________________________________________ ________________________________________
Если есть что-нибудь, что Джон ненавидит больше, чем свое собственное воображение, то это – наркотики и наркозависимость. Он видел, как они разрушают жизни на двух континентах, и не имеет никакого желания и впредь наблюдать, как это случается. К сожалению, здесь это – в порядке вещей. Казалось бы, если за углом – Британский музей, с изящными белыми колоннами и классическими фресками, район будет приличным и благополучным, но нет. Ничего подобного. Приличней всего здесь церковь, но и она приходит в упадок: ее серый камень выцвел, а на крыше недостает свинцовых и медных плиток. Джон не очень-то религиозен, но ему нравится думать, что там что-то есть. Часто, когда он нуждается в уединении, он приходит сюда и садится, зажигая свечу в память тех, кого он не сумел спасти, и тех, кому просто уже невозможно было помочь, а другую – в память Шерлока, и просто сидит полчаса, прежде чем неумолимая жизнь снова схватит его за шиворот, за руку – словом, где только дотянется, – и повлечет за собой. Но наркотики... Сам Джон никогда не боролся со склонностью, которая не являлась бы химическим веществом, производимым в его собственном теле, помимо кофеина, как и большинство студентов-медиков. Долгие часы практики, затем снова зубрежка и бесчисленные чашки кофе позволяли не спать по ночам или в серые утренние часы. Война научила его, что за склонность очень дорого нужно платить. И он никогда себе не позволял связывать благополучие тела с ненадежными внешними поступлениями. Но что было в изобилии и не дорого, особенно в Афганистане, так это мак, чьи цветки пламенели повсюду, окрашивая холмы, обещая покой и забвение. И Джон мог понять притягательность этого. Но здесь, в Англии, в Лондоне, среди парков и каменных зданий, это выглядело куда более нетерпимым. Гарри поддалась воздействию алкоголя, потому что сверкала в лучах огней, как осколки стекла, со всеми своими надеждами, что были разбиты, слезами и упованиями. Поначалу, когда она оставила Клару, она пила, чтобы меньше чувствовать боль. Джон тоже был разбит, но, учась помогать своим пациентам, он применял те же методы и к себе, обретая вновь целостность, пока не был сломан еще раз, не пулей, а простыми бумагами о его списании и демобилизации. Теперь снова была жажда забвения – забыть шумные улицы и сбежать от всего, погрузившись в благословенный уход. И всегда это было непредсказуемо. Вы можете знать, что помощь при «Экстази» – следить, чтобы не было обезвоживания, а кокаин заставляет вновь и вновь прибегать к нему, потому с ним очень трудно порвать. Но тело каждого человека – неповторимо, потому реагируют все по-разному. Плохие приходы и хорошие, поощрять, препятствовать, чем они отравятся на этой неделе?.. Он имеет дело с грязными, ожесточившимися, успокаивая их тела и рассудок, когда заканчивается действие принятых ими, близких к смертельным, доз, и наступает отчаянная нужда в новой дозе, следит, чтобы они не захлебнулись собственной рвотой, и оставляет инструкции по уходу и номера реабилитационных центров. В настоящее время Сеть боится новой поставки, так как старая подходит к концу, но там хотя бы была гарантия, что товар будет хорошего качества. О новой же такого не скажешь, там добавлены компоненты, сами по себе, почти смертельные. Джон неплохо разбирается в фармацевтике, на тему которой у него когда-то была курсовая, так что он вновь вытаскивает старые учебники, игнорируя, что пометки на их страницах – не только его, но и Шерлока. Они – с нескольких тихих дней в самом начале, когда тот вытащил книги прямо из коробки и устроился с ними на их диване, как пятилетний ребенок с новой игрушкой. Джон