Fatherless, Friendless, and Damned

Сразу после того, как Рамси велит Джону бежать, долговязый мертвец наваливается на него, обхватывая за шею, и душит накрепко, насмерть, а какой-то мертвый ребенок еще вцепляется в колено, стараясь прокусить теплые штаны. Рамси дает ему хорошего пинка, стряхивая зажавшие шею холодные и сухие руки, но эта возня все равно занимает несколько долгих секунд, и, раздробив мертвое запястье своим секачом и высвободившись, он уже теряет Джона Сноу в выжигающем легкие белом холоде. И хотя, не став задерживаться, он быстро срывается вроде в том же направлении, стараясь следить, чтобы сначала дорога, а потом и берег озера были под ногами, но мельтешащий перед глазами снег скрадывает ориентиры и чужие силуэты. Несколько шагов в сторону – и ты уже не вернешься обратно. И нужно спешить, чтобы найти Джона Сноу до того, как его найдут Иные, но спешка сейчас убьет их обоих куда вероятнее белого холода. Так что Рамси только надеется, что у Джона хватит мозгов не идти дальше и дождаться его у дороги на южной оконечности озера. И не выходить на саму дорогу, потому что поток на ней не посмотрит на его форму или хорошенькое личико. Поток хочет только жрать. Изредка Рамси попадаются упыри, некоторых ему удается обойти, с некоторыми, особо привязчивыми, он расправляется отцовским ножом. Его всего уже залило гнилой кровью, но он надеется на вакцину Джона. В основном потому, что надеяться ему все равно больше не на что. Но однообразные туманные завихрения только сменяются такими же завихрениями, и Рамси, слегка замедлившись, думает, сколько он уже пробежал и планирует ли это дерьмо хоть когда-нибудь закончиться, когда слышит первый выстрел где-то впереди, по правую руку. На секунду Рамси замирает и жмурится от гнева, а потом снова резко переходит на быстрый бег, стараясь держаться той стороны, откуда шел звук. Новые и новые выстрелы корректируют направление – а потом в слегка разошедшемся тумане Рамси видит бредущий по озеру поток мертвецов. Поток – и отделившуюся от него сомкнувшуюся группу. Словно лапу, высунутую, чтобы схватить, пожрать и втянуться обратно в мертвую массу из раздутых и сухих белых тел и шевелящихся черных конечностей. "Много работы будет", – рассредоточенно думает Рамси, перехватывая отцовский фашинный нож левой рукой и снова доставая широкий секач. "Я умру, скорее всего", – холодно думает Рамси, набирая воздух в легкие, чтобы закричать – разогреть кровь и отманить часть упырей к себе. "Не стоило того", – успевает еще подумать Рамси, когда слышит резко усиливающийся треск – а потом лед перед ним с надрывным хрустом вдруг дыбится кусками и обваливается вниз, и мертвецов – и Джона Сноу – поглощает черная вода. Рамси давится воздухом, так и не издав ни звука и только тупо смотря на сменившую заснеженный лед черную бурлящую воду. Но первый упырь всплывает быстро, у края полыньи, пытаясь зацепиться не то за воду, не то за плавающий в ней лед. И хотя, конечно, это мертвецу все равно, что ледяной воздух, что ледяная вода, но… Рамси осторожно обходит полынью – ему не нравятся идущие от нее дальше трещины, какие-то видимые, какие-то ощущаемые тихим хрустом под сапогами, – думая, как бы половчее подобраться к ней. Лезть в нее сам он точно не собирается – это верная смерть для них обоих. Но рано или поздно Джон должен будет выплыть наверх – остается надеяться, что тогда над его головой окажется воздух, а не лед, – и надо будет его как-то вытащить. Рамси сцепляет зубы, срубая голову какому-то подавшемуся на грохот льда высохшему трупу и пинком отправляя его безголовое тело в снег. Пока он возится с этим, еще несколько упырей всплывают на поверхность полыньи, а первый уже выбирается на лед, надломив его под собой. Сколько уже прошло? Меньше минуты? – Я ненавижу тебя, Джон Сноу, – бормочет Рамси, с трудом сдерживаясь, чтобы не закричать от раздражения, – ненавижу, ненавижу, – говорит он, и ему кажется, что одна из мокрых черных голов на поверхности черной воды все-таки не похожа на другие. – Я ненавижу тебя, Джон Сноу! – кричит Рамси, и мокрый, перепуганный, хватающий ртом воздух Джон поворачивает к нему лицо, удерживаясь на воде. Как же его достать? Думай. – Поплавай там еще немного! Я сейчас! – бросает Рамси, оглядываясь в поисках хоть чего-нибудь подходящей длины. Сюда бы какую крепкую ветку, но на глаза попадаются только упыри, те, что отошли от развалившегося потока и, кажется, малость подзаблудились в раскачивающем их ветре. А еще можно снять шарф, или даже лучше – затянутый поверх куртки ремень, главное, не просрать закрепленные на нем ножи; и Рамси уже хочет прибрать секач и взяться за пряжку, когда один из упырей, здоровее других, в хлопающей его по запавшим бокам обтрепавшейся кожаной куртке и со свисающими вдоль полуразложившегося тела длинными руками, уверенно направляется к нему. Проигнорировать его не получится. Рамси удобнее перехватывает секач, дожидаясь расстояния между ними в два шага, и врезается упырю в сухую грудь, роняя в снег. Лед неприятно хрустит под ними, зато остальные упыри – Рамси на долю секунды вскидывает голову, оглядывая их – топчутся на расстоянии, как будто запомнив, как другие мертвецы, не контролируя свой голод, провалились под лед, и не решаясь подойти ближе. Может, их мозги и разлагаются, но что-то еще держит их в относительном сознании, что-то поддерживает примитивное, животное мышление в их гниющих головах. Рамси некогда толком думать об этом. Он находится в относительной безопасности от них, пока промерзшие, но еще крепкие руки упыря скребут по его бокам – и втыкает нож в его голову, пригвождая к опасно трескающемуся льду. Громкий прерывистый вздох, раскатистый хруст позади и звонкий всплеск вынуждают его обернуться – Джон Сноу барахтается среди новых обломков льда, судя по всему, попытавшись выбраться самостоятельно. Надо делать что-то быстрее. Идея, которая приходит Рамси в голову, звучит бредово на первый взгляд – да и на второй тоже. Это не сработает. Заткнись. Упырь дергается, пытаясь увидеть его своими мертвыми синими глазами, но между ними надежно торчит рукоять ножа. Отцепив от себя его руки и усевшись на ввалившемся животе, Рамси заносит секач и рубит его грудь через остатки одежды. Холодное, почти обескровленное мясо поддается тяжело, с натужным хрустом ребер, а еще придется ломать позвоночник и лопатки, но у Рамси сильные руки. Вот только упырь – не замороженная свиная туша, его руки живо хватают за бедра и бока, раздирая штаны и куртку, силятся добраться до лица, и Рамси, стряхивая их, чувствует себя неприятно взмокшим, быстрыми сильными ударами разрубая его до спины. Он еще раз оборачивается к Джону – тот теперь как-то держится на свободном от упырей краю полыньи, навалившись грудью на треснувший лед, и выглядит не живее своих соседей. – Не сдохни там, сукин ты сын! Я уже сейчас! – Что?.. – голос у Джона хриплый, рваный и невнятный, но Рамси только отворачивается, наконец разрубая позвоночник. Собственное плечо почему-то ноет. Неважно. Двумя ударами он срубает голову мертвеца, когда заканчивает с грудью, и вырывает из него отцовский нож. И, прибрав его и секач и сунув пальцы под холодные ребра – мертвые руки сразу бросают доставать его и скребут снег, пытаясь зацепиться, – отделяет кое-как обрубленный кусок грудины от остального тела, и, приподнявшись и увернувшись от слепых пинков дергающихся ног, осторожно, на четвереньках, движется к полынье, волоча цепляющийся за лед тяжелый обрубок. Еще ближе к ней он ложится на живот, упорно пихая шевелящуюся и сопротивляющуюся часть грудины упыря перед собой. Куски смерзшихся легких вываливаются на снег из-под его руки, черный след из гнили и остатков крови тянется за ним, охраняя от других упырей, а Джон смотрит на него мокрыми, какими-то безнадежными глазами в обрамлении замерзших уже, покрывшихся инеем ресниц. Рамси отцепляет черные пальцы от своих шеи и плеча – то, что осталось от упыря, вцепилось в него, как ребенок, стоило остановиться – и, взявшись за одну из мертвых рук, с силой закидывает обрубок вперед, к полынье. Замерзший торс проезжается по снегу, оставляя грязный примятый след, а Джон, поняв Рамси без слов, наваливается грудью на трещащий лед. Любому, особенно оставшемуся без мозга, упырю все равно, что хватать. Лишь бы рвать. Лишь бы вцепиться и не отпустить, утянув на дно полыньи или в белый снежный туман. Пальцы левой руки скребут по тонкому снегу, сгребая его ногтями и слепо ворочаясь из сторону в сторону с большим размахом, чем хотелось бы Рамси, но это все не имеет значения, когда Джон протягивает ладонь, стараясь ухватиться, и когда они наконец нащупывают ее, плотно вцепляясь в его мокрую перчатку. Жесткая хватка обеих мертвых рук сцепляет Рамси с Джоном накрепко; промерзший торс удерживает сразу натянувший кожу вес, ногти рвут перчатки, пальцы не хотят отпускать добычу, но Рамси не собирается ждать, пока что-нибудь из этого с треском лопнет, и приподнимается на локте, потягивая Джона к себе. И, почувствовав натяжение, мертвая рука в его ладони только усиливает хватку, карябая ногтями запястье, а Джон ложится на лед сперва грудью, потом животом, а потом и вовсе, кое-как опершись локтями, вытаскивает из воды ноги и отползает от полыньи. Становясь на четвереньки, он с трудом отцепляет мертвую руку от себя; его всего трясет, и лицо все бледное и мокрое, быстро покрывающееся белесой коркой, и губы синие, но он жив. Впрочем, это снова может измениться довольно быстро: выбирающиеся из полыньи мертвецы заинтересованы в