Кроме пыли и пепла

Оказавшись рядом с Феанаро, Нолофинвэ, не раздумывая, схватил его за плечо и повернул так, чтобы рассмотреть лицо. Он боялся — но в то же время и был готов — увидеть на лице следы усталости и боли, но вместо этого увидел, что Феанаро сотрясает почти беззвучный, однако явно различимый смех, а глаза горят бесшабашным огнем, который напоминал не просто о временах до Исхода, а о тех годах, которые для них обоих были юностью. Нолофинвэ пораженно замер, так и продолжая держать брата за плечо, а Феанаро, увидев над собой его лицо, с усилием выговорил между приступами смеха: — Ну вот... ох... я и... переплыл озеро... а ты сомневался. Тут он расхохотался совсем безудержно. И Нолофинвэ посмотрел на него с еще большей растерянностью. — В первый... раз... здесь... — напомнил Феанаро, чье веселье все никак не унималось. После этой подсказки Нолофинвэ наконец-то пришел на ум первый вечер, когда они с Феанаро оказались на озере, и разговор, который тогда вели. Но в то время он и подумать не мог всерьез! Да и сейчас тоже. Вот же! Облегчение и раздражение накатили единой мощной и стремительной волной, но сразу, еще прежде, чем Нолофинвэ под их влиянием мог сказать или сделать что бы то ни было, схлынули. Оставив после себя одну лишь опустошенность. — О. — Только и произнес Нолофинвэ вслух. После этого он отпустил Феанаро и уселся рядом с ним на траву. Мыслей в голове не было вовсе. Впрочем, они исчезли еще раньше, прямо в тот момент, когда он увидел перед собой Феанаро. С тех пор думать Нолофинвэ просто не успевал. А вот испугаться успел, хотя и сам не мог бы сказать, чего именно. Теперь же выяснилось, что все это шутка. Для Феанаро это была просто шутка! И она, очевидно, бесконечно его забавляла. Хотя, судя по тому, что он до сих не сделал ни единой попытки самостоятельно пошевелиться, шальная затея стоила ему едва ли не всех сил. Это стало особенно заметно, когда смех Феанаро наконец прекратился, а дрожать он все еще продолжал. Не то от усталости, не то от холода, но скорее от того и другого сразу. Тем более, что ветер был свежим, и Нолофинвэ нисколько не сожалел, что, выходя из дому, накинул легкий плащ. О том, как этот ветер ощущается на обнаженном теле, не хотелось даже думать. Так что в конце концов Нолофинвэ потянулся к застежке плаща, все еще ни о чем не думая. Но тут же его остановил голос Феанаро: — Не надо. У меня здесь кое-что припрятано, сейчас, только обсохну... Он замолчал. Нолофинвэ уставился на него с прежним недоумением. Что у Феанаро может быть припрятано на этом берегу? Как? Когда? Или все-таки... — Я не сошел с ума, — поспешил Феанаро опровергнуть еще толком не сформировавшуюся догадку Нолофинвэ. — Вот в этих кустах, — он махнул рукой, указывая на заросли рябинника справа от себя. Потом, видимо, решив, что этого мало, Феанаро с явным усилием поднялся и направился в эти самые заросли. Скоро оттуда послышались неразборчивые ругательства, а затем что-то весьма похожее на "Неужели не здесь?!" Сразу следом за этим, правда, донесся явный вздох облегчения, и после шуршание бранью более не сопровождалось. Сквозь уже густую, но не совсем непроглядную листву кустарника Нолофинвэ видел, как Феанаро действительно подобрал какой-то сверток, развернул, достал оттуда вещи и принялся одеваться. Значит, это появление было спланировано заранее! Нолофинвэ тоже от души выругался. Но по крайней мере Феанаро действительно не сошел с ума. Хотя такие планы!.. Одного ругательства тут было явно мало. Да и все ругательства, сколько их есть, вряд ли могли помочь. С такими мыслями Нолофинвэ продолжал разглядывать Феанаро, невольно отмечая, как он изменился за месяцы, пока они не виделись. Перемена была безусловно благотворной. Тело Феанаро, очевидно, налилось силой, если не вполне прежней, то близкой к этому. Шрамов у него все еще оставалось множество, но они выглядели именно шрамами, и шрамами старыми: просто отметины, белеющие на коже. Если не знать наверняка, трудно представить, что меньше солнечного года назад в мешанине плохо заживших рубцов и открытых ран нельзя было найти ни лоскута неповрежденной кожи. Целители, конечно, поработали на славу. Но дело явно было не только в них. Сильный и поистине жаждущий жизни дух мог своей волей ускорить исцеление тела. И теперь мощь духа Феанаро была видна в нем самом не меньше, чем прежде в его творениях. Это одновременно радовало — потому что Нолофинвэ искренне желал брату исцеления — и настораживало. Вдруг вспомнились слова Иримэ: "...