Конец Клятвы

Город все так же высился на зеленом холме, венчая его плоскую вершину, будто корона. Его белые стены, сложенные из мрамора, слегка искрились на солнце, которое уже поднялось высоко над горизонтом. Выше всех возносилась Башня Ингвэ, Миндон Эльдалиэва, серебряный луч ее лампы был незаметен при свете дня. Свежий ветер раскачивал знамена на другой башне, что высилась над королевским дворцом. Крылатое Солнце Финвэ не было снято, как будто первый король нолдор никогда не покидал своего города и не остался ныне запертым в Мандосе. А рядом развевался Золотой Цветок Финарфина, нынешнего короля нолдор Амана. Прошла уже половина дня, как они выехали из Альквалондэ, обычно в это время путники достигали небольшой реки, бегущей со склонов Туны, садились на ее зеленый берег и отдыхали, закусывая взятой из дому снедью. Но Маэдрос не хотел останавливаться и на вопрос брата об остановке только покачал головой. - Я довольно уже задерживался в пути, - сказал он Маглору и тот только согласно кивнул. Прошло еще четыре часа, прежде чем они добрались до подножия холма. Ариэн уже уплыла далеко на запад и начала клониться к Вратам Вечера, через которые уходила на ночной отдых. При виде Тириона у Маэдроса сдавливало грудь и перехватывало дыхание от множества воспоминаний и нахлынувших чувств. Когда-то он думал, что без сожаления оставит это место, потом вспоминал его, часто – помимо своей воли, иногда – во сне… Но теперь он понял, как ему не хватало этого города, этого первого памятника трудам нолдор, их умениям и изобретательности. Говорят, Гондолин был похож на него, но Маэдросу не довелось увидеть города Тургона даже в песнях менестрелей. Хотя он и встречался с выжившими гондолинцами, но никто не пел для него, разорителя Гаваней. Они никого не встретили за время пути к городу, и Маэдрос вдруг почувствовал себя неуютно. Почти все нолдор покинули Тирион после призыва Феанора, немногие вернулись с Финарфином, но потом вновь покинули город – теперь уже воюя по воле Валар. Маэдрос знал, что и в Дагор Рут многие нолдор погибли, и, хотя им не грозило долгое заключение в Мандосе, не все вернулись и не все вернутся оттуда. Смерть – слишком страшное испытание для эльдар, не все могут выдержать его. «Вы строили меня, вы оживили меня своими песнями, и вы покинули меня…» Это говорил город, Тирион-на-Туне, Тирион Белокаменный. Это говорил он им, когда они уходили в Эндор, а они лишь шли, молча, не оглядываясь, и тогда город утонул в подзвездной тьме, только луч лампы Миндон Эльдалиэва провожал их. А теперь город молчал, и Маэдрос не знал, что сказать ему. «Здравствуй»? «Прости»? И потому он тоже молчал. Они прибыли к воротам, которые стояли открытыми и возле которых не было ни души. Здесь братья спешились и отпустили коней, эльдар обычно ходили по Тириону пешком, разве что надо было привезти что-то тяжелое – камень для постройки дома, новую статую… Сыновья Феанора шли по широким пустым улицам, по хрустальным лестницам и только серебряные колокольчики звенели под ветром, да птицы пели в зеленых садах. Дома вокруг стояли тихие, неосвещенные в подступивших сумерках – наверное, пустые, вдруг с содроганием подумал Маэдрос – сколько же их здесь, опустевших и покинутых, в которые никто никогда не вернется! Долгое время прошло, прежде чем они увидели первого эльда – это была эллет, что тихо шла вдоль серебряной ограды одного из домов. Она то ли не заметила их, то ли не хотела замечать – она просто шла впереди, не оборачиваясь, и братья не стали догонять ее. Маэдрос пристально вглядывался в женщину, хотя ее фигура и походка были ему незнакомы, его глодало какое-то смутное предчувствие, ему казалось, что он где-то и когда-то ее видел – или должен увидеть, или... Эти мысли были приятны и неприятны ему в одно и то же время. Женщина свернула в боковой переулок, и он на миг увидел ее лицо – совершенно незнакомое. Странное наваждение рассеялось, и Маэдрос, хмурясь, постарался выбросить ее из головы. - Куда теперь? – спросил его Маглор, когда они поднимались все выше, к центру города. – В королевский дворец, к Арафинвэ? Маэдрос мотнул головой. - Нет. Это