Here comes the rain again Raining in my head like a tragedy
— Где ты был? — спрашивает Бокуто, обнаружив Сугу на прежнем месте. — Бродил по берегу реки, а вечерами сидел на крыше полицейского участка, — беззаботно отвечает Суга, приветственно скидывая с головы капюшон. — А зачем ты там сидел? — А я наглец. Бокуто привычно подсаживается рядом, замечает в руках Суги большую раскрытую тетрадь, страницы которой заполнены карандашными набросками лесных пейзажей, особняков с заколоченными окнами и рисунком пустой комнаты с дверным проёмом, по краям которого расползаются трещины. — Очень круто, — говорит он, кивнув на зарисовки. — Спасибо, — улыбается Суга, проводя пальцем по заштрихованной железной дороге, проходящей прям посреди леса, среди стволов сосен и сухих колючих кустарников. — Тренируюсь рисовать локации для хоррор-игр. — Ты собираешься делать свою хоррор-игру? — Когда-нибудь, — Суга перелистывает страницу, открывая листы с зарисовками глаз с рваными зрачками и перевязанных бинтами пальцев. — У меня друг тоже рисует иногда фоны для игр, только в стиле фэнтези, — Бокуто вспоминает корабли на ладони, тонущие в облаках замки и сказочные леса с деревьями, целующими кронами небо. — Но хоррор-игры он тоже любит, которые сюжетом цепляют и атмосферой, а не чтобы просто подскакивать от скримеров и визжать. — В хоррорах ведь главное не то, сколько раз тебя напугали громкими звуками или внезапно выскочившим монстром, — Суга задумчиво загибает край бумажного листа. — Истинный страх — он в ожидании. Страх, который тебя не отпускает, не даёт продохнуть, потому что тебя душит предчувствие того, что ещё не случилось. Бокуто снова чувствует отвратительную сдавливающую рёбра волну и неспособность сделать вдох, хоть и воздуха на крыше полно. — Мне кажется, самые страшные ужастики — про психбольницы, — говорит он и сам царапается о свой саднящий голос, — заброшенные, с погромом в палатах, с пустыми тёмными коридорами, где подрагивает тусклый свет от покачивающейся лампочки. Суга смотрит на Котаро с предельным вниманием, будто хочет прочесть, пролистать как свою тетрадь с рисунками, пробраться в его голову и собрать все его потаённые страхи, чтобы потом их зарисовать. — Пожалуй, — соглашается он и отводит взгляд. — Бесконечный больничный коридор, звуки капельниц в тишине, скрипучие колёса каталок, которые трогаются с места сами по себе. — И железные койки с ржавыми прутьями на спинках и с ремнями на подлокотниках, — продолжает Котаро и чувствует, как запястья сводит от невидимых тисков. — И темнота впереди по коридору, но тебе больше некуда идти, кроме как в самую её глубину. Бокуто надрывно выдыхает и поднимает голову — если небо и надумало упасть, то с крыши это проглядеть не получится. — Это может прозвучать странно, но ты береги себя, ладно? — если что-то и правда надвигается, то Бокуто хочет взять на себя ответственность хотя бы за список уцелевших. — Зачем? — удивлённо моргает Суга. — В смысле, что-то случилось? — Надеюсь, что и не случится, — выдавливает из себя улыбку Котаро, но с такими улыбками обычно шагают с обрыва. — Но просто будь осторожен, хорошо? — Такого обещать точно не могу, но спасибо за предупреждение, — Суга усмехается, но даже его затянутые мутью глаза не скрывают тревоги. — Ты тогда тоже береги себя. Порывы ветра перелистывают страницы тетради, и Суга поднимает голову к небу, к воспалённым тучам, готовым вот-вот пролить на землю ядовитый чернильный дождь. — Сегодня будет гроза, — от Суги эта фраза звучит как “Сегодня кто-то не спасётся”, и Бокуто поёживается от холодных мурашек. Усиливающийся ветер нашёптывает обещания стать полноправным хозяином этой крыши на случай, если больше