С тысячей интонаций

Они сидят в квартире Хэ Тяня перед огромной плазмой, потягивая газировку, и Мо, в общем-то, понятия не имеет, что он до сих пор здесь делает. Огромного дивана, на котором они расположились, хватает, чтобы оставаться друг от друга на приличном расстоянии, но Мо не уверен, что физическая величина расстояния между ними – это так уж важно. Кажется, даже когда они рядом – между ними в любом случае бездна такая огромная, ужасающая и бездонная, что если на секунду забыться и оступиться, падать в нее будешь парочку вечностей. Кажется, именно тогда, когда они рядом, собственное одиночество ощущается еще отчетливее, становится назойливо ощутимее, чем в прочие дни. Вот и сейчас – вроде, не так уж и далеко, а на самом деле каждый где-то в своих мирах. Мо морщится – не то, чтобы это важно. Совсем нет. Просто все то худшее, что в нем есть, рядом с Хэ Тянем натягивается струной где-то глубоко внутри и будто готовится лопнуть в любой момент, и он понятия не имеет, каковы будут последствия. Все здесь, в этом месте – до того правильное, что ощущается тошнотворно неправильным. Стерильно идеализированный мир Хэ Тяня, все вещи в его квартире, расставленные с филигранной точностью, все пешки в его жизни, расставленные с точностью не меньшей. Вытянув руку, Мо сдвигает стоящую на тумбочке лампу чуть в сторону. Просто чтобы проверить, не рухнет ли мир, если нарушить идеальность жизни Хэ Тяня вот так, сместив с орбиты один ее элемент. Может ли сдвинутая на дюйм лампа приравниваться к бабочке, которую раздавит незадачливый путешественник во времени? Ничего не меняется. Они все еще дышат. Хотя, может, Мо только что вызвал где-то на другом конце света тайфун. Не то чтобы он как-нибудь мог это проверить. Но неправильная, выбивающая теперь из картинки мира Хэ Тяня лампа не идет ни в какое сравнение с тем, насколько из этой картинки выбивается сам Мо. Он здесь не просто чужой – он как фантик посреди стерильной лаборатории. Ну, или как кучка дерьма – такое сравнение, если уж честно, более справедливо. Впрочем, неважно, главное – он лишний, лишний настолько, что чувствует себя рыбой, которую вытащили на сушу и теперь пытаются внушить ей, что она не может дышать только потому, что прилагает недостаточно усилий. Он – лишний. Он везде лишний. Но здесь, в этой квартире, в этом идеальной мире Хэ Тяня, среди этих безликих, бездушных вещей, в которых не чувствуется жизни, не чувствуется, что расставлял их здесь человек, а не бездушный робот… У Шаня в груди что-то сдавливает, подвывает надсадно под ребрами, и он не контролирует себя, когда поворачивает голову и смотрит на Хэ Тяня. И внутри все вдруг разом успокаивается. Тот сидит, откинув голову на спинку дивана, и выражение лица его такое, какого Мо еще никогда не видел. Впервые он до конца осознает, что они одного возраста, что как бы ни бесил, как бы ни хотелось вмазать и раскрасить лицо гематомами, но Хэ Тянь, в общем-то, не злодей мирового масштаба. Хэ Тянь, в общем-то, малолетний пацан еще, нахальный и наглый, и чуточку театральный, а еще, да – одинокий. Глаза прикрыты, глазные яблоки под веками чуть мечутся, и он явно спит, в одно мгновение становясь куда больше ребенком, чем позволял себе когда-либо ранее. На секунду Мо задумывается о том, как много людей видели его таким. Почему-то думает – немного. Почему-то думает – единицы. Почему-то думает – возможно, за последнее время вовсе никто. В голове вспыхивает мысль – кажется, ему доверяют, раз так спокойно показывают свою уязвимость. Мысль абсурдная и нелепая, Мо тут же от нее отмахивается – Хэ Тянь просто уснул, в этом нет ничего особенного. От следующей мысли так просто отмахнуться не выходит. Возможно, быть одинокими вдвоем – это не так, чтобы совсем уж плохо. Мо откидывает голову на спинку дивана и прикрывает глаза. Ему вдруг очень хочется уснуть здесь, посреди чужого идеального, стерильного – неправдоподобного – мира, где он чужой. Впрочем, он везде чужой – так почему бы и нет?