С тысячей интонаций

Почему-то в дырявой голове Мо всю его жизнь лучше всего хранилась та информация, которая была самой бесполезной и самой дурацкой – этот раз, конечно же, не стал гребаным исключением. Он вообще с удовольствием сгрузил бы все, что знает о долбанутом на всю голову ублюдке Хэ Тяне в отдельную картонную коробку, поджег ее и устроил ритуальные пляски вокруг. Но, увы, такая полезная функция не была встроена в него при рождении, поэтому, когда мозг подкинул ничего не подозревающему Мо классификацию улыбок Хэ Тяня – осталось сцепить зубы, смириться и обдумать. А все потому, что его мозг – сволочь та еще. Какое-то время Мо считал, что улыбка, собственно, у этого ублюдка одна – та, ехидная улыбка-ухмылка, с которой он тычет свой средний палец всему гребаному миру. У этой улыбки были свои оттенки: она могла быть переполнена язвительностью и желчью, а могла быть донельзя холодно-вежливой, до тошноты образцово-лицемерной. Откуда Мо знал это? Вопросы к мозгу, сам он к этой хуйне не имел никакого ебаного отношения. Но еще Мо знал – не то чтобы он этого хотел, но все-таки, блядь, знал, – что одна деталь объединяла эти улыбки, позволяя отнести их к одной категории. Равнодушие. Если Тянь улыбался вам так – значит, ему было глубоко на вас насрать, окажись он перед выбором – спасти тонущего вас или тонущий бургер, он выберет бургер. Окажись он перед выбором – спасти тонущего вас или не делать нихуя… он нихуя не сделает. А если у него будет хорошее настроение – очень может быть, что Тянь еще и поможет вам утонуть. Ну, знаете, чтоб настроение стало еще лучше. Долгое время Мо думал, что эта ухмылка – единственная в его арсенале. Думал... Пока однажды не увидел, как Тянь смотрел на деловитых уродов в чёрных костюмах, которые пытались куда-то уволочь Цзяня. Вторая улыбка из дохуя длинного перечня в три пункта была концентрированной угрозой, львиным оскалом в морду оленю, которого загнал в угол. Приходилось признать, что если бы Тянь хоть раз глянул бы так на самого Мо – он не был уверен, что наскреб бы у себя внутри достаточно храбрости для того, чтобы не удрать тут же да подальше. Желательно, на другой континент. Или на другую планету. В принципе, эта улыбка вписывалась в общий образ Тяня и никак ему не противоречила, а потому Мо нисколько не побеспокоила. Беспокойство и понимание того, что творится какая-то совсем уж неведомая хуйня, пришли к нему позже, в один из тех вечеров, когда Тянь ужинал у них дома. Такой ужин, конечно же – и увы, дохуя увы, – был далеко не первым, мать успела не просто привыкнуть к этому ублюдку, но, казалось, даже ждала его появления, а потому Мо не хватало духа послать его или спустить с лестницы. Все шло, как и обычно, Тянь рассказывал его матери о результатах теста, который они недавно сдавали, и когда она восторженно похвалила его за самый высокий результат, ласково потрепав по голове – Тянь улыбнулся. И в этой улыбке не было ни равнодушия, ни ехидства, ни холодной вежливости. Это была счастливая улыбка ребёнка, которого похвалили впервые в его жизни, и в ней было столько доверчивой искренности, что это вышибло из Мо дух лучше удара под дых. Поначалу он пытался убедить себя в том, что ему всего лишь показалось, почудилось, что эта была минута какого-то ебаного помешательства, но чем дольше Тянь приходил к ним домой – тем чаще на его лице мелькала эта улыбка. В конце концов мозг сам, без спросу и тем более без разрешения, определил её в отдельный класс и дал ему собственное название – искренняя. Понимание того, что так Тянь улыбается только в кругу его семьи, почему-то едва не вызывало улыбку самого Мо – он предпочитал думать, что это было гордостью за мать. Сумела заставить даже такого ублюдка, как Тянь, держать свою мудацкую натуру при себе – Мо всегда знал, что она у него самая лучшая и самая упрямая. О том, что дохрена важный список можно пополнить дохрена важным четвертым пунктом, мозг оповещает Мо в один из тех дней, когда они сидят в его комнате и Тянь достаёт сигарету, зажимает ее губами и щелкает зажигалкой. – Не кури здесь, придурок. Я предупреждал, – раздраженно рычит развалившийся на кровати и упирающийся ногами в стену Мо, поднимая руку, чтобы выдернуть сигарету из губ Тяня. – Прости. Забыл, – неожиданно покорно отвечает Тянь, пряча зажигалку в карман и тоже протянувшись за сигаретой. Когда их пальцы соприкасаются в дюйме от лица Тяня, Мо кажется, что его прошибает нехилым зарядом тока. Взгляд холодных серых глаз впивается в него, а губы сами собой разжимаются и сигарета беззвучно падает куда-то на пол – Мо со странной отрешенностью размышляет о том, что надо бы её найти, мать не будет довольна, если наткнется. Она, конечно, на удивление уважительно – как для родителя – относится к личным делам сына, но ведь может и случайно... Пока он думает об этом – лицо Тяня со странным, нечитаемым выражением оказывается в дюйме от его лица. Некстати Мо вспоминается день, когда этот ублюдок поцеловал его, вспоминается все отвращение, ужас, ненависть, которые он тогда испытал, и на лицо наползает брезгливая гримаса. Тянь резко отшатывается от него, голова дергается, будто ему залепили оплеуху – он отворачивается и запускает руку себе в волосы. Мо, чувствуя, как бешено колотится сердце, испытывает облегчение смешанное со смутным, едва ощутимым разочарованием – вслед за воспоминанием в голову пришла мысль проверить, а как оно все будет, если самому поцеловать Тяня. Странная мысль, пугающая, дохуя неправильная. Хорошо, что Тянь отшатнулся до того, как Мо успел что-то сделать. Не то чтобы он и впрямь собирался… но все же – хорошо. Хорошо ведь?.. Конечно, блядь, хорошо! Ещё секунда – Тянь уже у двери, хватается за ручку и странно, как-то судорожно цепляется за нее, потом все же отпускает и поворачивается к Мо. – Ну, я пойду. Ужин был вкусным, ты... передай это, – слова звучат как-то непривычно, нетипично для Тяня сбивчиво. Он вновь открывает рот, чтобы продолжить: – Я... – и тут же замолкает, будто за секунду переосмыслил всю свою мудацкую жизнь, передумав говорить то, что собирался, и неуклюже повторяется. – Пойду. И тут, прежде чем спина Тяня скрывается за дверью – Мо успевает увидеть её, эту улыбку. Горькую, отчаянную и потерянную. Обреченную. Мо, который так и остался валяться на кровати, чувствует, как сердце ухает вниз. Сквозь матрац и пол, сквозь толщу земли и прямиком к жару ядра, чтобы там сгореть нахрен, за ненадобностью. Когда дверь с тихим хлопком закрывается, Мо понимает – эту, четвертую улыбку, он никогда в жизни больше не хотел бы увидеть. Мозг с ним соглашается, но очередной пункт в список все же вписывает. Сволочь.