почти почувствовал благоговение, когда давал ссылки на результаты лабораторных исследований, наряду с информацией, имевшейся перед ним. У кого-то был доступ к очень хорошему химику. Он говорит об этом сержанту Морстен, передавая ей всю достоверную информацию, и то, что он думает о процессе переработки, потому что это дело явно ведется по-новому и с размахом. Тут нужны лаборатории, оборудование для очистки, и даже если сырье поступает из-за границы, конечный продукт, определенно, производится здесь. — Откуда, черт возьми, вы всё это знаете? — спрашивает его Мэри. Они сидят в маленьком кафе на Мьюзем-стрит, где продаются лучшие в округе блинчики. Иногда, если он не нужен в медцентре до обеда, он приходит сюда позавтракать, как когда-то они выходили с Шерлоком, если были в настроении прогуляться. — Анализы крови, — говорит Джон, прожевав. Хозяева заведения были очень любезны, сдвинув два столика, так что папки и документы можно было устроить и бросать на них взгляд во время еды. — Они были под кайфом от чего-то нового, так что я сделал пометку и попросил лабораторию как следует изучить образцы. Они копнули поглубже, и вот что получилось. ЛСД. Видите, здесь углеродные кольца? — Он указывает на них слегка липкими пальцами. Его мобильник гудит. Это – Уиггинс, главный связной Бездомной Сети. Она – одна из немногих, у кого есть надежный телефон, и часто шлет ему маленькие сообщения. Через Сеть она собирает данные, чтобы выяснить, кто распространяет этот новый наркотик, и он ожидал, что она назначит ему место встречи, где они могли бы поговорить. Но это врачебный вызов, и не от Уиггинс. Кто-то вне себя от страха и паники. — Где вы? — спрашивает Джон спокойно, послушав их несколько секунд. Он быстро встает и направляется к двери, даже не попрощавшись с Мэри, лишь кивнув хозяйке с обещанием, что вернется завтра, чтоб заплатить. Он слышит, как та позади него говорит это Мэри, которая начала подниматься, чтоб последовать за ним. Ему требуется пять минут, чтоб вернуться в свою квартиру, а затем еще две, чтоб добавить еще кое-что в свою медицинскую сумку. Когда вы имеете дело с теми, кто обитает на улицах, никогда не известно, с чем можно столкнуться. Его ржавеющая бордовая машина – приземиста и уродлива, но купил он ее очень, очень дешево, и она помогает ему добираться по вызовам от медцентра, когда требуются посещения на дому. И свою работу она выполняет, доставляя его от пункта А в пункт Б, если Б чересчур далеко от метро. Каким-то непостижимым образом ему удается избегать штрафов за неправильную парковку, и он не уверен, почему это так: потому ли, что Люси, инспектор дорожной полиции, относится к нему с симпатией, после того, как он вылечил ее дочку от тонзиллита, или благодаря Майкрофту. Он думает, что второе. Майкрофта здешние жители недолюбливают. Они терпят его, когда он совершает что-то, как в тот раз, когда вытащил Джона из заключения, но отвращение доктора к этому человеку слишком заметно, а его ледяная вежливость слишком явственна, так что люди, похоже, отвечают тем же. Мотор оживает, и Джон едет к одному из главных сквотов [1], которые есть у Бездомной Сети. Место затхлое и грязное по углам. Уиггинс на относительно чистом брезенте, шарф ее завернулся, длинные волосы выбились из косы и липнут к ее лицу. Она маленькая и бледная и лежит, свернувшись в клубочек, укрывшись пальто, так что наружу торчат лишь ее сапоги, а ее голова покоится на коленях звонившего. Тому, кажется, около тридцати, хоть реальный возраст не так просто определить из-за грязи уличной жизни. У него потрепанные темно-рыжие волосы, завязанные сзади, карие глаза и длинные пальцы; он в ужасной оранжевой куртке, отделанной искусственным мехом, но Джон на него почти не обращает внимания, полностью сосредоточившись на Уиггинс. Он кладет свою сумку, доставая ушной термометр. 