С тысячей интонаций

Люди сжигают один свой прожитый день за другим, сжигают недели, года, расстоянья, мосты, и засевшую в глотке горечь. Сжигают всю свою жизнь, с ее сожалениями и бесчисленными, безлико-холодными опозданиями. Так бывает. Так бывает, что вот, стоишь у порога за миг до выхода – но секунда-другая заминки, замечено пятно на футболке. И приходится, осыпая мир трехэтажным, нестись в комнату и искать другую. Или кот сторожит у входной двери, глядя большими глазами несправедливо обиженного и угнетенного – вспоминаешь, что забыл покормить. И застыть. И вернуться. И пригладить шерстку на холке под довольный, сытый мурлык, но опять опоздать. Секунда заминки, забытая, так не вовремя всплывшая мелочь – и ты врываешься с минутным опозданием в аудиторию, натыкаясь на равнодушный холодный взгляд. У преподавателя принципы, преподаватель не допускает опоздавших до экзамена. Так бывает. Бывает, что вот, запыхавшийся, взмыленный добегаешь до остановки – а автобус уходит прямиком из-под носа. Может, есть еще крохотный шанс докричаться до понимающего водителя, до сочувственных пассажиров, но… Но если врываешься в аэропорт и видишь свой самолет взмывающим в небо с взлетной полосы – то даже этого шанса нет. А бывает, что опоздал, но следовал не за автобусами-самолетами, а за людьми. «Так бывает», – повторяет Мо раз за разом мысленно, втолковывает себе эту мысль, вбивает ее в свое сознание, пока наблюдает за знакомой удаляющейся спиной. такбываеттакбываеттакбывает Он вообще по жизни привык опаздывать. Все еще помнит, как однажды домой из школы пришел получасом позже, и опоздал – увидел только спину отца, которого сажали в полицейскую машину. Не было ни последних слов, ни объятий, ни ругани, ни обиды – только спина, и эту спину он до сих пор помнит. А вот лицо, кажется, уже совсем позабыл. Вот и теперь Мо опять смотрит в удаляющуюся спину… Так бывает. А то, что в груди давит, и становится душно, и по внутренностям кто-то будто скальпелем водит с садистской нежностью – так это только его собственная вина. И разбивающийся мир так и останется разбитым, склеивать его нечем. Пока Мо отрицал-думал-осознавал – его устали ждать, за ним устали гнаться, как за уезжающим автобусом. До него больше никто не пытается докричаться. И так слишком долго кричали. Хэ любил, любил любилюбиллюбил… А теперь больше не любит. Так бывает. Мо опоздал со своим нужен, со своим как-дышать, со своим мне-кажется-без-тебя-я-сдохну. Все, что Мо остается теперь, когда он опоздал – наблюдать за своим взмывающим в небо самолетом, который все дальше и дальше, стремительно набирает скорость. Наблюдать, пока тот не скрылся за облаками. Наблюдать, пока не исчезнет окончательно за горизонтом. А потом… А потом будет так, как будет. Если вообще еще что-нибудь будет. Мо не замечает, каким полным безнадежности-боли-нежности взглядом сверлят его собственную спину знакомые до воя под ребрами серые глаза, стоит лишь отвернуться. И так тоже бывает.