. После такого любые слова были бы уже неубедительны и бесполезны. Поэтому Феанаро глубоко вздохнул и упрямо повторил: — Ничего неправильного. И тебе вовсе не обязательно скрывать свои мысли и чувства ото всех. Если ты несчастен здесь, ты вправе это показать. — Несчастье мое от этого не уменьшится, — рассудительно возразил Татьярусса. — Так и ни к чему обременять им других. — Когда-то и я думал так же, — ответил Феанаро и тут же с иронией добавил: — Хотя это было больше похоже на "ни к чему позволять кому-то лезть в мою душу". На губах Татьяруссы мелькнуло какое-то подобие улыбки, но быстро исчезло. — Теперь я могу сказать, что скрытое глубоко внутри несчастье не просто не уменьшается — оно растет, — продолжал Феанаро. — И остается все меньше того, что можно показать, не обнажая его, а боль в конце концов становится слишком сильной, чтобы держать ее в себе, она рвется наружу, разрушая все по пути. Я не хочу, чтобы подобное случилось и с тобой. — И что же мне делать? — тихо спросил Татьярусса. — Говори, — сразу ответил Феанаро. — Или сложи песню, или выкрикивай ругательства, плачь, если хочешь... — Феанаро остановился и перевел дух, потом добавил уже не так энергично: — Ты, наверное, зол на меня, скажи и об этом. Тебе станет лучше. — Нет! — запротестовал Татьярусса. — Почему я должен быть зол на тебя? Если я и зол, так на себя одного. Ведь предчувствовал же, с самого начала предчувствовал, что так будет, - он покачал головой, как будто удивляясь сам себе, потом заключил: - Мог бы избрать другой путь, отдельный ото всех. Пока это было просто. — Это никогда не было бы просто, — возразил Феанаро. — Мы оба знаем. — Но теперь и вовсе невозможно, — Татьярусса пожал плечами. — И кажется, что раньше еще было просто. Хотя ты, наверное, был бы ужасно разгневан. Впрочем, я думал, ты и сейчас будешь. Он пристально посмотрел в лицо Феанаро, как будто проверяя, точно ли там нет следа затаенного гнева. Убедившись, что ничего такого не видно, продолжал: — А ты не разгневан. Почему? – вопрос был задан с неподдельным интересом. Феанаро подавил желание снова закрыть глаза. Все вокруг похоже ждали от него гнева и только гнева по любому поводу и вовсе без повода. Что народ, что сыновья. Странно, как при этом они умудрялись искренне радоваться его возвращению. Должно быть, когда-то он был действительно хорошим лордом и — главное — отцом. Это утешало. Его народ и тем более сыновья, конечно, заслуживали самого лучшего. И уж теперь он никогда об этом не забудет. Ни на мгновение, до конца Мира. Собравшись с силами, Феанаро ответил, как мог непринужденно: — Это для гнева нужна причина, а не для его отсутствия. — Но причина есть, — убежденно произнес Татьярусса. — Да? И какая же? — с недоумением спросил Феанаро. — Ты говорил, мы должны отринуть прошлое и посвятить себя без остатка битве с Врагом и новой жизни в этих землях, — напомнил Татьярусса. — И по-моему, ты уже знаешь об этих землях больше, чем почти любой из наших соплеменников, — заметил Феанаро. — А может, больше, чем кое-кто из живущих здесь всю жизнь. Да и битв с Врагом ты избегал навряд ли. Так что упрекнуть тебя не в чем, — под конец Феанаро ободряюще улыбнулся. Татьярусса не принял легкого тона. — Но я не смог отринуть прошлое и никогда не смогу. Это слишком большая часть меня. — Просто забудь, что я говорил об этом, — посоветовал Феанаро. У Татьяруссы от этих слов глаза распахнулись так, что казалось, еще чуть-чуть и они перестанут умещаться на лице. Это могло бы смотреться даже забавно, при других обстоятельствах. Но сейчас Феанаро был слишком занят мыслью о том, что он, признанный мастер речей, знавший, какую силу имеют слова, не был осторожен с этой силой... А теперь душа его сына — и кто знает сколько еще других душ — покалечена. — Забудь, — твердо повторил Феанаро. — Твое прошлое принадлежит тебе одному, и ты один решаешь, оставить его, как ненужную вещь, или хранить, как сокровище. И никто не вправе осуждать твой выбор. Татьярусса глубоко вздохнул, и в этом вздохе безошибочно слышалось облегчение, слишком большое, чтобы выразить его словами. Так что слова Татьярусса использовал для другого. Он сказал: — Среди нашего народа теперь много кто не согласился бы с этим. Если, например, собрать всех на площади и... — Именно поэтому я не стану собирать всех на площади, — заверил его Феанаро. — Но есть и другие способы убеждения. К тому же, я думаю, немало и тех, кто уже сейчас думает и чувствует так же, как ты, хотя они не согласились бы