когда Феанаро очнется, он причинит тебе боль". В ней тогда говорила обида. А что говорило сейчас в самом Нолофинвэ? Недоверие? Или страх? Да. Страх. Теперь уже не за Феанаро, а перед Феанаро. Перед силой, которая может оказаться — и прежде уже оказывалась — враждебной. Нолофинвэ упрямо тряхнул головой, отгоняя наваждение. Еще не хватало позволить страху управлять собой! Ничего плохого на этот раз не случится. Ни с ним, ни с его народом. Ни с кем. Он ведь чувствовал — прошлым летом определенно чувствовал — что может доверять Феанаро. Никогда раньше не бывало этого, как Нолофинвэ ни старался, а вот тогда появилось. Странно было бы сейчас передумать потому, что Феанаро был болен, а стал здоров. Нет, следовало успокоиться и, раз уж Феанаро здесь, попытаться поговорить о деле, ведь союз надо с чего-то начинать, а без союза о победе над Моринготто не придется и мечтать. Никогда. Путь был ясен, и Нолофинвэ сразу стало легче — часть горечи, которую Нолофинвэ ощущал, когда еще только думал о Феанаро, и которой появление самого Феанаро нисколько не уменьшило, оставила его. Как раз вовремя. Потому что Феанаро наконец выбрался из кустов, уже полностью одетый, даже в плаще с капюшоном. Впрочем, капюшон он накидывать не стал. Одежда была простой и неприметной — вроде той, которую Феанаро носил, пока жил на этом берегу, — но сшитой явно по его теперешней мерке. — Я надеялся, ты будешь больше рад меня видеть, — вдруг заявил он. Интонация была странная. Что-то знакомое и вместе с тем неожиданное... Обида. Неужто и в самом деле обида? В душе Нолофинвэ снова колыхнулось раздражение. и он не стал этого скрывать: — Ты полгода не даешь о себе знать, потом являешься без предупреждения и пугаешь меня до полусмерти, — перечислил он и заключил весьма едко: — Да, я мог бы быть рад и больше, при других обстоятельствах. Феанаро ответил Нолофинвэ долгим взглядом, при этом сам он выглядел обескураженным. Определенно. Раньше Нолофинвэ было несравнимо труднее читать выражение лица Феанаро. Или просто Феанаро прежде лучше скрывал свои чувства? Он и сейчас быстро овладел собой, усмехнулся: — Да, пожалуй. Глаза его при этом оставались совершенно серьезными, а к тому времени, когда он преодолел разделявшие их с Нолофинвэ несколько шагов и опустился на траву, и усмешка пропала без следа. Глядя на воду, Феанаро отрывисто сказал: — Это было испытание. Озеро. Последнее доказательство, что мне хватит сил осуществить все задуманное. В его голосе звучала непоколебимая решимость, и Нолофинвэ ощутил, как в спину снова холодом дохнула тревога: Феанаро и его планы, у которых лучше не стоять на пути. Впрочем, это просто ветер. Не было сейчас ничего страшного в Феанаро. А его планы... Некстати живо припомнилось, как буквально только что Феанаро без сил выбирался на берег... Ну, по крайней мере, пока никто не умер. К тому же на этот раз у Нолофинвэ, бесспорно, было право сказать нет, и, если будет нужно, он, не колеблясь, этим правом воспользуется. Укрепив таким образом свою собственную решимость, Нолофинвэ, тоже рассматривая воду, спросил: — И что ты задумал? — Победить Моринготто, — сразу ответил Феанаро. — Ничто другое все равно не будет иметь смысла, пока он в своем логове изображает Короля Мира. На последних словах в голосе Феанаро явственно прозвучала брезгливость. Это чувство Нолофинвэ прекрасно понимал: хотя видеть Моринготто в новом обличии ему пока и не доводилось, он составил вполне определенное представление по рассказам Феанаро. Но в целом ответ слишком напоминал старые речи еще в Тирионе: победим Моринготто и станем жить в свободных землях. Нолофинвэ и тогда мог с ходу назвать полдюжины причин, почему это не будет так просто. А теперь и тем более. Но теперь Феанаро уж точно должен был знать все лучше него. Ведь это Феанаро провел в крепости Моринготто годы. Годы. Нолофинвэ невольно вздрогнул, подумав об этом. А вслух спросил ровно: — Как же ты собираешься этого