Доктор с Монтегю-стрит

Ночь должна была быть непроглядной и бурной. По всем правилам жанра. Вместо этого, когда Джон оказался прижатым к стене – с ножом Морана, приставленным к горлу, – сверху лишь слегка моросило. Что же, если погода ломала каноны, Моран действовал очень профессионально. Никакой суеты и лишних движений. Нож бесславно изгнанного из армии офицера был над правой подвздошной и сонной артерией Джона, сбоку от его челюсти, а не в центре горла, где всё, что он сделает, – это разрежет трахею Джона, гарантируя, что тот задохнется вместо того, чтоб истечь кровью и захлебнуться. Боже, перестанет ли он когда-либо быть врачом? Проклятие его профессии – Джон точно знает, что с ним случится, на всех уровнях его тела: клеточном уровне, уровне тканей, органов и систем организма, – когда Моран неизбежно использует свой вес, чтобы вскрыть ему горло в аляповатой улыбке. Нет – ответ на более ранний вопрос. Джон не прекратит быть доктором, никогда. Потому он тоже не суетится и не делает лишних движений. — Знаешь что? — Моран смотрит на него сверху вниз, под носом у него засыхает кровь – Джон успел хорошенько двинуть его локтем. Звук хрустнувшего хряща вызывал глубокое удовлетворение. Джон встречает взгляд экс-полковника, не желая признать, что слабее. Если уж суждено умереть – что выглядит более чем вероятным, потому что нож скользит по коже, поглаживая ее и как будто лаская, – он не сдастся без боя, хотя нынешнее положение для него неудобно: он левша, а значит, руки его неловко скрещены, когда он пытается оттолкнуть приспешника Мориарти, а тот опытнее, сильней, тяжелее… И вечно его задевал, заявляя, что Джон не был настоящим солдатом. — По-моему, это весьма поэтично. Что ж, здесь нет ничего неожиданного. Единственной вещью, что Моран всегда держал при себе, был, помимо его винтовки, маленький томик английской поэзии в дешевой бумажной обложке. Слова, сказал ему как-то Моран, – когда Джон был моложе, – убивают так же легко, как пули. Сам он не был искусен в этом, и стихов никогда не писал, довольствуясь тем, что когда-то написали другие. Это и ужасно, и очень легко – вызвать Морана, получив от него сообщение. Джон не потрудился спросить, каким образом он узнал его номер; тот был повсюду, особенно, когда Мира и Шу-гА на пару подарили ему визитные карточки на его день рождения. «Уотсон. — Господи, этот тип никогда не меняется. Тот же голос, что и несколько месяцев назад, в холодной камере, тот же, что и годы назад, в холодные ночи. — Ты собираешься сбросить свой маленький хвост?» Джон оглядывается и видит краем глаза. Периферийное зрение много лучше, чтоб заметить движение. Ага, вот… Уиггинс. Ему требуется пять минут глухих переулков, но, в конечном итоге, он справляется с этим. «Хороший песик», — говорит голос Морана, и Джон, смиряется с мыслью, что все эти минуты Моран шел за ним также. «Что-то ты маловато чванишься. Разучился, что ли? Или слабо?» — отвечает Джон по мобильнику. Он вернулся к медцентру, но не заходит в здание. «Перейдешь дорогу – и поднимайся», — следует указание. «Зачем?» — Джон напрягается, сознавая, что стоит твердо и непоколебимо. Сердце бьется, и он чувствует, как бежит в жилах кровь. Как давно уже он такого не ощущал! И – испорченный человек! – до чего он скучал по этому… И только теперь понимает, до чего же ему этого не хватало. «Скажем так, это будет Еще Одна Крыша, — отвечает Моран. И Джон видит его в проломе стены верхней части дома напротив. — Ты идешь сюда, и мы по-мужски завершим это дело, или будут несчастные случаи. Со старухами, например. Никто ведь не заподозрит подвоха, если те начнут падать с лестниц, особенно, если у них проблемы с бедром, — продолжает задумчиво Моран. — Я бы мог приказать, чтоб сначала ты вызвал Холмса, но нет. Я – не Джим». Вот теперь кровь, кажется, леденеет. Джон знает, почему Шерлок сделал то, что он сделал, он может принять это. Он знает, что чувствуешь, если любишь кого-то