теперь – дом Арафинвэ, и мы, конечно, пойдем туда… потом. А я хочу вернуться домой. - Где наш дом теперь? – вздохнул Маглор. – Но я понял тебя и согласен – идем в Дом Феанаро. Феанор, женившись, не захотел жить во дворце с Финвэ и Индис, и их новорожденным сыном, да и, в общем-то, было в обычае, что женившийся сын отделялся от родителей и строил свой собственный дом. Феанор так и сделал, и выстроил себе дом в восточной части Тириона, что была немного выше западной, и откуда открывался вид на Калакирию и дальше – на море. Дом Феанора не был ни самым высоким, ни самым большим в городе, но был построен так соразмерно и так искусно украшен, что многие останавливались только затем, чтобы посмотреть на него, даже ваниар, жившие рядом с чудесами Валмара. И Маэдрос вдруг вспомнил – он, совсем маленький, едва научившийся ходить, идет неуверенным шагом по зеленой лужайке, а перед ним стоит отец и, улыбаясь, подбадривает, а на крыльце, опираясь на балюстраду с восьмиконечными звездами, стоит мама и тоже улыбается, и порывается подойти и помочь, но не делает этого – он сам должен удержаться на ногах. А потом он сам учил братьев… Как был полон этот дом топотом ног и детским смехом! «А где твой дом, Майтимо, сын Феанаро? Где твоя жена, твои дети?» Эта мысль не первый раз приходила ему в голову. Но сначала была юность, когда все время мира было у них впереди, потом – Непокой, раздоры, уход из Валинора. А потом – война и клятва. Он принял свое главенство над родом тяжело, все силы у него уходили на то, чтобы править и воевать, вести себя достойно великого отца, первого среди нолдор, и не было у него времени всматриваться в девичьи лица. Иногда он думал – как лучше: так или как Маглор, Карантир, Куруфин, чьи жены остались в Валиноре? Он отвечал на этот вопрос по-разному. Сейчас он посмотрел на брата. Они идут к матери, но не думает ли брат и о своей жене, что осталась здесь? Интересно, где теперь Альдалотэ? Маэдрос не стал спрашивать брата, слишком этот вопрос был болезнен. Ничего, Маглор заговорит об этом и сам, он был в этом уверен. Еще несколько пустых улиц – лишь раз или два мелькнули впереди какие-то фигуры, мужские или женские, не разобрать, - и они увидели вдали башенку, увенчанную восьмиконечной звездой. Звезду Феанор сделал из сплава золота и серебра и так все устроил, что золото сияло при свете Лаурэлин, а серебро – при свете Тельпериона. Сейчас же, в свете уходящей Анар металл отсвечивал золотым, но далеко не так ярко, как при Древах. Интересно, сохранились ли самоцветы, что были выложены в круг на верхушке башни таким образом, что свет Древ падал на каждый из них в определенный час дня? Хотя куда бы они могли подеваться? Отец не забрал их в Форменос, а в Валиноре после бегства Моргота воров не водилось. Маэдрос усмехнулся. Надо снова привыкать к беспечной жизни, в которой никто не нападет из-за угла и не надо выставлять часовых. Он надеялся, что это будет легко. Они миновали еще несколько домов с темными окнами, и Маэдроса вдруг как будто окатила холодная волна. Сейчас он увидит такие же темные, невидящие окна в отцовском доме. Такими они были, когда они ушли в Форменос – ведь Нерданель ушла еще раньше, вернувшись в дом отца. А, собственно, почему он решил, что в этом доме, посреди почти пустого Тириона, сохранится свет и радость? Но они сохранились. В двух самых больших окнах дома Феанора, выходивших на восток, в подступающих сумерках горели теплым голубым светом лампы. *** Когда братья дошли до знакомого крыльца, они переглянулись, но ничего не сказали друг другу, боясь спугнуть этот теплый, ясный свет, этот знак возвращающейся надежды. Дверь из светлого, почти белого дерева, отворилась без скрипа и шума, и они ступили внутрь. Маэдрос шел первым. Он не смотрел под ноги, тело само знало этот до мелочей знакомый путь. Лампа светилась в дальней комнате, там, давным-давно, отец и мать любили сидеть вместе по вечерам, то глядя в окно на прохожих, то разговаривая, а то и целуясь – впрочем, последнее Маэдрос только слышал. Вот сейчас ему показалось, что он слышит шепот и даже тихий звук поцелуя в той, дальней