Доктор с Монтегю-стрит

Примечание Автора: Вероятно, рейтинг этой главы может быть повышен, я не уверена. Есть ссылки на – неграфическое – изнасилование и обсуждение секса. Текст Главы Конечно, когда Джон говорит о медцентре, он имеет в виду клинику, а когда говорит о клинике, имеет в виду неотложку, где всегда бывает наплыв пациентов в пятницу и в ночь на субботу. И тогда, понятно, все сбиваются с ног. Никогда не известно, что еще их ожидает. Потому прием назначают на понедельник, на среду и пятницу (но не в вечернее время), и лишь в самых серьезных случаях принимают без очереди. Это нарушает порядок, но иного выхода просто нет. У них еле хватает сотрудников. Просто необходимы еще две медсестры, но средств для этого нет. Он мог бы заплатить полторы их ставки из тех денег, что доктор Фрейзер ежемесячно получает и спускает на выпивку. Разумеется, можно найти решение. Общий Медицинский Совет мог бы объявить выпивоху неспособным к врачебной деятельности, но для этого нужно какое-то время, а тот уже близок к отставке. Это было бы неуважение, да, но ведь этого тот заслуживает? Может быть, надавить на него, чтоб досрочно вышел на пенсию? Это выглядело бы этичней? Технически, с этим бы следовало пойти на комиссию ОМС, но по отношению к старику, это кажется всё же недобрым. Неправильным. Вот в этом-то и проблема. Из него бы вышел ужасный сержант-инструктор по строевой. Слишком мягкий. Вздохнув, Джон выдвигает ящик в столе, в доме номер 15 по улице Монтегю, где жалкий цвет бежевых стен нагоняет тоску. Он берет два листа бумаги, что столь часто складывались и разворачивались, что уже обтрепались на сгибах. Разумеется, это лишь ксерокопия, а само письмо – письмо Шерлока, – спрятано и хранится среди самых важных вещей, в банке из-под печенья, что стоит под кроватью. Это словно защитное одеяло, но воспоминания о голосе и интонациях друга постепенно тускнеют, а его телефонный номер давно аннулирован, потому нельзя даже набрать его, чтоб услышать то, что было записано на автоответчике. Дорогой мой Джон! Нет, мне придется делать это именно так, писать то, что я думаю, или я начну что-нибудь редактировать, и в итоге не скажу то, что нужно. У меня сегодня было чаепитие с Джеймсом Мориарти. Это даст тебе точку отсчета, чтоб ты понял, когда это было написано. Последние несколько месяцев или лет, – я хотел бы, чтоб были годы, потому что меньшего недостаточно, чтоб находиться в твоей компании, – я искренне надеюсь, что письмо это не понадобится, и оно так и будет желтеть в сейфе мисс Уттерсон, моего адвоката. Извини на путанность слога, я стараюсь этого избежать, но ведь ты же знаешь меня. Потому перейду сразу прямо к сути. Знай, что время с тобой было лучшим временем в моей жизни. Ты заставил меня измениться, стать лучше, так, как прежде я и помыслить не мог, и к чему никогда не стремился. Ты – один из тех, кто принял меня, таким, как я есть, не пытаясь исправить меня. Если я изменился, а так все говорят, это лишь потому, что я не хочу, чтобы ты разочаровался во мне. Порою мы ссорились и, я должен признать, это было, главным образом, по моей вине. Больше ты таких слов не услышишь. Потому, пока можешь, оцени их и наслаждайся ими. Я надеюсь, ты знаешь, сколь многое значишь ты для меня. Ну, конечно же, знаешь. Иногда я уверен в этом, но порою мне кажется, что это не так, и что ты заблуждаешься, недооценивая себя. Мне нужен был якорь и нужна стабильность, но не застой, и ты щедро всё это мне дал. Выражать эмоции я совсем не умею, потому лишь надеюсь, ты сам всё понял. И я доверяю тебе во всём, во всех отношениях. Есть некоторые практические вопросы, о которых следует позаботиться. Майкрофт – мой душеприказчик, и, по крайней мере, это он сделает правильно, если не самодовольно. Письмо