так, что сделал бы ради них что угодно. Всё сделал бы. Что ему терять? Двое суток назад он сказал бы – почти ничего. Но теперь… Под угрозой – всё. Господи, он может всё потерять. Это больно. Джон вновь прижимает к уху мобильник. Он, должно быть, опустил его, размышляя. «Встретимся через две минуты». Он движется медленно, набирая по пути сообщение. Делать это вот так, на ходу, не относится к его навыкам, он – не Шерлок. Отослав получившийся текст, Джон поднимается по скрипучей, сырой лестнице. Дом стал полусгоревшей развалиной еще до того, как Джон поселился здесь. Он помнит ночь, когда тот сгорел – одну из первых ночей, когда они с Шерлоком оба мучились от бессонницы, Шерлок – больше, он – меньше, и она погнала их на крышу, посмотреть, как в небо поднимаются пламенные языки. Джон еще никогда не видел, как дом горит: как взрывается – видел, но не как горит. Дом оставлен теперь, равно как и два других, с двух сторон, по соседству. Держится еле-еле. Закопченный, с ненадежными перекрытиями и кое-где провалившейся крышей, сквозь которую видно небо Лондона. Дом стоит как раз напротив медпункта, каждый день у них на виду, кажущийся то живописным, то мрачным, в зависимости от погоды. Джон выключает свой телефон. Майкрофт знает, где он, и если Уиггинс надежно спряталась, то и Шерлок – знает. — Итак, — продолжает Моран, и Джону жаль, что Майкрофт, черт бы его побрал, не торопится: он послал ему сообщение пять минут назад. Усмешка Морана ужасна, и впервые Джон полагает, что тот явно немного помешан. Прежде Моран всегда был угрозой, потому что он был нормален, в отличие от безумца, на которого он работал. Нормальные люди, у которых нет проблем с головой, опасней безумцев. Тех можно, наверное, заболтать, и безумец наведет пистолет на себя, а не на другого. С нормальным такого не выйдет. — У нас была милая маленькая четверка, — говорит полковник. — Ты, я и эти два психа. Ты, конечно, как всегда, был не в курсе. Бедный Джон Уотсон, вечно третье колесо. Джон чувствует, что давление на его горло увеличивается, и как напрягаются мышцы, когда нож Морана помечает его. — Итак, мы разделились на пары: ты и я, и те двое психов. Была наша очередь, потом играли они, и теперь снова мы. Поэзия, понимаешь? Джон не рискует поддерживать разговор. Прежде Моран не склонен был столько болтать. И он хочет, чтобы тот закончил всё это, или сдался. Прямо сейчас, с подбородком, опущенным вниз и повернутым так, чтобы лезвие не находилось под нужным углом, чтоб добраться до вен и артерий, вести диалог весьма неудобно. ________________________________________ ________________________________________ Шерлок вне себя. Он буквально сходит с ума – так, как Грег еще никогда не видел, а он, господи, знает его почти десять лет, наблюдая, как тот рос от неуемного ребенка к этому хорошему, великому человеку. Единственное, чего он желал для Шерлока Холмса, помимо обычных здоровья и счастья (фактически, бесполезное пожелание: истинно счастливым он видел Шерлока только трижды, и во всех этих случаях Джон был рядом), единственное пожелание осуществилось теперь, прямо у него на глазах. Горько лишь, что при таких обстоятельствах. В углу нижней полки серого картотечного шкафа есть бутылка, припрятана там. Она полная, даже не распечатанная, но, боже, ему нужно выпить, и прямо сейчас. — Не глупи, — рычит Шерлок, отталкивая его руку. — Ты не можешь пить, ты мне нужен. Вот как? Они поменялись местами? Грег помнит слова Шерлока, потому что я тебе нужен, сказанные несколько лет назад, и вот они снова, брошены ему в лицо, словно влажная тряпка, и ему требуется несколько секунд, чтобы их осознать, и в эти секунды он лишь смотрит на Шерлока, чертова Шерлока Холмса, здесь, в его кабинете, хотя тот бы должен быть в ящике, в шести футах ниже земли, и Грег просто выходит из себя. Действительно, разъярен. — Вот, значит, как? Теперь я тебе нужен? — Конечно, теперь, Джон не вернулся, ты разве