достичь? — Думаю, нужно снова объединить нолдор, а затем собрать всех союзников, каких только сумеем найти в этой земле, — в тон ответил Феанаро. — Тогда у нас может получиться. На этот раз ответ был до такой степени созвучен мыслям Нолофинвэ, что тот остановился, не находя слов. Потом снова все же отыскались. К сожалению. Нолофинвэ вовсе не хотелось этого говорить, но выбора не было: — Объединить нолдор, — тут у него вырвался тяжелый вздох. — Я думал об этом. И пришел к выводу, что объединение невозможно. Один народ — это и один король, а мой народ никогда не... — Примет короля, кроме тебя, — заключил за него Феанаро. Это была не совсем правда. Словно угадав мысль Нолофинвэ, Феанаро продолжал: — Особенно меня. — Никого из тех, кто жег корабли в Лосгаре или видел, как их жгут, но ничего не сделал, — честно ответил Нолофинвэ. — И я не мог бы их переубедить, даже если бы попытался, но не могу и попытаться, потому что... Нолофинвэ говорил и понимал, что открывается не просто под удар, а под целый ливень ударов. Он очень хорошо представлял, что именно может сказать ему Феанаро. О силе и слабости, о его собственных якобы бесчестных желаниях... Но ответ прозвучал совершенно неожиданно: — Я тоже не стал бы пробовать. Нолофинвэ посмотрел на Феанаро в немом изумлении, а Феанаро продолжал: — Никогда не умел убеждать в том, во что сам не верю. Подозреваю, это намного сложнее, чем обычно, — он поморщился. — Тем более, когда убедить нужно пятьдесят тысяч эльдар, из которых каждый хоть кого-то да потерял в Хэлкараксэ. Добавить к этому было нечего, поэтому Нолофинвэ молчал. Феанаро тоже ничего больше не говорил. Оба они снова смотрели на озерную гладь, и молчание тянулось долго. Пока, наконец, его не нарушил Нолофинвэ, сказав со смесью облегчения и обреченности: — Ну вот, ты и сам понимаешь, почему это невозможно. — Я понимаю, почему я больше не могу быть королем всех нолдор, — отозвался Феанаро. — Но это не делает объединение невозможным. Нолофинвэ посмотрел на него в замешательстве. — Если королем всех нолдор станешь ты, у твоего народа не будет больше причин возражать, — объяснил Феанаро и в свою очередь пристально взглянул на Нолофинвэ, ожидая его реакции. Ждал он напрасно. У Нолофинвэ услышанное просто не укладывалось в голове. Он несколько раз повторил все слова про себя, прежде чем, наконец, уловил их смысл. Такой возможности он никогда не рассматривал. Феанаро бы на такое не согласился, а если бы вдруг и согласился, то... Впрочем, Феанаро не просто был согласен, он сам это предложил, но все же... — А твой народ? — спросил Нолофинвэ. — Как быть с их возражениями? Они-то меня не жалуют. Не говоря уже о том, чтобы вдруг предпочесть меня тебе. Сама мысль о подобном была бы не просто самонадеянной, а совершенно безумной. — Так и есть, — Феанаро не стал оспаривать очевидное. — Но ты никогда не делал никому из них ничего, что доказало бы, что ты не будешь для них хорошим королем. Я верю, ты и не сделаешь. И потому, что я в это верю, а еще потому... Тут Феанаро вдруг смутился — весьма редкое зрелище — и Нолофинвэ, как ни внимательно и напряженно он слушал каждое слово, заметил это и почувствовал, что брови сами собой поползли вверх. Феанаро, правда, на изумление его не обратил внимания, продолжая: — Потому что ты вернул им меня, они согласны. Согласны признать тебя своим королем. — Ты так говоришь, как будто успел уже обсудить дело со всем своим народом, — заметил Нолофинвэ. — Примерно, — пожал плечами Феанаро. — Сначала с сыновьями, потом и с другими. Нолофинвэ едва удержался, чтобы не присвистнуть. В последнее время Феанаро явно приходилось много разговаривать. Но главным, конечно, было совсем не то. — И что, всем по нраву пришлась эта идея? — недоверчиво спросил он. Хотя, конечно, Феанаро всегда кого угодно мог в чем угодно убедить. Или, по крайней мере, так казалось со стороны. Вопрос скорее в том, надолго ли. — Они готовы рискнуть ради единства нолдор и победы над Моринготто, — ответил Феанаро. Объединиться любой ценой, чтобы победить Моринготто, — раз то, что следовало сделать. И Феанаро, очевидно, основательно подготовил этот путь. Нолофинвэ оставалось только поблагодарить и согласиться. Но чувствовал он себя так, будто