39,2 ° C, температура высокая, и Уиггинс дрожит в лихорадке, дыша тяжело, и бормочет что-то, с трудом складывающееся в слова: — Мне жаль, док, мне жаль, — говорит она много раз. — Я дала ему слово, он меня заставил… пообещать, и теперь не могу… не ему… — Ничего, не волнуйся, — отвечает Джон, закрывая сумку. — Как вас зовут? — спрашивает он человека, который бездумно теребит свои волосы, что торчат из-под шапки, почти падая ему на глаза, и жмурится, хотя света здесь и так очень мало. — Сигерсон, — говорит тот, повесив голову и отворачиваясь. В его голосе еще чувствуется иностранный акцент, хотя он, похоже, давно тут поселился. — Не могли бы вы отнести мою сумку в машину? — Сигерсон кивает, забирая у доктора сумку, что была когда-то подарком от Гарри, когда он окончил Военно-медицинскую школу, но еще не сказал, что сумел заплатить за учебу, только завербовавшись в армию… А затем поднимает трость, которую Джон положил на землю, когда встал на колени. Рука бродяги скользит вдоль дерева, а затем тот смотрит на Джона, словно бы оценивая его. Джон устраивает Уиггинс на заднем сиденье, так что Сигерсон вновь используется как подушка. Они едут довольно быстро, ну, насколько это возможно с интенсивным движением в Лондоне, когда мерзнущие горожане выбирают метро и такси вместо пеших и велосипедных прогулок. И, в конце концов, они застревают. Придется стоять, ожидая, пока рассосется пробка. Джон вытаскивает телефон, чертыхаясь чуть слышно, когда Мира не откликается на звонок. — Вы в порядке, доктор? — окликает его Сигерсон. Что-то странное есть в его голосе, но у Джона нет времени разбираться. — Там бутылка с водой. Постарайтесь, чтобы она немного выпила. Мира! — восклицает он, когда та, наконец, отвечает, и движение в ту же минуту возобновляется. — Мне нужно, чтоб ты подошла к моему дому и открыла его. — У меня выходной, я в постели. — У меня здесь женщина, на заднем сиденье, у нее 39,2. Мне нужно, чтобы вы открыли двери и сменили простыни на моей кровати. Запасные постельные принадлежности – в сушилке. Он слышит, как она отбрасывает одеяло, затем – шелест, когда она начинает одеваться. — Сейчас иду. Нужна будет горячая ванна? — Пока – теплая. Той же температуры, что ваш локоть. Если неизвестны причины, нужно двигаться осторожно, чтоб не вызвать шока. — Как скажете, доктор. Я буду у вас через пять минут. Ключ от черного хода – всё еще под той уродливой статуей кошки? Джон почти смеется, фыркая. — Да. Я скоро буду. Требуется еще десять минут и несколько превышений скорости, чтоб вернуться к его домику на Монтегю-стрит. Он слышит, как Мира встряхивает простыни, когда он и Сигерсон осторожно вытаскивают Уиггинс с заднего сиденья машины. Сигерсон открывает двери и берет сумку и трость Джона, пока доктор заносит в дом пациентку и укладывает ее на чистое полотно, снимая с нее шапку, перчатки, пальто и оставляя ее только в нижнем белье. На теле не видно никаких повреждений, кроме тех, что вызваны жизнью на улице. Джон берет стетоскоп, и – да, есть хрипы забитых мокротой легких. Он кратко записывает показатели: пульс, кровяное давление, температура. Последнее требует безотлагательных действий, значит, сразу же в ванну. Лишь после того, как ее лихорадка снижается, и она прекращает дрожать и начинает кашлять, он оборачивается, чтобы следить за ней так, чтоб она не скользнула под воду, и видит, что Сигерсон топчется на пороге, то оглядываясь на парадную дверь, то вновь глядя на Джона и девушку. На лице его очень странное выражение: словно бы у него разрывается сердце, и при этом он не уверен, что встрече с ним будут