не слышал? — После паузы, чтоб посмотреть на него, консультирующий детектив отворачивается, на лице его вновь появляется маска. — Нет, конечно, нет... — И Шерлок ворчит себе под нос, искаженной копией того человека, каким он имел обыкновение быть. Это неправильно, и именно это заставляет Грега подняться. — Чем тебе помочь? — Уиггинс смс-ку прислала, Джон в своем амплуа, и он отключил телефон. — Грег хватает ключи, быстро вытащив их из кармана. Он видел немало безумных преследований, и знает, что делать. То, насколько Шерлок взволнован, подтверждает тот факт, что упрямец на этот раз даже не возражает против того, чтобы сесть рядом с Грегом в полицейской машине, плюхается на пассажирское место и лишь нетерпеливо ждет. — Выключи сирены, когда доберемся до Монтегю-стрит, — инструктирует он, и Грег тут же врубает их, с воем трогаясь со стоянки. Через пять минут, с сиреной, с мигалкой, они подъезжают, Шерлок тут же отключает огни и проблесковый маячок и распахивает дверцу машины, игнорируя текстовые предупреждения, означающие, что Майкрофт уже в курсе, вмешивающийся ублюдок. Джон не сделает ему этого, нет. Кусочки мозаики соединились – короткие тексты, которые Уиггинс посылала ему в машине, что-то о Джоне, который получил сообщение и стал тут же лгать регистратору, убеждая, что всё хорошо. Джон глуп, глуп и самоотвержен, и всё это так на него похоже, что… проклятие, проклятие, проклятие… ________________________________________ ________________________________________ Громкий вой сирены. [1] Отвлекаясь, Моран слегка шевелится, чуть заметно меняя позу, и Джон, пользуясь этим, со всей силы толкает его: одна рука – на запястье, держащем нож, другая – выкручивает второе запястье. Он чувствует прикосновение холодного лезвия, ощущает теплую капельку крови, когда крутится, поворачивая Морана и при этом выхватывая у него оружие. Джон при этом получает удар в солнечное сплетение, заставляющий его задохнуться. Он не обращает на это внимания, игнорируя то, что малая его часть, уголок сознания, что не находится в режиме бойца, кричит на него, умоляя о кислороде. Нет, Моран не одолеет его. Он пришел сюда, сознавая все риски. И выстоит. Ему есть, что терять, теперь – есть, и поэтому он замечательно себя чувствует, полная противоположность тому, что было последние несколько лет. — Ватиканские камеи! — практически кричит Шерлок, и Джон тут же, не раздумывая, пригибается, одновременно ставя подножку, и сбивает Морана с ног, и тот падает вместе с ним. Пол скрипит, когда они оба встают, подгнившие доски под ними угрожающе потрескивают. В руке Джона всё еще нож Морана, и он отбрасывает оружие прочь. Из них двоих Моран выглядит хуже, больше ушибов, но у Джона рассечена губа и сильная боль в правой ноге – господи, ну почему опять эта нога? Моран крепко его припечатал, это был жестокий пинок. Шерлок смотрит на них обоих, и в руках у него – кусок длинной трубы, просвистевшей у Джона над головой, когда тот пригнулся. А лицо детектива – как у разъяренного хищника. Он похож на орла, каким его изображают на флагах, непримиримого завоевателя. Они вновь начинают двигаться. Это – то, чего не хватало Джону: работа в команде, товарищество, чувство чего-то большего. Моран сильный и опасный противник, и Джон знает, что шрам на горле останется навсегда после этой встречи. Но Джон теперь вместе с Шерлоком, они знают шаги друг друга и действуют слаженно, так что это почти легко. Словно танец. Не то чтобы Моран не был проблемой. У того за плечами – опыт целой жизни. Но теперь всё решают секунды. Пол скрипит, всё сильней с каждым шагом, пока они протаптывают дорожку на нем. Шерлоку удается, качнув трубу вправо, достать Морана, ударив того поперек груди. Джон невольно вздрагивает, понимая, что травма может быть серьезной. Пол проламывается, когда Моран валится на него: тринадцать стоунов мышц и костей /*82,5 кг*/ – слишком много для ослабленных досок. Моран исчезает в проломе