перед ним расстилалась дорога Хэлкараксэ и он должен был пройти ее от первого до последнего шага. На языке вертелось: "Нет, только не снова!", но вместо этого Нолофинвэ произнес: — Рискнуть. То есть большая часть из них все же уверена, что я не смогу быть хорошим королем, но они, так и быть, готовы пожертвовать собой? — Дело скорее в том, что ты не захочешь стать хорошим королем для них, — поправил Феанаро. — После всего, что уже произошло между твоими последователями и моими. Некоторые, и довольно многие, всерьез так считают. Пришлось пообещать им, что, если все окончится столько ужасающей неудачей, я сумею их защитить. Вот это предположение! Нет, среди льдов Нолофинвэ, конечно, думал о мести, и потом угроза кровопролития возникала не единожды. Она, можно сказать, все время настырно маячила где-то на границе зрения и только прошлым летом наконец отступила. Но считать, что, получив власть над нолдор, он использует ее, чтобы отомстить части собственных подданных за старые обиды! От одной мысли об этом кровь стыла в жилах. — И как ты собираешься меня останавливать? — спросил он у Феанаро. Голос его был настолько лишен эмоций, что сам Нолофинвэ был неприятно поражен этим. Феанаро только махнул рукой. — Да никак! — воскликнул он. — И вовсе незачем так бледнеть. Я знаю, что это не понадобится, иначе даже не подумал бы отдавать тебе корону. Остальные тоже убедятся, со временем. О да, это было Хэлкараксэ. Выбор без выбора, снова. И на этот раз ему придется вести за собой не тех, кто верит ему и кому верит он, а тысячи незнакомцев, которые не ждут от него добра. Но он мог сказать нет. Пока еще мог. На этот раз действительно мог. — Нет, — решительно произнес Нолофинвэ. — У этой истории может оказаться слишком дурной конец. Феанаро нетерпеливо тряхнул головой: — У этой истории уже есть дурной конец! Моринготто в своей норе смеется над нами, и ни у одного из нас нет достаточных сил, чтобы всерьез бросить ему вызов. А со временем станет только хуже. Не притворяйся, что ты этого не видишь! Разделенные, мы никогда не станем сильны в этих землях, а преодолеть разделение с каждым годом будет все труднее. Какая-нибудь йена или две, и даже наши языки окажутся настолько отличны, что придется учиться по книгам, чтобы понять друг друга! Последние слова прозвучали с горечью просто непередаваемой. И Нолофинвэ чуть было не воскликнул: "Нашел о чем волноваться!", но вовремя прикусил язык — это было важно. Для многих нолдор. А уж для Феанаро это был крик от самого орэ. И он прав. Тогда разделение станет окончательным. И в своей окончательности ужасным. Только сейчас уже поздно переживать об этом. Однако вслух Нолофинвэ ничего подобного не сказал. Такой ответ показался вдруг чрезмерной жестокостью. И Нолофинвэ заговорил о другом: — Управлять народом, который тебе не доверяет... Но Феанаро тут же его перебил: — Ты сам говорил, что обязанность и долг короля заслужить доверие народа и оправдать его. Что, отказываешься от своих слов? Вызов прозвучал как-то неубедительно. Так что сразу становилось ясно: Феанаро просто решил подойти к делу с другой стороны. Говорить то, во что не верит, у него и впрямь выходило из рук вон плохо. Впечатление было такое, словно искуснейший музыкант вдруг решил сыграть на водосточной трубе. Тем не менее Нолофинвэ ответил: — Я говорил, когда ты уже объявил себя королем. Уже согласился на это, даже если не знал, на что соглашаешься. Но я знаю и... Договорить ему и на этот раз не пришлось. — Тебе тоже придется рискнуть, — объявил Феанаро, теперь уже со всей убежденностью. — Ради победы над Моринготто. Ради мести за нашего отца. У Нолофинвэ на миг перехватило дыхание, и не только потому, что упоминание отца посреди и без того трудного разговора было особенно болезненным, но и потому, что Феанаро сказал "нашего", раньше Финвэ для него всегда был только "мой отец". Нолофинвэ не мог протестовать дальше и при этом не пойти против собственной совести. Ловушка безжалостно захлопнулась. Перед глазами полыхнули отблески далекого зарева. Нет, просто отблески заката на озерной воде. Надо было взять себя в руки. Срочно. И постараться мыслить разумно. Но слова уже рвались с языка, необдуманные, горькие слова: — Ты заставляешь