сказать об этом громко. После этих слов на некоторое время воцарилось молчание, которое первым нарушил Татьярусса: — Когда ты говоришь, я начинаю думать, что все и правда не так уж беспросветно. — А когда я молчу, о чем ты думаешь? — спросил Феанаро. Татьярусса вместо ответа посмотрел на Феанаро так, словно размышлял, стоит ли дальше испытывать свою удачу или лучше промолчать. Феанаро закусил губу в ожидании. Потом поймал себя на этом нервном жесте и усилием воли заставил расслабиться, сказал: — Даю слово, что не буду разгневан. Этот вечер для гнева слишком хорош. Вечер в самом деле был хорош: прохладный, полный терпких запахов осени, но не холодный и не сырой. А впрочем, вдали от Ангамандо все вечера хороши. Чем дальше — тем лучше. — Все равно мы останемся здесь, а Валинор за морем, — сказал, наконец, Татьярусса. — Этого не исправить тоской, даже если тосковать нам все-таки можно. — Тоской ничего не исправить, — согласился Феанаро. — Но если не тратить силы на то, чтобы прятать ее даже от себя, можно использовать их для других дел. А там, кто знает, как многого мы сможем добиться. — Ах, да! — воскликнул Татьярусса. — Амбарусса говорил мне, что Курво говорил ему, что у тебя есть новый план, как победить Моринготто. Феанаро ожидал, что сын спросит, что же это за план такой, и раздумывал, сколько может открыть в ответ. Рассказать все полностью он был еще не готов... Но Татьярусса ничего больше не добавил. Снова замолчал надолго. — Тебя это беспокоит? — наконец спросил Феанаро, припомнив, как повел себя Майтимо, когда Феанаро при нем обмолвился о будущих делах. А они всегда были в чем-то тонко и неуловимо схожи — первый и последний из его сыновей. Молчание продолжалось еще несколько долгих мгновений. Потом Татьярусса ответил: — Нет, сейчас уже нет. Он вдруг шагнул к Феанаро и буквально стиснул его в объятиях. Феанаро, застигнутый этим движением врасплох, резко выдохнул, но подавил разом вспыхнувшее стремление тела вырваться на свободу, ведь это было вовсе не то, чего он на самом деле хотел. Так что Феанаро заставил себя успокоиться и в ответ обнял сына с не меньшей силой. Когда они отстранились друг от друга, Татьярусса посмотрел Феанаро прямо в глаза и сказал: — Мне так тебя не хватало. Нам всем тебя не хватало. Было в его голосе что-то такое, от чего не оставалось сомнений: он говорит не о возвращении из плена или, по крайней мере, не только о нем. Феанаро ответил в тон: — Больше я вас не оставлю. Они постояли еще немного, разделяя особенное, только для них двоих, мгновение глубокого понимания. Потом Феанаро предложил: — Пойдем домой? Сын согласно кивнул. И нельзя было сказать, что на обратном пути по лагерю они беседовали намного больше, чем когда шли этой дорогой в первый раз. Но молчание уже не разделяло их. Горькие раздумья не тяготили души. Феанаро и вовсе чувствовал себя так, словно долго-долго нес непосильный груз, а теперь наконец избавился от него — и стало беспредельно легко. Казалось, он мог бы много дней подряд идти, не чувствуя усталости, бежать, лететь... сделать, что заблагорассудится... и ему все удалось бы. Ничего неподвластного просто не было! Как давно Феанаро не чувствовал себя так! Кажется, с тех пор как создал Сильмарилли. Воспоминание о любимейших творениях, которые все еще пребывали в плену Врага, в оковах, которые тот для них соорудил, как всегда, резануло болью. Но нынешним вечером и эта боль не могла уязвить душу Феанаро с обычной жестокостью. Он свободен. С ним его сыновья. Его народ. Однажды будет и победа над Моринготто. И его камни обретут свободу. А мир изменится. Сейчас Феанаро был уверен в этом, как никогда. Ощущение собственного всемогущества, конечно, схлынуло к следующему утру. По большей части. Малую толику, которая осталась, Феанаро бережно сохранил в глубине сердца - в скором времени она ему понадобится. А пока было более чем достаточно того облегчения, которое принес Феанаро разговор с Татьяруссой, и несравнимо более открытых и доверительных отношений, которые после этого установились у него с обоими близнецами. Впрочем, Феанаро никогда не умел быть довольным долго. И в этот раз у него тоже не получилось — через несколько дней он вспомнил, что с Карнистиром ему поговорить откровенно до сих пор так и не удалось. А сам Карнистир, между тем, перестал попадаться ему на глаза совершенно. Феанаро только слышал о Карнистире и его бесчисленных делах. Между тем Майтимо, дела которого, были не менее бесчисленны, все же находил время видеться с отцом