Шрамы на твоих запястьях

Эду было все никак не уснуть: юношу безбожно знобило, и он без конца ворочался, не находя себе покоя даже тогда, когда Ал и Рой выбирались перекусить. Он и от ужина отказался, твердил все, что для еды слишком вымотался, но на деле взбунтовавшаяся буря мыслей не стихала ни на секунду — и потому о том, чтобы подкрепиться и отдохнуть, оставалось только мечтать. Коридоры больницы уже погрузились в темноту, когда ему полегчало. Время для посещения пациентов закончилось довольно давно, но Рою надо было лишь потянуть за пару нитей — и вот персонал уже отвязался от него и Альфонса, позволив им здесь задержаться. Военный тяжело выдохнул — он сначала даже не понял, когда и зачем успел задержать воздух в легких, — и повернулся к Алу. Но вместо того, чтобы утешить младшего новостью о наконец уснувшем Эде, Мустанг застал дремлющим и его. Алхимик тихо поднялся, покачав головой. Бедный Альфонс. Как можно было быть готовым к такому? Неудивительно, что теперь он настолько изможден. Рой глянул на часы: чуть за полночь. Старший Элрик был в надежных руках медсестер, да и его брат без приюта не останется. Пора было и самому отдохнуть перед завтрашним рабочим днем. А потом надо будет снова обязательно их навестить. Он успел лишь пару раз шагнуть, чуть вздрогнув от неуместного, предательского писка собственных подошв, скользнувших по идеально чистому полу. Успел лишь пару раз шагнуть, прежде чем усталый сиплый оклик остановил его: — Останься… Огненный алхимик обернулся к пристально смотрящему ему в глаза Эдварду, будучи не в силах поверить, что этот жалко беспомощный, надломленный голос принадлежал именно ему… — Я должен идти. Завтра вернусь, — подступив к постели бывшего Стального алхимика, произнес Мустанг, и на тут же спохватился: находящийся в нестабильном состоянии Эд может как-то по-своему воспринять его слова, нехорошо по-своему… Но тот только обреченно вздохнул. — Знаю, но… — прошелестел юноша, нервно вороша ровные края свежих повязок. Беспокойство Эда на пару с видом тугих марлевых туров на его запястьях, скрывающих уродливые раны, нехило напрягали. — Но… при тебе здесь как-то… не знаю. Комфортнее, что ли? Безопаснее?.. Лучше, во всяком случае. В темноте он не мог разглядеть, как Рой в смятении приподнял брови. — Здесь твой брат, пусть и спящий. — Это да, да, но чем больше людей рядом, тем лучше… мне. Я никогда не вспоминал и теперь даже не думаю вспоминать о лезвии, пока рядом кто-нибудь есть. Присутствие Ала помогает, но все же если и ты тоже… Рою казалось, что его сердце не выдержит. Как можно было настаивать на своем после такого?.. Вот только с чего бы Эду удерживать здесь его, именно его? Очевидно же: не с чего. Тогда… — Эд, если бы тебе предстояло выбирать, кому непременно стоит оказаться с тобой прямо здесь и прямо сейчас… кого бы ты выбрал? Само собой, чем нас больше, тем лучше, вот только должен же быть и тот, кто сумел бы заменить собой целую толпу и кого я могу пригласить сюда специально для тебя? м? Что насчет Пинако? Или Уинри? Бывший алхимик прикусил губу, да так, что Роя снова задела паника: как бы он не переборщил, не пустил кровь. — Ну же, — продолжил аккуратно настаивать Мустанг, так и не услышав ответа. — Должен же быть кто-нибудь, просто обязан… Эд резко схватился за виски, вцепился в волосы и перепуганно замотал головой. — Н-нет, как б… Нет. Никто. Этот вымученный порыв, эти запинки — только последний дурак поверит ему. — Уверен? — Огненный смолк на пару секунд. — А что насчет него? — Нет, нет, я… — Эд немедленно уловил, к чему он клонит, и полковник, то есть уже генерал, даже добавить ничего не успел. — Только не вздумай впаривать, мол, не хочешь увидеться с тем, кого… любишь, — по-прежнему в голове не укладывалось, как можно было говорить о «любви» при упоминании того, кто повлек за собой столько страданий другого человека, пусть и неосознанно… Однако если Элрик настаивал на той самой любви, Мустанг все же был готов ее принять. — Да знаю я, — проговорил юноша, избегая взгляда бывшего начальника, и приподнялся на подушке. — Само собой, я хочу. Но стоит только представить, как он тут же набрасывается на меня в попытке прикончить, так сразу тошно от себя становится… И сразу ясно становится, насколько я поехавший, раз