меня принять корону нолдор, потому что больше не можешь носить ее сам. А что заставишь сделать потом? Феанаро дернулся, как если бы Нолофинвэ его ударил, и отшатнулся. Некоторое время он ошеломленно молчал, потом заговорил медленно, с усилием: — Если я сказал, что ты должен стать королем всех нолдор, я это и имею в виду. Всех нолдор. Значит, и моим. Не думай, что я собираюсь в чем-то обмануть тебя или твой народ. Если нас и погубит предательство или страх предательства, то не мое предательство и не мой страх. Я покончил с этим. На этот раз в голосе его была такая сила! Та самая сила, которая, бывало, заставляла и тех, кто не был согласен, бежать следом, себя позабыв. Действительно, чего проще, чем не бояться предательства? Чего проще... На миг перед глазами мелькнула мглистая тьма Арамана и темная фигура на скале, обещающая нолдор ужасную и горькую судьбу. И судьба вскоре стала ужасной и горькой, больше, чем они могли представить, когда слушали... Нолофинвэ моргнул, возвращаясь к настоящему. К раскрашенным закатом небу и озеру, и к Феанаро, ожидающему ответа. — Тогда, возможно, сейчас ты из нас двоих больше годишься быть королем нолдор, — отозвался, подумав, Нолофинвэ. Если бы кто-то сказал ему даже и час назад, что он произнесет это, он бы не поверил. Феанаро тоже глянул на Нолофинвэ недоверчиво. Потом вдруг отвел взгляд и покраснел. На памяти Нолофинвэ на него ничьи слова не производили такого действия, даже отцовские. И вот. Нолофинвэ с трудом подавил явно неуместное желание извиниться. Словно что-то очень личное, сокровенное, задел ненароком. Феанаро, впрочем, ничего об этом говорить не стал, только напомнил: — Пятьдесят тысяч неподатливых нолдор, — Потом помолчал немного и продолжал совсем тихо: — Их мы не убедим вновь рискнуть. Да с них уже и достаточно риска, достаточно, — Феанаро вздохнул и будто силой вытолкнул из себя следующее слово: — горя. — А твой народ? — снова спросил Нолофинвэ. — Как они выдержат эту новую затею? О них ты думаешь? Странной была эта беседа. Впрочем, все их разговоры с Феанаро были так или иначе странными, не в одном, так в другом. Феанаро в ответ на эти слова довольно сощурился, еще добавляя странности. — О них ты думаешь, — сказал, с особым ударением на "ты", потом вновь посерьезнел: — Я тоже думаю, конечно. Но я уверен, что они не слишком рискуют. И ты за время нашей беседы подтвердил это по крайней мере дважды, — он на мгновение задумался. — Нет, трижды. Могу рассказать чем, если сам не знаешь. Могу вообще рассказать, почему я думаю, что ты будешь хорошим королем для народа нашего отца. Мне теперь это не тяжело. Нолофинвэ слушал ошеломленно. Но последние слова все равно резанули болью. Теперь. Конечно. Теперь, после плена в Ангамандо, Феанаро что угодно сделает ради мести Моринготто, и глазом не моргнув. Даже отдаст Нолофинвэ корону нолдор. Разумеется. Феанаро вдруг схватил его за руку. Стиснул. Так что Нолофинвэ поневоле отпрянул. Но Феанаро руки его не отпустил. А вырывать силой Нолофинвэ не стал, увидев вдруг выражение глаз Феанаро... в них было отчаяние. И оно обжигало. Некоторое время они так и сидели: держались за руки в напряженном молчании, больше не глядя друг на друга. Нолофинвэ не знал, что сказать. Феанаро тоже ничего не говорил, кто знает почему. Но в конце концов молчание нарушил именно он: — Знаешь, раньше, дома, ты все время казался мне бесчувственным, каким-то ненастоящим. В этом мне виделась опасность, угроза для меня лично. Внимание Нолофинвэ зацепилось за слово "дома", так говорили, в тех редких случаях, когда вспоминали о прошлом, нолдор его народа, последователи Феанаро, как слышал Нолофинвэ, больше не называли Валинор домом. Самого Феанаро это новое жизненное правило, видимо, не касалось, а возможно, Феанаро просто о нем не подозревал. — А теперь я могу читать тебя настолько легко, что даже неловко, — неожиданно заключил Феанаро. — Не знаю, почему так. Может, так оно и должно быть, между братьями. Я мог бы спросить у своих сыновей, но и это тоже было бы неловко. Нолофинвэ слушал эти беспримерные откровения, сам уже не понимая, что чувствует. А вот думал он об Арафинвэ. И о сестрах тоже. Они всегда понимали его лучше, чем кто-либо, и он так же понимал