и братьями. Феанаро уже начал гадать, не ошибся ли он: быть может, самым большим испытанием его способности поддержать своих детей в тяжелый час был вовсе не Татьярусса, и он рано обрадовался? В день, когда на землю лег первый за солнечный год снег, Феанаро, глядя на тяжелые облака, совсем уверился в этом. И с мрачной решимостью подумал, что, если в ближайшие три дня Карнистир не объявится и они не поговорят, придется отправиться на его поиски. Но Карнистир, словно услышав эту мысль, объявился. Не прошло и часа. Вошел в дом, стряхивая с волос запутавшиеся в них снежинки. Лицо его при этом не то чтобы было мрачным, но имело выражение невеселой сосредоточенности, которое, впрочем, и вообще было характерно для Карнистира, когда он глубоко задумывался. Но, едва заметив Феанаро, Карнистир свою задумчивость отбросил и просветлел лицом: — Айя, отец! — воскликнул он. — Я так ужасно соскучился! Все этот сбор урожая, — тут Карнистир поморщился. — Дурацкий климат — все происходит одновременно, и сразу столько дел, что и за год не переделать. Впрочем, это все уже неважно, — он взглянул в окно на все еще падающий снег. — Теперь до весны все успокоится. А там опять работы станет невпротык. Теперь, внимательно рассмотрев сына, Феанаро видел в его чертах усталость, не опасную, но давнюю. А ведь весной дел и тревог впрямь будет не счесть. И далеко не только у тех, кто обрабатывает землю. Феанаро почувствовал себя почти виноватым за то, что его планы непременно всех потрясут, разрушат и так едва устоявшийся порядок жизни. Но другого пути к победе над Врагом просто не существовало. А им нужна, как сама жизнь и больше, чем сама жизнь, нужна эта победа. Но до весны время еще есть. — До весны успеешь отдохнуть, — ободрительно ответил Феанаро. — Конечно, — неожиданно легко согласился Карнистир. — Тем более, ты здесь. Все пошло на лад. По меркам Феанаро, если кое-что и пошло на лад, то уж точно далеко не все. А сам он и вовсе успел не много. — Боюсь, ты преувеличиваешь мои заслуги, — заметил он вслух. — Нет, — решительно возразил Карнистир. — Без тебя мы двигались от одного несчастья к худшему, от горького поражения – к еще более сокрушительному, и что бы мы ни делали, все время было ощущение, что с этой дороги нам не сойти. А теперь его нет. И не только у меня, все только об этом и говорят. Видимо, все говорили об этом осторожно, подальше от ушей самого Феанаро, потому что он не слышал этого и новости встречал с большим изумлением. Но и с облегчением, честно говоря. Еще одно, совсем не лишнее, подтверждение, что все идет правильно. Карнистир тем временем продолжал: — Я, конечно, люблю Майтимо, и он, как мог, заботился обо всем здесь, старался быть хорошим королем. Имя старшего брата Карнистир произнес с подлинной нежностью, но дальше нежность сошла на нет, а под конец угол рта Карнистира дернулся, как будто он хотел добавить "можно было бы стараться получше". Впрочем, Карнистир, как сам Феанаро, редко бывал чем-то или кем-то долго и вполне доволен. Для Феанаро исключение составляли его сыновья. У Карнистира же пока не было детей, как не было и жены, а братья... все-таки совсем иное дело. Так что Феанаро не был удивлен. Но Карнистир не стал облекать в слова ничего подобного, напротив, подумав, сказал совсем иное: — В любом случае, лучше он, чем кто угодно другой. Но, — тут Карнистир выдержал эффектную паузу. — Лучше ты, чем он. Это утверждение было, мягко говоря, не вполне бесспорным, если вспомнить, как именно все складывалось, пока Феанаро носил корону нолдор. И все же весной ему предстояло надеть ее опять. Надеть, чтобы делать вещи, которых не сделал бы никто, кроме него. Но даже если бы не это, все равно Феанаро не стал бы переубеждать сына, который так в него верит. Ни за что не смог бы. — Спасибо! — сказал он просто. Любые другие слова тут были лишними. Карнистир в ответ поклонился, приложив руку к сердцу. Почтительный и официальный жест. Но когда он выпрямился, на его губах и в глазах играла такая улыбка, что перед ней могло бы померкнуть и золотое светило в разгар летнего дня. Феанаро прямо-таки чувствовал, как от ее света испаряются его тревоги: недавние и пустые, а так же давние и имевшие под собой более чем серьезные основания. На этот раз все сложится как нельзя лучше. Хотя весной, конечно, дел будет... как сказал Карнистир, "невпротык"? Занятное выражение. Должно быть перенял у здешних эльфов. Надо будет и Феанаро поближе с ними познакомиться. Непременно. До весны. Времени ему хватит.