валяющемся на льду теплом мясе не меньше, чем их возбужденно дергающие носами сородичи, отбившиеся от потока, и, скорее всего, память у них недолгая, а голод только усиливается. – Вставай-вставай-вставай! – прикрикивает Рамси, живо отшвыривая обрубок и поднимаясь, и, когда Джон не может встать сам – его трясущиеся, скрученные судорогой руки только соскальзывают по льду, когда он пытается опереться, – попросту вздергивает его за воротник, кое-как ставя на плохо слушающиеся ноги. – Бегом! И Джон бежит, как-то набросив промокший капюшон на голову. Не жалуется, только слегка подворачивает ноги, сам похожий на мертвого, и прижимает руки к ребрам. И хотя, по правде, сперва скорее плетется, чем бежит на самом деле, но Рамси все равно, лишь бы он двигался; на пару упырей его ноющего плеча еще хватает, но, к счастью, когда остальные действительно начинают медленно подтягиваться ближе, ноги все-таки слушаются Джона, и они оба могут перейти на бег. Лед тяжело хрустит под ногами, и Рамси уже готов молиться старым богам, чтобы тот выдержал их вес, потому что они не могут вернуться на дорогу. Но через несколько минут полынья остается за спиной, и ставший крепче лед легко выдерживает двух замерзших мальчишек. А когда озеро заканчивается, Рамси, стараясь продолжать держаться вдоль дороги, молча ведет трясущегося Джона через лес, надеясь только, что они не заплутают среди деревьев. Но белый туман здесь немного рассеивается, и становится легче. Главное, обгонять его, насколько это возможно. Уже хорошо так углубившись в лес, они слышат где-то на западе шум летящего истребителя, и Рамси с раздражением думает, что Джон точно не удержится, чтобы не сказать, мол, он же говорил, но он так и молчит, обнимая себя за живот, и только смотрит себе под ноги, тонущие в снегу между смыкающимися деревьями. Ветки то и дело бьют его по лицу, как-то прикрытому разорванной балаклавой и покрытым сосульками шарфом, и Рамси даже испытывает что-то слабое между жалостью и презрением – или что-то вроде этого. В какой-то момент Джон падает. Рамси знал, что это случится рано или поздно, но в глубине души хотел думать, что не так рано. Они и без того уже не бегут, а только быстро продираются сквозь ветки, но белый холод все еще близко, и еще чего не хватало валяться в снегу. Так что Рамси просто снова вздергивает Джона за воротник, поднимая на ноги, и ничего не говорит. И второй раз, через несколько минут, чуть не оторвав и без того истрепанный упырями капюшон; Джон что-то бормочет себе под нос, но Рамси не хочет вслушиваться, чтобы не раздражаться сильнее. А вот в третий раз у него почему-то не выходит, и он только сам неуклюже валится в сугроб, не понимая, что происходит. Джон садится между тонкими деревьями на коленях, словно в септе, согнувшись и подобрав руки под грудь, а Рамси сидит в снегу напротив и тупо смотрит на него. А когда пытается подняться, у него так резко кружится голова, что он предпочитает снова сесть в снег, чтобы его не вырвало прямо здесь. Он что… устал? Рамси, в отличие от как будто постоянно изнуренного Джона, так давно не чувствовал настоящей физической усталости, что даже не сразу вспоминает, что вообще может ее испытывать. – Мы никуда не дойдем, Рамси, – он едва разбирает, что там опять бормочет Джон своими трясущимися синими губами. – Дальше… – Рамси чуть не вздрагивает от собственного голоса, охрипшего и неожиданно низкого, – дальше должен быть перекресток, а там, ты помнишь, волчонок, должна быть та деревушка для туристов… – он говорит это, сам понимая, что от озера до музейной деревни идти всего ничего, и они бы уже давно туда вышли, если бы шли правильно. Судя по поднятым глазам Джона, он понимает это тоже. И молча смотрит на Рамси, как будто заставляя его не только понять, но и принять. Сейчас он начнет возражать. Сейчас он сдастся. У Рамси нет сил не то что уговаривать его, как младенца, ему не хватит сил даже подползти и вмазать по этим темно-синим церковным губам кулаком, если с них сорвется хоть слово. – Ага. Т-точно, – дрожащим от холода голосом неожиданно говорит Джон. – А я уже не помню. Он лжет так откровенно и неумело, что Рамси засмеялся бы, если бы не так болело в груди. – Еще немного, да? – спрашивает Джон, и его глаза мертвые и темные, как черная вода. – Ага. Еще немного, волчонок, – и у Рамси дергается край замерзшего рта, когда он тоже лжет. Когда они вываливаются из леса на перекресток, Рамси не сразу понимает, что это происходит на самом деле, и они не наткнулись на злой зимний мираж: его голова монотонно гудит от холодной боли, мороз спускается по скованным лямками рюкзака и тянущим нытьем плечам – в правое будто снова накрепко воткнут крюк Морса Амбера, – и он способен удерживать в мозгу только одну повторяющуюся мысль – игнорируй, шагай, следи за деревьями, – а еще ресницы заледенели так, что ему почти ничего не видно, и приходится все время поворачивать голову, чтобы разглядеть хоть что-то вокруг. Это каждый раз причиняет какую-то сводящую, сухую боль его замерзшей шее – и совершенно не приводит его в восторг. Но, так или иначе, ему все равно лучше, чем Джону. Тот падает еще несколько раз по дороге к одному из бревенчатых домиков музейного комплекса. Но, слава богам, они все-таки разминулись с потоком, и, вталкивая Джона в такой же промерзший, как и лес, дом, Рамси может не беспокоиться хотя бы об этом. И о морозном ветре, покрывающем мокрую одежду слоем льда, тоже. Из-за его отсутствия даже кажется, что внутри все-таки теплее, чем снаружи, но Рамси знает, сколько людей погибает, расслабившись в таком обманчивом тепле совсем ненадолго, и только бросает Джону: – Раздевайся, – сам снимая рюкзак и расстегивая куртку. Он быстро раздевается до белья и бросает одежду Джону. Тот пока справляется только с перчатками, курткой и примерзшей к волосам балаклавой, но Рамси уверен, что он как-нибудь сможет снять и остальное, и только обнимает себя за мигом промерзшие до костей плечи, ежась и оглядываясь в поисках того, чем можно прогреть дом. Слава богам, у стены находится старая печь – даже не макет, – и, пока Джон трясущимися руками отжимает футболку и обтирает свою влажную и еще посиневшую кожу перед тем, как закутаться в одежду Рамси, в топку постепенно идет все, что находится в доме: и обломанные рамы витрин, и их промерзшие холщовые подложки, и лежащие в них экспонаты: какие-то украшения, мелкие предметы быта и художественные инсталляции, больше похожие на школьные поделки из деревянных чурок, соломы и тряпок и отлично годящиеся для растопки. Кое-какая мебель тоже ломается, не рукой, так ногой, а когда Джон, молча оттащив какой-то резной сундук к понемногу прогревающейся печи, начинает планомерно отламывать крышку, помогая ему, дело идет еще быстрее, и уже скоро Рамси почти довольным взглядом – он был бы более довольным, если бы не острая боль в плечах – окидывает приличный запас дерева, которого им должно будет хватить на остаток дня и ночь. Рамси тяжело вздыхает, обтирает пыльные ладони о бедра и устало садится около печи, прислоняясь к ней спиной. Печная стенка горячо и приятно жжет через флис, и Рамси хлопает по колену, предлагая Джону подползти поближе. Тот выглядит таким маленьким, почти целиком утонувший в здоровых куртке и штанах Рамси, и даже сапоги ему великоваты – хотя и не сильно, но они все равно слегка слезают со ступней, когда он, не вставая, подтягивается на руках. Его еще трясет, озноб никак не пройдет, но это нормально, и Рамси только подхватывает его под спину, давая мерзло прижаться к груди и устраивая между своих сложенных ног, как в колыбели. – Сейчас согреемся – и сходим посмотреть, что в других домах есть, – через силу преодолев тупую усталость, говорит он, и Джон шмыгает носом, кивая. Но через какое-то время все-таки спрашивает: – А что, если упыри придут на тепло и дым? – Что-что, сдохнем мы тогда, волчонок, – фыркает Рамси. – Я бы мог подержать их в двери какое-то время, но эта хибара все равно не выдержит натиска потока, а у меня очень болит плечо. Так что лучше будет сразу наложить на себя руки. Но за это не волнуйся, у меня, может, стрелять и не из чего, зато ножей – на любой вкус, – он говорит это вроде не в упрек, но все равно выходит плохо, и Джон только глубже зарывается носом в застегнутый доверху воротник куртки. Стоит его утешить, наверное. – Не бойся, это не больно будет. Не сейчас. Аккуратно взрежу тебе здесь, – Рамси касается его шеи сбоку, поглаживая большим пальцем, – и побуду с тобой. – Не думал, что все будет так, – Джон не поднимает глаз, безучастно дергая плечом. Ему, видимо, совсем нехорошо. Как бы не застрять здесь из-за этого. – Ага, знаю я, как ты думал, – Рамси откидывает голову, чувствуя обжегший затылок жар. "Что, как этакий благородный спаситель, убьешь меня и останешься в белом. Не что я подарю тебе милосердную эвтаназию. Ну, волчонок, я тоже думал по-другому". – Не знаешь, – но Джон вдруг отвечает серьезно, крепче прижимаясь к его груди. – Как угодно, – и Рамси пожимает плечами, но сам себе признается, что это разжигает в нем легкий возбужденный интерес. Но он не будет ничего спрашивать – если оставить немного невысказанного, им будет, к чему вернуться позже. Когда одежда Джона, разложенная на печи, наконец высыхает, а сам он более-менее отогревается, становится уже слишком поздно и темно, чтобы идти дальше. Может быть, в другую ночь, но не в эту, когда тяжелый и влажный белый туман ложится на лес: Рамси и так едва ориентируется в нем, чтобы дойти до соседних домов и собрать все, что попадется