их, но было тому причиной родство по крови или близость по духу, а может быть, просто то, что они знали друг друга так долго — целую жизнь — трудно было сказать. Так что Нолофинвэ и не стал ничего говорить, только плечами пожал. Но Феанаро, казалось, и не ждал от него ответа. Скорее, торопился высказать свое. — Как бы то ни было, я вижу, что мои слова причиняют тебе боль. Весь этот разговор. Эта встреча. — Феанаро покачал головой. — Я не думал, что так будет, и вовсе этого не хотел. И не хочу. Поверь мне, я не стремлюсь и больше никогда не буду стремиться навредить тебе. Пожалуйста, поверь. Он протянул свободную руку ладонью вверх c широко разведенными пальцами и посмотрел на Нолофинвэ выжидательно, при этом продолжая другой рукой держать Нолофинвэ за руку, как будто думал, что тот может вскочить и убежать. А Нолофинвэ не отказался бы от такой возможности. Нет, он бы так не поступил, но от возможности бы не отказался, потому что этот разговор был слишком тяжел и запутан с самого начала, и то, что от судьбы народа нолдор они вдруг ушли к обсуждению их личных отношений было чем угодно, только не облегчением. Сколько раз за свою жизнь Нолофинвэ пытался заслужить доверие и дружбу Феанаро. Сколько раз терпел неудачу. Как давно разуверился в самой возможности успеха. Но все равно продолжал время от времени пробовать. До последнего. До того момента, когда последние остатки его наивных, еще юношеских, надежд сгорели в огне вместе с кораблями. А пепел их развеялся в Хэлкараксэ. И вот теперь, после всего, Феанаро сам шел ему навстречу. Дело небывалое. Нолофинвэ знал, что не может отказаться. Горек был прежний опыт и память о нем будет жить вечно, но отказаться Нолофинвэ не сможет. Так что он не раздумывал, а собирался с силами; и когда собрался, накрыл своей рукою раскрытую руку Феанаро, так что пальцы их соприкоснулись. Так оба они замерли на несколько мгновений, а потом, не сговариваясь, опустили руки. Одновременно Феанаро ослабил хватку на другой руке Нолофинвэ. Напряжение, от которого почти звенел воздух между ними, ушло. Общий для двоих вздох облегчения получился неожиданно громким. И сразу же Феанаро сказал: — Благодарю. Это очень много значит. — В том числе и то, что я согласился участвовать в твоих планах? — спросил Нолофинвэ, на этот раз без горечи. — Надеюсь, — отозвался Феанаро и посмотрел вопросительно, явно ожидая словесного ответа. Правильно, слишком серьезное это дело, чтобы доверять взглядам, жестам и ощущениям. — Да, — сказал Нолофинвэ. — Я согласен. — Хорошо, — выдохнул Феанаро, расслабляясь еще больше, даже глаза закрыл на мгновение, но потом открыл их опять и продолжал: — Тогда через пару дней я появлюсь здесь снова, в открытую, и сделаем все, как подобает, торжественно и строго. Корона нашего отца этого заслуживает. — А сейчас ты собираешься незаметно исчезнуть? — спросил Нолофинвэ и, не удержавшись, воскликнул: — Только не говори, что хочешь во второй раз переплыть озеро! Феанаро зябко повел плечами. — Нет, не хочу. И не буду, — ответил он. — Я просто незаметно выйду за ворота, а там меня встретят Амбаруссар с отрядом. — А если не встретят? — спросил Нолофинвэ. Способность Феанаро пройти мимо стражи вопросов не вызывала. С тех пор как земли вокруг лагеря очистили от Моринготтовых тварей, выходить из лагеря стало относительно безопасно, и многие выходили, даже в одиночку. А одежда Феанаро была явно подобрана с мыслью о том, чтобы никто не обратил на него особого внимания. Тем более, не узнал. — Встретят, — уверенно ответил Феанаро. — Они прислали весть, что ждут, еще до того, как я покинул наш лагерь. Он махнул рукой через озеро. Вот, значит, как. Все сложно и странно, даже больше, чем казалось в начале. — Что, это тоже какое-то испытание? — высказал догадку Нолофинвэ. Но Феанаро отрицательно покачал головой. — Нет, просто, думаю, будет лучше, если твой народ до последнего не будет ни о чем знать. Не нужно лишних разговоров и лишних волнений. А если меня заметят здесь, пойдут слухи, — объяснил он. — Боюсь, они и так пойдут, — отозвался Нолофинвэ. — Ты ведь уже говорил об этом со своим народом, а некоторые из моих эльдар, не смотря ни на что, поддерживают связь с твоими. Да и здесь кто-то