рады. — Она ваша подруга? — спрашивает его Джон и вновь поворачивается к Уиггинс, потому что та медленно приходит в сознание. Но он всё еще видит в зеркале шкафа лицо Сигерсона. Есть в нем что-то очень знакомое, но, очевидно, всё это – лишь игра теней, и у доктора есть более важные вещи, на которых следует сосредоточиться. — Мы присматриваем друг за другом. — Джон всё еще не может определить, какой у него акцент. Он проводит рукой по волосам Уиггинс; косы ее расплелись, и она похожа теперь на очень больную Офелию [2]. — Вы замечательный доктор. Джон слегка озадачен. — Спасибо. Пойдите на кухню, поешьте там что-нибудь. Я пока буду с нею, но, пожалуйста, оставайтесь. Сигерсон кивает. — Мне нужно идти. — Он смотрит на Джона так, словно пытается запечатлеть его в своей памяти; так, как мучающийся от жажды смотрит на последний источник воды. — Я должен. Спасибо вам, доктор Уотсон. — Его голос тихий и странно любящий. Он кивает еще раз, поворачивается и уходит, оставляя лишь следы на полу и смутное чувство беспокойства у Джона. Уиггинс, опершись головой о бортик ванны возле стены, наблюдает за ними затуманенными больными глазами. Он проверяет ее температуру, дает выпить парацетамол, чтоб немного сбить жар, и рад видеть некоторую упругость в ее мышцах, вместо беспомощной вялости прежде. Позже, как только ее лихорадка снижается до более безопасного уровня, и он заполняет карточку, выписывая антибиотики, он садится со своим ноутбуком на стул возле кровати, чтобы просмотреть поступившую информацию, что пришла за последние четыре часа на его телефон и в почтовый ящик, которые быстро заполняются. И картина не нравится ему совершенно, потому что части, одна за другой, складываются в пятьсот кусочков проклятой головоломки. Слишком много факторов и один, ну, в общем, Шерлок назвал бы его «пауком», затаившимся в центре, к которому, кажется, всё стекается. Но Джон не Шерлок, и это напоминает ему об охотничьих ловушках. Вроде, всё на виду, но, если вы не знаете, что искать, то ничего не увидите. Информации и слишком много и, в то же время, ужасающе недостаточно. Эти противоречия сбивают с толку, и у него нет времени со всем этим разбираться. К счастью, он знает кое-кого, кто, по долгу службы, обязан заниматься такими вещами. Он перезванивает Мэри, и она поначалу сердится, что он игнорировал все ее сообщения и звонки. Но он говорит ей, что теперь она может приехать и забрать всю нужную информацию, и она слегка успокаивается, а потом соглашается неохотно, когда узнает, почему он умчался. Всё это чрезвычайно расстраивает. Кажется, он никогда не может сделать достаточно. Ни для кого, сколь бы он ни старался. Он думал, что он был достаточен для Шерлока, но оказалось, что это не так. Наложить швы, заклеить пластырем, перевязать – вот и всё, что он умеет. И всё это длится и длится. Но хватит жалеть себя. Потому что на самом деле, в большинстве случаев, этого достаточно. У него здесь женщина на грани пневмонии, и все эти данные, которые нужно привести в порядок, чтоб их могла прочитать сержант Морстен, не привыкшая взаимодействовать с Сетью. А до этого еще нужно отчистить ванну, что стоит бело-серо-коричневая, сейчас со следами грязной воды на эмали. Всё это необходимо выполнить. Дела найдутся всегда. И его возможностей для этого хватит. Должно хватить.________________________________________ ________________________________________
