С тысячей интонаций

Нож остервенело стучит по разделочной доске – Мо выплескивает свою ярость на попавшую под горячую руку морковь, чтобы не вонзить этот нож в кое-чье горло. Тянь, сука, никогда не спрашивает. Он, кажется, вообще не умеет спрашивать. Мо стискивает зубы, вспоминает о матери – они с ней ни разу не отмечали Рождество порознь, они все, что есть друг у друга, они годами склеивали друг друга самым дешевым, единственным доступным им клеем с тех пор, как отца больше не было рядом. Рык вырывается сквозь плотно сомкнутые губы – и Мо приходится закрыть глаза и несколько раз глубоко вдохнуть-выдохнуть. Злость ярко полыхает под ребрами, и кажется, вместо крови по венам – горючая смесь, лишь откуда-то взявшейся силой воли ему удается до сих пор не начать гореть заживо. То, что кончик острия ножа прошиб доску почти до столешницы, Мо замечает, лишь открыв глаза. Зло чертыхаясь, он резко дергает рукоять. Измельченная сильнее нужного морковь отправляется на сковороду. Звонок матери осел полынью где-то в глотке. Спросила только, все ли в порядке – и кажется, не слишком поверила в слабые заверения, что все просто, блядь, отлично, – но глубже копать не стала. Она у него всегда понимала, когда копать не стоит. Она всегда была той, кого ни он, ни его отец не заслуживали. Осталось пообещать, что он придет, точно придет, просто задержится, совсем ненадолго – ублюдок же не станет держать его здесь дольше пары часов, правда? Вот нахуя ему это, а? Мо встряхивает головой, пытаясь развеять глухую, ноющую жалость к себе. Тянь хотел шикарный рождественский ужин? Будет ему, блядь. Все будет. Хотя хочется затолкать в пиздливый рот битого стекла. Какой-то части Мо страшно. Страшно до дрожащих коленок, до поджатых пальцев, до хриплого, отчаянного крика, зарождающегося в горле. Он умело игнорирует эту свою часть, но избавиться от нее, вырвать с корнем, с кровью и болью – не может. Мо страшно от этого терпкого, горького-сладкого желания сомкнуть пальцы на чужом горле. Мо страшно от того, что возможности такой никогда не представится. Потому что это Тянь. Иногда кажется, у Тяня руки длиннее, чем у смерти – дотянется, где бы не скрылся; догонит, как бы быстро не бежал. Мо страшно, потому что внутри него определенно живет монстр – и он совсем не уверен, что уже не дал этому монстру достаточно власти. Мо страшно, потому что иногда ему хочется, чтобы Тянь его прикончил – тогда худшего может не случится. Мо вспоминает отца. Мо не хочет… так же. Но сейчас он просто чувствует себя идиотом, когда начинает об этом думать – ненужное, не вовремя, и вообще как-то пафосно и глупо. Для кого оно? Мо вообще не должно быть здесь. Просто – не должно. Мо к матери нужно, да, не повезло ей с сыном – но все же, какой есть, другой ей, увы, не достался. – Можешь валить, – от неожиданности Мо резко дергается, взгляд падает на часы – как-то незаметно прошло больше часа с тех пор, как он здесь, – и он резко поворачивается к двери. – Давай уже. Иди отсюда, пока не начал намыливать веревку, малыш Мо. Вижу, ты уже к этому близок, – губы Тяня растягиваются в привычной ехидной ухмылке. И Мо, вообще-то, в душе не ебет, когда это она стала привычной. Как и всегда, по лицу Тяня ничего не скажешь, глиняная, застывшая маска, которую не разбить ни кулаками, ни кувалдой – здесь нужно что-нибудь изощреннее. Не то, чтобы Мо хоть раз удалось проверить и вмазать по этому лицу. Хотя, видит Бог – или не видит, хуй знает, – он хотел. Не ради того, чтобы попытаться увидеть, что там за маской – зачем ему, вот зачем ему, а? – а ради собственного садистского удовольствия. Но возможности Тянь не предоставил. Мо не продвинулся в готовке еще даже на половину, но он определенно, определенно не собирается упускать возможность съебать отсюда. Сдернув с шеи фартук – с растянутыми в кровавых улыбках мордами ебаных солнышек, блядь, этот мудила не упустит никакой возможности постебаться над ним, правда же? – Мо выскакивает из кухни, с какой-то детской мстительностью задев плечом Тяня. Он уже в коридоре, натягивает кроссовки, когда понимает, что куртка осталась в гостиной, и раздраженно проводит ладонью по волосам, признавая – придется вернуться. Тянь точно слышит, как он возится, но не поворачивается на звук – продолжает пялиться в панорамное окно, и Мо, конечно, только кажется, что плечи его выглядят напряженными. Ну точно кажется. Он находит куртку, и напоследок вскользь мажет взглядом по холодной, равнодушной гостиной – здесь ни украшений, ни тем более елки, ни даже следа присутствия живой души. Много лет прошло с тех пор, как Мо умел искренне радоваться праздникам – и все-таки, у них каждый год и елка, и украшения, и праздничный, хоть и мало отличающийся от обычного, ужин, и даже улыбки, почти искренние, потому что ради друг друга. Потому что есть люди, ради которых стоит пытаться. У Тяня, кажется, даже этого нет. Страх появляется неожиданно, он зарождается где-то в диафрагме и следом за ним паника тут же накатывает удушливой волной – Мо едва удерживается от того, чтобы испуганно взвыть. Он ведь не может хотеть здесь остаться, правда? Не может, блядь, не может!.. От этой мысли пиздецки страшно, страшнее, чем от всех его предыдущих мыслей в этот ебанутый день. Секунды опадают тяжелыми каплями, и кажется, если он будет медлить слишком долго – их скопится столько, что останется только захлебнуться, утонуть, сдохнуть к чертям. И надо бежать, бежать без оглядки, пока есть возможность, шанс, бежать до тех пор, пока паника не расцепит хватку своих железных пальцев на его горле. Надо. Надо… Мо бросает куртку обратно на диван, стягивает кроссовки за задники и направляется обратно на кухню, попутно выуживая телефон из кармана. Когда решение принято, страх и паника утихают сами собой. Да, мам, прости, я задержусь дольше, чем думал. Нет, мам, все правда хорошо. Да, мам, нечего переживать, просто дела. Я приду как смогу, мам. Я люблю тебя, мам… – потому что хоть раз в год, хотя бы в Рождество он может заставить себя произнести это вслух, правда? Это уже традиция. Да и по телефону чуть проще, не так смущающе. Кажется, он может почувствовать, как мама расслабляется и улыбается в трубку. Оно того стоило. О том, что эти слова мог услышать еще один человек, Мо как-то не думает. Все, что ему нужно – это закончить готовку, а то с Тяня станется вышвырнуть все на помойку, а это кощунственно, ужасно и отвратительно, и нельзя такого допустить. Поэтому нужно закончить, а потом убедиться, что все будет съедено. Ну, да, с «убедиться» – это уже слишком, но там видно будет. Да, Мо, определенно, здесь быть не должно. Но это все ради еды, ладно? Взгляд, который прожигает дыру в области лопаток все время, пока он продолжает готовить, Мо даже почти не раздражает. Ну, или он его попросту не замечает. Мо потом решит, какой из двух вариантов правильный. Возможно, он выберет третий.