wild horses

Поскольку появившееся свободное время действительно нечем занять, Пол вместе с Дот садится на поезд до Блэкпула в редкий солнечный день. Не то что бы она ему не нравилась, нет, она действительно очень милая и может составить отличную компанию, если этого захочет, но Полу кажется, что при взгляде на нее должна появляться какая-то «искорка». Но этого не происходит. Может быть дружеская привязанность, но не более. К тому же, возможность взять ее с собой в место получше, чем набережная Мерси, позволяет почувствовать себя менее виноватым за все те случаи, когда она оставалась без внимания. «Спасибо тебе за это, Пол», говорит она на обратном пути, слегка сжимая их переплетенные руки. Полу кажется, что она выглядит немного печальной – ее взгляд устремлен вниз, а губы изогнуты в грустной улыбке. Он легонько подталкивает ее локтем в бок. «Что случилось, милая?» Вздохнув, она пожимает плечами. На ней надета легкая полупрозрачная блузка со свободным воротником, что немного сползает с одного плеча, оголяя светлую кожу. Это, вероятно, должно пробуждать какое-нибудь особое чувство, чего, опять же, не происходит. По сути, большую часть дня ее белье было видно на солнце, но Пол не мог заставить себя посмотреть в ее сторону, боясь в очередной раз убедиться в том, что он уже о себе знает. «Ты такой молчаливый в последнее время. Не понимаю, почему ты ничего никому не рассказываешь». Теперь для Пола настала очередь молчать. Он немного резко разъединяет их руки, кладя свои себе на колени, ощущая, как чувство вины и разочарования возникает в груди. Его щеки горят, и вместо привычного бессмысленного желания всем угодить, он явно чувствует, что хочет заставить Дот почувствовать обиду. «Потому что не хочу, - он пожимает плечами, повторяя ее движения. – Все сложно». Дот делает маленький неубедительный кивок, который означает, что она не удовлетворена услышанным, и отворачивается к окну, выглядя еще более недовольной, чем до этого. Волна злости внезапно отливает обратно, сменяясь знакомым безысходным чувством, велящим помириться и убрать наконец-то это выражение разочарования с лица Дот. Он слегка улыбается, - это та улыбка, что должна обозначать молчаливые извинения, но Дот игнорирует. «Я тебя люблю, но ты порой бываешь таким идиотом», говорит она, все еще глядя куда-то в сторону, но теперь в ее голосе чувствуется прощение, что позволяет Полу наконец расслабиться. «Я-я знаю». Эти два слова остаются мгновенно забытыми, заметенными под коврик, будто бы их никогда и не было. Когда они возвращаются, уже около восьми часов, и Дот прощается с ним на станции, угодив каблуком в лужу, и с блестящими в золотистых лучах заката глазами она выглядит куда более подавленной, чем когда-либо еще. Пол целует ее в уголок рта, делая вид, будто действительно именно это имеет в виду, пускай на самом деле лишь хочет, чтобы она наконец перестала выглядеть такой грустной. Но когда они разъединяются, Дот, кажется, только лишь еще больше хочет скорее уйти. - Пол оканчивает школу с семью неудами. Он звонит Джону, получив табель, используя хоть какой-то повод с ним поговорить. В последнее время Джон вообще никому не звонит и ни с кем не разговаривает, только сидит в своей комнате и напивается пивом, которое хранит под кроватью. От него Пол слышит лишь несколько «ага» и «ясно», после чего тот неожиданно бросает трубку. От этого неприятно кольнуло в груди, а в мыслях зазвенело ты недостаточно хорош, отчего остается положить трубку на место и убеждать себя, что Джон со всеми так себя ведет. Этой ночью Пол курит в доках, сидя на берегу в нескольких метрах над зеленой мутной водой и прислушиваясь к приглушенным звукам пароходных гудков вдали. Он долго думает над тем, что хорошие оценки все равно никому не нужны, ведь в любом случае некому за него гордиться. - Одной воскресной ночью Пол снова пролезает на крышу через окно в ванной. Он сидит и смотрит на пролетающие изредка самолеты, думая, куда они отправляются. Америка, может? Австралия? Африка? Китай? Пол представляет и себя на самолете, вдали от Ливерпуля, Фортлин Роад и своего отца, летящим в Америку, где всегда тепло, сияет солнце, и тебя рады принять любым – черным или белым, геем или нет, а может быть даже всем и сразу. Он представляет, как на