будет храниться вместе с моим завещанием, и когда его огласят, ты должен будешь его получить. Если этого не случится, то вини человека, сейчас стоящего перед тобой. Да, касательно этого человека. Прошу, позволь мерзавцу присматривать за тобой. Я знаю, ты ненавидишь его внимание столько же, сколько и я, но, должен сказать, – и ты никогда не услышишь, чтобы я признал это вслух, – он бывает порою полезен. И я попросил его, таким образом, всё это будет по моей просьбе. Так или иначе, этого хочет Мамуля. Ты же помнишь, насколько ты ей понравился, когда меня потащили на вечеринку по случаю ее дня рождения, – и тебя со мной вместе. Еще о практической стороне: ты теперь ни в чем не будешь нуждаться. Как ты понял в марте, у Холмсов достаточно денег. Мой доверительный фонд довольно значителен, и тебе его будет достаточно, чтобы жить комфортно с минимальной работой. Когда мы повстречались, мне действительно был нужен сосед. Потому что мерзавец – незаконно и весьма удручающе – управлял этим фондом, выделяя мне кое-что каждый месяц. Недостаточно. В январе все деньги ушли на ремонт квартиры на Монтегю-стрит, где я жил в то время. Спустя два месяца после того, как мы поселились вместе, он снял все ограничения, оставив фонд на мое усмотрение. Больше я не нуждался в соседе, и сказал себе, что месяц еще посмотрю, как пойдут дела. Потом появился Мориарти, и всё это уже не имело значения. Ты оставался самим собой, и это было захватывающе. Большинство людей весьма предсказуемы после краткого промежутка времени, и когда я впервые увидел тебя, то подумал: «терпимо»; потом – «он, возможно, будет полезен», а потом ты застрелил человека ради меня, и это было экстраординарно, потому что я представить не мог, что это случится. Джон, Джон… Повседневные вещи, простые, ты их делаешь каждый день – и я не могу предсказать их. Накричишь на меня или предложишь чаю? Проигнорируешь или утешишь? Усадишь смотреть глупые фильмы с попкорном – или поможешь с экспериментом? Или большие, серьезные вещи. Они тоже непредсказуемы. Каждый раз, как я думаю: «Ну, теперь он меня не спасет», ты приходишь и делаешь это. Спасаешь. По моим подсчетам, ты убил за меня четырех человек. Две пули, одна сломанная шея и одна перерезанная сонная артерия; а от скольких угроз ты меня защитил, того и не счесть. Чтоб спасти меня, ты готов был отдать свою жизнь. Вряд ли я для кого-либо значил так много, разве что для Мамули, в чем отчасти стоит винить биологию. Это странное чувство, и я не уверен, что оно мне нравится. Я не хочу этого. К настоящему времени ты услышишь мое завещание. Пожалуйста, не отвергай его. Последняя воля, и всё такое. Ее ведь положено исполнять? Я знаю, ты сделаешь это. Твое благородство не позволит тебе поступить иначе. Бездомная Сеть тоже будет присматривать за тобой, потому что они хотели. Я не просил. Они сами предложили мне это. Ты, кажется, завоевал их любовь удивительно быстро. Они никогда не относились к тебе как чужаку, и каждый из них, кому ты помог, чувствует, что в долгу перед тобой. Я попытался им объяснить, как ты ненавидишь это, но они не слушают. Ты просыпаешься. Три часа утра, и тебе, вероятно, снились тревожные сны. Я тебя не бужу, хоть всегда не уверен, хотел бы ты этого. Ты никогда об этом не говорил, потому я так думаю. Если я ошибаюсь, прости. Здесь я остановлюсь, или я продолжу свои отступления, Джон, а ты, еще сонный, спускаешься вниз, чтобы выпить чаю; я слышу твои шаги на лестнице. Ты увидишь письмо, и тебе будет любопытно узнать, что это такое, а я ни за что не хочу, чтобы ты прочитал его. Просто знай, Джон,– я искренне твой, Шерлок. Он опять сворачивает письмо и встает, чтоб отправиться в спальню, благодарный, что первая смена завтра у Кармен. И в этот момент звонит телефон.

