Пьянящая роза

      Стены камеры вгоняли в апатию своей серостью. Лишь разглядывание ядовито зеленых и коричневых надписей граффити разбавляло уныние. Пахло сигаретным дымом. Узники испытывали мелкие пытки от тюремщиков, когда просыпались на холодных койках, но к вечеру уже жарились в узком помещении.       Юноша облокотился спиной об стену и скрестил ноги, прикрыв глаза. Его разум погрузился в другую клетку, но уже с золотыми прутьями. В той клетке была зеленая трава, слышно журчание холодного ключа, а вдалеке стоит дом среди стен могучих деревьев. На кухне устал старый фонарик, а мамин пирог в виде парусника остывал на столе. Постепенно пластмассовые окна заменяли сгнившее дерево и сталь. В шкафчике затаилась картонная картина. Лишь Июльское небо делилось своим ломтиком. Грезы юноши прерывал другой заключенный, наполняя камеры и карцер бренчанием своего инструмента.       И когда все ныли о своих ушах, Юноша органично переплетал слова песни с золотистой клеткой в своей голове. Заключенный старался поймать ритм, чтобы слить свой голос с неизвестным бардом ради пары строк, но их совершенно не знал, потому скромно молчал.       Обычно за такие шалости тюремщики открывали двери и выбивали весь задор из головы любого музыканта, но странным образом, не забирали инструмента.       Раздался щелчок. Заключенный открыл глаза: дверь открылась, внутрь вошел неизвестный мужчина. Гость был одет в черный мундир. На руке был повязан оранжевый платок с неизвестным символом. Темная фуражка молчаливо смотрела на Власия золотистым овалом в центре. Мужчина бегло пробежался взглядом по камере. Его глаза были неестественно красными. Изо рта пахло перегаром, который распространялся на всю камеру.       Власий постарался напрячь мозги и вспомнить эту знакомую форму. Черные одежды и странный взгляд явно ассоциировался с организацией «Черный век». Являясь лишь конгломератом различных партий и клубов, разбросанных по планетам, люди которого выступали за старую форму власти в Империи, нападали и совершали погромы на многие народы, которые населяли эти планеты. Особенно невзлюбили народ Иьлиарзи, выходцы из которого занимались банковскими и экономическими делами.       Данная организация провела съезд в столице, выдвинула политическую программу, но в итоге: развалилась из-за всевозможных противоречий, отсутствия реальной власти, полной пассивности. И вот встречается человек в этой форме и нашивках — век смог набрать силы или не был уничтожен?       — Итак, вы, значит, Иван? — задумчиво спросил, читая дело.       «Иван» молча кивнул.       — Что? — изогнув бровь, спросил мужчина, приобретая злобное выражение лица, чем вопросительный.       — Что? — с непониманием ответил «Иван» вопросом на вопрос.       — Как ты разговариваешь, зек?! — рявкнул.        Тишина. Юноша знал, что спорить — не в его положении.       Лицо мужчины налилось краской, он заиграл желваками, а затем ударил кулаком в челюсть наглеца. «Иван» закрыл рот рукой и сдержал стон, прикусив пальцы. Зубы пронизывала резкая боль, а кожа горела.       — Повторяю, как ты смеешь так разговаривать со мной?! Где уважение к вышестоящим?! — еще удар.       «Иван» что-то промычал, но затем заткнулся. Мужчина замахнулся для следующего удара, но кто-то схватил его за руку. От такого вмешательства в процесс воспитания мужчину передернуло, он повернул голову и встретился взглядом тюремщика.       — Прекращайте маски шоу, иначе я лично запру вас среди отморозков, — спокойно сказал тюремщик, игнорируя ненавистный взгляд мужчины.       Иван не мог видеть его лица, а жгучая боль и ненависть искажали речь, делая ее расплывчатой. Мужчина вырвал руку и ушел, приказав вывести заключенного из камеры.       Тюремщик снисходительно посмотрел на «Ивана». Что было редкостью, принимая во внимание специфику его работы. Браслеты были закреплены на руках юноши. Едва приятный холодок щекотал кожу. «Ивана» конвоировали через узкие коридоры карцера и тюремного отсека, провели около жилых блоков. Его доставили в конференц-зал.       Обычная комната, если не считать несколько столов и доску, на которой показывали графики прибылей в финансовых компаниях. «Иван» посмотрел на доску, примечая для себя столбцы различного цвета и высоты: некоторые показывали число сбитых кораблей противника, своих кораблей, суммы в валюте и тоннаже грузов. Перед доской стоял большой стол и несколько стульев. За ним сидели трое мужчин. Один из них был тот самый садист.       — Садись уже, — фыркнул садист.       Юноша подчинился, при этом замечая ироничную улыбку одного из мужчин. Под рукой у него лежала папка цвета охры.       — Доброе утро. Как вы уже успели понять, вы были взяты в плен в десяти тысячах километров отсюда, — начал незнакомец, открывая папку, — Ваше имя Власий, 25 лет, корабль — устаревший фрегат А-класса, занесенный в реестры как «Октябрь». Имеете два гражданства, собственность. Все верно? — произнес, а ироничная улыбка не спешила уходить с лица.       — Все верно, — кивнул Власий, вытерев кровь с губы, которую прикусил после удара.        — Я — лидер местной ячейки вольных пилотов, — представился мужчина.       — Лишь главарь пиратской шайки, — хмыкнул юноша.       — Ведомый шепотом свободы. И только, — улыбался, а затем прекратил.       — Этого мужчину в черных одеждах вы должно быть уже знаете?       — Только его сородичей. Причем еще давно, — Власий поднял голову к потолку и вздохнул, — А обед будет?       — Котлеты к субботе обещали, — кивнул головой пират.       Тут голос подал третий мужчина. Он был одет в белых халат, местами заляпанный кровью. Его лицо и сидячая поза выдавала хирурга, которому дали пару минут отдыха после тяжелой операции за письменным столом отчетов. Ранее, скромно не вмешивающийся в разговор, хирург осматривал Власия.       — Меня зовут Леонид. Я являюсь сотрудником медперсонала. Можете не волноваться: если я сообщил вам свое имя, то вы выйдете из этой комнаты живым, — Леонид поправил очки и выдохнул.       — А могу и не выйти? — заинтересовался юноша.       — Нет. Выходят то все. Только в разных агрегатных состояниях. Каких — не ко мне вопрос, я лишь медик, — хирург провел ладонью по столу, протирая его от невидимой пыли, его голос был тихим, с ноткой усталости.        — Так зачем я вам? — задал новый вопрос.       — Понимаете… Давай на «ты»? К черту официоз, если ты сдохнешь за пачку патронов, — улыбнулся главарь, — Пираты в космосе, не совсем то, что наши коллеги по цеху с планет. Многие из них — это жалкое отребье и оборванцы. Мы же не рыцари, но близки к джентри. Понятно?       — Приблизительно, — хотя ничего не было понятно.       — Итак, не каждый бомжара может (а это не самое главное) управлять кораблем, а не должен допущен к освоению этой науки. Этого ремесла. Потому, кадры пилотов нарасхват. И если с гражданскими специальностями на порядок легче, то боевые пилоты — это строго контролируемое сообщество, в которое мало кто попадает. Я уже не говорю про получения образования на базовых курсах…       Власий кивнул, постепенно ему начинает доходить мысль Главаря.       — Я прекрасно знаю, что ты имеешь легальные права на пилотирование кораблем А — класса. Значит некий фундамент у тебя есть. Если хочешь жить, сученыш, а не выживать в своей камере — предлагаю сделку. Ты можешь согласиться, но можешь и отказаться. У тебя сутки на принятие решения. Док продолжит, — на устах звездного волка заиграла ироничная улыбка.       — Если позволите. Я задам лишь один вопрос, перед твоим уходом «домой» — прямиком в это гетто среди последних отморозков. Мой вопрос: сколько ты здесь находишься?       Власий только хотел открыть рот, но не смог достать ответ из головы. Разные мысли были готовы вырваться наружу, но не заветные цифры заключения. Леонид хлопнул в ладоши, в зал вошел тюремщик и конвоировал юношу обратно в камеру.       Уже находясь на грубой койке, Власий судорожно пытался ответить на вопрос Хирурга. Мозгом овладел ментальный психоз, который перерастал вполне осязаемый. Юноша метался по камере, сначала медленно шагая по диагонали, после ускорял шаг и ходил вдоль стен, пока уже не сорвался на бег. Отопление включилось как раз перед приходом Власия. Узкое помещение все больше напоминало жаровню, а человека в ней — жалким куском мяса.       Когда юноша уже вконец отчаялся, он упал на еще прохладный пол, закрывая глаза. Он не помнил, сколько пролежал так. Глаза медленно открылись. Стены погрязшие в серости и граффити, одинокий лючок с кусочком июльского космоса, звезды которого робко наблюдали за заключенным. И потолок разукрашенный мелком: мелкие царапины образовывали стену из копий и щитов. Они не поддавались какому-либо исчислению и подсчету. В горле застрял комок воспоминаний.       Власий медленно поднял руку к потолку, пытаясь коснуться пальцами тех самых черточек.       — Вот сколько я здесь, — раздался тихий шепот в камере, быстро поглощенный игрой гитары и вечной песни протеста.