сидении рядом сидит Джон, травящий дурацкие шутки стюардессам, а их гитары в целости и сохранности лежат в багаже. Он представляет себя выступающим на огромных стадионах, целующим прекрасных людей, и теплые летние ночи, что он проводит вместе с Джоном. Спустя какое-то время Пол залезает обратно, и до утра смотрит в потолок своей крошечной комнаты, в которой нет двери, а обои медленно отваливаются от стен. - Отец ломает Полу нос и засыпает прямо на кухне, даже не сняв пальто. Он знает, что вообще-то ему следовало бы пойти в больницу, но вместо этого просто берет бутылку виски из кухонного шкафчика и пьет до тех пор, пока не перестает чувствовать боль. Жидкость обжигает горло, а в висках появляется тяжесть – но это приятная тяжесть, от которой не только немеет лицо, но и затыкаются все назойливые мысли. Четыре стакана, и он уже еле переставляет ноги. В какой-то момент ему даже кажется, что он звонит Джону, но на самом деле гудки лишь идут и идут, убаюкивая, отчего Пол так и засыпает в коридоре с трубкой в одной руке, и с бутылкой в другой. Он просыпается лишь тогда, когда отец пинает его в бок и говорит вставать, и все мысли улетучиваются из головы вместе с накатывающей тошнотой. - Соседи уже наверняка давно все знают, Пол в этом уверен. Иногда его отец кричит так громко, что в доме дребезжат окна. А иногда Пол кричит в ответ, и тогда где-то воет соседская собака. Порой он сидит на крыше и плачет, и он точно знает, что в доме напротив, что буквально в нескольких шагах от его собственного, открыто окно. Люди замечают побои. Они становятся все более и более очевидны в последнее время, потому что отец вообще перестал хоть сколько-нибудь об этом задумываться. Все чаще синяки начинают появляться над ключицами, на щеках и на подбородке, от них же опухают глаза, но никто не задает вопросов. Совершенно естественно то, что никому нет дела. Да и с чего бы должно быть иначе? - Джон больше не упоминал о своей матери с момента того разговора в телефонной будке. Группа просуществовала пару месяцев и без него, но теперь тот стал все чаще появляться на репетициях, с каждым днем выглядя все лучше, все менее уставшим от жизни и замученным. Спустя какое-то время он просто пришел в норму – по крайней мере, настолько, насколько нормальным человек может быть, потеряв мать. Во всяком случае, менее озлобленным. Полу кажется, тот стал даже спокойнее, чем был раньше. Лишь один раз он попытался упомянуть ее, когда было уже глубоко за полночь, и они оба прижимались друг к другу, пытаясь согреться во множестве простыней и одеял, а Джон был слегка подвыпившим в необычно спокойном для себя состоянии. Пол даже не успел договорить ее имя, как Джон рявкнул на него, говоря заткнуться, пока тот не заткнул его сам, отчего он так и уснул с бешено бьющимся сердцем. - Полу кажется, остальная группа начинает что-то замечать, когда в один день он заявляется в Каверн с понемногу темнеющими синяками на шее странной хромающей походкой. Джон оглядывает его исподлобья, а Джордж и Колин непонимающе переглядываются. Проблема возникает мгновенно, когда Пол осознает, что забыл гитару. Он оставил ее дома в спешке, где она теперь так и стоит, припертая к стене. Джон, на том спасибо, понимает что к чему и не требует идиотских объяснений; Но когда тот кладет свою руку Полу на плечо, ведя в какой-то тихий угол, он сразу же дергает плечом, избегая навязчивого прикосновения. Джон поначалу выглядит немного неловко, но после убирает руки в карманы. «Все нормально?», говорит он, потирая ногу о дощатый пол. «Замечательно, - бросает Пол в ответ хриплым голосом, его взгляд прикован к Джону, - просто... просто, блядь, чудесно. Просто охуительно.» Он делает глубокий дрожащий вдох, и устало потирает глаза. Потому что это все, на что его хватает. Он неимоверно устал. Устал от боли, устал от безразличия. От всего тошнит, тошнит от того блядского цирка, который представляет из себя его жизнь. Он невыносимо устал вставать каждое утро в страхе и тревоге, едва ли имея деньги хоть на какое-то проживание, устал просыпаться от кошмаров по ночам. Устал быть уставшим. «Я хочу уйти», говорит он наконец. «Но у нас вообще-то концерт прямо сей…» «У меня нет ни ебаной гитары, ни голоса, не находишь? – выкрикивает Пол, повышая голос. – И… и