на неё никто не вернётся. Город зациклен, отрезан, зачёркнут, город умирает в самом себе, а сигналы бедствия обрываются на окраинах, рикошетят от километровых указателей и разрываются в искусственной тишине. Почерневшие тучи невыносимо оседают на лёгких, и хочется выцарапать себя из себя же самого, быть не собой и не здесь, быть ничем и нигде, последним атомом отгремевшего апокалипсиса, тишиной в пустоте на краю обугленного горизонта. В сквере перестали включать фонтан, с запылённого дна торчат иссохшие трубы, и Бокуто представляет, как из них льются кровавые потоки, как из разорвавшихся артерий, закипают и выливаются за края, затапливая город, которому всё равно, как именно себя убивать. Бокуто краем глаза видит, как кто-то садится на свободную половину скамейки, и невольно подпрыгивает. Повернув голову, он видит удивлённо таращащегося на него Яку. — Господи, ты чего нервный такой? — спрашивает он со смешком. — Да не по себе просто, — кривится Бокуто, натягивая рукава толстовки на костяшки пальцев. — Я от любой мелочи сейчас могу шугануться. — “Любой мелочи” говоришь? — Я не это имел в виду. Яку видимо чувствует, что сейчас не время для пинков и подзатыльников, поэтому он просто смотрит изучающе из-под козырька своей кепки, и взгляд у него всегда хитро-кошачий, а коты не могут не чувствовать дрожь земли. — Завязывал бы ты с паранойей, Бокуто, — советует он с тяжёлым вздохом. — Меня вон как-то не покидало ощущение, что за мной следят, будто кто-то идёт за мной от самого города до моего дома в лесу, — он дёргается, будто вспоминая то жуткое чувство незащищённости, не отступающее от него ни на шаг. — Где-то неделю это длилось, я думал, что свихнусь. Яку тянется в карман куртки за сигаретами, вспоминает, что недавно бросил, и чертыхается на самого себя. — Чёрт знает, что творится в этом городе, — он раздражённо сплёвывает, опускает голову и сцепляет напряжённые руки в замок. — Это как та самая чертовщина с разломами в земле, весь город верещал о том, что мы проваливаемся в ад, так там нам всем и место. Бокуто вспоминает ту самую “Ночь Возмездия” пятилетней давности, когда за одну ночь весь город исполосовало таинственными разломами в земле — бездонные трещины, шириной где-то с ладонь, втягивали в себя ветер и отзывались неясным гулом, доносящимся будто из самых недр. Один такой разлом пришёлся прямо под домом Куроо, и даже сейчас можно заметить, что здание слегка перекошено, но оно хотя бы не заваливается и не утягивается трещинами под землю. Тогда на утро Тетсуро ходил махал руками и смешно ругался, возмущался, что творится бардак, запугивал, что пришла пора отвечать за грехи, и бесконечно причитал, не понимая, за что ему бедному только всё это. Потом он узнал, что такие же разломы были почти по всему городу, в том числе и перед домом Бокуто, и сразу успокоился. — Мы все катимся в ад, — грустно сказал он тогда и с печальным позвякиванием уехал на своём велосипеде прочь. Котаро молчит и вдыхает заряженный чем-то неминуемым воздух. Небо грозится упасть, да только земля и без него трещит по швам и вряд ли его подхватит. — В лесу нельзя оставаться одному, помни это, — предостерегает вдруг Яку, и по его голосу слышно, что он точно знает, от чего. Бокуто смотрит на него и думает, что если в лесу и бродят демоны, то у них точно был неудачный день, когда они наткнулись на Яку. — Ты будто прощаешься со мной. — Просто ты выглядишь так, будто уже вырыл себе могилу и теперь просто ждёшь подходящего случая. Всегда было непонятно, почему Яку, который одиночка до мозга костей, так привязался к их компании, прирос к ним какой-то щемящей родительской опекой, стремлением защитить и тщательно скрываемым обожанием. Если у котов действительно девять жизней, и девятую Яку как раз проживает сейчас, то Бокуто лишь надеется, что он не жалеет, что проводит её именно с такими людьми. — Никаких могил без твоего ведома, — обещает Котаро, стараясь улыбнуться как можно беззаботнее. Яку ему не верит нисколько, но всё равно улыбается в ответ.I've been dead for so long