комнате, где горела лампа. Он даже приостановился перед дверью, так что Маглор, идущий прямо за ним, чуть справа, едва не уткнулся ему в плечо. Маэдрос все же протянул руку к двери и открыл ее… Это зрелище он уже ожидал увидеть и вместе с тем не совсем верил, что оно возможно. У окна вполоборота, так чтобы видеть и улицу, и дверь в комнату, уронив на колени позабытое, похоже, совсем не нужное шитье, сидела женщина. Женщина, знакомая Маэдросу с первого мгновения его жизни, с первого вздоха. Нерданель вздрогнула, посмотрела на двух своих гостей, протянула вперед руки ладонями вверх – но нерешительно, будто не зная, чего ожидать, от этих таких знакомых ей незнакомцев. Глаза ее были устремлены на них, и Маэдрос увидел в этом спокойном глубоком взгляде и любопытство, и толику страха – редкого гостя его отважной решительной матери – и яркую радость, и огромную, всепоглощающую, всепрощающую материнскую любовь. - Мама! – Маглор, чаще всего державшийся чуть позади старшего брата, стремительно и решительно шагнул вперед, в широкий проем, где спокойно могли разойтись трое эльдар, но на втором шаге вдруг замедлился, запнулся и обернулся на Маэдроса. «Чего же ты стоишь?» - спрашивал его напряженный взгляд. Маэдрос стоял почти на пороге, лишь немного переступив его. Он не выказал стремления шагнуть внутрь, но и не собирался уходить, он слегка расставил ноги, будто хотел простоять тут целую стражу, как часовой на посту. Не отрывая взгляда от глаз матери, он церемонно склонил голову. - Госпожа мать моя, - сказал он негромко. Так обычно уже подросшие дети обращались к матерям на церемонии Избрания Имени, а совсем выросшие – на свадебном обряде. Плечи Нерданель слегка поникли, она уронила руки на колени. Маглор, чей взгляд, обращенный на брата, на миг будто заледенел, а потом он бросился к Нерданели, упал на одно колено и прижался лицом к ее ногам. - Мама, - сказал Певец снова тем мягким голосом, что пел нежнейшие из своих песен. Нерданель медленно погладила его по волосам, теперь она смотрела только на него, второго своего сына, и Маэдрос вдруг почувствовал себя будто замершим в оковах в ледяной пещере в полнейшем одиночестве – некогда такой была одна из его пыток в Ангбанде. Но он сжал зубы и не двинулся вперед даже на дюйм. Он не будет сожалеть. Он не будет просить прощения, каяться, искать милости, как, кажется, решил сделать его слишком мягкий младший брат. Он помнит все – то, как решительно Нерданель оставила дом своего лорда-мужа и ушла к отцу – дело неслыханное среди эльдар, то, как непокорно она отказалась следовать за Феанором в Эндор. То, как она предала их всех. Он сжал зубы. Он не поддастся слабости – как и тогда, в Ангбанде. - Мы голодны, мама, - подняв лицо, вдруг просто сказал Маглор, как будто они, еще мальчишки, вернулись с далекой прогулки к подножию Пелори. *** Ужинали они в своей же старой столовой, за большим столом, где когда-то свободно помещались и Феанор с женой, и семеро их отпрысков, и их невесты, и заходившие к обеду близкие друзья. Их было так много когда-то… Теперь осталось лишь трое, и обеденная зала казалась пустой и гулкой. В старом светильнике, выкованном Феанором еще в бытность его ученичества у Махтана в подобии двух открытых ладоней с пальцами-чашами, сияло лишь три кристалла. Что ж, Нерданель, должно быть, точно знала о двоих сыновьях – и об отсутствии единственного внука. Нерданель приготовила небольшой ужин, плоские хлебы, холодную запеченную оленину, яблоки, бутылку легкого ежевичного вина. Маглор прибавил к ним припасы Эльданаро – копченого угря, три десятка креветок, лепешки и медовые сливы. Он сам с удовольствием ужинал, благо, что они не ели с раннего утра, но Маэдрос едва притронулся к кушаньям. Он мучительно раздумывал о том, как начать разговор. Нерданель, конечно, знала о битве в Альквалонде и уводе кораблей – говорить ли о самом плавании, о причаливании к незнакомому берегу, о яром пожаре в Лосгаре? Или сразу начать с Битвы-под-Звездами, с гибели отца, с его последних дел и слов? Или рассказать о смерти братьев? Нерданель, едва взглянув Маэдросу в лицо, пришла ему на помощь, как часто