вообще, я просто… Просто хочу уйти». А потом он просто начинает плакать, чего он клялся себе никогда не делать перед Джоном. Плакать как чертов младенец, или маленький ребенок, которому не купили игрушку, сидя прислонившись к стене и спрятав голову в колени, как он делает, скрываясь от отцовских ударов. И Джон просто сидит рядом, перебирая на гитаре мелодии и терпеливо ожидая, и Пол, кажется, никого еще так сильно не любил. Спустя какое-то время, когда слезы перестают течь, он бормочет «прости» Джону в плечо. Он точно знает, что Джордж и Колин видели их, или хотя бы слышали, но промолчали, хотя если бы и нет, Полу уже было все равно. Они отыграли концерт без него. Пол сидел в углу сцены, иногда всхлипывая и напевая себе под нос, а Джон иногда смотрел и улыбался ему, и он не знает, что делал бы без этой дурацкой группы. - На зиму птицы, что гнездились в саду, улетают. Они выстраиваются в красивые клинья, летя в небе, и глядя с крыши, Полу больше всего хотелось бы быть одним из них. - «Мне страшно», говорит Пол в телефонную трубку в три часа ночи. Беззвездное небо все еще смолисто-черного цвета, ветер завывает за окном, и кружащиеся хлопья снега оседают на стекле, медленно тая. Его ноги замерзли, как и побледневший кончик носа, кажущийся ледышкой на лице, а заваренный пятнадцать минут назад чай стоит в сторонке, благополучно забытый и давно остывший. Невыносимое желание позвонить возникло тогда же, когда пошел снег, что казался призрачно-белым на темном фоне, и Пол даже не знает, почему это вызывает такую тревогу. «Пиздецки страшно, Джонни», тихо говорит он, шепча, будто кто-то может услышать, и в его сдавленном голосе уже слышатся слезы. Впрочем, отопление отключили еще две недели назад, так что они, видимо, примерзнут к лицу. Рядом с домом проезжает машина, разбрызгивая колесами уже подтаявшую после предыдущего снегопада слякоть. Пол не может не затрястись от мерзкого мокрого звука, поплотнее укутываясь в одеяло, что делает скорее ради уюта, чем ради тепла. Что-то шелестит, и на другом конце провода слышатся звуки зевоты. Пол даже представляет, как Джон выглядит, весь сонный и растрепанный, лежащий в чересчур свободной пижаме среди бесчисленного множества покрывал. «У меня тут есть лишние одеяла, знаешь. И лишняя половина кровати, ну, просто имей в виду», говорит Джон сонным голосом, и непривычная теплота в его голосе заставляет что-то в животе завязаться в узел. Это совсем не неприятное чувство, и оно остается вместе с Полом, пока тот едет по заснеженным дорогам на ночном автобусе до Менлав Авеню. - Льет дождь, и Пол сидит в телефонной будке. Он едва чувствует свои ноги, один из его зубов выбит, и когда появляется Джон, его хватает только на «боже, Пол». Пол не хочет ехать в больницу. Врачи только тыкают пальцами и задают излишне много вопросов, а запах антисептика, кажется, навечно прилипает к телу и к одежде. Да и вообще, он уже провел достаточно много времени своей жизни в больницах. Но годы тренировок нытья перед Мими не прошли даром, так что вскоре Пол оказывается на автобусе до госпиталя, приобнятый рукой Джона («это чтоб ты не упал», как он пояснил). Щека же Джона оказывается лежащей на макушке Пола (потому что он устал, ну, по крайней мере он так говорит). «Ты должен перестать позволять ему делать это с собой, - тихо говорит Джон в его волосы. Он пахнет асфальтом и сигаретами, и это довольно приятный запах, - ты ведь так однажды умрешь, Макка. Что мне тогда делать?» Пол с некоторым затруднением пожимает плечами, пытаясь игнорировать боль. «Жить дальше?» Над ним, Джон расстроенно вздыхает - так, как это могут делать родители, когда их ребенок очередной раз задает глупый вопрос. «Давай сбежим отсюда», говорит он, вытягивая руку перед собой, будто открывая занавеску или что-то в этом роде. Пол думает, что оно, быть может, так есть. Может быть, именно это он и сделал, когда впервые встретил Пола, и решил, что этот парнишка с детским лицом заслуживает своего шанса. «Просто сядем на автобус и уедем куда-нибудь». «Куда угодно», соглашается Пол, взирая снизу на Джона, что в слабом холодном свете выглядит совсем как герой из фильма, вроде какого-нибудь вестерна с захватывающей музыкой, с его орлиным носом и умными глазами. Пол чувствует, как на него волной