под руку. А попадаются еще рейки витрин на растопку – их Рамси ломает, морщась от резко вступающей в плечо боли, – мокрые холсты и бумаги – их можно подсушить, – пара ведер, котелок и кружки – а в них он, плотно утрамбовав, набирает снег, – и какие-то тяжелые, промерзшие тряпки. Обрядовые свадебные покрывала, восстановленные по найденным образцам тканей почти тысячелетней давности, сообщает ему табличка рядом. "Ага, тоже мне", – думает Рамси, наматывая пыльные белоснежные покрывала на собранные деревяшки и выходя наружу. Вернувшись в их дом прилично нагруженным, Рамси ставит ведра на пол и, размотав покрывала, кидает их Джону. – Тряпья тебе нашел прикрыться. Залезай на печь, сейчас воды нагрею, – он снова поднимает ведра, дернув носом, и подходит ближе к так и сидящему на полу у печи Джону; у того, кажется, все еще нет сил толком разогнуться и подняться. – Я одно ведро потом оставлю, чтоб ты ссать на мороз не ходил, – вроде дружелюбно предлагает Рамси, но Джон только шмыгает носом, подтягивая к себе покрывала и кое-как кутаясь в них. – Лучше бы поесть что нашел, – неожиданно ворчливо бурчит он себе под нос, и Рамси легко пинает его носком сапога в поджатую голень. – Не борзей. Мы из-за тебя здесь встряли, – но он быстро оттаивает – быстрее, чем это сделает снег в ведрах. – Давай, я не буду с тобой возиться, как с младенцем, лезь на печь. Джон подбирает покрывала, как нарочно медленно поднимаясь, и Рамси, сдерживая раздражение, резко поднимает ведро выше, чтобы поставить на печь. Плечо от быстрого рывка вспыхивает острой болью, и Рамси рычит сквозь зубы, глухо стукнув ведром о кладку. Ему по-детски хочется больше не делать ничего хорошего в своей жизни, но им нужно пить достаточно теплой воды, и умыться тоже было бы неплохо, и Джона наверняка еще потребуется обтереть ночью, если ему станет хуже. – Сильно болит? – не спрашивает, а утверждает Джон, ставя ногу на приступку и глянув на Рамси снизу вверх – не слишком, но все же довольно участливо. Но Рамси все равно огрызается с раздражением: – А сам как думаешь? – Я не знаю, ты же не говоришь, – Джон наконец забирается наверх, на лежанку, подтягиваясь на руках, подбирая ноги и сразу снова закутываясь в свалившиеся с его плеч покрывала. – Может, мне посмотреть? – А толку, у нас все равно нет лекарств, – отмахивается Рамси, находя глазами оставленный рюкзак. – Зато кое-что еще есть. Я кое-что прихватил для тебя, – Джон заинтересованно пялит глаза из своих покрывал, и Рамси с удовлетворением продолжает, наклоняясь и расстегивая рюкзак. – Решил позаботиться о тебе. Вот только если ты будешь такой маленькой сукой, я могу и передумать. – Ладно, что там? – с действительным интересом спрашивает Джон. Но Рамси из принципа не отвечает. Когда он подобрал рюкзак, внутри было немного каких-то не выложенных вещей Эйегона, и большую их часть он выбросил, решив, что они определенно пригодятся им меньше, чем сок. Но он еще не выжил из ума, чтобы среди прочего выкидывать сухпаек; такие типовые упаковки еще всегда брал с собой Русе, когда выезжал на охоту, и Рамси легко опознал ее, не читая этикетку. Теперь он распаковывает пакет, вернувшись к печи, чтобы был хоть какой-то свет, и Джон слегка свешивается с лежанки, следя за ним сверху. – В пекло, ты действительно принес еду, – даже немного виновато говорит он, и Рамси поднимает на него скептический взгляд. Ему хочется ответить что-нибудь ядовитое, но он резко чувствует себя слишком уставшим для этого. Тщательно рассортировав всю имеющуюся еду и прикинув, сколько им еще придется идти, Рамси организовывает даже не слишком скудный ужин из упаковки сухих галет – по четыре на каждого – с тонким слоем плавленого сыра и поделенной напополам консервированной ветчины с зеленой фасолью, брокколи и густым, острым и масляным томатным соусом. Из сладкого Рамси обнаруживает в пакете маленькие баночки с консервированными персиками и приторным грушевым джемом – и заставляет Джона съесть и то, и другое, напоив его еще сверху тремя кружками горячего и приемлемо сладкого черного чая. Джон вяло сопротивляется, говоря, что у него к утру определенно откроется аллергия, если он будет есть так много сахара, но Рамси видит, с каким удовольствием он собирает пальцами сладкий джем со стенок банки, облизывая их потом, и чувствует разные странные вещи. Он хочет поговорить об этом с Джоном, но после еды они чувствуют себя настолько уставшими, что только заворачиваются в просохшие покрывала вдвоем и вырубаются почти мгновенно – хотя Рамси еще и просыпается иногда посреди ночи, когда Джон слезает с печи, чтобы отлить, и когда ворочается в его руках, разогревшийся и взмокший, и когда ближе к рассвету начинает хрипло дышать через рот. Утром Джону становится хуже. Он не слезает с лежанки даже умыться или сходить до ведра и просто лежит, завернувшись во все свои тряпки, дрожа и кашляя, пока Рамси снова протапливает дом и соображает им завтрак. Еще одна упаковка галет, консервированный рис с мясом и овощами на двоих, растворимый кофе с сухими сливками – для себя, сладкий и крепкий чай с двойной порцией сахара и сливовый джем – для Джона. Им придется как-то не обессилеть от голода вечером, но Рамси рассчитывает выйти с территории заповедника следующим утром, а там, в любом случае, с едой будет проще. Когда Джон все-таки спускается с печи, выглядит он тоже много хуже, чем накануне. Веки у него отекли, глаза влажные и покрасневшие, нос, которым он бесполезно шмыгает через раз, напрочь заложен, а в груди слышатся хрипы при каждом вдохе. – Ну, и что с тобой? – походя спрашивает Рамси, перемешивая горячую кашу в банке и глядя на Джона из-под тоже опухших от недосыпа век. – Что?.. Ничего, – Джон кашляет, прикрываясь рукавом, и смотрит на него непонимающе. Неизбалованный ребенок. – Я вроде не ослеп вдруг за ночь, Джон, – Рамси отставляет банку и приподнимает стол горящей от боли рукой, с грохотом подтаскивая его ближе к печи. – И, кроме меня, тебе здесь рассчитывать все равно не на кого, так что мне нужно знать, что с тобой происходит, – опустив стол и поморщившись, он потирает плечо. – Давай конкретнее. Что именно ничего? – Ну, стандартные симптомы после переохлаждения, – Джон недовольно морщится, явно от того, что ему приходится проговаривать это вслух. – Голова сильно болит, лоб и челюсть просто ужасно ноют, и вообще кости ломит, – он отходит к двери и расстегивается плохо слушающимися пальцами. – Носоглотка сухая, опухшая и забитая, и режет при глотании… – он опирается локтем на стену, пытаясь помочиться. – Сейчас, подожди немного. – Не спеши, – миролюбиво соглашается Рамси, перетащив скамейку тоже и заливая в кружки с кофе и чаем кипяток из котелка. Струя то и дело звонко бьется о стенку ведра, пока Джон прерывисто мочится, и Рамси надкусывает первую галету, ощущая стойкое чувство голода и думая, что ему нужно бережно сохранять ресурс на случай, если что-то пойдет не так. – Ага, – Джон наконец стряхивает и заправляется. – Еще лихорадит. Сейчас, когда встал, лучше, но ночью ознобило сильно, никак нормально не мог уснуть. – Я заметил, – Рамси держит кусочек галеты во рту, смачивая его слюной и унимая голод. – Прости, – Джон умывается из оставленной Рамси на полке кружки, тщательно полощет рот и горло, сплевывая в то же ведро, и после подходит к столу. – Но жар все равно сильный, и боли в груди быстро разрастаются. Хотя пока терпимо, – он вздыхает, садясь на скамью, не слишком сильно открывая явно ноющие глаза и без аппетита глядя на горячую кашу. – У тебя сигареты есть еще? – Поешь – будут, – Рамси флегматично пожимает плечами, продолжая медленно обкусывать галету. Джон не спорит, беря пластиковую ложку и зачерпывая немного каши. Рамси не удивлен и не узнал ничего нового, но ему все равно не слишком нравятся локации боли и такое быстрое ухудшение состояния, хотя выбирать и не приходится. Если повезет, Джон обойдется бронхитом или ангиной. Может, получит какие осложнения. Может, дойдет до пневмонии. Хорошо бы обойтись без межреберной невралгии, но все возможно. – Пей, – Рамси двигает кружку с чаем к Джону, садясь напротив, и пригубливает свой кофе. Но перед тем, как Джон, подув, послушно отпивает чай, Рамси все-таки перегибается через стол, приподнимая его влажные волосы со лба и прижимаясь к нему губами. У него не было потребности делать это так резко, но некоторые привычки остаются с тобой всегда. Губы слегка обжигает, и, дернув носом, Рамси садится обратно, возвращаясь к кофе. Джон пьет чай, как будто вовсе ничего не заметил. Возможно, он тоже приобретает некоторые привычки. Когда он послушно съедает половину каши, джем и даже сухие галеты, запив чаем, Рамси наливает ему еще кружку и выдает сигарету. Ничего хорошего для и так раздраженного, воспаленного горла, но лучше сдохнуть, чем выйти на этот холод, не выкурив чего-нибудь напоследок. Тем более когда перспектива сдохнуть ощущается так остро. Еще послушав дыхание Джона после завтрака и убедившись, что хрипы пока еще сухие и не слишком сильные, Рамси собирает вещи, и они оба одеваются, плотно закутываясь до самых глаз. День им предстоит долгий, и влажный, плотный туман, который встречает их снаружи, нравится Рамси еще меньше кашляющего за спиной Джона. Но никто никогда не спрашивает его, что ему нравится, а что нет, и, сверившись с промерзшей картой снаружи и определив направление, он осторожно пробирается к дороге между занесенными снегом домами, держа наготове секач. Но, как ни странно, ни в первый час, ни во второй, ни в третий – Рамси тяжело ориентироваться