делала это в детстве. - Я знаю многое из ваших путей в Эндоре, - сказала она. – О ваших делах, и правда, поются песни – даже здесь. Маэдрос внутренне подобрался, как будто надевая невидимые доспехи и опуская забрало. Но, как и обычно, предпочел нападение защите. - Наверное, поют об убийствах родичей, так? О нашем коварстве, о предательских нападениях, о стрелах в спину и похищении женщин… Нерданель покачала головой. - Не всегда, сын мой, - сказала она спокойно, но Маэдрос знал, что его слова задели ее за живое. – Много поют о ваших подвигах, доблести в битве, стойкости в бедах. О том, что вы бились до конца. - Не совсем, - негромко сказал Маэдрос, но хотя в глазах матери был вопрос, он не стал пояснять. - Нас проклинают здесь? – спросил он прямо. И так же прямо Нерданель ответила: - Да, многие, особенно поначалу. Но есть и такие, что благословляют вас. Даже среди тэлери. Они встретили своих родичей здесь живыми и здоровыми, а иначе Моринготто уничтожил бы всех жителей Эндора еще пятьсот лет назад. Маэдрос не нашелся, что ответить на это. Его не обвиняли, не поучали, не пытались исправить, а лишь признавали достоинства и недостатки и принимали, таким, как он есть. Именно так поступают все матери. Но не все матери покидают детей. - Почему ты не ушла за нами? – задал он ей вопрос, что давно хотел задать, но тогда они даже не попрощались. Нерданель на миг прикрыла глаза, казалось, что ей стало больно. - Мне очень… очень хотелось быть с вами, - сказала она тихо. – Я хотела защищать вас, этого я желаю с самого вашего рождения здесь. Я всегда любила и люблю вас. Но этот уход, он был такой… неправильный, ненужный. Путь к искажению… На этом пути я потеряла бы себя, да и вас бы не спасла. Я не смогла. Она закрыла ладонями лицо, и Маэдрос ощутил неловкость и страх – слезы матери были ужасны, это было хуже, чем если бы она проклинала и обвиняла. Маглор потянулся к Нерданели, обнял ее. - Прости нас, мама, - негромко проговорил он. - Простите и вы меня, - Нерданель вновь открыла лицо, слезинки блестели на ее щеках. Маэдросу тоже захотелось обнять ее, но он сдержался. - Я… - он умолк. Не мог сказать: «Прощаю», не мог сказать: «Прости». Но все же потянулся к ней рукой, и их пальцы соприкоснулись. - Я не жила здесь долгое время, - тихо сказала Нерданель. – Но когда пришла весть, я… я вернулась сюда, чтобы вы не нашли этот дом пустым, а окна – темными. И Маэдрос сжал ее пальцы, а Маглор запел – тихо, вполголоса, запел старую песню, сочиненную им самим еще в Валиноре, песню сна и отдыха, что когда-то он пел младшим братьям, племяннику, а позже – приемным сыновьям. В ней говорилось о тихом времени, расцвете Тельпериона, когда по улицам города гуляют влюбленные, а в воздухе тихо проплывают сны и грезы. Они залетают в окна и снятся всем спящим, и сны эти – только добрые, и в них сбываются самые сокровенные желания. А потом сны улетают обратно в Лориен, к своему Владыке Ирмо, но если проснуться и успеть схватить сон – он сбудется на самом деле. Но слишком сладка дремота, и эльдар витают в грезах, а потом пробуждаются и исполняют мечты, как умеют. Маглор был искусен в ткании песен, и Маэдрос будто воочию увидел древний свет Тельпериона и серебристые облачка-сны. И один из них подплыл прямо к нему, и он увидел зыбкие очертания женского лица. Но едва он попытался всмотреться в незнакомые черты, раздался тихий девичий смех, и сон улетел из его неловких рук… *** Они провели в родном доме еще три дня, никуда не выходя – наступило время рассказов. Маэдрос рассказал все про отца и братьев, без прикрас, без умолчаний, хорошее и плохое. Он видел, как Нерданели бывало больно от его слов, но она и сама просила не утаивать ничего. Но иногда она и улыбалась, и лицо ее вспыхивало радостью, все же ее муж и дети были из великих в Арде и совершили немало подвигов. Иногда они сидели молча, просто рядом друг с другом, так бывало давным-давно, в детстве, когда их, сыновей Феанора, было лишь двое, а отец был занят в мастерской или уходил в путешествие. Эти вечера уносили Маэдроса в воспоминания прошлого, и он чувствовал, что на него снисходит покой. По