________________________________________ ________________________________________

Есть причина, почему у этого района столь плохая репутация в отношении преступности: бандитов, насильников и прочих. Несмотря на то, что за те месяцы, что провел здесь Джон, общая криминогенная обстановка улучшилась (не его заслуга, о чем он постоянно твердит инспектору Морстен, хоть частично это и так. Удивительно, сколь смягчаются люди, если, вместо обвинений, вы просто приглашаете их на обед). Сейчас одиннадцать вечера (середина октября), и мобильник звонит и вибрирует. Это – Тоби. Он, кажется, в полном смятении нуждается в посещении на дому, сейчас же. И Джон сразу же понимает, что случилось что-то плохое. Так и есть. Всё, действительно, плохо. Тоби открывает дверь маленького дома, такого же точно, как у него. Глаза его покраснели, и он находится в том состоянии оцепенения, которое наступает после того, как вы плачете, когда всё так очевидно и ужасно – ужасно реально и нереально одновременно. Джессика, его невеста, лежит на диване в гостиной, она плакала тоже. Бет стоит неуверенно на площадке лестницы. Он смотрит на Джессику, и почти в тот же миг мучительно понимает случившееся, ощущая сердечную боль. Он редко имел с этим дело в Афганистане, и никогда – работая врачом на замену, но несколько раз – с Шерлоком, видя, что оставлял за собой один из маньяков, за которым они охотились. Он приступает к делу спокойно, посылая Бет сделать сладкий горячий чай, чтоб помочь всем справиться с шоком, и начинает обрабатывать царапины и синяки на руках, которые почти не заметны на темной коже Джессики, но, тем не менее, есть. Он предлагает позвонить Кармен или Джули, но получает отказ. Так что быстро и тщательно проводит осмотр. Особая помощь ей не нужна, но вопросы неудобны. Он спрашивает, хочет ли она, чтобы он позвонил в полицию. Но она только вновь начинает плакать, так что он оставляет эту идею. Когда всё, что можно, сделано, он помогает Тоби отнести ее на кровать, и дает ей успокоительное, что позволит ей двенадцать часов лишенного сновидений сна. Он оставляет Тоби, чтобы следить за нею, и спускается вниз, чтобы всё убрать, оставляя рецепты и назначения на три дня на их кухонном столе. Он идет домой (если это можно считать теперь домом) в половине первого ночи, и спит ужасно: ему снятся взрывы, и убитые женщины; запах хлора в бассейне – и, проклятие, – то, как фигура с крыши падает, падает, падает… Спустя месяц Джессика появляется у него на приеме, пропустив два последних цикла. Он подробно рассказывает ей об аборте, на тот случай, если она решится прибегнуть к этому. Ничего иного он не может сделать теперь. Иногда он ненавидит свою работу.