во времени без часов, но он старается отслеживать движение белесого солнца через густую пелену – они не встречают ни одного мертвеца; их окружает только полная, какая-то тоже влажная тишина, то и дело перебиваемая кашлем Джона. Но даже эти слабые звуки как будто поглощает то рассеивающийся слегка, то снова сгущающийся туман, и Рамси непроизвольно думает о незаметных в снегу белых телах упырей, которые могут быть где угодно здесь – и об Иных; он не испытывает страха из-за них, но ощущает раздражающий дискомфорт из-за возможных осложнений. Им приходится остановиться через несколько часов, когда Джон снова падает в снег. Он поднимается почти сразу, пошатнувшись, но Рамси, махнув рукой, хрипло велит ему сесть на ближайшее поваленное дерево и перекурить. Сам он почему-то тоже ужасно взмок и разогрелся, несмотря на явственно ощущаемый холод, и не против передохнуть хоть немного – туман как будто вытягивает все живые силы, и он чувствует слабое головокружение и усталую тупость сознания, снимая рюкзак, опускаясь рядом с Джоном и молча стягивая балаклаву, чтобы обтереть лицо. Что белоснежная фигура, сливающаяся с засыпанными снегом деревьями, неподвижно наблюдает за ними с расстояния нескольких метров, ни разу не моргнув своими синими глазами, Рамси, как будто погрузившийся в тупой и темный транс без картинки – он не знает, сколько они здесь просидели, но Джон уже давно потушил сигарету, – замечает не сразу. Вздрогнув, он осторожно снимает руку с колена и притрагивается к лежащей рядом ладони Джона, привлекая его внимание. Он почему-то ощущает свое тело необыкновенно замедленным. Как когда он болел ребенком. Хеке тогда тоже болел, внизу, в своей комнате, заразившись от него, и мать не пускала его к Рамси. И от этого Рамси постоянно злился и капризно кричал – между тем, как проваливался в темный сон и блевал куриным супом и теплым чаем с шалфеем. Один раз мать взялась обтереть его влажной губкой. Тогда он особенно громко и хрипло вопил, срывая горло и неловко, но больно пиная ее, не в силах справиться с тем, что тело так плохо слушается его, и она, не вытерпев, ударила его. Сначала мокрой губкой по щеке, потом, когда он от этого разъярился еще больше, своей тяжелой ладонью по губам. Он укусил ее руку, которую она хотела занести еще раз, и не выпускал из зубов, вбив их под кожу до крови, молча и яростно пялясь на нее. Она назвала его маленькой сукой и выплеснула на него всю воду. После этого к нему, все время сухо кашляя и шмыгая носом, приходил Хеке. Но Рамси нуждался не в нем, а в том, чтобы всегда получать то, что хочет, так что все равно не давал ему обтирать себя, заворачиваясь в одеяло с головой, и иногда устало плакал от бессилия, не ощущая от этого ни облегчения, никаких эмоций. Ужасное было время, в общем, и Рамси ощущает раздражающую слабость, вспомнив о нем сейчас и крепко сжимая пальцы на рукояти секача – он не выпустил его из руки только инстинктивно, привив себе за эти годы еще одну полезную привычку. Он осторожно, медленно поднимается – не желая двигаться резко, неспособный двигаться резко. Зубы больно ноют от невозможности стерпеть это, и еще Джон хватает его за локоть, зачем-то пытаясь остановить. Рамси стряхивает его руку, распрямляясь. Что он сделает своим рубящим лезвием против того, кто может уничтожить лучший истребитель Вестероса движением руки? У него нет выбора. Он уже знает, что его нож не оставит и царапины на переливающейся сказочной броне. У него нет выбора. Когда он слышит хрустящий треск – как треск льда, под который провалился Джон, – то не сразу понимает, что это не звуки из леса и тумана, а речь. Иной слегка склоняет голову – с тем, что у человека Рамси назвал бы любопытством, – приоткрывает рот, и его связки – у него же должны быть связки – производят трескающиеся, морозные звуки, а Рамси неожиданно для себя понимает, что он вовсе не так молод, как кажется. Нет, его лицо все такое же гладкое и мертвое, как у юноши, которому Рамси вспорол кишки на четвертом курсе, но тонкие и переливающиеся, как будто то стягивающиеся, то расходящиеся линии, пересекающие его открытые щеки, и легкое искажение молочно-белой, сливающейся с кожей линии губ, и едва заметное движение приподнятых рук неуловимо отдают какой-то возрастной тяжестью. Рамси непонимающе смотрит на Иного, не слишком уверенный, что ему стоит поднимать секач прямо сейчас, но и не знающий, что еще делать. Иной тоже глядит на него – или на Джона, по переливающимся, гипнотически движущимся синим огням в прозрачных и многослойных, как стеклянных, глазных яблоках не разберешь – с каким-то мертвым умиротворением и разве что слабым прохладным интересом. Нет, он не сказал что-то, вдруг резко понимает Рамси, наконец считав его интонацию – и его взгляд. Он о чем-то спросил. – Это был вопр… – тихо, едва слышно начинает Джон, но Рамси так же тихо перебивает его: – Я понял. Толку от этого. Взбрело же в голову какому-то фантазийному хмырю найти их посреди леса и доебать каким-то наверняка охеренным вопросом. Иной, видимо, тоже понимает, что его речь не вызвала нужной реакции, и хрустящий треск раздается снова. В этот раз его губы двигаются отчетливее, и он как будто напрягает скрытую высоким и жестким воротом глотку. Как будто хочет, чтобы они его поняли. Но Рамси не понимает ни… он даже не уверен, что в этом языке есть отдельные слова. – По-моему… по-моему, он… повторил то же, что и в прошлый раз, – осторожно шепчет Джон, поднимаясь следом. – Откуда тебе знать? – таким же шепотом огрызается Рамси. – Перерывы между… этим. И протяженность звуков… – как-то несмело замечает Джон. Отлично. Значит, этот упырь точно хочет от них чего-то. Чего-то конкретного. Знать бы еще, какой ответ ему нужен. И как его произнести. – Подожди… может, мы не понимаем его, но он понимает нас? – Джон касается плеча Рамси, обходя его. – Эй. Ты понимаешь, что мы говорим? – он сам говорит медленно и негромко, но без искажения слов, и Иной снова склоняет голову, внимательно следя за ним. – Это был кивок, или?.. – Джон немного молчит и еще шагает вперед. – Ладно. Кивни еще раз, если да. Иной приоткрывает губы, и с них срывается, короткий, как будто предупреждающий треск, а высокая перчатка на его руке начинает пульсировать перебегающими по инею голубыми огнями. – Все, хватит! – Рамси тоже резко шагает вперед, тяжело хватая Джона за грудь, оттесняя себе за спину и поднимая нож. – Назад! Это, блядь, мой Джон Сноу, найди себе своего и делай с ним что хочешь! А это мое! – Это мое! Мое! – он кричит на мать, когда та велит Хеке забрать мертвого щенка из его постели. Кровь из оставленных вилами рваных дыр в его шее, животе и паху натекла на свежую белую простыню. Рамси опять до крови кусает матери руки, когда та пытается удержать его. Он жалеет, что не укусил Джона Сноу, когда тот просыпался ночью. Рваные черно-розовые полумесяцы пошли бы его шее лучше любых украшений. – Боги, заткнись и не зли его, – говорит Джон почти одновременно с тем, как Иной задает еще один вопрос. В этот раз даже Рамси понимает, что другой. Коротким, глубоким и раскатистым, как будто исходящим из груди треском. – Давай, Джон, – Рамси не смотрит на него, впившись взглядом в Иного, считывая любое начинающееся движение, любое напряжение белоснежного тела, – бери рюкзак и иди. – И куда я дойду? – хрипло спрашивает Джон. Они оба знают, что все это бесполезно. Больной или здоровый, Джон не мог бы скрыться от Иного в заледеневшем зимнем лесу. От настоящего Иного. А если бы даже мог – Рамси все равно не сможет задержать эту тварь из сказки для него. Он умрет до того, как ему придется проверить, насколько его секач бесполезен против этой брони. Джон тихо касается ладонью его бока – Рамси едва чувствует это через все слои одежды – и снимает с пояса его нож. Так же бесполезно. Настолько, что смешно. Рамси хотел бы умереть, смеясь. Хорошая драка всегда веселит его. Он не может сдержаться и улыбается, чувствуя на языке предвкушение короткого и нечестного боя. Он слишком устал. Это хотя бы будет весело. – Надеюсь, ты умрешь первым, Джон Сноу, – Рамси продолжает склабиться, бросив на него – измученного, раскрасневшегося, больного – короткий взгляд. – Еще не хватало, чтобы ты продержался дольше меня. И ему кажется по маленькой морщинке у правого глаза, что Джон тоже старается улыбнуться, но он уже не узнает точно. Он шагает вперед, стараясь держаться боком и рывком доставая отцовский нож в пару к секачу, когда Иной поднимает ладонь ему навстречу, и воздух как будто раскатывается вокруг него плотным шаром, резким ударом в плечо отталкивая Рамси назад. – Ох ты ж… Что, зассал перед кухонным ножом? – пошатнувшись, Рамси удерживает равновесие и рваным ударом пробует сгустившийся, отливающий влажным блеском, как будто наполнившийся тягучей водяной взвесью, воздух перед собой. Секач прорезает его, но вязнет намертво через несколько сантиметров, и Рамси, поняв, что лезвие не выдержит мощного давления, отдергивает руку, чуть не вывихнув и без того больное плечо. Новый скрежет доносится глухо, как через покрытую туманом толщу воды. Иной закрывает рукой грудь, отворачиваясь. Воздух вокруг него неравномерно вибрирует от напряжения и кажется повисшей тяжелой полупрозрачной массой. – Насрать кому-то в такой замечательный денек и теперь попросту уйти? Нахрен изящно! – Рамси греет себе кровь, шагая следом за ним, но густой воздух снова отталкивает его. И хотя он все равно пытается последовать за уходящим в лес Иным, Джон хватает его за поясной ремень, с силой дергая обратно. – Не