ночам он, бывало, видел во сне Свет Дерев, а иногда и Сильмарили, и теперь их сияние было таким умиротворенным и благим, как в тот раз, когда он впервые увидел их в руках отца. На третий день они втроем вышли после ужина на улицу, в тот час, когда Ариэн уже ушла за край Арды, а Тилион еще не появился. Маэдрос смотрел на северо-запад и вскоре увидел то, что ожидал. - Эарендиль, - произнес он тихо. - Да, верно, - отозвался Маглор. – Первый вестник надежды. - И последний свет Сильмариля, - сказал Маэдрос. – Помнишь, как дети смотрели на него? - Дети… - негромко произнес Маглор. – Я думаю, мы должны принести о них весть. Маэдрос молчал. Он уже думал о том же, но решиться было тяжело. Но и отступать было некуда. - Должны, - наконец, сказал он. - Башня Эльвинг стоит на берегу, - сказала молчавшая до тех пор Нерданель. – Добраться туда можно лишь морем. Маэдрос усмехнулся, но совсем невесело. - Не думаю, что тэлери дадут нам хоть один корабль. - Обратитесь к королю, - сказала Нерданель после недолгого молчания. – Наверное, он поможет. - Я уже думал об этом визите, - откликнулся ее старший сын. – И хотел встретиться с Артафиндэ, говорят, он вернулся. Маэдрос помолчал еще немного. - Решено, - сказал он наконец. – Завтра мы идем к Арафинвэ. *** - Я останусь здесь, - сказала им Нерданель на прощание. – Останусь… и вас всегда будет встречать свет в окне. - Спасибо, - Маэдрос наклонил голову, а углы его губ тронула улыбка – еще несмелая, еще страшащаяся самой себя – ведь так давно он решил, что не будет сожалеть ни о родине, ни о матери! – но уже появившаяся, уже получившая право на жизнь. У него снова появилась опора, то место, куда он мог вернуться и не оказаться в одиночестве. Феанор когда-то поселился не то чтобы далеко, но и не слишком близко от королевского дворца, и теперь его сыновьям предстояло довольно долго идти, прежде чем они добрались бы до нынешнего жилища Финарфина. Они вышли с первыми лучами Ариэн, и прохладный западный ветерок овевал их лица. Маэдрос шел, задумавшись, почти не отмечая такую знакомую дорогу, когда вдруг Маглор тронул его за плечо. - Смотри, Нельо, - прошептал он с какой-то робостью, почти страхом, и Маэдрос лишь сейчас понял, где они. Когда-то на этой улице, которую называли Расписной, жили сплошь художники, многие из которых были друг с другом в родстве. Кто-то из них придумал нарисовать на стенах своего дома себя и домочадцев, и вскоре его примеру последовали другие. Один за другим дома украшались рисунками – вот веселая семья играет в мяч, другая – собирает плоды, третья - возится с собаками, четвертая занята важным делом – сообща учит еще совсем маленького ребенка ходить… Картины мирной и радостной жизни. Жизни, которая исчезла. Маэдрос знал эти семьи – почти все они последовали за Феанором, и дома эти частью опустели во время его изгнания из Тириона, и совсем никого не осталось здесь во время Исхода. Теперь дома стояли пустыми и тихими, без настоящей жизни, и только нарисованная на стенах – продолжалась. Маэдрос вдруг понял, что это значит: «остаться лишь в памяти». Это значит – останутся лишь тени на стене, и больше ничего. Такого ли конца хотел Феанор, когда говорил, что песни о них будут петь всегда? *** Расписная улица будто поменяла фокус зрения Маэдроса, теперь он смотрел на город, как на сборище теней, оживающих лишь в воспоминаниях – и это печалило и устрашало его. Когда-то давным-давно он побывал в Усыпальницах гномов в Ногроде, которые строили для своих мертвых в чреве горы целые дома и обставляли их утварью. Они мало отличались от настоящих, только были очень уж тихими, и пыль оседала внутри толстым слоем. Вот и теперь Тирион превратился в огромный склеп, его народ ответил на призыв Феанора – и сгинул бесследно в Средиземье, оставив на родине лишь дома, что ныне превратились в кенотафы, пустые могилы, служащие памятниками погибшим. Прав ли был Феанор, когда призывал уйти? Но все же они спасли в Средиземье многих. Это признают даже те, кто остались в Валиноре, значит, их поход не был напрасным. Как будто в ответ на эти его мысли улицы, прилежащие к королевскому дворцу, становились