Цветы из алюминия

      Эта поездка становится ссылкой, стоит только пошире открыть глаза — барьер смыкается за удаляющимся лимузином золотыми искрами, будто ржавыми цепями, и давит на солнечное сплетение сотней пудов волшебной пыли. Иви остается лишь хлопать тяжелыми мокрыми ресницами, стоя на шпильках своих длинных под темным островским небом, прятаться снова от матери-злодейки в корридорах загаженных дворов-улиц и заново учиться доверять — себе главное, не Бену, которому вообще-то девушка вверила свое трепыхающееся сердечко, и точно не Мэл. Не драконьей дочери, исходящей ядовитой ревностью к практически-не-ее-принцу и с желчью произносящей вязь малахитовых заклинаний — отправь Иви на Остров, отправь, отправь, отправь.       А приучившая вскидывать голову высоко сапфироволосая девочка в райских садах Ауродона расслабилась немного и позабыла, как ухо востро держать ежесекундно, и потонула в бурях сереющих одной из самых страшнейших в жизни катастроф — изгнанием из места, что считала домом. Назад. В сточную яму прогнивших проблем и детства, которого априори не было — было воровство, шпионаж, обесточенное колдовство на концах идеальных алых ноготков, голод, тело сковывающий тисками, и насилие, на коже отпечатавшееся оливковыми синяками и рваными шрамами. Слишком много грязи существовало в сердцевине Острова потерянных, скрытой за высокими шпилями и многооконными башнями, для одной маленькой Иви, мечтающей однажды выбраться навсегда, но мечтам злодеев суждено никогда не сбываться — недо-принцесса медленно плетется к квартирке маленькой, где на всю стену улыбнется ей ее собственный портрет.       — Я ведь предупреждал тебя, милая, говорил, что твоя обожаемая Мэл вонзит тебе нож в спину. Это был только вопрос времени, сладкая.       Иви думает, зачем же я тебя впустила, накручивая нервно на палец прядь волос; Гарри гладит женскую руку холодом острого крюка, а шляпа его вечная лежит поодаль на аляпистом столе. Он смеется наиграно немного, оголяя белоснежные зубы — девушка хмурит изгиб черных бровей, поджимает губы вишневые, разъедает себя изнутри болью предательской и наждачкой стирает с бледных щек слезы — такая упрямо-строптивая, хоть гори оно все огнем; у Крюка на нее величайшие планы, которые когда-либо существовали в азартном нутре. Он знает ведь ее всю насквозь — от самодельных розовых заколок до пьянящего ликования, когда очередное заклинание, украденное тайком из материнской книги, вылетает из ладоней бирюзовой птичкой; помнит парень, как глаза кобальтовые блистели дьявольскими огоньками в сумраке ночи, когда Гарри кулаками от Иви отбивал очередного поклонника-садиста. Между ними раньше была дружба, до наследников Малифисенты и Урсулы была тесная связь, сродни ниточкам кукловода, смешанным с томным влечением с низов живота — дурацкое животное чувство собственности.       — Я так устала от всех этих игр, что кружится голова. Хочу просто отдохнуть и забыть.       Девушка поворачивается набок, утыкаясь носом в соленую кожу пиратского жилета, на груди мужской сцепляя руки — пусть Крюк будет укреплением, внезапным непробивным многомачтовым кораблем, способным в любой шторм спати хрупкую принцессу. А Иви ведь безумно устала быть сильной, ей зубы иногда сводит обилием сахара, из которого все те королевские особы с Ауродона состоят; хочется свободы, ей хочется вдохнуть полной грудью свежий морской воздух и утонуть не от разлагающегося вкуса предательства, а от ощущения поцелуев ромовых самого южного ветра на загорелой коже.       Гарри Крюк, например, может стать тем самым необходимо-необузданным морем.       Иви же тогда автоматически превратится в секретный туз в рукаве — против всех, кто бросил их гнить по другую сторону сказочного моста.