помог тебе спрятать одежду. Феанаро вдруг рассмеялся. — Одежду мне помог спрятать Тьелкормо, — сказал он, а увидев изумление Нолофинвэ, добавил: — Какие-то его четвероногие друзья. Я даже не представляю, как точно он с ними договорился, но уверял, что все получится. А мой народ умеет хранить тайны, — тут Феанаро посерьезнел. — Обещаю, что эта тайна последняя. Нолофинвэ оставалось только поверить. Как бы то ни было, он уже согласился стать королем всех нолдор, а дальше будет, как будет. — Рад видеть, что ты успокоился, — заметил Феанаро. Нолофинвэ в ответ только усмехнулся. — Что ж еще мне остается. Ему в самом деле стало спокойнее, теперь, когда согласился и обратной дороги не было. Он никогда не брал назад свое слово, не собирался начинать и теперь. А значит, справится. Феанаро тоже усмехнулся, потом сказал: — Прежде чем я, как ты выразился, исчезну, у меня есть к тебе одна просьба. Как к королю нолдор, но пообещай мне это сейчас. — и тут же быстро добавил: — Только не говори, что так и знал. Это не связано с короной нолдор. Я отдам ее тебе, даже если сейчас ты скажешь нет, и буду считать, что прав. Но для всех будет лучше, если ты скажешь да. — И что это за просьба? — спросил Нолофинвэ, в голосе против воли зазвучала настороженность. — Ты слышал о короле, которого местные называют владыкой Белерианда? — спросил в ответ Феанаро. — Кажется, Элу Тингол, — он выговорил имя осторожно и правильно на здешний манер. Это была более чем неожиданная смена темы, Нолофинвэ, гадая, куда теперь ведет Феанаро, ответил: — Слышал, конечно. — Планируешь заключить с ним союз? — снова спросил Феанаро. — Собираюсь с духом, — ответил Нолофинвэ. Во взгляде Феанаро он прочел понимание, как видно, тот тоже уже успел заметить по рассказам, что здешний владыка, хотя подданные любили его и славили за мудрость и милосердие, нрав имел неуступчивый и гордый, так что мог бы удивить этим любого нолдо. Хотя нолдор этим не очень-то удивишь. — Отлично, — одобрил Феанаро. — Пообещай, что, когда соберешься, первым послом нолдор к нему буду я. Вот Феанаро и добрался до сути дела. Нолофинвэ задумался. С одной стороны, Феанаро прекрасно умел убеждать. С другой, его мастерство работало в основном, когда дело касалось нолдор. Ваниар всегда, на памяти Нолофинвэ, были ему неприятны, и это сказывалось. Телери... чем кончилось дело с телери, лишний раз не хотелось даже вспоминать. — Так что? — поторопил Феанаро. — Мы думали, это будет Финдарато или Ангарато, — сказал Нолофинвэ вслух. — Плохая идея, — ответил Феанаро. — Они родичи по крови, — напомнил Нолофинвэ. Все-таки как ни старайся не вспоминать о телери, а само вспоминалось. — И потому особенно жестоко возлагать на одного из них обязанность сообщить ему черные вести, — заметил на это Феанаро. — Ему и не станут сообщать черных вестей, передадут только приветствие и уверения в дружбе, — ответил Нолофинвэ. — Ты шутишь! — Феанаро сделал такое движение, как будто хотел вскочить, но все-таки не стал. Глубоко вздохнул и спросил: — Чего будут стоить эти уверения и эта дружба, когда правда выйдет наружу? Нолофинвэ покачал головой. — С этой правдой невозможно жить, и поэтому она никогда не выйдет наружу. Твой народ умеет хранить тайны. Поверь, мой тоже. И эту тайну мы станем хранить как никакую другую. — А Моринготто не станет! — воскликнул Феанаро. — Если союз пойдет на лад, он живо разболтает все, а потом развлечется, наблюдая, как бывшие союзники смотрят на нас с ненавистью. — Откуда ему... — начал Нолофинвэ. Хотел спросить: "Откуда ему вообще об этом знать?", но понял ответ прежде, чем успел закончить. И Феанаро тут же подтвердил его догадку. — У Моринготто много пленников. Я ничего не говорил ему, да он меня ни о чем и не спрашивал. Но другие... другие говорили, я слышал. Он знает все о случившемся в Альквалондэ. И он не будет держать этого при себе вечно, — настойчиво повторил он. Нолофинвэ молчал, ощущая в душе холодную пустоту. — Ты же знаешь, что я прав, — тем временем сказал Феанаро. Нолофинвэ, конечно, знал. Странно и стыдно было понимать, что он сам подобного не предвидел, всего мгновение назад не предвидел. Или он знал это всегда? Просто не желал признавать? — Если бы речь шла обо мне, — начал