Акааши курит по дороге до кладбища, кутается в выдыхаемый дым, и Бокуто привычно любуется. У Акааши любые мелочи и обычные действия выходят какими-то необъяснимо завораживающими, и Бокуто всегда тихо восторгается, наблюдает зачарованно, как Кейджи затягивается, прикрыв глаза, как сдувает семена с одуванчика, как чихает на холоде и приподнимает воротник плаща, как задумчиво перебирает струны гитары, как дрожащими пальцами расстёгивает нетерпеливо пуговицы на рубашке. Бокуто Котаро неизлечимо без ума от Акааши Кейджи, и это — единственное сумасшествие, которому он никогда не противится. Проход на кладбище находится за ажурными воротами, у подножия которых расселись каких-то три подростка таинственного вида — Дайчи как раз таких, должно быть, и гоняет по ночам после комендантского часа. — Стойте, мы вас дальше не пропустим, — заявляет один из них — мелкий и с торчащим чубчиком. — С хрена ли? — интересуется Бокуто, с любопытством разглядывая троицу хранителей ворот. Какие-то готы, судя по внешнему виду, все с побрякушками, с черепами и с надписями в готическом шрифте на футболках. Классные ребята, но у Кейджи в юности прикиды всё равно были круче. — Вы пройдёте только в том случае, если ответите на три наших вопроса, — загадочным голосом говорит второй, скидывая с головы капюшон и открывая взору лысую макушку. — Мы можем обойти кладбище с другой стороны или перелезть через забор, — усмехается Бокуто. Второй вход находится на другом конце кладбища — как раз там, где они с Кейджи были на Хэллоуин. — Да погоди, давай послушаем, что за вопросы, — дёргает его за рукав Акааши, внезапно воодушевившийся. — Мудрое решение, юный странник, — подаёт голос подросток с небольшим ирокезом, и Кейджи фыркает на его слова. — Итак, слушайте первый вопрос, — снова заговаривает мелкий. — Где вы могли видеть крушение поезда, который никогда не знал железной дороги? Ему отвечают недоумевающим молчанием, и где-то из глубины кладбища доносятся крики ворон. — Я передумал, пошли обойдём, — Акааши уже берёт Бокуто под локоть, чтобы развернуться и уйти. — Стой-стой, я вроде знаю, о чём это, — останавливает его Котаро. — Футбольное поле за городом, на котором остались строительные вагоны? Пять или шесть штук, и некоторые из них перевёрнуты, как будто с рельсов сошли? — Ты абсолютно прав, мой юный странник, — отвечает мелкий, и Акааши смотрит на Бокуто с восхищением. — Да я как минимум на шесть лет тебя старше, — решает придраться к обращению Бокуто. — Второй вопрос, — объявляет на этот раз лысый. — Какая лодка пошла ко дну ещё до первого своего плавания? — Грустные у вас вопросы какие-то, — подмечает Бокуто. — О, а вот это я знаю! — вдруг хлопает в ладоши Акааши. — Это та лодка, которую везли новенькую из магазина по мосту, и она с крыши машины упала в реку и на половину ушла под воду, и её так никто и не достал? — Верно, — похвально кивает лысый. — О чёрт, точно же! — щёлкает пальцами Бокуто. — Куроо же ещё собирается её достать. — Надо предупредить Кенму, чтоб готовился к прибавлению бесполезного дерьма в их доме, — вздыхает Кейджи. — И, наконец, третий вопрос! — прерывает их парень с ирокезом. Бокуто с Акааши послушно оборачиваются на него в ожидании третьей загадки. — У вас было… эм… — ирокез почему-то вдруг запинается. — У вас было “это”? Бокуто недоумевает пару