Кроме пыли и пепла

Весна, которую эльдар народа Нолофинвэ ждали так отчаянно, что, казалось, она никогда не наступит, пришла точно в срок и захлестнула все вокруг живительной волной. Самый воздух будто обрел чудодейственные свойства, каких не имел и в счастливейшие дни Валинора: довольно было вдохнуть его полной грудью, и сил прибывало едва ли не в дюжину против прежнего. Дела и войны, и мира закипели будто в мгновение ока. В несколько недель от вражьих тварей были очищены земли от Митрима до самых гор, благодаря умению и доблести воинов. А затем ближайшая к озеру часть освобожденных земель была обработана и теперь готовилась в скором времени принести плоды. Это уже благодаря искусству и терпению земледельцев. Впрочем, частенько случалось и так, что одни и те же руки сначала держали меч, потом опускали в землю семена, а затем снова брались за меч, согласно успевшему устояться порядку несения стражи. Под ярким светом и ласкающим теплом Васа, золотого цветка, ничто уже не казалось чрезмерно утомительным, слишком трудным или даже невозможным, как было еще недавно. И само время словно испытало на себя часть той же благотворной перемены: сделалось золотистым и текучим, как мед, и его сторицей хватало на все. Так что Нолофинвэ даже стал в закатные часы снова приходить к озеру, чего почти не делал с тех пор, как Феанаро уехал на другой берег. Теперь же он вечерами часто сидел у воды (сама вода была все еще холодна на его вкус), в том укромном месте, куда летом, теперь уже прошлым, сперва каждый вечер приносил брата, а потом уж ходил с ним вместе, и размышлял. Правда, размышления эти были не веселыми. Слишком хорошо Нолофинвэ знал, что, хотя сейчас суровые земли Эндорэ и уподобились, насколько вообще возможно, Блаженному Краю и какое-то время еще такое впечатление будет даже усиливаться, потом все быстро пойдет на убыль, а в конце концов и вовсе сойдет на нет. Быть может, еще стремительнее, чем началось. И нужно было — обязательно нужно было — успеть до следующей зимы как можно больше. Больше, чем его нолдор могли сейчас. Больше, чем он сам представлял, как достичь. Единственной идеей, которая смутно брезжила в уме Нолофинвэ — обычно в туманную пору между явью и сном, а не в кристально ясные часы бодрствования — было то, что, если бы нолдор могли снова объединиться, как когда-то, когда их королем был Финвэ, они опять стали бы народом могучим и деятельным. Тогда у них, может, и был бы шанс. Шанс выдержать все испытания этих земель и, кто знает, даже поквитаться с Моринготто. За все. За Финвэ. Финвэ, который был настоящим королем поистине великого народа. Был отцом Нолофинвэ. И погиб смертью самоотверженной, но безмерно ужасной от руки Моринготто. Эта мысль всегда отдавалась болью в сердце Нолофинвэ, и чувство едва ли стало хоть немного слабее с тех пор, как Нолофинвэ впервые узнал о гибели отца. Просто сделалось привычным, и теперь Нолофинвэ уже мог, почти всегда, удержаться от слез. Но сама утрата все так же безмерно горька и необратима. Финвэ больше не было среди живых, и, хотя в Чертогах Ожидания, он, наверное, мог обрести — по крайней мере, Нолофинвэ всей душой надеялся на это — покой и исцеление, для своих оказавшихся в Эндорэ родичей и подданных Финвэ потерян навсегда. Но противостоять разброду и расколу среди нолдор в конце концов не мог уже и Финвэ. Доведись ему оказаться сию минуту здесь, было бы странно и даже жестоко ожидать, что он сумеет поправить дело теперь, когда разброд стал отчуждением, а раскол — разделением, когда между теми, кто был когда-то одним народом, даже не пропасть, а многие тысячи пропастей. Совершившегося уже не поправить. И любые планы, касающиеся единого народа нолдор, не планы, а мечты. Союз двух разных народов — вот то, на что, хотя бы отчасти можно рассчитывать. Хотя тогда шансы одолеть Моринготто, и без того почти призрачные, становились призрачными уже совершенно. Об этом думать тоже было больно. Нолофинвэ, сам того не замечая, сжимал кулаки так, что ногти впивались в ладони. Это, как обычно, возвратило Нолофинвэ к реальности. Где, к сожалению, даже и союза пока еще не было. И не могло появиться, если кто-нибудь все же не попытается такой союз заключить. У Нолофинвэ было чувство — на редкость неприятное — что быть этим кем-то выпадает, похоже, ему. Ведь от Феанаро до сих пор не приходило никаких вестей. Ни одного слова. Нолофинвэ даже начал уже всерьез о нем беспокоиться. Но общение между обитателями разных берегов, оборвавшееся зимой, с наступлением весны возобновилось. Так что по всему лагерю скоро распространились слухи о жизни соседей. Среди новостей, касавшихся в основном войны с Моринготтовыми тварями и весенних хозяйственных забот, звучало еще, что Феанаро уже совсем здоров и вполне обжился на новом месте, а в начале весны принял от Майтимо корону нолдор, когда-то принадлежавшую Финвэ. Это последнее событие никакого впечатления на обитателей