все более оживленными. Конечно, не такими, как раньше, во времена Финвэ, но все же и не походили на улицы с домами-призраками, через которые они шли так недавно. Похоже, оставшиеся в Тирионе нолдор предпочитали селиться поближе к королевскому дворцу. Никто из встречавшихся братьям эльфов не проявлял к ним особого интереса, они ограничивались лишь обычными кивками-приветствиями. Маэдросу это пришлось по вкусу, он не хотел бы вновь идти под прицелами взглядов, как в Альквалондэ. С другой стороны, это наводило на мысль, что для Валинора сыновья Феанора со всеми их делами и мыслями не очень-то интересны. Это походило на высокомерие, и Маэдрос нахмурился и очередной раз пожалел, что вообще поддался на уговоры Маглора. Надо было забрать Сильмарили еще в Средиземье – и будь, что будет! Наконец они добрались до Королевской площади, что простиралась на самой вершине Туны. При строительстве Тириона, эту вершину специально разровняли, чтобы получилась совершенно плоское поле. Здесь могли собраться все взрослые нолдор Тириона – и еще оставалось бы место для гостей. Когда-то давно здесь Феанор произносил свои речи об уходе… Тогда площадь была погружена во мрак, светились лишь дымные факелы, а теперь она была залита светом Анар. Маэдрос поднял глаза – светло-серая громада дворца все так же сияла в лучах Плода Лаурэлин. Некогда нолдор и ваниар вместе строили это здание. Нолдор возвели стены и крышу, вырезали колонны и создали барельефы и статуи, а ваниар Пели над камнями, и с тех пор они слегка светились, отдавая направленные на них лучи. Дворец Финвэ был прекраснейшим зданием в Тирионе и не все дворцы Валмара могли сравниться с ним. Вокруг дворца стояла низкая ограда из митриля в виде искусно выкованных цветов, которые очертаниями были очень похожи на настоящие. Ворота такой же работы высились посреди площади. Они всегда были открыты, что означало, что король готов принять любого гостя и выслушать его. Можно было бы и вовсе не ставить ограды, но это помогало упорядочить толпу эльдар, которых обычно было немало вокруг королевского дворца: кто-то приходил с просьбой или предложением, кто-то – с дарами, а кто-то и просто в гости. Но так было во дни расцвета Тириона, а сейчас и здесь почти никого не было, поэтому скучающий привратник весьма обрадовался посетителям, хотя позже лицо его приняло несколько недоуменное выражение, он явно не узнавал сыновей Феанора, но они и явно не были похожи на нынешних жителей Тириона. Привратник был довольно молодым эльфом, на взгляд Маэдроса – не больше трехсот солнечных лет от роду. Маэдрос с некоторым злорадством наблюдал, как у привратника меняется выражение лица – от недоумения к изумлению с оттенком страха – когда они назвали свои имена. Но хоть и рожденный в дни упадка нолдор Амана этот эльф был выучен правилам учтивости, и он поклонился сыновьям Феанора и пригласил их войти, сказав, что король Финвэ Арафинвэ находится во дворце и, насколько ему известно, не занят сейчас чем-то особо важным. - Финвэ Арафинвэ, - проворчал Маэдрос негромко, но так, что слуга все слышал. Он взглянул на сына Феанора довольно хмуро. - Он примет вас в Солнечном Кабинете, - слуга посмотрел на братьев, - я провожу вас. Маэдрос кивнул с благодарностью. Он хорошо знал дворец, но никогда не слышал о Солнечном Кабинете, должно быть, Финарфин подыскал для себя другую комнату, не кабинеты отца и брата. Там бы все напоминало ему о погибших родичах, хотя и весь дворец – воспоминание и напоминание. Об этом Маэдрос и думал, когда слуга повел их ко входу и дальше, по широкой мраморной лестнице. Здесь изменений Маэдрос не заметил, все так же наверху, над первым пролетом широкой лестницы развевалось сине-белое знамя Финвэ, крылатое солнце. Под ним висел гобелен с вышитыми Древами в цвету, между которыми, сверху, висел Серп Валар, Семь Звезд. То была работа Мириэли, вышитая ею в первые годы после их свадьбы с Финвэ, еще до зачатия Феанора. Картина была сделана мельчайшими стежками, как будто не вышита, а нарисована, а краски были подобраны с изумительным искусством, цветы Лаурэлин сияли золотом, а Тельперион светился мягким