секунд, затем догадывается и закатывает глаза. — Боже, у вас что, кончилась фантазия на загадочные вопросы? — спрашивает он разочарованным тоном. — У нас с ним вдвоём, вы имеете в виду? — уточняет Акааши, поочерёдно ткнув пальцем на себя и Бокуто, чем вызывает у того шокированное аханье. — Отвечайте на вопрос! — почти визжит мелкий с чубчиком, явно смущённый не меньше. — Было, — буркает Бокуто, раздражённо скрещивая на груди руки. — Теперь отвечай ты, — приказывает мелкий, указывая на Кейджи. — Было, — спокойным тоном отвечает Акааши и для пояснения машет рукой на Котаро. — С ним. Бокуто совсем теряется от бессовестности Кейджи, прячет в ладонях лицо, заглушая поражённый смешок. — Что ж, юные странники могут пройти в награду за свою сообразительность и за свою… откровенность, я полагаю, — растягивает слова лысый и в пригласительном жесте указывает на ворота. — Проходите и продолжайте свой путь во имя великой и неповторимой Киоко-сан! — Это кто? — цепляется за имя Бокуто. — Она умерла? — Охерел? — вскрикивает вдруг лысый, и остальные два испуганно ахают и хватаются за сердце. — Киоко-сан жива и озаряет своим светом наш безнадёжный город! — Киоко? — переспрашивает Акааши. — Шимизу Киоко? Девушка, которая работает продавцом в одном из киосков в Коровнике? — Не употребляй это позорное название в одном предложении с именем нашей бесподобной Киоко-сан! — упрекает его мелкий, для драматичности вскидывая к небу руки. — Это киоск с цацками вы имеете в виду? — встревает Бокуто. — Обалдеть, мы с Куроо там воровали. — Ты воровал у самой Киоко-сан? — рычит ирокез, и остальные два злобно шипят в поддержку. — Ты посмел насмехаться над ней? — Я извинился, — бурчит Бокуто, снова вспоминая то чувство вины за собственную глупость. — Погоди, вы с Куроо опять воровали по магазинам? — щиплет его за локоть Кейджи. — А Куроо приятно будет, если в его магазине будут воровать? — Куроо ворует сам у себя, — напоминает Котаро. — Больше не пущу тебя в аптеку к себе, а то ещё украдёшь у меня шоколадки гематогенные. — А у тебя такие есть? — Сколько же от вас шума! — снова взвизгивает мелкий, раздражаясь. — Проходите уже! Бокуто с Акааши прыскают и проходят мимо обозлившихся подростков под их хоровое презрительное хмыканье. На самом кладбище становится не до смеха, и Бокуто невольно замолкает под завывающий ветер и карканье ворон, устроившихся на оголившихся без листвы деревьях. Кейджи молчит весь путь мимо могил, на которых Котаро разглядывает даты рождения и смерти, высчитывает по ним годы жизни и поёживается, когда число получается меньше двадцати. Могила мамы Кейджи находится в отдалении от остальных, на небольшом холме, откуда открывается вид на поля и тянущуюся вдоль них пустынную дорогу. В этой части кладбища не слышно даже ворон, и тишину нарушает лишь шорох травы, за которую цепляется ветер — долгожданный покой для той, которая так о нём мечтала. Акааши направляется к самой могиле, а Бокуто остаётся чуть позади, позволяя Кейджи побыть с похороненной наедине. В голову тем временем лезут мысли о том, что ни на одном дереве скоро не останется ни единого листа, что все дома в итоге превратятся в развалины из каменной стружки и стеклянных осколков, а от самих жителей останутся лишь немые цифры на надгробиях, и когда-нибудь Юнаги и правда исчезнет с лица земли, и никто так и не узнает, что у этого города на небе всегда было на одну звезду больше. Акааши смахивает с могилы листья, стоит перед ней ещё какое-то время, затем возвращается обратно к Котаро. — Хотел убедиться, что могила не пострадала от оползней или трещин этих на земле, — хрипло говорит он, подойдя ближе. Бокуто помнит маму Кейджи: когда он приходил, она обычно