Значит, ты уже большой

      То, как быстро Игорь влился в семью Конченковых, не могло не поражать. Проводить время втроем они стали в разы чаще, а уж Стас от такого друга был в полном восторге. У него даже создавалось впечатление, что никто и никогда не смог бы понять его так, как этот амбал. Все мелкие и крупные косяки за парнем быстро подчищались и хорошо прикрывались от отца, что юношу вообще не могло не радовать. Но по ушам все равно получал знатно.       Занятия в школе могли смело пропускаться, а внезапно появившееся свободное время Конченков младший активно проводил за написанием музыки, которая его безумно заинтересовала лет так в пятнадцать и отпускать не хотела настолько, что желание тратить свою жизнь на что-то иное даже не появилось.       То, что Женя был не в восторге от страстного увлечения сына, можно было и не упоминать: все эти брынчания ему казались безумно неперспективными и, как следствие, бесполезными. Планы на будущее чада были уже давно расписаны по пунктам, ибо такое наследство, которое молодой папаша планировал передать своему ребенку, кто-то должен был обеспечивать. С возрастом требования и вложения только росли в геометрической прогрессии, претензии и недовольства преумножались, а нервы Стаса медленно, но верно натягивались в тонюсенькую струнку, ибо объять необъятное ему пока возможности не предоставлялось даже при всем желании.       Единственным спасением был Лавров, который то и дело промывал другу мозги, мол, пусть ребенок занимается тем, что душе угодно, успеет еще вырасти. Это, конечно, плоды свои приносило, но на довольно мизерный срок, ибо Евгений был непоколебим в своих ожиданиях и точке зрения касательно будущего Стаса. Тут, думаю, можно и не уточнять, что стены дома Конченковых то и дело содрогались от ругани старшего и попыток отстоять свои права младшего. — Ты доиграешься. Твоя гитара полетит на помойку вместе со всеми барахлом, — Женя, в очередной раз, расстроившись из-за неудач сына в учебе, буквально рвал и метал. — Ты как собрался на жизнь зарабатывать? Балаканьем?       У Стаса сдавали нервы. Игорь, сидевший в это время на диване, молча наблюдал за представившейся ему картиной очередной перепалки поколений. — Значит, буду в переходе играть и милостыню собирать, — хриплый и уже сломавшийся голос отзеркаливал от стен, мебели, большого плазменного телевизора во всю стену, по которому сейчас шло какое-то нелепое кулинарное шоу, где кучка людей в смешных колпаках соревновались между собой, кто приготовит более отвратительное или вычурное блюдо. — Ты что, совсем ебанулся?       Лавров тяжело вздыхает. Сотый раз, сидя в зале и закинув ногу на ногу, он слышал одни и те же фразы из одних и тех же уст, да еще и на одну и ту же тему. Уже около трех лет в этой семье словно была какая-то война на почве полного непонимания. — Да блять, Женек… — Игорь каждый раз пытался угомонить своего друга, пытаясь напомнить ему, что у того самого собственное дело стрельнуло только из-за детского и максималистского рвения. — Да ты мертвого заебешь. — Не лезь не в свое дело, — на такой выпад Лавров не мог уже ничего ответить, лишь поднимал руки в жесте «сдаюсь» и выходил из комнаты на балкон, чтобы покурить и отдохнуть от звуковой игры, которую его уши выдержать уже просто не могли.       Сегодняшняя семейная перепалка стала своего рода началом конца. Стас, будучи еще инфантильным и ярко реагирующим на все малым, рванул к себе в комнату, параллельно хорошенько ебнув дверью. На это отец сразу среагировал так, как нельзя лучше. — Собирай свои манатки и проваливай хоть на все четыре стороны! Кажется, Лаврову в очередной раз придется освобождать диван для одного самоуверенного пиздюка.

***

      Каждая ссора такого рода всегда заканчивалась тем, что малолетний импульсивный Стас и довольно непринужденный Игорь двигались в большую квартиру в центре города молча и без каких-либо комментариев.       Только непринужденный музыкальный мотив, проигрывающийся на очередной малоизвестной радиостанции, нарушал стоящую тишину. Конченков младший подозрительно задумчиво смотрел в окно, скользя взглядом по мимо мчащимся другим машинам, в которых люди явно торопились домой к семьям в столь поздний час, по мелькающим многоэтажкам и магазинам, улочкам.       Игорь в такт музыке отбивает большими пальцами по рулю и чуть покачивает головой. Стас нервно теребит шнурок на толстовке, то оттягивая горло, то отпуская. — Он никогда не оставит меня в покое, да? — юноша раздраженно поцокал языком, будто говорил не о собственном отце, а о каком-нибудь надоедливом однокласснике. — Это невыносимо.       Лавров, не отрывая взгляд от дороги, еле заметно приподнял уголок рта в полуулыбке-полуусмешке, моментально прекращая исполнять свой незамысловатый ритм руками. — Ты же знаешь своего отца. Это исключительно из добрых побуждений, — на секунду мужчина отвлекается от дороги и переводит взгляд на сидевшего рядом подростка. Теребить уже развязавшийся шнурок Стас начинает более нервно. — Взрослый мальчик, пора бы понимать.       Конечно, на недовольное лицо Конченкова он уже не обращает никакого внимания, заворачивая на заправку и паркуясь рядом с ближайшей колонкой. К открытому водительскому окну уже торопится сотрудник, в то время как Стас отстегивает ремень безопасности и тянется головой в сторону плеча Игоря. Легко боднув того лбом, он говорит недовольно и по-детски. — Да лучше бы я с тобой жил, чем с ним! — худые руки скрещиваются на груди, отчего сразу нельзя понять, то ли парню холодно, то ли он просто возмущен. — С тобой намного лучше.       Погрузившись в свои злобные тирады, Стас пропускает тяжелый взгляд Лаврова, скользнувший от острых коленок до худых запястий, от выпивающего кадыка на тонкие губы и смешные уши. На ляжку ложится тяжелая горячая рука, хлопает пару раз и неприлично задерживается на штанине, что не мог не заметить даже недальновидный Конченков. — Поехали уже, — Игорь снова заводит машину и лихо выезжает с парковки, скоро мчась в сторону своей квартиры.       Рядом сидящий Стас вновь молча отвернулся к окошку, затеребил шнурок толстовки и пытался кое-как восстановить сбившееся дыхание, а заодно и понять, почему все тело прошибло от нелепого касания.