Кое-кто сказал бы, что Рождество удручает. Но сейчас у него всё вполне хорошо. Коллеги, соседи и пациенты натащили ему подарков – всяких вкусностей и поздравительных карточек, Мира пригласила его на обед, хотя он с благодарностью отказался. У всех других, кто работает в клинике, есть семья, таким образом, он идет на работу в Сочельник, на Рождество и в День подарков. [3] В свою очередь, Кармен выбирает дневную смену на Новый год, в то время как Джон отработает предыдущий вечер и утро. Кажется, все вокруг охвачены приготовлениями, все стараются как-то отметить праздник, даже если это означает лишь одинокую цепочку огоньков на окне или маленькое рождественское деревце. Добрая воля и радость для всех и каждого, но это поднимает настроение, и некоторые дети решают, что рождественские песнопения – это здорово, и на темных улицах звучат песни и голоса. [4] Кармен рассказывает ему о парадах, что проходят в Испании, в деревушке, где она выросла, на Двенадцатую ночь после Святок; Мира с Рашидой тоже подключаются к подготовке, а следом – Кришна и Джулия, и помоги боже тем, кто попробует помешать их планам. Общественный центр отпирают, и пироги с фаршем выпекаются под бдительным оком миссис Лоуренс, а дешевое красное вино закупается вместе с апельсиновой коркой, специями и сахаром. Всё брошено в большой котел на плите, стоящей в центре, чтобы подогреться. Об этой плите Джон беспокоился, не взорвется ли, в последний раз, когда он ее использовал; а теперь и глинтвейн, и пирог с начинкой, и всякая всячина – за три вечера до Рождества. Он чувствует себя более живым, чем был всё это время, окруженный людьми, с пластиковой чашкой, исходящей паром от темно-красной жидкости, которую он держит в руках, и третий пирог с фаршем оседает в его животе. Это счастье, понимает он вдруг. Очень странно так думать – без гостя рядом с собой, изучавшего пыль, но, хотя это не счастье, он счастлив. Это до того необычно, что он, в самом деле, смеется, а не только напрягает мышцы лица, как делал это почти два года. Он мог бы, понимает он, прожить здесь остаток жизни и быть, в целом, довольным. Это не прекрасно – для прекрасного должен быть Шерлок, – но вполне приемлемо. Когда празднество завершается, он остается, чтоб помочь всё убрать, потому что всегда поступает так. — Приятно видеть, что это старое место вновь оживает, — говорит ему Бен, что работает сторожем. Он опирается на свою метлу, и Джон, собирающий в черные мешки пластиковые тарелки и мусор, поворачивается к нему. — И я не про Брауни [5] по вторникам, доктор Уотсон, и не про детей, что толкаются каждый вечер у бильярдных столов, я про искренний смех. Люди здесь счастливы. — Он наклоняется, чтоб использовать совок, а когда распрямляется снова, у него похрустывает спина, и Джон морщится. — Я видел, как вы смеетесь. В первый раз я такое видел. — Он указывает совком, чудом ничего не рассыпав. — Вы счастливы, доктор? Потому что каждый раз, когда вы смеялись сегодня, вы продолжали коситься себе за плечо, словно бы ожидая, что там будет кто-то, с кем вы сможете поделиться этим. — Бен вытряхивает совок в пакет для мусора и встает, высокий и сгорбленный. Его кожа такая же потемневшая, как старое дерево на полу. Они – двое мужчин, стоящие в полукруглом пустом помещении. Бен смотрит через неожиданно большое пространство подметенного пола глазами, в которых больше мудрости и доброты, чем было у собственного отца Джона. — Я счастлив… настолько, насколько возможно, — признается Джон, завязывая мешок с мусором. — Хорошо, — улыбается Бен, демонстрируя пожелтевшие от курения зубы. — Хорошо. Идите домой, молодой человек, я здесь сам всё закончу. — С Рождеством, — говорит Джон, натягивая свою куртку, прежде чем выйти в холодную ночь. — С Рождеством, — откликается Бен, на миг поднимая руку, затем снова берет метлу, продолжая уборку и дудя в свои поредевшие зубы «Добрый Король Венцеслав» [6] Джон, вернувшись домой, вешает свою куртку на стойке перил и плетется наверх. Уиггинс всё еще здесь, проходя заключительный курс