только выглядывала из своей комнаты, здоровалась и снова пряталась, но иногда о чём-то спрашивала, пару раз даже приносила к ним с Кейджи чай на подносе, всегда выходила в коридор попрощаться, улыбалась и смущённо махала рукой. — Ты ей нравился, — будто читает его мысли Акааши. — Она была хорошей, — с тоскливой улыбкой отзывается Котаро. От прошедшего времени отвратительно холодит, и к “Акааши” на надгробной плите ублюдское воображение приписывает “Кейджи”, и Бокуто хочет впиться пальцами себе в голову и ногтями выковырять из неё все эти кишащие ядовитые мысли. — Знаешь, я стараюсь не думать об этом и не говорить, — Кейджи не сводит взгляд с могилы матери, и голос у него до щемящего тихий и слабый, — про её болезнь, про то, что я тоже могу заболеть, но… Я жутко боюсь закончить таким же образом. У Бокуто в горле пересыхает, внутренности ноют от собственного бессилия, от несправедливости, от ненависти к вселенной, которая тоже не может ни черта исправить и стыдливо прячется от самой себя. — Я хочу всегда оставаться в своём уме, я хочу контролировать свои мысли и тело, я хочу осознавать свои поступки, воспринимать действительность, я не хочу быть обузой, не хочу быть беспомощным, — Акааши вдруг прерывается, выдыхает и обхватывает себя за плечи. — Я боюсь однажды увидеть тебя и не помнить, кто ты такой. Где-то вдали слышится гром, и хочется сказать что-то утешающее и надёжное, но у Котаро в голове такой же страх, предательский и парализующий. С неба начинают падать первые капли, и Кейджи подставляет под них лицо, такое же холодное, как каменные плиты, и такое же безразличное. — Я будто давно мёртв, но продолжаю звать на помощь, — говорит он, и капли дождя стекают по его скулам вниз. — Я чувствую себя таким сломленным, и трещины продолжают расползаться. Бокуто обнимает его со спины, прижимает к себе и закрывает глаза, и Кейджи в его руках вздрагивает, снова злится на самого себя, потому что они обещали друг другу не гнаться и не убегать, но можно сколько угодно отвлекаться и доводить друг друга до беспамятства, и всё равно наступит какой-то особый час днём или ночью, когда кольнёт жгучим осознанием, что они не в порядке. — Кто это… — шепчет вдруг Акааши, и Бокуто открывает глаза. Чёрная фигура в плаще стоит сбоку от них, на расстоянии где-то двух метров, застывшая и молчаливая, с надвинутым на лицо капюшоном, под которым всё равно чувствуется изучающий взгляд. — Откуда он взялся, почему мы не заметили, как он подошёл? — снова шепчет Акааши, не осмеливаясь говорить громче, и Бокуто выпускает его из рук и встаёт перед ним, загораживая от незнакомца. — Что тебе нужно от меня? — выкрикивает он, понимая, что больше не вынесет сводящей с ума бредовой неизвестности. Дождь усиливается, в локоть впиваются пальцы Кейджи, и неизвестный по-прежнему молчит, никак не двигается и никуда не исчезает, как обычно делает, оказавшись замеченным, и Бокуто пытается понять, что в этот раз не так. Впервые кто-то помимо Котаро увидел призрака, но что делать дальше — не знают оба. Отвратительные мурашки проносятся по всему телу, и Бокуто резко разворачивается, утягивая за собой Акааши, уносится с ним с холма прочь, мимо могил обратно к воротам, где никого уже нет, они вылетают на размытую дождём дорогу, и небо ревёт на них без остановки, всхлипывает молниями и завывает ветром, но Бокуто лишь сильнее сжимает руку Кейджи и не прекращает бежать.No time to sit down Just wanted to Run and run and run