серебром. В звездах смешивались оба цвета, и они чем-то походили на Сильмарили. Гобелен и всю лестницу освещали голубые лампы в затейливо выкованных серебряных светильниках, похожих на чашечки цветов. То была работа Феанора, еще юного. Кристаллы в лампах можно было поворачивать и благодаря системе зеркал и заслонок получался свет от приглушенного, едва рассеивающего темноту, до яркого, подобного солнечному. А вот настоящие цветы в настенных кашпо, с золотыми лепестками и ярко-зелеными листьями, их посадила Индис, вторая жена Финвэ. Они тихонько покачивались на своих стеблях, и их тонкий аромат наполнял собой все пространство. Статуи Валар Нерданели, мозаичные панно с изображениями сцен пиров и празднеств Нолофинвэ, резные панели с цветами и плодами – их сделал Артафиндэ… Маэдрос вздрогнул – королевский дворец походил на Расписную улицу – тени вместо живых. Хотя Нерданель жива, да и Артафиндэ вернулся – но их так мало по сравнению с теми, чьи тела покоятся в далекой земле Эндора, а души заключены в Залы Мандоса! Дворец был пустынен, как и весь Тирион, и лишь однажды они встретили двоих эльдар, незнакомых Маэдросу, которые коротко кивнули им в знак приветствия. Наконец, они добрались до Солнечного Кабинета – это оказались покои самого Арафинвэ еще в бытность его принцем нолдор. На памяти Маэдроса они часто пустовали, Арафинвэ предпочитал проводить время в Альквалондэ, подальше от ссор старших братьев. Слуга постучал и вошел с докладом, и не прошло и двух десятков ударов сердца, как их позвали. Кабинет, и в самом деле, оказался солнечным, сюда Анар заглядывала, приближаясь к Валинору – то есть после полудня. Все было выдержано в гербовых цветах Арафинвэ – золотом и зеленом. Стены были обиты бледно-зеленым шелком, а занавеси вытканы из нитей песочного цвета с примесью золотых. Мебель была деревянной, со светло-желтой обивкой. Арафинвэ поднялся им навстречу из-за стола и взглянул на них как будто сверху вниз, хотя был и ниже Маэдроса, и младше него, хотя и ненамного. Но долгие века правления, пусть даже мирного, целым народом и годы войны наложили свой отпечаток. Уже не беспечный, слегка саркастичный, но добрый и готовый помочь младший принц нолдор, не усталый полководец в шатре Эонвэ, а спокойный, внутренне собранный, уверенный в себе, твердый, но готовый к щедрости и милосердию владыка. Король. Маэдрос и сам был правителем не из малых, но править целым народом ему все же не доводилось. Братья хоть и подчинялись, но не испытывали перед ним такого пиетета, как перед отцом, а Фингон хоть и оставался всегда другом, вел себя как равный, даже когда обрел титул Верховного Короля. После кратких приветствий Арафинвэ внимательно посмотрел на них и сказал спокойно, с любопытством в голосе: - Я рад видеть всех своих родичей здесь, но не скрою, что удивлен. Я думал, вы направитесь сразу в Валмар… - Нет, - сказал Маэдрос, - у нас есть дела и в иных частях Амана. Он умолк, не зная, с чего начать, и Арафинвэ заговорил снова. - Быть может, - сказал он, - вы хотите остановиться во дворце, в своих прежних гостевых покоях? Они всегда открыты для вас. - Не хотим, - сразу же ответил Маэдрос, - у нас есть в Тирионе дом, и в нем горит окно. - О… - сказал Арафинвэ, но ничего не спросил. - Нам нужен не дом, а корабль, - сказал, наконец, Маэдрос. - Вы хотите отправиться обратно в Эндорэ? – Арафинвэ заметно удивился. – Но вы же только что прибыли и… - он явно не знал, что думать. - Не в Эндорэ, - терпеливо пояснил Маэдрос. – В Амане есть места, куда дойдет только корабль. Нам нужно в одно из них. Арафинвэ нахмурился. - Не хотите же вы… - начал он. - Вы знаете, - сказал он жестко, - что распри и раздоры в земле Амана запрещены под страхом сурового наказания, а Сильмариль Эарендиля недоступен для всех, как для великих, так и для малых. Вам не добраться до него. - Я, - вдруг сказал Маглор, - уж точно не собираюсь нападать на Эарендиля, и мне кажется, что Валар нашли для Сильмариля наилучшее место. Маэдроса поразило это «я» вместо «мы», и он посмотрел на Маглора с затаенным гневом. - Мы, брат, - он особо выделил слово «мы», - договорились обо