Заветные слова, так прекрасно сказанные тобой...

      Стук небольших каблучков о ледяной пол, выложенный плиткой, быстрым эхом разносился по длинному коридору, разбавляя безумно давящее на подсознание безмолвие всего остального мира.              Да, он снова заставил надеть этот причудливый, несуразный наряд, который откровенно вымораживал Инка, однако, вступать в перепалку с заранее ясным исходом для обеих сторон было не совсем целесообразно со стороны художника, так что всё, что ему оставалось — это только смириться со своей судьбой, перейдя через себя, и всё-таки принять сие издевательство над его тонкой натурой парня как такового.              POV Инк.              Внутри меня всё пылало адским огнём, кричало о акте вопиющей несправедливости, хотя, внешне я оставался невозмутимым. Хотелось утонуть в этой вязкой пучине дум окончательно и беспросветно, дабы, наконец, выложить все душевные терзания, хотя бы, перед самим собой.              — Чёртов Эррор… Чёртовы тряпки… — раз за разом повторял я, злостно до хруста сжимая кулачки в безуспешной попытке усмирить бурю. То, что смогло резко вернуть меня в настоящее, всё-таки, окончательно было, на удивление, ветром, распространившимся из распахнутого настежь окна. Правда, он был не лёгким и освежающим, отнюдь. Тут, скорее, подойдёт определение «пробирающим до самого МОЗГА КОСТЕЙ». — О да, шутить в откровенно плохие ситуации — моя любимая вещь, — слегка улыбнулся сам себе я, безрезультатно пытаясь закрыть громадное окно.              Через пару минут, бросив эту провалившуюся инициативу, я посмотрел в него. Всё выглядело так, словно белый холст в самом начале работы художника. Никем кроме него до сих пор не тронутый и манящий.              Листья опали, скрывшись под своеобразным, белым покрывалом, так что теперь, сквозь тоненькие стволы деревьев, можно было увидеть ту самую горочку с цветами.              — Интересно, что с ними? — задал себе вопрос. — Очевидно, что мертвые, погребены под толстым слоем снега, — ответил на своей же вопрос. Вот только, как оказалось, совсем неправильно. — М? Воу… С ними не только всё в порядке, но они цветут и, по всей видимости, пахнут. Что за магия?              Я был удивлён и, можно так сказать, даже обескуражен такой картиной. Но, записав на обратной стороне шарфа «Посмотреть цветы на горке», поспешил удалиться подальше от этого леденящего магию своей холодностью места.       

***

      «Горячий, сладкий, ароматный, мятный чай и тёплый, мягкий плед, что может быть лучше?» — раз за разом спрашивал у самого себя я, нежась в более чем комфортной обстановке. Было приятно тут находиться после той мрачной обстановки и холодных, отрешённых стен достаточно величественного сооружения.              Мысли об Эрроре и своём маленьком несчастье совсем покинули меня, оставив после себя лёгкое расслабление, вместе с приятными ощущениями от чая разливаясь тёплой негой по всему телу.              — Итак, Инк, что тебя ко мне привело? — спросил после вполне долгой паузы коллективного наслаждения скелет, облаченный в тёмно-красную кофту и бордовые, в привычной тёмной обстановке словно смоль, джинсы, перебирая в руках мягкие маршмеллоу.              Но тут, что удивительно, непривычная обстановка. Всё везде зачастую преобладает в угнетающе-тёмных оттенках, а здесь светло и свежо. Словно я не в помещении, где живут, как говорят, жестокие, безумные, хладнокровные убийцы, а в комнате жизнерадостной школьницы из 4-го А.              — По правде говоря… мне нужна твоя помощь, — я откинул мысли не в тему и, набравшись смелости, на выдохе сказал, под конец растеряв все её запасы под ноль. Даже смотреть в глаза Феликса было как-то стыдно. Ну вот не знаю, уже давно привык решать всё самолично, а тут проявил такую несуразную слабину.       — Хм, правда, чтоль? — наконец, поднял взгляд с зефира на меня он. — И в чём же именно?       — В делах сердечных, — я улыбнулся. Это звучало крайне глупо и забавно. Особенно учитывая то, что мне сейчас вообще не до шуток и ребячества. На кону стоит самое ценное, что у меня есть, как никак. Жизнь.       — Оу… Но ты же знаешь, что я в этом не особо силён, — его взгляд, в котором одновременно читались и грусть, и злоба, и отчаяние, упал на выцветшую фотографию в рамке. На ней были запечатлены счастливый Феликс и совершенно незаинтересованный в фотосессии Даст. Кажется, она была сделана давно, ибо не только все цвета поблёкли, но и лица вышеперечисленных такие молодые, достаточно свежие и, практически, не хмурые. Омрачённые взгляды и души тяготой бытия, испорченные гадкими соблазнами, и ношением на себе ответственности, за столько совершённых грехов, версии данные, разительно отличаются от оных. Что, на мой взгляд, крайне прискорбно…       — В каком смысле «не силён»? Тебе уже удалось приручить страшного, дикого зверя, так помоги в этой трудной задаче и мне, — решительно сказал я, осторожно ставя стакан с практически полностью выпитым содержимым на стеклянный кофейный столик.       — Запомни, — он стал совершенно серьёзным, беспорядочно переминая пальцы на кружке. — Тебе никогда не удастся приручить дикого зверя до конца. Он на то и дикий, что натура его такова, — Феликс выдохнул. — Ты ведь наверняка слышал о том, что дрессированные звери где бы то ни было порой кусают своих хозяинов. Звери — есть звери. Всё равно, рано или поздно, Даст, подобно им, слетит с катушек, «покусав» меня, ведь ему надоест или будет раздражать спокойствие. С Эррором точно так же.       Я выдохнул и опустил голову, продолжительное время думая над его словами. Но вот только никакого контраргумента у меня на эти доводы не нашлось, ведь всё сказанное им — чистейшая правда, как бы мне обратного не хотелось.       — И что же теперь делать?.. Я не желаю подобного исхода вообще.       — Убегать, сказал бы я, если бы не знал Ошибкина. Ты для него, можно так выразиться, кукла, причём, судя по всему, любимая. Если убежишь — бережно и очень болезненно сломает, однако, к сожалению для тебя, не фатально, и будет долго мучить. Очень долго. Вплоть до того, пока не найдёт куколку получше или пока ты, не выдержав нагрузки, не умрёшь.       — Должен же быть способ. Хоть что-то… хоть что-нибудь, что облегчило моё бытие хотя бы немного, — всё не унимался я, судорожно перебирая в голове сотни вариантов, пытаясь получить хоть несколько не плачевных исходов.       — Я уже говорил. Либо приручаешь и каждый день живешь в страхе, угождая каждой его прихоти, либо, смирившись, принимаешь судьбу такой, какая она есть, становясь мной, либо убегаешь, а дальше смерть. Другого варианта нет. В любом случае — выбор за тобой, — как-то равнодушно сказал он, принимаясь после того, как подув, пить давно успевший остыть, прекрасный напиток и млея от превосходства его вкуса.       Я отвёл взгляд, краем глаза заметив интересные складки на его кофте. Не то, что бы я подметил их только сейчас. В глаза давно бросалось, однако было как-то не до этого. Но это не отменяет того, что они лежат очень странно… Основная их часть уплотняется снизу, но не так, как у большинства, а иначе. Да и кофта, на удивление, мешковатая, которые он, кстати, недолюбливает (а узнал я об этом из очередной вечерней ссоры этих двух).       Всё это наводило на довольно-таки странные мысли, но без веского подтверждения моих мыслей, всё же, спрашивать глупо и грубо. Как будто услышав мои мысли, кофта задралась, когда он вновь хлюпнул чаем, а под ней…       — А Даст знает? — внезапно разрезал до этого приятную, успокаивающую тишину неожиданным вопросом я.       — Про что именно? — как-то боязливо посмотрел на меня он, осторожно поёрзав на месте. Всё ясно, попал прямиком в самую точку!       — Что ты ждёшь от него ребёнка, — уверенно сказал я, слегка щурясь от мягкого, яркого и тёплого света, явственно пробивающегося сквозь белые шторы из окна.       — Как ты, — обескуражено молвил он, смотря на меня. Я перебил его.       — Мешковатая, свободная одежда, которую ты обычно не носишь, отдавая предпочтение обтягивающим футболкам, — загнул первый палец. — излишняя осторожность в движениях вблизи живота, — загнул второй, — заметный свет от экто-тела из-за задравшейся кофты, — загнул третий, после чего Фелл* натянул пониже предметы одежды, слегка покраснев. — и… ты дуешь на чай, — загнул четвёртый. Видя его недопонимание, я выдохнул. — Когда ты художник — невольно подмечаешь каждую мелкую и на первый взгляд неважную деталь, которая, в свою очередь, составляет композицию итоговой картины.       — А причем тут чай? — отхлебнув вышеупомянутый, спросил меня он.       — Ты этого так же никогда не делал, но, так как это не нравится твоей душе сейчас, ты вынужден ждать и дуть, дабы чувствовать себя нормально.       — Хех, ладно, ты раскусил меня, — он нервно улыбнулся и опустил кружку. — Отвечаю на твой первый вопрос: нет, Дасти не знает. И, поверь, знать ему не нужно.       — Но почему? — быстро задал вполне логичный вопрос я, после которого он посмотрел на меня как на самого настоящего идиота.       — Ты думаешь, что растить ребёнка в этом отвратительном месте хорошая затея и что Найтмеру нужны пиздюки в его скромной обители вселенского зла? — он, увидев некую растерянность на моём лице, выдохнул. — Не хочу обрекать ни в чём неповинное дитя на такой исход, как вышел у нас, — Феликс отвёл взгляд на ту самую фотографию. — Да и я не готов, впрочем, я уверен, как и Даст… гхм, просто сделаю аборт, дабы не отравлять жизнь ни ему, ни себе.       Он смотрел на меня так, будто бы ожидал нравоучений о том, что ребёнка нужно оставить, однако вместо этого он услышал другое:       — Я думаю, что ты прав, стоит сделать аборт. Обрекание на несчастье — хуже любого греха. Но, судя по животу, уже далеко не первые недели… Фел, у тебя в целом запасе всего 4 месяца, истёк из которых как минимум один, почему медлишь?       — Я нахожусь под чутким надзором Даста. Если пойти куда-то за пределы базы — он об этом непременно узнает.              — Эм, как? — почему-то это меня беспокоило.              — У него вагон и маленькая тележка друзей, среди которых есть не только врачи, таксисты, телефонисты, кондукторы, но и регистраторы в больницах с обычными техничками. Прознай хоть один из них о ребёнке, или даже о простом походе в поликлинику, мне не поздоровится вдвойне, ибо он закатит скандал о том, что я его не предупредил. Точно так же и с врачом на дом. Вот только о враче уже узнают абсолютно все, и плакала моя жизнь с нормальной репутацией горючими слезами.              — Что ж, ясно… — потерев переносицу, сказал я, после уйдя в глубокие думы.              Феликс продолжал говорить что-то, кажется, уже на другую тему, однако меня волновало совсем другое. Всеми фибрами души мне хотелось помочь ему выйти из сложившейся ситуации. Да, порой он бесил меня своими выходками, мне известно то, что он совершал, однако у него беда и пройти я не в силах, уж такая у меня натура. Помощь страждущим — это не так уж и сложно, а взамен ты получаешь их искренние, счастливые улыбки, и становится уже не так плохо вам обоим. Душе легче от того, что хоть кому-то в этом мире отныне не так отчаянно хреново.              — А, может, ты всё-таки пойдёшь к доктору? Вместе со мной. Думаю, мне удастся незаметно протащить тебя туда, где не, — он перебил меня.              — Говорю же, мне нельзя! Даст, узнав об этом, сделает «аборт» мне самолично, в итоге нарочно убив, ведь я, по его словам, «испортился»…              — В смысле «испортился»?              — Да, испортился. Он всегда убивал тех, кто забеременел от него, ведь после этого душа теряет большую часть компонентов магии, в результате чего при сексе душ исчезает искра и все те прекрасные ощущения от слияния тускнут… — на уголках его глазниц едва заметно засияли маленькие слезинки. — Всех их Дасти называл «Вторым сортом» и, как он говорил: «Второй сорт мне не интересен. Как и остальным. Поэтому им незачем отравлять жизнь другим своим бесполезным присутствием».              В непривычно-печальных рубиновых глазах я видел столько безнадёжной боли и отчаяния, которые были обычно сокрыты за толстой пеленой жестокости и жажды насилия, что невольно и самому передавалась тяжесть и горечь. Как же мне не удавалось разглядеть это всё?              — Но ведь можно обойтись и без него, не правда ли? — с надеждой в голосе спросил я, откусив кусочек только что взятого зефира.              — Неон со временем формировать становится всё сложнее и сложнее, а затем он теряет былую пластичность, нежность и мягкость, становясь откровенно не очень по ощущениям. Словно рукой по наждачке, грубо говоря.              — Тебе всё равно нужно сделать аборт, — всё настаивал на своём я, игнорируя сказанное им.              — А смысл? — так смиренно-безэмоционально говорил он, смотря общим счётом в никуда.              — Это всяко лучше, чем тянуть и в итоге родить, при этом зная, что твой возлюбленный убил Ваше невинное создание, согласись же, — Феликс слабо кивнул. — В общем, я не сомневаюсь, что у тебя где-то отложены деньги на него. Я могу пойти с тобой, ты сделаешь операцию и отдуваться одному тебе не придётся. И… если что, — я собрал всю волю в кулак. — Сбрасывай всю вину на меня.              — Какую ещё операцию? — грозно раздалось позади меня. Было и так ясно, кто это, поэтому обстановка резко накалилась до предела, в миг сделавшись мрачной и отяжелённой. Воздух за какую-то долю секунды превратился в густой кисель.              — Блять, — невольно ругнулся я.