— Да какого же хера творится?! — восклицает Куроо, нарезая круги по гостиной. Бокуто с Акааши сидят на диване, бледные и перепуганные, и Куроо мельтешит перед ними взад-вперёд, и угомонить его не решается даже Кенма, всерьёз обеспокоенный и притихший на подлокотнике дивана. — Творится действительно какая-то дичайшая хрень, и Кейджи на этот раз видел её тоже, — севшим голосом говорит Бокуто, взгляд которого застыл на какой-то невидимой точке. Кейджи рядом молча кивает в подтверждение. — Это вот вообще ни черта не смешно уже! — негодует Тетсуро и проверяет их лбы на наличие жара. — Может, нас всех чем-то накуривают? Или из этих долбанных трещин выходят пары какого-нибудь отравляющего газа, из-за которого у нас мозги плавятся? — Все ответы в лесу, — прерывает его Котаро, невидящим взглядом проплывая по комнате. — Я точно знаю. Мне не перестаёт сниться заброшенная шахта в лесу — теперь я вспомнил, что видел её раньше. Это какой-то знак, я уверен. Он задерживает взгляд на часах, замирает и ждёт, пока секундная стрелка сольётся с минутной, и только тогда может отвести глаза. — Я должен идти в лес. Сегодня. Потому что песня подходит к концу. Куроо, судя по лицу, прокручивает в голове список врачей, к которым думает сводить Бокуто, собирается с мыслями, чтобы прочитать всем присутствующим лекцию о безрассудности и последствиях необдуманных поступков, как вдруг Кенма поднимается со своего места и молча идёт в коридор. — Кенма, ты куда собрался? — тут же подскакивает к нему Куроо. — А ну марш спать. — Да иди ты в жопу, — огрызается на него Кенма, зашнуровывая кеды, и тот с аханьем хватается за сердце. — Я хочу увидеть этого долбанного призрака собственными глазами. — Нет, Кенма, всё это слишком далеко зашло, — качает головой Тетсуро и старается звучать как можно строже. — Ты самый младший из нас, и я тебе не разрешаю. — Вообще-то Акааши самый младший. — Не меняй тему и разувайся немедленно. Кенма даже не думает слушаться и оставаться дома точно не намерен. Куроо оборачивается на диван в поиске поддержки, но Акааши лишь берёт Бокуто за руку, показывая этим, что тоже его никуда не пустит одного. — С кем я разговариваю вообще… — тяжело вздыхает Куроо и тоже идёт в коридор одеваться. — Ты придурок, Бокуто. Мы даже если свяжем тебя и никуда не пустим сегодня, ты всё равно туда рано или поздно попрёшься, поэтому давайте сегодня уже покончим со всем этим. Акааши тоже выскакивает из комнаты, и Бокуто стоит в дверях, растерянно смотрит на внезапно воодушевившихся охотников за призраками. — Ребята, вы, конечно, самые лучшие, но я не хочу, чтобы вы шли со мной, — пытается он их образумить. — Рот закрой, — теперь очередь Акааши раздражаться. — Но мы можем все умереть сегодня! — не унимается Бокуто. — Так пойдёмте же скорее, — нетерпеливо встряхивает рукой Кенма. — Блин, я не могу умирать, у меня ещё столько аниме не досмотрено, вы чего! — ноет Куроо, звякает молнией своей косухи и пинает входную дверь. — Давайте хотя бы постараемся не подохнуть. Только псих потащится ночью в лес, ну или Яку Мориске, который наверняка бы сейчас раздал всем четверым подзатыльников за то, что им не сидится по домам. Да вот только дома — тонущее в стенах чужое эхо и тоскливый потолок вместо неба, и там куда страшнее, чем в темноте и со скулящим городом за спиной. Дождь успел закончиться, и Бокуто идёт впереди всех, ведомый приглушённым зовом в собственной голове, держит Акааши за руку, потому что так спокойнее и надёжнее. Как будто неведомой тёмной силе есть дело до держащихся за руки мальчиков — она на них в первую очередь и нацелится. Куроо идёт чуть позади, ворчит о том, что в лесу ночью дует, а Кенма без шапки, на что Кенма хмыкает и шутит про загробный мир, чтобы успокоиться. Они останавливаются у пустынного футбольного поля с заброшенными строительными вагонами — то самое крушение поезда, который никогда не знал железой дороги. — Жуткое