надо, – он выдыхает густым паром, и Рамси знает, что он прав, но усталый, не выраженный гнев сковывает мышцы и разум. – Это было унизительно, – наконец бросает он, найдя в себе какие-то силы и немного успокоившись, и Джон отпускает его, возвращая нож рукоятью от себя. – Это было… странно, – он поправляет Рамси, снова закашлявшись, но тот грубо отталкивает его руку. – Оставь себе, – он не в настроении говорить, не в настроении выражать что-либо и только надеется, что Джон заткнется. И тот вправду молчит, только сухо и неприятно кашляет, пока Рамси рывком поднимает рюкзак на все еще горячо ноющее плечо. Рамси ловит себя на мысли, что ему почти хочется, чтобы Иной вернулся, хоть бы еще и со своими дружками. Чтобы Джон Сноу умер, когда они вернутся. Но, как назло, они не встречают никого, на ком можно было бы сорвать гнев, до самого вечера. И не выходят из заповедника тоже – из-за тумана и того, что Джон не выдерживал приличную скорость, они не могли идти достаточно быстро. Но завтра они точно дойдут – Рамси помнит, что им осталось немного. Но пока он только с утомленным стоном вваливается в какую-то кирпичную сторожку, наконец скидывая рюкзак с полыхающих плеч. Джон тихо заходит следом; вся его одежда неравномерно покрыта льдом, а когда он разматывается, Рамси видит яркие лихорадочные пятна на его лице, неровно сползающие к шее. Его глаза тоже еще больше покраснели, и отеки спустились на нос и скулы. Рамси раздраженно сжимает зубы. Голову от усталости ведет так, что он теряет координацию в пространстве, стоит прикрыть веки. Ужинают опять галетами и пресной консервированной кукурузой с ветчиной, морковью и зеленью, и Джон послушно тянет свой сладкий и крепкий чай, а Рамси, как и накануне, отогревается горячей водой. И хотя галет и чая на утро им еще хватит, дальше бы уже лучше выбраться куда угодно отсюда. Рамси без особой цели повторяет это в голове, подтаскивая деревянную койку ближе к небольшой, но греющей печке и кладя поверх отсыревшую и заплесневелую, кое-как подсушенную на той же печке шкуру, раньше лежавшую на полу. Лучше, чем ничего, думает он, когда они с Джоном укладываются на ней, снова закутываясь в шарфы и капюшоны и плотно вжимаясь друг в друга. Как же холодно. Или у него тоже начался озноб? Джон хрипло дышит ему в грудь, изредка кашляя и явно стараясь тише, но от этих надсадных, сиплых звуков все равно не уснешь. Склонив голову, Рамси некоторое время наблюдает, как он дышит через рот, слегка высунув лицо из шарфа и втягивая воздух нездорово-лиловыми губами, и думает, чувствует ли Джон его взгляд и делает вид, что нет, или ему вправду плохо до отключки. Рамси узнает ответ, наклонившись ниже и согрев дыханием его рот. Джон приоткрывает губы, принимая его тихий, жадный поцелуй и поднимая отекшие веки. Губы у него холодные и влажные, он пахнет болезнью, и ему нечем дышать из-за забитого носа, но Рамси целует его так долго, как хочет, взяв пальцами под подбородок. Скользнув языком в прохладный рот, он ласкает Джона, и тот отвечает ему; Рамси отстраняется только тогда, когда горькой и густой слюны становится слишком много, и Джон хрипло и мокро закашливается ему в рот. – Мы не можем себе это позволить сейчас, тебе нужны лекарства, – негромко говорит Рамси, когда приступ вроде унимается, и Джон вытирает рот, снова тяжело дыша, – но когда ты поправишься – с меня хватит, мы завяжем со всем этим дерьмом. Вернемся в Винтерфелл. Когда тебе станет лучше, даже пешком сможем пойти. Возьмем еду, сигареты, лекарства, теплые вещи, я достану какое-нибудь нормальное оружие для тебя, и мы бросим все это дерьмо нахрен. Джон поднимает на него непонимающий взгляд. Как будто не считает, что Рамси может сказать такое всерьез. – Ты что, и вправду в это веришь, да? – он спрашивает наконец с большим сомнением, кажется, так и не поняв того, что хотел, по выражению лица Рамси. – А че не так? – Рамси кривит губы; ему очень не нравится ни такой ответ Джона, ни то, как тот замолкает после. – Мы не вернемся в Винтерфелл, Рамси, – в конце концов говорит он. Его глаза, едва видные в темноте, кажутся безжизненными, как белый холод. – Ну, не драматизируй, волчонок, – но Рамси только фыркает. – Ты не умираешь. Просто простудился, максимум дойдет до пневмонии, но антибиотики быстро поставят тебя на ноги. – Я не сказал, что я не вернусь, – Джон смотрит на него прямо. – И что? – а Рамси все еще не слишком понимает. – Я же все равно буду с тобой. У тебя проблемы с образованием местоимений, или что? – О‘кей. Ты вообще представляешь себе, куда это все должно зайти? – но Джон все так же избегает конкретных ответов, и это начинает раздражать. – Что именно? – Рамси смаргивает. – Если у нас будет еда, и мы найдем тебе новый пистолет… – Нет. Когда закончится Зима, я имею в виду, – сухо говорит Джон, опять закашливаясь. – Даже если забыть о том, что… Мне придется вернуться в институт, хочешь ты этого или нет. А тебя будет ждать "Дредфорт". Настойчиво ждать, – он говорит через кашель и делает паузу, чтобы хрипло продышаться. – Или что? Как ты это видел? Что ты посадишь меня на цепь? Что я посажу тебя на цепь? Что мы будем жить вместе в сахарном мирке Рамси Болтона и его социопатии? Или как? – вопросы срываются резко, но за ними не стоит никакого живого интереса. И смотрит Джон тоже без интереса – и вдруг молча переворачивается, высвобождаясь из рук Рамси и ложась к нему спиной. Рамси тоже молчит. Он не ожидал ничего такого, но и не чувствует себя удивленным. Это все просто не… лежит в области его интересов. Он собирается сделать какие-то вещи с Джоном и, по правде, его не интересует, что сам Джон думает по этому поводу. Но его намерения действительно довольно серьезны, и ему хотелось бы, чтобы Джон это понимал. – Я был у Ар… Джейни тогда. Вместо ужина, – он говорит, протягивая руку и касаясь подранной куртки Джона самыми кончиками толстых пальцев. То, как тот вздрагивает, ощущается даже так. – Ох, блядь… блядь, блядь… – но в его голосе так и нет настоящих эмоций, только усталость. – Ей что, не оставили никакой охраны? – Не. Даже не заперли ее, так что она просто шаталась по лазарету. Не ожидала увидеть меня. – И… что? – после очередного молчания тихо спрашивает Джон. – Что ты с ней сделал? – Ничего такого, – Рамси дергает плечом. – Ты же не думаешь, что я бы стал что-то делать с ней на самом деле? Типа она бы такой крик подняла, если б я… что-то захотел сделать. Оставалось бы только убить ее, а если б она умерла… В общем, мы с ней поговорили, – он делает короткую паузу, обдумывая, как объяснить все Джону. – Вообще я надеялся, что она встретит меня с, ну, ты понимаешь, с хорошеньким малышом внутри. Но… – Да. Мы проверили, когда ты сказал. Но она никогда не была беременна, – заканчивает за него Джон. – Ага. Я знаю. Но тогда это… немного расстроило меня. Знаешь, я ведь всегда хотел, чтобы у меня был ребенок. Я был бы хорошим отцом, думаю. То есть я вроде понимаю все эти штуки, которые нужны ребенку. И способен выучить новые. И… мне кажется, мне нужно о ком-то заботиться. Я всегда любил эти игры… вроде как в дочки-матери. Ну или что-то типа того. Потом был Хеке, были собаки, все эти вещи… – А теперь остановись на последнем слове и подумай, почему это все не работает, – сухо перебивает его Джон, так, как будто ему не хочется объяснять. Но Рамси уже испытывает смутный раздраженный интерес. – Объясни, – требует он, и Джон разъясняет с тяжелым хриплым вздохом: – Ты вредишь тому, о чем заботишься. Потому что воспринимаешь это, как заменяемые вещи. Ребенок – не заменяемая вещь. Он может работать не так, как тебе захочется. Ему может не понравиться то, чего тебе захочется. И что ты с этим станешь делать? – Не тебе… а, ладно, неважно, – Рамси морщится, быстро теряя желание продолжать. – Так или иначе, пока я вроде неплохо забочусь об одной заменяемой вещи. Но, как ты и сказал, это не будет продолжаться вечно. И, в любом случае, мы сейчас о Джейни. В общем, я захотел сделать с ней ребенка тогда. – Ох, боги… – Джон потирает лицо рукой, и апатичная усталость возвращается в его голос. – Не вздыхай так, – обрывает его Рамси. – Не так уж это плохо. Тебе самому нравится процесс, в конце концов. Но тогда… не слишком подходящий момент был, что ли. У меня были некоторые проблемы с этим, и, ты знаешь, я решил дать ей в рот сначала. Ну, вроде как разогреться немного, – он хмыкает. – Но она уперлась намертво. Я ей говорю, мол, успокойся, я не сделаю тебе больно, просто чутка пососешь, потом суну тебе, потерпишь еще пару минут, ну, может, после еще разок повторим для надежности – и все, оставлю тебя с моей крошкой. – Ты не подумал, что она избавится от ребенка, когда ты уйдешь? – без особого интереса спрашивает Джон. – Не, она не того… типа людей, – Рамси снова дергает плечом. – Она не посмела бы. Так вот… я ей, значит, объясняю терпеливо, мол, понимаешь, если у меня не встанет, ребеночка делать будет сложновато, а она впала в совершенный ступор. А я… очень его не люблю, не могу выносить. Не выношу, когда нет никакой реакции, и они только сворачиваются, как младенцы, и слезы текут все время. Нет, у меня… есть методы с этим справляться, но, как ты помнишь, я не мог себе ничего такого позволить. И в какой-то момент понял, что просто убью ее. Так что я решил отложить это на какое-то время. Пошел перекурить, потом попробовал поспать, не получилось, потом пошел к тебе. – То есть… – у Джона срывается кашляющий смешок. – То есть ты решил… – он продолжает нервно смеяться и давится кашлем. – У тебя ничего не вышло