накатывает нежность, и отворачивается лицом в Джонову кожаную куртку. «Америка», говорит он с благоговением в голосе. Страна прекрасных людей и великих идей – Джон отлично бы туда вписался. «Давай уедем в Америку» «Великолепно», заключает Джон, и на его лице проблескивает улыбка. Он слегка сжимает плечо Пола. «Америка великолепна, Полли». - Майк приезжает в гости примерно спустя год после того, как он переехал. Он выглядит счастливее, веселее и уж точно менее понуро, и смеется он намного чаще, чем раньше. Больно понимать то, что это Майк, которого Пол совершенно не знает, и он уже больше не тот ребенок, что был погребен под сотней слоев страха. Может быть теперь и Пол стал для него каким-то незнакомцем. «Как там па?», тихо спрашивает Майк, сидя на кровати, пока на фоне играет пластинка Эдди Кокрана. Полу она на самом деле даже не нравится, но лучше слушать ее, чем сидеть в неловком молчании. Майк не перестает смотреть на давным-давно отсутствующую дверь и на недавно появившуюся выбоину в гипсокартонной стене, и Полу страшно представить, сколько всего изменилось за один год. Пол решает сказать, что он в порядке. Даже лучше, чем раньше. То что он наконец взял себя в руки и завязал с выпивкой, и теперь-то все налаживается для них обоих. Хотя какая-то часть его души все же хочет, чтобы Майк узнал правду о том, что его брату пришлось пережить, пока тот спокойно поживал в Ирландии. Он немного задерживает взгляд на торчащих из одеяла нитках, прежде чем отвечает. «Он все еще иногда злится», говорит он наконец. Майк молча кивает. Пластинка заканчивается, и они оба сидят в неловкой тишине, разглядывая покрывала. - Большую часть своего времени просто нечем занять, и по этой причине Пол устраивается на работу в каком-то баре в доках. Подносить напитки и вытирать столы, это, конечно, довольно далеко от того, чем ему в самом деле хотелось бы заниматься, но все же даже это лучше, чем сидеть дома, прокручивая голове одни и те же мысли. Иногда по вечерам парни из группы приходят в его смену, и тогда Джон нависает над барной стойкой, отпуская комментарии об официантках и выпрашивая у Пола халявную выпивку. А иногда ему позволяют спеть на сцене за пару фунтов, и играть на гитаре в одиночестве кажется странным, не чувствуя теплой фигуры Джона, прижатой к его боку, и его грубого голоса рядом. Он даже не знает, нравится ему это или нет. - Дот звонит утром во вторник и будит Пола, и с первых же ее слов ясно, что что-то не так. «Нам нужно поговорить», начинает она каким-то подавленным голосом, отчего в голове Пола мгновенно проносится множество вероятных сценариев. Она беременна? Или заболела? Господи, он не выдержит очередной беготни по больницам. «Я думаю, нам нужно перестать встречаться». Пол уже был готов облегченно вздохнуть, но сразу же опомнился. «Почему?», спрашивает он, пытаясь звучать хоть сколько-нибудь удивленно и расстроенно. «У нас просто нет друг на друга времени». Она издает короткий грустный звук, и Полу даже становится слегка ее жаль. Это звучало так, будто она действительно обо всем сожалела. Ему интересно, догадывалась ли она хоть иногда, что целуя ее, он представлял Джона на ее месте. Предсказуемо, но Пол проводит остаток дня в отвратительном настроении, лежа на кровати и ворча, а после он случайно разбивает стакан, за что приходится очередной раз слушать крики. Когда он звонит Джорджу, чтобы немного остыть, все заканчивается руганью непонятно из-за чего, и потому он решает просто послушать пластинку Чака Берри, что ему подарила мама на последнее проведенное вместе Рождество, тихо играющую на фоне шумного ветра. Злость вперемешку с грустью действует как-то особенно гнетуще, отчего сны, кажется, превращаются в какую-то горячую липкую массу. - Отец начинает зарабатывать какие-то деньги. Пол не знает, да и не хочет знать, как. От этого он кое-какое время пребывает в более-менее спокойном настроении и нормально себя ведет, и Пол делает вид, будто не замечает появляющегося в кладовке дорогого ликера. Однако у всего хорошего есть свойство заканчиваться, и всю среду Пол проводит, отскребывая кровь из-под ногтей. Это забавно, как ему кажется, ведь в свои шесть лет он представлял, как станет врачом, учителем, или, может, пожарным, но не напуганным израненным подростком, которому