и стонет. Джона это ничуть не заботит. Он видит лишь кровь на виске у Шерлока, что сбегает опять красной струйкой от пропущенного удара полковника. Струйка крови – это так похоже на то, что уже случалось, что Джон замирает. Шерлок бросает обломок трубы и обходит дыру в полу, игнорируя стоны Морана. Его руки живые, теплые, ловкие и нежные, касаются горла Джона. На пальцах остаются красные пятна, и он, не раздумывая, вытирает их о лацкан своего пиджака. — Нужен бинт, — говорит он тихо. — И я, к счастью, знаю, где его раздобыть, — выдыхает Джон еле слышно; он всё еще дышит с трудом, но напряжение постепенно спадает. Он был готов умереть, это так, но он этого не хотел – не хотел сделать Шерлоку то, что тот сделал ему. Потому что не настолько жесток, что бы там ни было. Нет, он не мог бы. — Эй, вы двое, если вы там закончили любовную сцену, то идите сюда. Он уже в наручниках, сейчас сдам его оперативникам. — Грег смотрит на них снизу вверх, сквозь зубчатый пролом, и широко улыбается. Убийца, которого он разыскивал, так или иначе, разыскивал, весь последний год, свалился буквально к его ногам. В прямом смысле слова. — Минуту, — говорит Шерлок вниз, по-прежнему неотрывно глядя на Джона. И тот понимает внезапно, что не только он был один последние годы, но и Шерлок тоже. Детектив был ужасно, отчаянно одинок – никого, чтоб довериться. Никого, чтобы разделить его путь. Это грустно, так грустно. И если Джон был одинок, то что чувствовал Шерлок, заглядывая, но не имея возможности подойти и коснуться. Стоя на пороге его ванной комнаты, одетый как Сигерсон, и не способный даже быть собой, сказать что-то, что разрушило бы его маскировку. Тот казался тогда таким напряженным. Не доверяя себе, понимает Джон, чтобы не остаться и не испортить всё. — Мне нужно вернуться в медцентр. Я смогу там со всем разобраться, — говорит Джон тихо, и мягко снимает руку Шерлока со своей шеи, где она снова устроилась. Тут придется не только шею латать. Шерлоку нужно куда-то уйти, чтоб… расплавиться, если можно так выразиться. Но не как Эльфабе, Злой ведьме Западного края [2], а в стиле ядерного кризиса, Джон может сказать. Шерлок спокоен, он немедленно успокаивается. — Я должен был убить его, — шепчет детектив, еще раз разглядывая подсыхающую кровь Джона на своих длинных пальцах. — Я мог убить его три месяца назад. Он был в Дели, и я был так близко. — Темно, душно. Свет уличных фонарей отражается от облаков, которые сходятся в небе, как кусочки гигантской мозаики. А в просветах проглядывает лунный свет. — Не здесь, Шерлок, — предостерегает Джон, и они спускаются по скрипящей лестнице, на улицу, заполненную мигающими огнями, шумом и неудобными камерами. Проходят мимо офицеров полиции, которые либо игнорируют их, либо таращатся, фотографов, что выглядят слишком шокированными, чтобы вспомнить о камерах и начать снимать. Мимо Морана, которого люди в черном – команда Майкрофта – препровождают в фургон с наручниками на запястьях; мимо Лестрейда и Мэри, дающих указания полицейским; мимо вызванных медработников… и по переулку, к служебному входу в медцентр, дверь которого Джон отпирает. На улице так светло от прожекторов, что не нужно даже включать свет в кабинете. Антисептик жжет, когда Джон обрабатывает порез. Рана не глубокая, и нож прошел, существенно ничего не затронув. Шерлок наблюдает за каждым его движением: как Джон помещает стерильный пластырь, чтоб скрепить края раны, как наносит лекарство, а потом накладывает повязку, обернув ее вокруг горла, как ужасный шейный платок. Джон видит в зеркале, как Шерлок следит за ним, пока он оказывает себе помощь. Он ведет детектива к стулу, усаживает и вытирает кровь из маленькой раны на его виске. — Раны головы всегда кровоточат, — говорит он. Шерлок это знает, конечно, но нужно же что-то сказать, чтоб прервать тишину. Детектив немного дрожит. Дрожь идет изнутри, и еще у него темнеют глаза. Это вновь заставляет Джона