зрелище, — говорит Куроо, поёживаясь. — Я в детстве боялся этих штук. — Иногда по ночам, когда не могу уснуть, я думаю об этих вагонах, как они лежат тут, под ночным небом, пугающие своими очертаниями, и мне становится не по себе. — Зачем тогда ты о них думаешь? Бокуто пожимает плечами, не сводит взгляд с вагонов, думает о том, как зимой над ними завывает ветер и хоронит их под снегопадом, да только почему-то кажется, что снег больше никогда не выпадет. Дорога до заброшенной шахты тоже теперь кажется знакомой — Яку как-то приводил сюда Бокуто с Куроо, показывал эти места со словами “вот тут вас закопаю, когда окончательно меня выбесите”, и были те же вывороченные пни под ногами и обугленные после лесного пожара стволы, и не было лишь кровавого неба над головой. Шахту закрыли ещё до рождения Бокуто и остальных, сразу после аварии, унёсшей жизни пятнадцати шахтёров, среди которых был дед Куроо, с которым он никогда так и не познакомился. Порой кажется, что весь Юнаги — бесконечное кладбище, где даже мёртвым тоскливо в собственных могилах. В глаза бросается подрагивающий за зарослями свет, как раз со стороны шахты, и четвёрка настороженно крадётся к кустам, скрывающим вход в пещеру, осторожно раздвигают ветви и наконец видят источник света. — Какого… — не договаривает Куроо, сам себе зажимает рот, чтобы не привлечь внимание. Он был прав — всё это действительно уже ни черта не смешно. Вход в шахту окружает толпа, в которой на глаз человек двадцать, и все одеты в длинные плащи с капюшонами, построились в некое подобие круга, и нет сомнений, что их застали за каким-то обрядом. Один из неизвестных держит в руке зажжённый факел, и все они как один выглядят в точности как преследующий Бокуто призрак. — Сегодня ночью мы приведем избранного, — оглашает некто с факелом, вскидывая руку, чтобы пламя взвилось в зловещем жесте, и его фразу подхватывают остальные, разнося её эхом по всей округе, и Котаро холодеет от этого хора голосов, невольно пятится назад и наступает на сухую ветку, и громкий хруст тут же привлекает неизвестных, которые мгновенно замолкают и поворачиваются на звук. — Там кто-то есть! — тут же прокатываются по толпе возгласы. — Трэ, Толл и Элльве, обыщите территорию! — приказывает один из голосов, и три фигуры вылетают из толпы и несутся в сторону кустов. — Ебануться, бежим! — орёт Куроо, дёргая Бокуто за плечо. Все четверо бросаются от кустов обратно в лес, бегут через поваленные деревья и перелетают через овраги, и сердце колотится до рези, до звона в ушах, и одуревшие ноги гудят, но нельзя останавливаться, нельзя спотыкаться и оборачиваться. — Элльве, не дай им уйти! — рычит позади голос, и у Бокуто из лёгких вышибает воздух, который так сейчас необходим, но он продолжает бежать, потому что страхи из головы оказались ни черта не выдуманными — они догоняют и угрожают расправой, и даже у вечного затишья перед взрывом есть свой конец. Лес сменяется полем, где на каменной земле выцветшие от солнца разметки и два столба посередине, на которые когда-то вешали сетку, и Куроо как-то предлагал записаться в волейбольный клуб, и Бокуто обещал, что обязательно в какой-нибудь следующей жизни, и мысли каскадом проносятся в голове, но бежать нужно ещё быстрее, бежать и не останавливаться, и никто не знает, есть ли эти следующие жизни вообще, но проверять почему-то расхотелось. «У каждой жизни есть изнаночная сторона», — вспоминаются слова Суги, и Котаро успевает подумать, что сам всегда жил как раз на изнанке, и проносящиеся обрывки мыслей рассыпаются в момент, когда раздаётся выстрел. Из глубины леса доносится волчий вой, и Бокуто падает на землю, теряя сознание. Возможно, снег и правда никогда не пойдёт.