антибиотиков. Она упряма, и сидит как королева на диване, в окружении коробки с носовыми платками, одеял и пульта от телевизора – не того, что был поначалу, а потом был украден и продан, спустя только месяц после того, как Джон поселился здесь. Этот куплен был по дешевке, на распродаже. Хорошо, когда есть компания. Джон привык жить бок о бок с кем-то: сперва – в армии, а потом – живя с Шерлоком. Когда кто-то поддержит. — Вижу, ты не скучаешь, — замечает доктор, входя в гостиную после того, как ненадолго навещает кухню. — М-м-м, — отвечает она, поворачиваясь к нему. У нее на коленях какая-то бумага, и она тщательно разбирает ее, слово за словом. Все в Бездомной Сети грамотны, но Джон полагает, что Уиггинс выросла на улице, поэтому длинные тексты могут быть для нее сложноваты. Ей нравятся истории по радио, и в последние две недели и на кухне, и в спальне постоянно включен канал «Радио 4 Экстра». Он не против. Это напоминает ему о комедиях в 6:30 на «Радио 4-4». Многие из них забавные, но не все. — Да, вот еще. — Она поднимает глаза. Ее волосы – ухожены и в порядке, как никогда. Очевидно, она чувствует себя лучше. — Тут Сигерсон забегал, у него что-то было для нас. — Как он? — Джон устраивается в кресле со своей миской стир-фрая [7]. Сначала – человек, потом – информация, так всегда у него было. Шерлок жаловался на это, но он возражал, что если тот не хочет иметь рядом квалифицированного врача, то Джон и не пойдет. Это было одной из их самых непримиримых битв. — Я сердита на него, — Уиггинс покусывает кончик карандаша и тщательно подчеркивает фразу, прежде чем скопировать ее в ноутбук, пристроенный на боковинке дивана. — Он не как большинство из нас, кому некуда больше пойти. Есть люди, что встретили бы его с распростертыми объятиями, если б он навестил их. — Она очень волнуется, больше, чем когда-либо прежде. Что-то в этом Сигерсоне задевает ее за живое. — У него, должно быть, серьезная причина для этого? — спрашивает Джон, прожевывая лапшу. Сигерсон – это первый человек, кроме маленьких членов Сети, который, он видел, о ней заботился, кроме «о, ты там, мне нужно следить за тобой». — Более чем серьезная, — признает она и кашляет. Потом выпивает воды. — В этом-то и проблема. Проклятие, он такой благородный, как в сказке. Мы боимся, доктор Уотсон… — Джон, — поправляет он, кажется, уже в тысячный раз за последние несколько недель. — Доктор Уотсон, — продолжает она, упрямая, как обычно. — Вы должны быть чистыми, чтобы быть в Сети, это – самое старое правило, но они предлагают хорошие деньги, настоящие деньги, чтоб проверить эту новую дурь, и это заманчиво. — Сержант Морстен занимается этим. Тут речь о наркотиках, и я должен сделать заявление через несколько недель. — Он доедает то, что было на тарелке, и сует ее в раковину под горячую воду. — Док! Ваши руки! — Уиггинс спешит за ним, таща за собой одеяло. Она вздрагивает, выключая кран, потому что метал горячий от проточной воды, а затем хватает его за руки. Он смотрит на них: кожа пылающе-красная, как облака на закате. — Давайте, — она включает холодную воду, бегущую тонкой струйкой, которая звонко журчит на зимней кухне. — Вы должны беречь свои руки, они – ваши средства к существованию. Как вы будете меня перевязывать или сможете уложить того, кого нужно, если сожжетесь? Она мягко держит его ладони под потоком воды – загорелые, впитавшие солнце двух континентов. — Я не чувствую. Я никогда не чувствую жара. И боли тоже. Бывало и хуже. — Он посмеивается, и остатки хорошего настроения уходят, как теплота с его рук. — А вот тебе ни к чему лезть в холодную воду. — Он высвобождается из ее ладоней и закрывает кран. Кожа лишь покраснела, это даже и не ожог. Джон сомневается, что есть даже первая степень. Просто ошпарился. — У меня еще есть работа. Я буду в кабинете, — говорит он, поднимаясь по лестнице, скрипящей, как качающийся корабль. Пираты, — воспоминание приходит внезапно, как волна океана. Шерлок хотел быть пиратом. И забавный образ – мальчик лет пяти, с дикими кудряшками, деревянной саблей. На нем школьная форма – и треугольная шляпа; коленки его грязные. Это фото висит в Сэндон-холле, родовом гнезде Холмсов, на выходе из коридора. Он сам это видел.