с ней, и ты решил, что отсосать мне – лучший способ справиться с этим? – Мне не нужно было справляться с этим, – спокойно поправляет его Рамси, игнорируя и кашель, и начинающуюся истерику. – Это типа… разные вещи. Когда я пытался уснуть, я думал о том, почему с тобой все так просто. Почему ты не отказываешь мне. Вспомнил, какой ты был сладенький тем утром, когда залез ко мне на колени подрочиться, как вкусно от тебя пахло и как бы ты дал мне, ноги бы раздвинул, стоило б поднажать… Только не вздумай чувствовать себя задетым. Мне это нравится. Ты хочешь этого со мной. Ну, чаще хочешь трахнуть меня, но это… приемлемо. – Приемлемо… – повторяет Джон, зарываясь лицом в сгиб локтя, но Рамси решает продолжать игнорировать его. – В общем, я все думал о том, какой ты хорошенький в этом плане, какой у тебя сладкий рот, когда ты сосешь, о том, что ты хочешь сосать мне. Может, я даже немного сунул руку в штаны… хотя неважно. Важно, что из-за этого мне наконец захотелось вроде, и я решил, что надо бы и правда сделать тебе за это все что-нибудь… ну и еще я бы не смог тогда сдержаться и выбил бы тебе зубы, если б ты сделал что-то не так, так что… – Можешь не продолжать, – сквозь натужный кашель снова перебивает Джон. – Я понял мысль. – Не думаю, – но Рамси мягко возражает, подползая ближе и снова приобнимая его. – Я размышлял о тебе и таких, как Джейни, понимаешь? О тех, кто у меня был раньше. О том, что если они и хотели со мной… у них были причины на это. О том, что я не понимаю, почему ты хочешь со мной, Джон. Такой красивый, умный, хороший, со здоровой психикой, и просто хочешь меня. Ну и да, в общем, к чему я веду. Если б я мог выбирать… я хотел бы сделать ребенка с тобой, Джон Сноу, вот что. Хотел бы, чтобы ты вынашивал его для меня, вот здесь, – он накрывает худой живот Джона ладонью и гладит через одежду. – Чтобы он рос у тебя внутри, и твой живот бы так сладко натягивался, с каждым днем все больше… – опускает ладонь и поглаживает лобок, а Джон вдруг вздрагивает и, издав еще один смешок, резко бьет его по руке. – Серьезно? – он снова кашляет. – Ты серьезно? Ладно, надеюсь, мне хотя бы не придется начинать с лекций по анатомии половой системы человека, чтобы объяснить… чтобы вообще что-то объяснять? – Блядь, ясное дело, я о том, что если бы ты был девчонкой, – Рамси закатывает глаза. – С хорошенькой теплой щелкой. Ты бы задирал тогда свой задок, и я бы присовывал в нее, в тугую и влажную. Такую… с густыми волосами еще наверняка. Ты бы ведь не брил там, да? Мне все равно, мне нравится. Я бы мог теребить тебе пальцами или лизать, если бы ты хотел. И я бы кончал в тебя каждый раз, Джон, пока твои грудки не начали бы набухать и болеть, чтобы потом наполниться молоком для нашей крошки. – Боги, заткнись уже, – Джон повышает голос, и это вызывает у него новый приступ сухого, громкого кашля. Но, откашлявшись, он утирает рот и продолжает. – Если, если мы даже гипотетически допустим такую ситуацию, где я был бы девчонкой… просто хочу, чтобы ты знал. Я не Джейни, и я бы убил нахрен этого гипотетического ребенка. – Я знаю, что ты бы попытался, – вздыхает Рамси. – Но мы поговорим об этом позже, – он замолкает, но Джон тоже молчит, и через какое-то время Рамси нетерпеливо спрашивает: – Ты не хочешь знать, что еще я от всего этого чувствую? – Нет. Я хочу попробовать поспать. Ты определенно сошел с ума, и я хочу выспаться хоть немного перед тем, как у тебя начнется какой-нибудь ядерный приступ, – сухо отвечает Джон. – О’ке-ей, – все-таки найдя в себе немного терпения, тянет Рамси. – Но, если ты хочешь знать, меня немного завели все эти мысли. И я бы хотел… заняться сексом с тобой, думаю. Не уверен, что у меня сейчас что-то получится, но я хотел бы. Он думает, что сформулировал свое желание предельно корректно. Потому что картинка в его голове выглядит не совсем так, как он сказал. В своей голове он хочет делать вещи, на которые у него сейчас нет никакого физического ресурса. В своей голове он переворачивает Джона на живот рывком, сдергивая штаны с его маленькой задницы и наваливаясь сверху. Заботится о себе – сперва рвет его пальцами, своими длинными и твердыми ногтями. Четырех хватит, чтобы Джон перестал сопротивляться. А потом можно и, как это говорят, заняться любовью. Рамси не хотел бы спешить. В своей голове он долго и старательно любит Джона, сначала лежа, и только под конец уже ставит его на четвереньки, чтобы его худенькие бедра так часто шлепались о бедра Рамси, задевая звякающую расстегнутую ширинку. Конечно, если так растрахать его, он уже не будет таким узким и тугим, но Рамси он нравится не за это, и если бы даже у него внутри все время было мягко и разъебано, Рамси кончал бы так же быстро, торопливо присовывая член едва наполовину в его похлюпывающий от свежей крови, смешанной с дерьмом, сладкий и свободный задок. Рамси это заводит не меньше, чем то, что у Джона не хватит сил сделать ему что-то сейчас, и он просто будет ждать, пока это закончится. Уронит голову, расслабит мышцы, и, может быть, его лицо будет мокрым после. Рамси хотел бы слизывать набухшие соленые капли с его ресниц и дорожки слез с щек, устроив его в своих руках, как младенца. И потом изнасиловать его еще раз. Рамси не хочет думать, что ему по-своему нравится и другая картинка. Слишком хорошая. Та, в которой брошенный на живот Джон задерет свой тугой задок, подобрав куртку на животе, и раздвинет ноги. "Трахни меня", – он пробормочет в облезлую шкуру. "Боги, давай уже, я так хочу, трахни меня", – скажет он, повернув голову, и его тугая дырка еще возбужденно подожмется в густой черной поросли волос. Он сплюнет в руку и торопливо смажется сам, и Рамси засадит в его сладкий розовый задок между его же пальцами, выворачивая нежную кожу сильными фрикциями. А Джон будет ласкать его яйца просунутой между бедер рукой и кричать. В этой картинке он скоро тесно сжимает ляжки – когда Рамси кончает в него первый раз, – чтобы выдоить его еще, и через пару таких голодных заходов его разъебанный задок уже не может удержать подтекающую сперму, и Рамси приходится заталкивать ее обратно пальцами, чтобы все осталось внутри. Этот Джон разрешает гладить себя по животу и играть в дочки-матери, и за это Рамси то ласково пошлепывает его по яйцам, то щекочет его натянутую, влажную уздечку двумя пальцами, пока член не становится болезненно налитым и красным, и Джон не хнычет. Тогда Рамси зажимает ему головку и, потерев, за пару секунд сдрачивает сперму из его поджатой к самой промежности небритой мошонки. И Джон кричит еще. Но нет. Нет. Это всегда заканчивается насилием. Даже с такими, как Джон. Так что – Рамси думает, что сформулировал свое желание предельно корректно. Но Джон никогда не мог по-настоящему оценить корректность. – О’кей, – он все еще нервно посмеивается. – О’кей. Ну, ты можешь опять взять в рот, если хочешь. Ничего больше не обещаю, но если тебя это успокаивает… Почему он всегда все портит? Рамси старался быть приемлемым. Очень старался. Джон не успевает договорить, что бы он там ни хотел сказать, когда Рамси поднимает руку и с силой бьет его открытой ладонью сверху по уху и щеке. Это должно быть довольно больно, даже если ты в физическом порядке, но Джон только шумно, с резким стоном выдыхает сквозь зубы и, потянувшись потереть ухо, продолжает смеяться и кашлять. И это так бесит Рамси. Его гнев смешивается с возбуждением, с теплым нытьем в яйцах, с усталостью, с раздражением. Он бьет Джона по лицу, зажимая ладонью, несколько тяжелых раз, впечатывая виском в деревянную койку. А потом Джон, извернувшись и схватившись за его запястье, намертво кусает его пальцы, и Рамси приходится приподняться и сгрести его порванный капюшон вместе с волосами, выдрав прядь и вбив его затылком в шкуру, чтобы вырвать руку из режущих зубов. Даже под перчаткой наверняка останутся глубокие красные следы, с неконтролируемым раздражением думает Рамси, крепко хватая Джона между невольно разведенных ног. – Ш-ш, – выдыхает он, пребольно сжимая и слегка выкручивая его нежные яйца и член. – Успокойся. Успокойся, нахрен. Он действительно никогда не держал кобелей, зато у Бена их было достаточно. Хорошие шли на разведение и продажу – Рамси сам придирчиво выбирал из них тех, кто мог стать отцом его новой девочки. Плохие доставались "Дредфорту". Рамси быстро приобрел затягивающую привычку к собачьим боям и особенно много времени проводил за этим с Сарой и Ивой. Но их обучение было только частью полюбившегося Рамси развлечения. Он и один любил, едва одевшись для боя, выйти в обустроенный специально для обучения объектов зал в лабораториях, и повозиться с наскоро притравленными на человека собаками. Часто это заканчивалось ножом, Рамси пробивал им шеи, когда ему надоедало. Но некоторые, в основном те, что помладше, поддавались и другим методам. Захват за гениталии был одним из них и сработал сейчас скорее устоявшейся привычкой, чем сознательным желанием. Но Джон только пахнет голодным развязанным кобелем. Он – человек с человеческими реакциями, и Рамси едва успевает отследить, как быстро он вслепую хватает нож, так и оставшийся у него, оставшийся под рукой у кровати на случай чего, и как быстро этот нож въезжает острым лезвием ему между ляжек, вспоров штаны. Джон смотрит на него, плотно сжав рот, а его глаза кажутся распахнутыми так болезненно, что хочется потереть свои. Хотелось бы, если бы Рамси куда больше не беспокоило безупречно заточенное им самим лезвие, плотно вжатое в его яйца. – Отпусти меня, иначе я порежу твой ебаный хрен твоим