все никак не избавлюсь от него. Рою потребовалось время для размышлений. Пусть Эд откровенно терзался и стыдился своего положения, — а это, к слову, могло усугубить состояние пациента куда значительнее, чем атака какого-то неизвестного, — встреча с тем, кем он так сильно очарован, бесследно не пройдет и, быть может, даже пойдет старшему на пользу. При подходящих, безопасных обстоятельствах. — Однако же его появление здесь в той же степени и желанно, не так ли? Как знать, может, он уже не тот, что прежде. Юноша откашлялся мрачным, совсем неестественным смешком. — Утопия. Рой молчал. Достаточно долго, чтобы его подопечный напрягся еще сильнее. — Хочешь его увидеть? — переспросил он. Черт. С такой непробиваемой, прямой и зоркой настойчивостью Стальному было уже не совладать. Он неловко перемялся с бока на бок, все еще отвлекаясь на свои расковыренные повязки. — Да, — сдался он наконец. Тишина разлилась по палате. Эдварда не отпускала тревога; он бегло почесывал ногтями ленты бинтов и время от времени обращался взглядом к выжидающему чего-то Рою. — Что еще? — молчание, похоже, мучило его не меньше одиночества. Мустанг снова удивленно воззрился на него. Что за? Будто он нисколько не ведает, чего же от него все-таки хотят. — Назови его, раз желаешь встречи. Эд только изумленно встрепенулся и бессвязно выдавил что-то вроде «н-не могу!» Не будь обстановка настолько накаленной, Рой бы точно рассмеялся над впадающим в крайности, точно балансирующим на самом краю обрыва Эдвардом. Если бы. — Очень интересно, кого же я отыщу, если даже не зна… — Я понимаю, — прикрикнули в ответ, негодующе скривившись, — Ал даже поежился на соседней койке. Старший брат, удрученно опустив взгляд, продолжил, только когда он снова замер, охваченный сном: — Но… Я действительно не могу сказать тебе. Рука Мустанга уже покоилась на плече Эда: очередная попытка успокоить. — Можешь, конечно же. Тебе нечего стыдиться, — заверил госалхимик и — ощутил кончиками пальцев его мелкую, полудикую дрожь… Элрик-старший смахнул скрывающие лицо пряди и посмотрел на военного: не виднелось больше в этих глазах прежнего золотого сияния внутренней силы — только лишь страх и нерешительность. — Я не стыжусь. Просто… если я дам тебе знать… — его беспрестанно лихорадило, и, казалось, слова так и приходилось насильно вырывать из себя. — Если дам знать, ты меня возненавидишь. — Ошиба… — И это нисколько не уступает ненависти к самому себе, — продолжил он, нисколько не желая ни доказывать, ни спорить. — Не представляю, что будет, если от меня отвернется кто-нибудь еще, — признание будто выжало из него скудный остаток сил — растерянный Элрик весь сжался и крепко обнял плотно прижатые к груди колени, пряча ноги в свободных складках просторного халата. Мустанг потемнел. Каким же монстром нужно быть, чтобы люди из-за одной только тяги к тебе начинали верить, что они не заслуживают ничего, кроме ненависти?.. — Эдвард. Кем бы он ни оказался, я не возненавижу тебя. Обещаю. — Ты будешь в бешенстве, — в отпор. — Я могу сколько угодно злиться и протестовать — и все еще быть на твоей стороне. — Эт… это… — юноша стих, точно для эффекта, для сохранения щемящей интриги. Но Рой понимал, что ему попросту не удавалось сразу выдавить из себя вынужденное и отягощенное: — …Энви. И пусть раздался лишь слабый шепот, мужчине казалось, будто слова нарастающими гремящими потоками разошлись по комнате. Энви. Энви! Злоба охватила его целиком, не позволяя ни поверить, ни осознать. Как Эдвард мог влюбиться в вылезшего из пробирки аморального ублюдка, жаждущего только лишь чужой крови? Мустанг серьезно посмотрел на него, уже готовый признать, что более дурацкой и неуместной шутки мир еще, право, не знал, но взгляд напротив не позволил. Эти медовые глаза, полные тоски и стыдливого отвращения, замерцали как когда-то, как прежде… Нет. Это просто слезы уже тяжелели на дрожащих веках. В них — слабая надежда, в них — подлинный страх… И — правда. Огненный алхимик сдержанно выдохнул — получилось совладать с собой, — кратко бросил нарочито обыденное «спокойной ночи» и спешно покинул больничную палату, оставив в одиночестве и абсолютном замешательстве когда-то выдающегося алхимика и будучи не в состоянии до конца поверить в свои собственные намерения.