________________________________________ ________________________________________

Но в другое время он рад, что она позволяет людям доверяться ему. Джордан Абэшек сидит у него на пороге, курит скрученную сигарету. Кисет возле него на бетоне. — Это убьет тебя, — говорит Джон, когда восемнадцатилетний подросток встает, шаркая подошвами по тропинке и пыльной траве. Выглядит тот усталым, но не больным. Просто много работал. — Знаю, — отвечает подросток, гася сигарету. — Могу я поговорить с вами? — Что-то явно гнетет его, он взволнован и почти стыдится. — Конечно, — говорит Джон, открывая дверь, а затем наклоняясь, чтоб поднять свою сумку. Быть плечом, на котором можно поплакаться, – часть его работы, пусть и неофициальная. Не все болезни и боли – физические. Он не психиатр и не психотерапевт, но людям по-прежнему нужен кто-то, с кем можно поговорить, чтоб услышать беспристрастное мнение. — Ты ел? — Нет. — Джордан снимает куртку, оставляет возле двери ботинки, одежду вешает на перила. — Хочешь есть? — Он проходит на кухню. Она меньше, чем на Бейкер-стрит, но все-таки – есть, и живет он один. У Эмили и Рубена Коллинса через дорогу четверо детей в возрасте от двенадцати до восемнадцати лет. Мальчик и три девочки. Мальчик спит в чулане, а три девочки разделяют спальню хозяев; у Эмили и Рубена есть вторая спальня. Джордан что-то бормочет. Джон считает это знаком согласия. Он разогревает вчерашнюю лазанью и вынимает две банки пива из холодильника. — Я не пью. — Джордан убирает волосы с глаз, и доктор возвращает пиво на место, заменяя его апельсиновым соком, налитым в два высоких бокала. Сок подросток с жадностью пьет. — У меня сто лет его не было, — говорит он между большими глотками. Но потом отставляет в сторону, не допив до конца. — В прошлом месяце вы убили того человека, что напал на вас. Это не вопрос. Молодой человек перед ним просто пытается нащупать почву под ногами, найти свою отправную точку. Джон может сказать, что не это будет истинной темой их разговора. — Да, — отвечает Джон, повышая голос на фоне гудения микроволновки. Они сидят за некрашеным кухонным столом, на рассохшихся стульях. — Я был солдатом. Меня обучали убивать, если нужно сражаться. Он напал на Бет. Я боюсь, что слегка потерял контроль. — Как это бывает? Когда убиваешь кого-нибудь? Джон достает лазанью из микроволновки. Ножки стула скрипят по плиткам линолеума. Не обращая внимания на разогретое блюдо, Джон обдумывает ответ. — Не все способны на это. Даже в армии есть те, кто не может нажать на курок. Вообще это зависит от ситуации. А также от человека, которого ты атакуешь. Я, к примеру, никогда не навожу оружие на того, с кем не готов сражаться или убить. Выпей сока еще, если хочешь. Джордан оставляет вопросы и торопливо ест. — Я пришел спросить о другом. — Хорошо. — Джон кладет нож и вилку возле тарелки. Джордан заканчивает с едой и делает то же самое. — У вас был когда-нибудь гомосексуальный секс? — Секс с другим мужчиной – да, — отвечает Джон. — Несколько раз. Но не проникающий, этого не было. Ты об этом хотел узнать? Подросток кивает. — Хотя я, признаться, и не ожидал подобного разговора сегодня вечером. — Джон собирает тарелки. — Тебе вытирать, парень. — Простите, — начинает Джордан, поднимая кухонное полотенце. — Брось. Я предпочел бы, что ты получил достоверную информацию, а не набирался ерунды от приятелей и других сомнительных источников. — Он оставляет блюдо, в котором запекалась лазанья, отмокать в горячей воде, вытирая губкой с обеих сторон тарелки и ложки. Вода горяча, даже слишком, но теперь он часто не замечает этого. — Полагаю, есть кто-то, с кем ты встречаешься? — Его зовут Эндрю. Он на половинной стипендии в школе для одаренных, что на холме. Я встретил его, потому что мы оба болтались в метро. Он там выступал перед публикой. — Джоржан старательно вытирает посуду кухонным полотенцем. — Итак, что между вами было пока? Ты не должен рассказывать, если не хочешь. — Мы… руками… главным образом. — Оральный секс? — Джордан заливается краской, это видно даже на смуглой коже. — Пользовались презервативом? — Забыли… — Постарайтесь запомнить на будущее. Некоторые болезни передаются чаще всего половым путем, при сексе между мужчинами. Но я уверен, что ты это знаешь. — Тарелки теперь – оттереть и промыть, отчищая от соуса и частичек запекшихся овощей. — Просто помни еще, что анальный проникающий секс – не единственный вариант. Некоторым людям он не нравится, или они никогда не пытались им заниматься. — Как это ощущается? — Кому как. Мой приятель сказал: «странно, но приятно». Я думаю, тарелка сухая теперь. — Джордан добавляет тарелку в груду, которую складывает, и переходит к следующей. — Ты сказал что-нибудь родителям? — спрашивает Джон пять минут спустя, рассказав, как всё это происходит. — Нет. Они без того меня не слишком-то жалуют, ну, в общем… Не хочу еще больше разочаровывать их. Вы ведь им не скажете, правда? — Боже, нет. Я обязан хранить врачебную тайну, я дал клятву врача. Тебе восемнадцать. Так что я не имею права ничего говорить им без твоего разрешения. Что еще ты хотел узнать?