подумать о том, как Шерлока предавали те, кому он доверял, и как тот оставался спокойным, закрываясь и отгораживаясь всё больше и больше, пока не открылся единственному человеку, который готов был принять его. Единственному человеку, достаточно безумному, чтоб остаться, добровольно встав рядом с ним. Как сейчас. — Ты никогда больше не сделаешь этого, — Шерлок встает, наклонясь, чтоб шепнуть это на ухо Джону, и, взяв концы его шейной повязки, аккуратно завязывает их еще раз. — Никогда не уйдешь вот так. Оставив меня. — Так, как сделал ты? Как аукнется, так и откликнется, и Джон так же поступает с людьми, как они поступают с ним. Шерлок хочет драки, хочет выпустить пар. Что ж, за Джоном дело не станет. — Я не мог иначе, выбора не было. Он угрожал тебе, Джон. Я буду жить в Лондоне, из которого ты переехал, где ты будешь женат и с двумя детьми. Я буду жить в Лондоне, в котором ты ненавидишь меня. Бог знает, почему ты не делал этого прежде. Но. — Шерлок поворачивает его, чтоб смотреть ему прямо в лицо. — Я не буду жить в Лондоне, в котором ты умер. Вот и всё. — В самом деле? Как мило с твоей стороны. Ты желаешь, чтобы другие испытали то, через что ты сам пройти не готов. — Ты можешь справиться с этим, — отвечает Шерлок, небрежно отмахиваясь. — Да-а? — Уже много лет он не вкладывал в это такого сарказма. — Скажите, пожалуйста: я с этим справлюсь! Что с того, что мой лучший друг, единственный, кто действительно знал меня и всё обо мне, кто доверил мне некоторые из своих сокровенных тайн, ушел навсегда. Это можно просто отбросить в сторону за ненадобностью. Как хорошо. Такое полезное качество! — Мы уже говорили об этом, к чему повторяться? Ты не мой вдовец, Джон. Мы решили это. — Нет, совсем даже наоборот. И, раз уж у нас зашла речь об этом. — Джон достает из кармана часы. Они теплые и тяжелые на его ладони, и тускло поблескивают в рассеянном свете медицинского кабинета. — Твои слова, что были в записке. Ты их мне написал. Почему? — Не относится к делу. — Очень даже относится! И настолько близко, что, фактически, это решит, уйду ли я отсюда прямо сейчас. — Потому что это тогда было правдой, — бормочет Шерлок, всё еще дрожа и поеживаясь. — А теперь? — Это глупо, и Джон это знает, глупо быть таким неуверенным, в себе, в Шерлоке, потому что тот уже ясно дал понять свои чувства к нему. Этого должно быть достаточно, и Джон ненавидит, ненавидит, что это не так, что ему нужно разъяснение. — Черт, это имеет значение? — Шерлок крутится снова. — Господи, Джон, я считал тебя умным. Я когда-нибудь говорю что-нибудь, чего не имею в виду? — Да. Тишина болезненна. Она – как те ночи, полные боли и ужаса, когда невозможно спать, потому что то, что приснится, слишком страшно, чтобы снова увидеть это. И кругом тишина, остается лишь кофе, много чашек кофе, чтоб не уснуть, а чай лишь напомнит тот факт, что Бейкер-стрит опустела… — Я взял бы тебя с собой, если б мог. — Это тихое признание того места, что они занимали когда-то в жизни друг друга. Джон оглядывает свидетельство своей новой жизни, свидетельство своей старой жизни, стоящее прямо в центре всего этого, – вроде бы оно здесь неуместно, но на самом деле это не так, потому что там, где Джон, там следует быть и Шерлоку, и где Шерлок, там следует быть Джону. Это истинная правда. Их разлука была испытанием, ошибкой в книге судеб, в которую никто из них не верит. — Почему же тогда ты не сделал этого? Гнева больше нет, он ушел так же быстро, как вспыхнул, как оно всегда между ними бывает. Это застенчивое состояние покоя. Здесь начинается истинное восстановление, старые раны затягиваются, заживают в асимметричных узорах. — Это было бы очень легко, — размышляет Шерлок теперь. — Еще одно фальшивое самоубийство. Люди поверили бы; они бы сочли, что ты следовал за мной до самой могилы. Звездные любовники, так бы это изображали. — Я сделал бы это, — говорит немедленно Джон. И верно. Он пошел бы в огонь ради этого