всем еще в Эндорэ. Мы не будем нападать ни на кого здесь – хватит с нас братоубийств! Когда я говорил о башне Эльвинг, я не держал в мыслях ничего подобного. Брат ответил ему бестрепетным взглядом и глаз не опустил. Маэдрос решил поговорить с ним позже. - Зачем же вам нужно в башню Эльвинг? – спросил Арафинвэ, переводя внимательный взгляд с одного на другого. - Я думаю, - сказал Маэдрос чуть дернув углом рта, - любая мать захочет выслушать вести о своих детях от тех, кто долго жил с ними рядом. Или Эльвинг здесь непохожа на других? Быть может, она вовсе и не думает о сыновьях? Маэдрос вспомнил, что кое-кто из его друзей еще в Гаванях говорил об этом, насмехаясь над Эльвинг и упрекая в том, что она бросила сыновей, но захватила с собой Камень. Он тогда пресекал эти разговоры, но кто знает, не было ли это правдой? - Нет, - сказал Арафинвэ резко, - это не так. Я знаю, что ни о чем она не горюет так, как об оставленных детях. Хотя теперь она знает, что они живы, и печаль ее стала легче. - Мы надеялись на это, - ответил ему Маглор. Арафинвэ коротко кивнул и после некоторого раздумья ответил: - Я могу дать вам корабль, который стоит не в гавани Альквалондэ – думаю, туда вам не хочется возвращаться, - Маэдрос в ответ на его взгляд кивнул, и Арафинвэ продолжил: - А на корабле поплывет мой сын Финдарато, он будет вам рулевым и проводником. И он же, - Арафинвэ слегка улыбнулся, - расскажет Эльвинг о вас первым, чтобы от неожиданности она вновь не нырнула в море… - Да будет так, - наклонил голову Маэдрос. *** Финрода они ждали недолго, он как раз гостил у своего отца, хотя обычно часто уплывал в море или уезжал в окрестности Валмара. Арафинвэ приказал принести вина и печенья, и братья не отказались от угощения – все-таки со времени завтрака прошло не так мало времени, да и обижать родича не хотелось. Маэдрос ждал двоюродного брата с некоторым напряжением, да, когда-то они были друзьями, пусть не такими близкими, как с Фингоном, однако, в общем, добрыми приятелями – но потом ведь была эта злосчастная история в Нарготронде, эта черная повесть подлости и предательства. О, Келегорм и Куруфин не дождались приветных слов и теплого приема, когда появились в Химринге и рассказали свою историю правдиво, хотя и не слишком охотно! Они все-таки понимали, что старшие братья их не одобрят - так оно и вышло. Но Маэдрос не стал посылать гонцов к Ородрету с извинениями или оправданиями – для этого он был слишком горд. Как сложилось, так сложилось, сыновьям Арафинвэ не надо было играть с Клятвой, они должны были понимать, на что шли, когда ввязались в дело с Сильмарилем. Но Нарготронда было жаль… когда он пал, Маэдрос и Маглор опечалились, хотя Келегорм и Куруфин, казалось, вовсе не были огорчены. «Поделом этим медлительным трусам, этим предателям с отравленными стрелами!» - сказал тогда Келегорм, а Куруфин лишь зло улыбнулся. Маэдрос тогда лишь посмотрел на них тяжелым взглядом, но ничего не сказал. Все они были одной семьей, все были связаны воедино общим делом, Клятвой… А теперь их семья распалась, в междоусобных битвах сгинули все, кроме них двоих, да и они сами едва удержались на краю. Маэдрос хорошо понимал, что если бы они все-таки напали на лагерь Эонвэ, то едва бы ушли живыми. Эта мысль и подточила его решимость тогда, заставила согласиться на предложение Маглора. Здесь, в Валиноре, у них больше шансов исполнить Клятву. По крайней мере, он на это надеялся. Дверь Солнечного Кабинета распахнулась, и вошел Финрод, как всегда быстрый и порывистый. Он всегда немного напоминал Маэдросу факел со своего герба, прямой и стройный стан – древко, золотые волосы – будто огонь, разгоняющий тьму. Но сейчас и весь он как будто был наполнен огнем, тем золотым светом, что давала земля Валинора живущим на ней во второй раз. - Ты звал меня, отец? – спросил Финрод у Арафинвэ. – А… Привет вам… Майтимо… Макалаурэ… Похоже, слуга ничего не сказал ему о гостях отца, и Финрод смотрел на двоюродных братьев с удивлением и любопытством. Но без злобы и гнева – и Маэдрос немного расслабился. - Привет и тебе, Артафиндэ, - сказал он. – Я рад этой встрече… очень рад.