ебаным ножом, – у Джона дрожит рука, и лезвие вправду задевает член, еще чутка набухший от тех мыслей о его хорошенькой гипотетической щелке, достаточно растянутой во время их игр, чтобы было полегче разродиться. – И ты знаешь, что сдохнешь без нормальной медицинской помощи, даже если остановишь кровь. И хотя на самом деле Рамси даже не собирался долго удерживать Джона так – ему просто надо было, чтобы тот успокоился и прекратил кусаться, – это уже начинает отдавать принципами. Его член еще слегка напрягается от хриплого дыхания Джона и близости ножа. Пиздец как не вовремя. – А ты знаешь, что сдохнешь вместе со мной, хороший мой? – ласково спрашивает Рамси, удержав желание податься бедрами навстречу сжимающей нож руке. Возможно, в его голове что-то повреждено чуть больше, чем он думал. Ему это нравится. – Даже если я пожалею тебя и не убью после этого – а я не пожалею, – после тебя добьют болезнь, упыри и белый холод. – Не держи меня за идиота, – но Джон отвечает спокойно, прямо глядя ему в глаза; его рука становится тверже, переставая дрожать. – Просто, ты знаешь, мне до этого нет никакого дела. – А мне кажется, ты все-таки не очень хорошо себе представляешь, Джон… – начинает Рамси, слегка скривив рот, но Джон перебивает его; пятна от лихорадки на его скулах совсем темные. – Ага. Не представляю. Ничего вообще не представляю. Потому что я болен, я очень хочу спать, и у меня все перед глазами плывет. Так что да, я, блядь, совсем не представляю, что именно сейчас делаю. И что, блядь, могу сделать. Поэтому ты сейчас отпустишь меня, и мы попытаемся уснуть, о’кей? – Уже сейчас? – Рамси легонько облизывает губы. – А то, знаешь, может?.. – и в его голосе много иронии, но он сжимает мошонку Джона немного мягче и большим пальцем еще слегка поглаживает лежащий на ней маленький член через ширинку. Но Джон вдруг так же резко убирает нож, бьет Рамси локтем другой руки в низ живота, высвобождаясь, и снова ложится спиной к нему. И хотя Рамси не очень понимает его поведение, ему нравится слабый животный запах, пробивающийся из-под болезненного. Но, на секунду отложив это, он садится и запускает руку между бедер, недовольно оглядывая порезанные штаны. Не то, чего бы он хотел, когда мороз пробирается уже даже не под одежду, а под кожу… но, по правде, когда он захватывает ладонью промежность, чтобы проверить там, ему куда больше хочется потереть себя, может, подрочить себе через штанину немного – даже если спустить вряд ли получится, – чем испытывать раздражение из-за испорченной одежды. Настроение у Рамси всегда меняется быстро, и ему уже снова хочется тискаться и ласкаться. Игривый настрой ведет голову не меньше, чем наваливающаяся все сильнее усталость и ощущение близящегося срыва. Джон шмыгает носом, подтягивая ноги к животу. – Что, больно? – без участия, но с интересом спрашивает Рамси. – Отъебись, – тихо огрызается Джон. – Дай поглажу, – Рамси заваливается рядом, уже забыв про штаны и сгребая Джона поближе. Тот вяло сопротивляется, но Рамси осаждает его. – Не будь ребенком. Я поглажу, и все пройдет, – он слегка придушивает Джона, обнимая, и сует руку ему между ног, накрывая член ладонью и вправду ласково поглаживая. Мать из него вышла бы лучше, чем отец, мелькает внезапным осознанием. Все равно. – Я не хотел делать тебе больно, хороший мой, – лжет Рамси Джону в самое ухо. – Просто не доводи меня больше, о’кей? И ему кажется, что Джон слегка всхлипывает в ответ на это. А, может, просто пытается вдохнуть, и Рамси предусмотрительно ослабляет хватку на его шее. – Все равно, все равно, все равно. Я хочу спать, – и Джон наконец хоть немного расслабляется, закрывая глаза. – О’кей, – шепчет Рамси, продолжая успокаивающе гладить и по-собачьи сворачиваясь вокруг Джона. Рамси так и засыпает, с рукой между его сжатых ног. Как ребенок. Утром Рамси просыпается на том же боку, едва ли особо пошевелившись во время сна, и его голова раскалывается от боли, а спину, по ощущениям, ему уже никогда не разогнуть. Печь прогорела за ночь, и в сторожке теперь дико холодно; Рамси кажется, что его одежда вся покрыта инеем, а Джон мерзло прижимается к его груди, спрятав на ней руки. Но Рамси не чужда ирония, так что он хрипло шепчет: – Доброе утро, детка, – касаясь лба Джона замерзшими губами. Джон вздрагивает – больше похоже на холодную судорогу, его кожа приобрела какой-то мраморный оттенок с прожилками просвечивающих голубоватых сосудов, и неравномерно покрыта остывшим потом, – и глазные яблоки шевелятся под отекшими, покрытыми нездоровой коркой веками перед тем, как он наконец открывает глаза. С трудом сфокусировавшись на Рамси, он пытается еще приоткрыть ссохшиеся губы, чтобы что-то сказать, но только заходится в крепком приступе больного кашля. Рамси не ждет, пока это закончится, отцепляя от своей груди его сведенные судорогой пальцы, через силу распрямляясь – сухой и прерывистый хруст чуть выше поясницы причиняет боль и не говорит ни о чем хорошем – и поднимаясь с койки. – Попытайся завернуться и согреться, – бросает он, но Джон отвечает ему только кашлем. Ему вроде наконец удается схаркнуть немного слизи на пол за несколько тяжелых приступов, хотя хрипы в груди остаются, пока Рамси поднимается и, через боль размяв затекшее и замерзшее тело, выходит наружу набрать снега в один из предусмотрительно захваченных котелков и помочиться и уже успевает вернуться и сложить немного оставшейся подмерзшей растопки в печь, возясь с барахлящей зажигалкой. Он не говорит Джону, что немного поласкал себя рукой перед тем, как подтопить горячей струей ближайшей сугроб. Он все равно не смог бы кончить сейчас, но очень хотелось хоть сколько подогреть кровь, думая то ли о раздвинутых бледных ляжках с поплывшими синяками и коричневатыми потеками крови понизу искусанных ягодиц, то ли ни о чем. – Рамси? – голос у Джона осиплый и незнакомый. – Я не уверен, что могу встать, – о, по тону слышно, насколько он не хочет говорить этого. – Ноги совсем замерзли, я не… не могу опереться. – Ясно, – Рамси наконец, в очередной раз встряхнув зажигалку, добивается от нее огня. И, после того, как поджигает растопку, наскоро еще прикуривает сигарету, экономя бензин. – Скоро прогреется, и будет теплая вода, потерпи. Он ставит котелок со снегом на печку – и котелок с покрывшейся за ночь льдом водой, нагретый накануне, тоже. И садится на койку к Джону, выдыхая дым и с сомнением оглядывая его. – Мы можем остаться здесь на какое-то время, если нужно. Подержи, – он передает сигарету Джону – тот жадно затягивается сквозь кашель – и прощупывает его колени и икры. – Хотя я не уверен, что это хорошая идея, но я могу собрать какого-нибудь сухостоя, будем нормально топить, и могу попытаться охотиться. – Это плохая идея, – отхаркнув на пол еще немного белесо-зеленоватой слизи и утерев рот, соглашается с тем, что он подразумевал, Джон. – Нет, мы будем идти, сколько сможем. Просто… помоги мне. – О’кей, – Рамси забирает у него сигарету, зажимает в зубах и тянется расстегнуть ему штаны, и Джон рефлекторно закрывается рукой. Рамси скептически поднимает бровь, затягиваясь. – Не выдумывай. У меня нет сил тебя насиловать. Но твои ноги сами не пойдут, о’кей? – Ладно. Просто штаны снять я пока и сам могу, – соглашается Джон и, приподняв куртку, расстегивает ремень и ширинку трясущимися руками. Рамси закатывает свои белесые глаза, но отворачивается и молча курит, поглядывая, как там вода на печи. Он почти чувствует кожей, как Джон бросает на него короткие взгляды, не без труда сняв сапоги и неловко стягивая штаны со своих худых бедер. – Знаешь, если бы ты захотел… я бы не стал сопротивляться. Я не могу встать, чтобы поссать, куда мне сопротивляться. Так что… может быть, это лучший момент. Если ты захотел бы, – в его голосе равные доли занимают осторожность, тоскливая насмешка и усталая боль. – Ага, я знаю, что ты не стал бы, – не слишком распространенно отвечает Рамси, снова зажимая сигарету губами и сдергивая штаны с его окоченевших ног, заставив его тихо вскрикнуть от холодной боли. – Ты думал об этом? – так же осторожно спрашивает Джон – и морщится, когда Рамси, стянув с него носки и бросив их на печь, грубыми, но бережными движениями начинает разминать ему ступни. – Да, – Рамси еще раз затягивается и стряхивает пепел на пол. – Но я не буду этого сейчас делать. И, Джон, – он поднимает взгляд, пальцами продолжая пригонять кровь к ледяным ступням, – это никогда не будет чем-то хорошим для тебя, как бы ты ни устал, болел или что. Всегда будет одинаково. И это всегда будет чем-то хорошим для меня, сколько бы ты ни сопротивлялся. Не пытайся придумать, что однажды ты сможешь выдержать, и тебе не будет больно и плохо. Не пытайся придумать, что однажды я не справлюсь с тобой. Нет, это изменит кое-что между нами один раз, и это будет… дерьмово и хорошо в любом случае. Так что давай отложим это, – затушив сигарету, он крепко мнет Джону щиколотку, и тот прикусывает губу от прошившей ногу мучительной судороги. Рамси быстро заканчивает, закатав его кальсоны до колена, и, набросив край шкуры на хотя бы побелевшие и местами даже слегка порозовевшие ноги, поднимается за водой. – Умываться, Джон, – он надевает перчатку и поднимает вчерашний котелок. – Или лучше сначала помочиться? Ты уже можешь встать? Я найду для тебя какую-нибудь бутылку, если нет, – он оглядывается, не цепляя взглядом сходу ничего подходящего, но Джон все равно качает головой. – Потерплю немного, – он зачерпывает воду из поставленного Рамси на койку котелка и со вздохом обтирает отекшее