приходится вытирать отцовскую рвоту и вытаскивать осколки стекла из своей кожи каждый вечер. - «Итак, - говорит Джон, и в его обычном голосе чувствуется плохо прикрытое воодушевление, - что нового?» «Выкладывай уже, Джонни», отвечает Пол в зажатую между ухом и плечом трубку, сидя скрестив ногу на полу. Он только успел приготовить бутерброд с беконом, как зазвонил телефон, так что теперь Джон вынужден по достоинству оценить звуки чавканья на другом конце провода. Потому что, наверное, не стоит звонить людям в полдевятого утра. «Что ударило тебе в голову на этот раз?» «Я ничего тебе не скажу, если будешь разговаривать со мной в таком тоне», говорит Джон наигранно-высокомерным и обиженным голосом, и Пол даже представляет его дурацкое выражение лица в данный момент, отчего не может не улыбнуться. «Смирись уже с этим, Леннон», говорит он, стараясь звучать максимально спокойно и безразлично. После следует недолгое молчание, будто Джон пытается собраться с мыслями. «Мы едем в Германию», выдыхает он наконец, «На следующей неделе. Не знаю на сколько, может на несколько месяцев». «Господи», осознание сваливается на голову Пола, так что он только безвольно упирается спиной в стену. Он уже улыбается, чувствуя горячую дрожь, бегущую по венам. «Ты же шутишь, да? Издеваешься, Джон?» «Нисколько», говорит Джон, готовый рассмеяться в любой момент, и его голос звучит особенно восторженно и весело. «Вот вообще нисколько, клянусь, Макка. Следующий понедельник, и мы съебываем отсюда в чертов Гамбург!» И после Пол начинает смеяться. И Джон на другом конце линии тоже заливается смехом, и они оба почти в истерике, два парня, у которых нет ничего, кроме гитар, песен и мечты стать круче самого Элвиса , и впервые в жизни Пол чувствует, что все идет так, как надо. - На улице сухо и тепло, и в восемь часов Пол проскальзывает через окно в ванной и спускается по водосточной трубе, туда, где уже ждет Джон - золотистые августовские сумерки подсвечивают его лицо, а теплый ветер раздувает волосы. «Я свободен», говорит Пол, пока они оба ждут автобуса на остановке. «Свободен как птица, Джонни». Джон молча смотрит куда-то вдаль дороги, совершенно безмятежно. «Пол», говорит он наконец, сверля его лицо взглядом, что, наверное, может расплавить сталь. Пол чувствует, как внутри что-то перевернулось, отчего резко перестает хватать воздуха. И как бы он не пытался, он не может оторвать взгляд от глаз Джона. Кажется, его рука лежит на колене Пола. «Пол, посмотри на меня». Где-то залаяла собака, но Пол едва ли может слышать что-то кроме шума в ушах. Это ощущается так, будто лёгкие слипаются от сиропа, мысли превращаются в низкий гул джонджонджон, и если бы он заговорил, то вместо слов получилась бы бессмысленная масса. И когда Пол только думает отвернуться, чтобы не заработать себе сердечный приступ, Джон слегка наклоняется вперед и целует его. Прямо здесь, на грязной остановке в Аллертоне, где любой может увидеть. Но Полу все равно. Когда их губы движутся вместе, это кажется таким нормальным, таким естественным, совсем непохожим на всех тех, кого Полу приходилось целовать прежде. Не как Дот, что была тошнотворно слащавой, но и не как девушки, которых он зажимал в клубах, пахнувшие дешевой водкой и чужим одеколоном. Может быть, это просто потому что они вместе с Джоном естественны сами по себе. Может быть, это потому что таким же естественным было влюбиться в него, так легко и незаметно, что Пол не понимал этого до самого последнего момента. - Они довольно оперативно загружают барабаны Пита в автобус (что особенно радует уже разозлившегося водителя), и Пол что-то напевает себе под нос, будучи в слишком хорошем настроении даже для того, чтобы устраивать грызню со Стю. Он чувствует себя едва ли не на седьмом небе, как будто закинулся целой пачкой колес, и он не может перестать ловить на себе взгляды Джона, заходясь от этого смехом. Каким-то образом нервная атмосфера в поездке превращается в приятное предвкушение, хотя бы от того, что теперь можно больше не вспоминать о темном сером кошмаре Фортлин Роад. Они воодушевленно поют задушевную серенаду угрюмой пожилой леди на соседнем сидении, но она нажимает кнопку «стоп», не доехав даже до Мэгги Мей, отчего Пол смеется так сильно, что у него болит голова.