северного лагеря не произвело: конечно, Феанаро забрал корону, как только вошел в силу, конечно, его первенец ему эту самую корону вернул, но нолдор, перешедших Хэлкараксэ, все это более не касалось, кому бы прежде ни принадлежала корона. У них уже был свой король — Нолофинвэ, и никто не мог бы быть лучше. А если когда и придется выбрать другого, то, безусловно, не Феанаро и не любого из числа его потомков. Нолофинвэ никого не пытался разубедить, в основном потому что был в общем-то со всем согласен. По крайней мере, в том, что касалось прав Феанаро и его рода когда-либо снова распоряжаться судьбой тех, кого они бросили в Арамане. А хороший сам Нолофинвэ король или плохой, станет видно со временем. Если, конечно, он придумает, как заключить все же этот самый межнолдорский союз. Иначе, может статься, и не на что будет смотреть. Нельзя же всерьез рассчитывать, что они вечно смогут жить так, у этого озера, весной расчищая земли, которые зимой захватывает Моринготто! А для иных действий нужны и большие силы, и большая в этих самых силах уверенность. Без союза не обойтись. В этих землях, естественно, жили и другие эльфы. В основном, подданные короля Элу Тингола. Того самого Эльвэ, которого Нолофинвэ знал по рассказам отца о временах до Великого Перехода. Но прежде чем подступиться к этому королю с каким бы то ни было предложением, следовало, насколько возможно, уладить дела нолдор. Ведь подданные Тингола бывали в обоих лагерях на озере Митрим, и они не слепые, и не немые. Так что видели и поняли, наверняка, многое, и, наверняка, разделили обретенное знание со своим королем. Или разделят, когда услышат, что намечаются большие переговоры. Так что союз с жителями южного лагеря необходим. Хотя бы для того, чтобы послы к Тинголу не впадали в панику или в ярость, когда Тингол станет задавать им вопросы о других нолдор. Союз необходим. И все же заключить его будет непросто. По тем же причинам, по которым народа Нолофинвэ теперь не касается, кто именно в южном лагере носит на своей голове корону Финвэ. А носит ее Феанаро. Снова. Как когда-то в Арамане. Или все же не так? Феанаро изменился. Под конец его пребывания в этом лагере Нолофинвэ совсем уже в этом убедился и почувствовал, если не полное доверие, то, по крайней мере, надежду. Надежду на то, что они теперь научились хотя бы отчасти понимать друг друга и смогут противостоять Моринготто вместе. Но потом Феанаро отправился на другой берег. И изматывающая, выпивающая все силы зима, а больше нее упорное молчание Феанаро поколебали уверенность Нолофинвэ. Что если все это ему только почудилось? Просто потому, что он хотел в это верить? Хотел верить Феанаро? И обманулся. Снова. Как прежде. Возможно, обретя телесные силы, Феанаро вернул себе не только корону отца, но и ненависть к брату? К полубрату, как он когда-то любил говорить… О каком союзе тогда вообще может идти речь? О какой общей войне? Занятый такими совсем уж горькими размышлениями, Нолофинвэ смотрел вокруг себя рассеянно, вовсе не обдумывая того, что видит. Потому-то на точку, которая не слишком быстро, но уверенно стала двигаться от южного берега Митрима к северному, Нолофинвэ впервые обратил внимание, когда эта точка была уже на полпути. То есть прямо в центре озера. И стало заметно, что это не птица и не что-нибудь еще, столь же обычное, а возвышающаяся над водой голова плывущего эльда. Нолофинвэ отметил мимоходом, что пловец далековато забрался и пора бы ему уже повернуть назад... да и продолжал думать о своем. А пловец тем временем продолжал плыть в сторону северного берега, и не думая даже поворачивать. Вот он преодолел две трети пути между берегами. Вот уже три четверти! Без сомнений, он зачем-то решился пересечь огромное озеро! И направлялся не куда-нибудь, а определенно в то самое потаенное место, где сидел в задумчивости Нолофинвэ. Тот, правда, так далеко ушел в свои мысли, что все еще не мог оценить всей странности происходящего. Но вот пловец добрался туда, где уже мог коснуться ногами дна и где буйная прибрежная растительность скрывала его ото всех глаз, кроме Нолофинвэ. Тут он выпрямился в рост и оставшееся расстояние до берега преодолел пешком. Когда его фигура начала появляться из воды — сперва плечи, потом грудь, потом тело по пояс — его уже совершенно невозможно было не заметить. Равно как и не узнать. Нолофинвэ подумал было, что все это ему просто кажется, как раз из-за раздумий, быть может, слишком уж неотвязных в последнее время... Но нет! Фигура продолжала приближаться. И была бесспорно, ошеломительно реальной, от мокрых темных волос до мокрой же белой набедренной повязки и ног, дрожащих от напряжения. Эльда выбрался из озера и, сделав еще пару шагов, упал на траву лицом вниз. Плечи его дрожали. В остальном же он не двигался. И Нолофинвэ, видя это, наконец сумел сбросить с себя оцепенение крайнего изумления и бросился к нему, на бегу окликая: — Феанаро!