________________________________________ ________________________________________
Позже он поднимается из-за стола и идет в комнатушку, где стоит складная кровать. Там он спит, уступив свое место Уиггинс. Комнатка вся забита коробками Шерлока – жизнь человека, разложенная по полочкам, совершенно не так, как было в реальности. Шерлок славился безумными озарениями, а не рассованными по отдельным ячейкам знаниями. Джон разбирает постель и гасит свет, погружая маленькое помещение в печальную темноту. Когда он это делает, то понимает, что Уиггинс так и не ответила ему на вопрос о Сигерсоне. КОММЕНТАРИИ [1] Сквот (от англ. Squat) – дом или квартира, незаконно занятые группой бездомных, захватывающих для проживания пустующие и заброшенные дома, не имея на них права собственности. Буквально – «нора» животного. [2] Очень яркий образ! Безусловно, отсылка к сцене из «Гамлета», где рассказывается о гибели Офелии, утонувшей в реке. Эта сцена привлекала внимание многих художников, старательно изображавших длинные волосы девушки, словно водоросли, колышущиеся на воде. https://s.poembook.ru/theme/a3/33/28/0f175c21e56d07724f90d9da4a94d2dedf6c8d77.jpeg [3] День подарков (англ. Boxing Day) – английский праздник, отмечающийся 26 декабря, на следующий день после Рождества. Об его истории и традициях прочесть можно здесь: http://iloveenglish.ru/stories/view/den-podarkov-v-britanii [4] Вот что, к примеру, поют в Англии на Рождество: https://www.youtube.com/watch?v=FlfHyb397VY или – то же самое, голосами детей: https://www.youtube.com/watch?v=MQw83_zpbJg [5] Брауни – это такие шоколадные пирожные https://www.facebook.com/pg/Finallyitsbrownietuesday/about/?ref=page_internal [6] «Добрый король Венцеслав» (Good King Wenceslas) – английский гимн XIX века Джона Мейсона Нила. История о добром Короле, посещающем бедняка. Вот так его поют: https://www.youtube.com/watch?v=SQVUMG6LZGM А вот тут есть русский стихотворный перевод: https://www.stihi.ru/2008/07/30/2071 Добрый король Венцеслав - Good King Wenceslas Аэлирэнн Венцеслав взглянул в окно На пиру Стефана – Снег лежал, как полотно, Ровный, хрусткий, пряный. Разливала свет луна, Хоть мёрз даже голос; А из лесу шёл бедняк, Собирая хворост. "Паж, иди и встань со мной, Молви, коли слышал: Тот крестьянин – кто такой? Где его жилище?" "Сир, то у горы вдали, На границе леса, Там, где бьёт из-под земли Ключ Святой Агнессы." "Принеси мне хлеб с вином, Дров сосновых тоже, Ужин мы ему снесём, В бедности поможем." Вышли в ночь король и паж, Вышли вместе споро, Несмотря на ветра плач И ужасный холод. И шагал паж по следам Что король оставил; Снег же, где святой ступал, До земли растаял. Знайте ж, люди, кто богат Родом иль деньгами, Осчастливьте бедняка – Счастье будет с вами. Венцеслав взглянул в окно На пиру Стефана – Снег лежал, как полотно, Ровный, хрусткий, пряный. Разливала свет луна, Хоть мёрз даже голос; А из лесу шёл бедняк, Собирая хворост. [7] Стир-фрай (от англ. Stir-fry – обжаривать, помешивая) – традиционная для кантонской кухни технология приготовления пищи, при которой мясо и овощи быстро обжариваются на раскаленной сковороде в малом количестве масла. Так готовят нарезанные кусочками мясо и морепродукты, овощи и лапшу.