человека, он последовал бы за ним на край света, чтобы вместе вернуться, он спустился бы в ад – и ни разу не пожалел бы ни о единой секунде. Джон рассматривает эти слова, что обычно считаются символом преданности, и ни одно из них для него не выглядит хвастовством или преувеличением. — Я знаю. — Шерлок снова трогает бинт, обвивающий шею Джона. — Потому-то я и не просил никогда. И еще потому, что не мог взять с собой всех троих. — Грег, — говорит немедленно Джон, всё теперь понимая. — И неукротимая миссис Хадсон. Детективный инспектор и шестидесятисемилетняя леди... Они тоже не могли бы сопровождать меня, и тогда всё это было бы бесполезно. Всё оказалось бы ни к чему, если их убили бы, потому что я оказался недостаточно сильным, чтобы справиться со всем в одиночку. Чувства. Джон моет руки в раковине, тщательно растирая пену между пальцами и вычищая всё под ногтями. Шерлок, как он привык, наблюдает за каждым его движением, как будто это нечто такое, что нужно запомнить, и хранить, и потом вспоминать, как что-то важное и драгоценное. Джон вытирает руки синим бумажным полотенцем, прежде чем смять то в комок и бросить в мусорное ведро. — Я провел три года, Джон, выполняя то, что делает меня монстром. — В свете люминесцентных огней скулы Шерлока слишком острые и нереальные. Он выглядит фантастическим существом – древним, диким, пугающим и прекрасным. — Действительным монстром, не из тех, что уютно живут под кроватью. И я делал всё это не для того, чтоб ты умер сегодня вечером. Если б это случилось, то я сжег бы Лондон дотла. — Он смотрит на Джона, и тот верит ему. — Нет необходимости в этом, — отвечает Джон, и осторожно, мягко тоже моет Шерлоку руки, точно так же, как и себе: от кончиков пальцев вверх, по суставам, между пальцами, и с легкой щекоткой – ладонь. Небольшое пятнышко его крови исчезает, растворяясь в потоках воды, и уходит с ней по спирали вниз, унося с собой напряжение в комнате и оставляя чистыми их обоих. — Почему ты оставил меня? — говорит Шерлок, вновь шевельнувшись. Джон задается вопросом, не стало ли это рефлексом, маскировкой, самозащитой во время охоты и долгих скитаний. — Что, как ты оставил меня? — говорит Джон автоматически, всё еще как будто обороняясь. — Нет, прости, это было несправедливо. — Не было, — возражает Шерлок, вытирая руки. Он всё еще нервничает, барабаня пальцами по ноге, выглядя весьма изможденным и очень усталым. — Когда ты в последний раз спал? — Джон знает, что Шерлок не ложился вчера вечером. Тот, кажется, всю прошлую ночь сидел возле Джона или, споря с собой, шагал у его двери. Интересно, о чем тот размышлял, и какие подбирал аргументы, объясняющие, почему был должен отсутствовать. Если был когда-либо человек, который мог спорить с собой более чем на двух уровнях, и при этом не иметь диагноза «шизофрения», то это, конечно же, Шерлок Холмс. — А это так важно? — Да. Вервия, которыми стягивает себя Шерлок, расслабляются, его конечности теряют безумное напряжение, и сейчас Джон ясно видит, сколь тонки нити, удерживающие их. Шерлок никогда не убивал. Он никогда не задумывался о цене, какую для человеческой души имеет убийство, когда с этим сталкивался. Джону это прекрасно известно, и он также знает, как с этим справиться. Шерлока же больше не защищает уверенность, что всё будет прекрасно, когда он вернется домой. Теперь он здесь, его последний враг арестован и сидит, возможно, он в такой же неудобной камере, как та, что была у Джона. Но при этом у детектива нет ни реальной цели, ни реальной идеи о том, как всё пойдет дальше. Они бредут переулками, избегая полиции и гражданских лиц. Проскальзывают в дом с черного хода, не включая света, словно бы темнота является их последней защитой, и впотьмах снимают ботинки с носками в комнате Джона. Тот пытается оставить там Шерлока, но детектив не желает его отпускать, поэтому он тоже ложится напротив, точно так же закутавшись в одеяло, чувствуя на своем