он вслух. — Я первый сказал бы, что нельзя построить дружбу и союз на умолчании. Что нужно рассказать все, как есть, и тогда, если будет на то милость Илуватара, за правду и раскаяние нам воздастся прощением и принятием. Но речь не обо мне, — Нолофинвэ тяжело вздохнул, даже говорить об этом было больно. — Мой Финдекано. Если я скажу правду, а гнев и возмездие падут на него, мне не выдержать этого. И твои сыновья... Нолофинвэ не закончил фразы, уверенный, что Феанаро и так его понимает. — Поэтому я и хочу сам сказать правду, — ответил Феанаро. — Я скажу ее, и скажу так, что, если на кого и падет гнев и возмездие, то только на меня. Я умею убеждать. — С Ольвэ у тебя не очень-то вышло, — возразил Нолофинвэ. Все же эти слова прозвучали. Жестокие слова, но сейчас Нолофинвэ не сожалел об этом. — Возможно, потому, что я не очень-то и пытался, — ответил Феанаро не менее резко. У Нолофинвэ даже дыхание на секунду сбилось. А Феанаро продолжал: — Как в ювелирном деле каждому камню своя огранка, так и тут — каждому собеседнику свои слова. Когда я говорил с Ольвэ, я чувствовал, что не выходит, с самого начала чувствовал — словно идет трещинами камень — но это просто не имело значения. Боль и гнев жгли меня изнутри, и я был вовсе не против, чтобы еще кто-нибудь почувствовал, что значит страдание. Я не осознавал этого ясно, в то время. Но я был не против. Нолофинвэ почувствовал, что должен что-то сказать. Невозможно слушать такое и молчать. Нужные слова не шли ни на ум, ни на язык. Но что-то надо... Феанаро поднял руку, призывая Нолофинвэ к молчанию, а сам все говорил: — Я, конечно, не представлял, как все будет на самом деле, и теперь понимаю, что это ужасно. Только тому горю уже не поможешь. Но я больше не стремлюсь умножить страдания в этом мире, ни для кого, кроме Моринготто. И в этот раз не сделаю ошибки. Буду осторожен больше, чем когда готовил свадебный дар своей невесте. Ни мои дети, ни твой сын, ни весь наш народ не пострадают, обещаю. А ты? Феанаро посмотрел на Нолофинвэ так пристально, словно хотел взглядом вложить в его голову нужный ответ. А Нолофинвэ думал о том, что, если правду сказать неизбежно придется, лучше всех, наверное, это и впрямь сделает Феанаро. — Я обещаю, — наконец сказал Нолофинвэ вслух. — Спасибо! — ответил Феанаро, склоняя голову. После этого они еще какое-то время сидели в молчании, глядя на озеро. Весенний закат долгий, по сравнению с зимним, но их разговор оказался еще дольше. Последние закатные отблески погасли, и уже стремительно сгущались сумерки. — Ты уверен, что безопасно сейчас пускаться в дорогу? — спросил Нолофинвэ. — Может, все-таки не стоит? — Земли вокруг озера расчищены на несколько десятков миль в любую сторону, — ответил Феанаро. — Да и отряд дожидается совсем недалеко. — Если бы они дожидались так уж недалеко, их бы уже заметили со стены, — возразил Нолофинвэ. — В этом отряде наши лучшие разведчики, их не заметили, — усмехнулся Феанаро, потом добавил уже серьезно: — Не волнуйся так, со мной все будет в порядке. Я не стал бы рисковать своей жизнью, тем более, своей свободой, если бы не был уверен. При этих словах он неосознанно потер левой рукой запястье правой, то место, которое когда-то сжимал наручник из проклятого железа. Жест больше, чем что-либо другое убедил Нолофинвэ, что какими бы безрассудными ни выглядели затеи Феанаро, об опасности он помнит и не стал бы рисковать чересчур. — Ладно, — сказал Нолофинвэ. — Я не волнуюсь, но ты все равно будь осторожен. — Буду, конечно, — ответил Феанаро, поднимаясь на ноги. — Мне и правда пора. — Да. — Нолофинвэ тоже поднялся. Мгновение они стояли лицом к лицу, потом сделали — несколько неуверенно — движение навстречу друг другу и, наконец, обнялись как братья. Пожалуй, впервые. Потом отстранились, Феанаро накинул на голову капюшон и ушел к воротам, благо тропы в этом лагере за время его отсутствия не изменились и были ему знакомы. Нолофинвэ остался на берегу, чтобы нечаянно не привлечь к Феанаро лишнего внимания. При этом он чутко прислушивался к происходящему в лагере, на тот случай, если Феанаро чем-нибудь привлечет внимание сам по себе и потребуется вмешаться. Но ничего не происходило, лагерь жил своей обычной вечерней жизнью.