лицо. Рамси, тоже ополоснув лицо и рот, немного помогает ему умыться и обмыть взмокшую шею, и Джон выглядит чуть лучше после этого. А потом Рамси ставит котелок Джону в ноги и велит ему опустить ступни в воду. – Пусть прогреются еще, – бросает он, возвращаясь ко второму котелку и пока занимаясь чаем. Для Джона он делает покрепче – даже без сахара лучше, чем ничего. Закончив со всем этим, он насухо обтирает все-таки порозовевшие ноги Джона перчатками и отдает ему теплые носки. Так все выглядит еще получше, но Джон все равно не может толком встать, сразу садясь обратно и потирая виски. – Сейчас пройдет, – невнятно отвечает он Рамси на вопросительный взгляд, который, кажется, тоже чувствует кожей. – Просто голова кружится. – Полежи тогда еще, – пожимает плечами Рамси. – Я принесу тебе чай. – Ну, отлить мне все-таки надо, – край рта Джона дергается, и он снова пытается подняться, так же безуспешно, почти сразу шлепнувшись на койку обратно. – Ложись, – и в голосе Рамси появляется раздраженный холодок. – И давай прямо сюда, – он поднимает котелок, выплескивает большую часть воды на пол и, когда Джон как-то даже виновато забирается обратно на койку, ставит его между его бедер. – Я могу отвернуться, если хочешь, – Рамси скрещивает руки на груди, когда Джон, бросив на него нечитаемый взгляд, садится удобнее, приспуская кальсоны и наклоняя котелок. Рамси нетерпеливо вздыхает и возвращается к печке, не зная, чем еще себя занять. Он понимал, что они потратят какое-то время на сборы, но это все равно угнетает его. Особенно когда Джон возится там себе дольше, чем ему хотелось бы. – Ну, что там у тебя? – через какое-то время он бросает косой взгляд на Джона, так и сидящего в той же позе. – Не могу, – коротко отвечает Джон. – Не могу сосредоточиться, не знаю. Только больно. – Где именно? – так же коротко спрашивает Рамси. – Хотя неважно. Один хер плохо, – он покусывает нижнюю губу. – Ладно, дай-ка сюда, – он залезает на койку к Джону резко, заставив его придержать пошатнувшийся котелок, садясь позади и обхватывая ногами его ноги. – Давай, расслабься, – он утомленно утыкается носом в плечо Джона, просовывая ладонь ему под куртку, жилет и футболку и накрывая низ живота. Тепло поглаживает и немного надавливает. – Ты можешь расслабиться, просто ни о чем не думай, – засовывает вторую руку в кальсоны и поглаживает внутренние стороны бедер – и дальше, под мягко свисающие яйца, начиная легко массировать промежность. – Тяжело расслабиться, когда ты так… – начинает Джон, но Рамси, прикрыв глаза, больно защипывает кожу на его мошонке. – Что я тебе сказал? Не думай. Заткнись и не думай, – он опять достает пальцами до промежности, поглаживая ее, а другой рукой слабо надавливает над лобком, и, когда Джон немного обмякает в его руках, начинает мурлыкать какую-то ненавязчивую колыбельную в его ухо. – Это нахрен… ох, блядь, – срывается у Джона через какое-то время, и Рамси перестает напевать, когда чувствует острый и болезненный запах его мочи и слышит, как та струится в воду. – Вот и все. Хороший мальчик, – Рамси приподнимает голову и дотрагивается большим пальцем до напряженно выталкивающего мочу члена, заставив Джона прикусить губу. – Блядь, это больно, – он покусывает губы все время, пока сливает горячую тугую струйку в котелок. – Еще больно? – без четкой интонации спрашивает Рамси. – Ты что, застудил себе что-нибудь? – Не уверен. Это как… другая боль, – Джон слегка поворачивает к нему голову – все еще лежит затылком на его плече, – когда заканчивает мочиться, но его член так и остается немного напряженным. Чего он хочет? – Которая тогда? – продолжает спрашивать Рамси. – Что, еще болит после вчерашнего? – он мягко берет член Джона в ладонь и слегка мнет, как будто это само собой разумеется. – Немного, но… уже неважно, – тихо говорит Джон и вздыхает, приоткрывая свои точеные губы. Ему нравится то, что делает Рамси. Ему все нравится. – Хочешь? – а Рамси не очень понимает, почему он вообще это спрашивает. Кажется, он перенимает новый паттерн поведения у Джона Сноу прямо сейчас. – И сколько мне это будет стоить? – выдыхает Джон почти ему в губы, пока пальцы Рамси тихо и ловко соскальзывают по его мягкому стволу. – Поцелуи – бесплатно, – Рамси скалится, подергивая ему шкурку и почти нежно мастурбируя маленький член. – Нет, я вообще о том, как ты заботишься обо мне, – в черно-белой полутьме кажется, что в больных глазах Джона очень много оттеночных пятен. – Ты же не… просто так. И я мог бы… я бы мог заплатить тебе за это. Я бы мог забыть о Риконе, забыть о тебе за то, что ты делаешь. Жизнь за жизнь; я уже сделал так с Ширен и не вижу причин поступать здесь иначе. Но… я понимаю, что такой обмен возможен только в моей системе ценностей. Не в твоей. Ты такую цену не возьмешь. Я даже не знаю, есть ли в твоей системе ценностей что-то вообще, что можно было бы обменять на меня. – Да, обмен тебя на мертвого аутичного ребенка выглядит довольно издевательским, – Рамси продолжает улыбаться. – Ты такой умничка, Джон Сноу. – Но… чисто гипотетически… на что бы ты мог обменять меня? – но Джон спрашивает серьезно, даже когда его член возбужденно напрягается, приподнимаясь в ласкающих и оттягивающих кожицу сальных пальцах. – А кто сказал, что я вообще собираюсь тебя на что-то обменивать? – Рамси пожимает плечами. – Не, это не так работает. То есть, понимаешь ли, я забочусь о тебе, потому что ты уже мой. Потому что я забочусь только о том, что принадлежит мне. Так что – я беру тебя и сохраняю в целости до того момента, как смогу нормально распечатать. Ну, то есть, пока не совсем беру. Пока это как в кредит скорее. Вкладываюсь в тебя понемногу, выплата здесь, выплата там, можно немного попользоваться, употребить туда-сюда, только чтоб не слишком видок попортить. Но я еще не могу взять тебя целиком и делать, что на самом деле хочу. Но мы обязательно это исправим, и я возьму тебя себе, когда мы закончим, – он все-таки прикасается губами к губам Джона, и сперва тот не отстраняется, но через пару секунд все же предупредительно кладет руку ему на шею. – Тогда у нас еще есть время, – он констатирует скорее, чем спрашивает; хрипы в его груди скоро снова заставят его выкашливать легкие. – Но не сейчас. Если сегодня мы не выйдем отсюда, все это… не будет иметь смысла. – Ага, – и Рамси кивает, не слишком затрачиваясь, чтобы подавить свои желания: одна мысль о том, сколько сил на них уйдет, весьма мотивирует его держать себя под контролем. Когда он поднимается, прихватывая котелок, Джон быстро заправляется и ложится на бок, сунув руку между ляжек; на его щеках наконец-то пробивается слабый румянец. Мать всегда била Рамси по рукам, если он трогал себя между ног. Сейчас он, выплеснув котелок в снег, облизывает руку, которой трогал Джона. Та неприятно пахнет больным потом, немытыми гениталиями и взмокшей промежностью, но Рамси не может перестать втягивать носом ее запах и сосать пальцы. – Лучше не надо, если не хочешь, чтобы я это сразу выблевал, – уже полностью одетый Джон качает головой, глядя на сухие галеты. – Они мне просто в глотку не пройдут. – Попробуй жевать, – флегматично отвечает Рамси, сидя напротив него скрестив ноги и отпивая свой слабый чай. – Очень смешно, – скептически смотрит на него Джон. – У меня все горло опухло, и без того все время тошнит. – Именно поэтому тебе надо есть, – Рамси снова держит кусочек галеты во рту, прижимая языком к небу. – Попробуй размачивать в воде. Или мне придется насильно отхаркивать еду тебе в рот. – И меня точно вырвет, – угрюмо констатирует Джон. Рамси раздраженно вздыхает, допивая свой чай одним глотком и набирая в кружку воды из поставленного на пол второго котелка. Он немного смачивает одну из галет и протягивает Джону. – Ешь уже, сукин ты сын, – от его голоса уклониться так же сложно, как и от его руки, и Джон все-таки осторожно надкусывает. Как маленький щен. Рамси ухмыляется. – Что, хочешь, чтобы я тебя из руки кормил? Этак я тебя могу и кой-чем еще покормить, если хочешь. – Чем это? – непосредственно спрашивает Джон – и по-детски фыркает, зажав рот, когда Рамси потискивает себя между ног свободной рукой и паскудно скалится. – Ты думаешь, тот глоток мне сильно поможет? – Джон надкусывает еще немного галеты, когда Рамси снова протягивает ее ему, и как будто чувствует себя чуть бодрее с каждым кусочком. – Ну, в прошлый раз ты вроде проглотить не побрезговал, – хмыкает Рамси, когда Джон доедает. – И тебе бы хорошо сейчас чего-нибудь помягче, так что я бы постарался сдрочить для тебя побольше. Но Джон уже снова перестает быть мальчишкой, который ему так нравится, и, утерев крошки с губ, протягивает руку. – Ладно. Давай дальше я сам. – Как хочешь, – и Рамси дергает плечом, пододвигая ему пакет с галетами. – Мы же все равно… вернемся к этому позже, – но Джон заканчивает, не флиртуя и не заигрывая, только болезненно глянув на него. И хотя Рамси все так же не понимает его, ему все нравится. Когда они видят, что широкая дорога впереди наконец уходит в открытые ворота, сквозь рваный туман уже пробивается темнеющее синее небо. Но это все ничего. Теперь до жилья добраться – как нехер делать, а там в чьей-нибудь домашней аптечке для Джона наверняка найдутся хотя бы аскорбиновая кислота, аспирин и ибупрофен. Еще неплохо было бы разжиться бенадрилом – и сигаретами, – но тут уж как повезет. Но, по крайней мере, Джон рядом с ним, снова зажавший живот и щурящийся от ветра, еще жив. И даже если это все, чем Рамси придется обходиться ближайшие дни… он привык обходиться малым.