лице дыхание Шерлока с каждым медленным выдохом. — Было трое убийц. — Голос Шерлока еле слышен. — Один – для Лестрейда, Грега, человек в его кабинете, что всегда разговаривал с Салли. Заронив сомнения в ее голову. — Где-то есть история, как встретились Шерлок и Салли, и почему она единственный полицейский, кого тот называет по имени. Джон позволяет Шерлоку говорить. Он знает это состояние, наблюдал его у многих мужчин, с которыми он сидел, часто после их первого боя или убийства. Шерлок нуждается в прощении. — Миссис Хадсон – там был электрик; для тебя был снайпер через дорогу. И один за всеми следил, контролируя их. Это был… — Себастьян Моран. — Себастьян Моран, — соглашается Шерлок. — Это было последним пунктом в их плане: если бы ничего не вышло у них, он бы сам вас убил, с удовольствием. Я недооценил влияние прошлого, вашей старой вражды. И его намерений. — Шерлок задыхается от чего-то, что Джон затрудняется определить. Детективу никогда не нравились «американские горки». Джон помнит тот случай, что привел их в Алтон Тауэрс[3], и Шерлок смотрел на них слегка подозрительно. А вот Джон, адреналиновый наркоман, всегда их любил. А тут были «горки» эмоционального вида. Ничего удивительного, что Шерлоку было настолько не по себе. — Ты поступил правильно, Шерлок. — Джон еще раз прослеживает следы, что когда-то прочертила кровь, слишком красная на этом бледном сероглазом лице. Этот образ ему никогда не забыть. Но нужно сказать об этом, Шерлок должен это услышать. Шерлок, который готов был вновь уйти, если вид его слишком обидит Джона, заявившего: «Это нормально, что ты ненавидишь меня», как будто уже смирился с этим, как будто этого ожидал. Глупый Шерлок, который не может понять, что для Джона невозможно по-настоящему ненавидеть его, никогда не способный постичь, почему Джон остался, поначалу называвший его безумным за это, а потом замолчавший, когда стало понятным, что Джон не соберет свои вещи и не уйдет в отвращении. И даже потом временами смотревший на компаньона-соседа с таким удивлением на лице… Шерлок, который не просит прощения, словно бы не веря, что получит его, потому не желающий разочаровываться... — Я сделал бы то же самое. — Последняя напряженность ночи уходит, тело Шерлока расслабляется, и тот закрывает глаза. — Я на страже, — говорит ему Джон, и Шерлок вновь открывает глаза. — Я здесь. — Да, — отвечает Шерлок и смыкает пальцы вокруг джонова запястья, словно бы заверяя их обоих. Джон помнит свою бессонницу, что не мог уснуть, потому что некому было покараулить, пока он спал, потому что он жил один, в грустной бежевой комнате, помнит первую ночь на Бейкер-стрит, когда смог действительно отдохнуть, не впадая в истощенное кататоническое забытье, а утром проснулся, чтобы снова увидеть мир… Не то, чтобы всё это извиняло слова Шерлока «Ты не чей-то герой». Они всё еще кружили в мозгу, не давая спать. Шерлок, решает Джон, наконец, похож на красивый нож без ножен. Опасный, если хочешь оставить его, и приходится быть готовым порезаться. Но он с радостью примет это, решает Джон. Чтобы Шерлок был здесь, он с радостью примет это. КОММЕНТАРИИ [1] Звук полицейской сирены: https://www.youtube.com/watch?v=HEwusdPlL74 [2] Эльфаба или Эльфеба (Elphaba) – героиня голливудского фильма 1939 года «Волшебник страны Оз» и романа «Удивительный волшебник из страны Оз» Лаймена Френка Баума, а также английского мюзикла Стивена Шварца «Злая» (англ. Wicked), основанного на романе Грегори Магвайера «Злая: Жизнь и приключения Злой Западной Ведьмы» (англ. Wicked: The Life and Times of the Wicked Witch of the West). [3] Парк Алтон Тауэрс, расположенный в заповедной зоне Стаффордшира (Великобритания), фактически является огромным развлекательным центром, состоящим из тематического парка, аквапарка и гостиничного комплекса. Именно его можно назвать самым популярным парком Англии. Был открыт в апреле 1980 года. http://euro-gid.ru/park/alton-towers-resort