________________________________________ ________________________________________

Джон выглядывает из двери своего кабинета. — Ребекка Коллинс? Девчонка встает, сунув руки в карманы рабочих брюк. — Шу-гА – сколько раз повторять вам, доктор? — ворчит она. — Шу-гА. — Ах, но это – не то, что написано на твоей карточке. — Джон улыбается, пропуская ее, и вывешивая на двери табличку: «ЗАНЯТ». Она садится, вычищая из-под ногтей машинное масло. — Итак, что тебя беспокоит?

________________________________________ ________________________________________

Вероятно, лучшее, что есть в его жизни здесь, – это люди. Со своими проблемами, они каждый день приходят к нему, и порой ему удается заставить их улыбаться снова или помогать им, позволяя чувствовать облегчение. Речь идет о доверии, о возможности ослабить защиту, открыться кому-то. Особенно это касается девушек, что он видит у себя на приеме, сознавая, сколь они хрупки и уязвимы. В первый раз, как одна из них позволяет ему осмотреть ее, вместо того, чтобы обратиться к Джулии или Кармен, он чувствует, что в груди его что-то сжимается. Это значит – они чувствуют безопасность, зная, что человек перед ними не причинит им боли, даже если это сделать настолько легко. — Ты уверена? Точно? — спрашивает он, стоя по другую сторону занавески. — Это ведь не проблема, позвать… — Мы все доверяем вам, доктор Уотсон. Тем более, что мы слышали о том, что вы сделали для той девочки. — Она улыбается, но ее губы дрожат, и ей явно не больше, чем двадцать два. Но он – доктор, а быть им – это больше, чем пройти курс учебы, это – образ жизни, мышления, то, что в крови. Он – доктор. Он не судит.

________________________________________ ________________________________________

— Я оставлю его, — говорит Джессика, показывая ему маленькую извивающуюся каплю на десятинедельной сонаграмме. — Мы подумали, вы должны знать. Джон совсем не уверен, что ответить на это. Что сказать в таких ситуациях? — Не волнуйтесь так, доктор Уотсон. Всё будет прекрасно. — Она подходит к нему в магазинчике на углу, и рука ее мягко скользит, погладив живот. Тоби остается возле него, когда та уходит. — Я всё думаю, у нее будет срыв, но с той ночи она чувствует себя, как обычно. — Будет, — говорит Джон немного мрачно. — И лучшее, что ты можешь сделать теперь, это просто быть рядом с нею. Поддержать ее. Она обращалась в консультацию? — Она не хочет, я звонил им, там надо ждать три месяца. Джон хмурится. — Я с ними поговорю, посмотрю, что там можно сделать. До встречи, Тоби. Он наблюдает за тем, как тот догоняет Джессику, а затем отправляется за покупками. Им нужен в медцентре чай, и, поскольку у него еще есть полчаса до следующего назначения, он может сходить и купить его.

________________________________________ ________________________________________

Джон нечасто посещает могилу. И когда он идет туда, миссис Хадсон, признавшая, наконец, что на Бейкер-стрит он уже не вернется, обычно сопровождает его. Смотреть там особенно не на что – только черный отполированный мрамор и золотые буквы. Ничего от реального человека. Это может быть местом его официального упокоения, но оно ничего о нем не говорит – о том, что он был за человек, о его величии. Джон окружил себя Шерлоком куда эффективнее, делая то, чем он занят сейчас. У него есть люди, которые знали Шерлока прежде, чем он стал знаменит, и все-таки в него верили. У него есть Бездомная Сеть, которая часто полагается на него, обращаясь за медицинской помощью, и они, в свою очередь, делятся с ним историями о тех случаях, которые помогали решать до того, как Джон встретился с Шерлоком. У него есть заметки этого человека и несколько фотографий, которые он сумел разыскать. У него есть работа. Так что он в порядке. И вы можете больше не спрашивать. Потому что он, в самом деле, в порядке.