***
Энви не сказали, почему Эд оказался в больнице. Честно говоря, ему до того не было никакого дела, гомункул просто ухватился за возможность лишний раз побесить того, кого он любил время от времени выводить из себя. Да и что была эта грозная тень Мустанга, готового действовать в любую секунду? Нависшая над головой опасность была уже далеко не в новинку. Как только Зависть оказался в палате, взгляд первым делом приковали к себе выглядывающие из-под закатанных рукавов белоснежные повязки, что обвивали руки коротышки. Звон тревоги уже тогда начал медленно разноситься по сознанию, но гомункул старался не отвлекаться и отклонял странные, абсурдные догадки ровно до того самого мгновения, пока истина буквально не открылась ему вместе со снятыми, окровавленными с внутренней стороны бинтами. По поверхности когда-то совершенно ровной и гладкой плоти сейчас простирались мириады порезов, то глубоких, то совсем поверхностных. Один особенно выделялся — тот, что проходил прямо под ладонью, скрепленный аккуратными черными стежками. Выше локтя порезы шли ровными рядами, точно ступени. Некоторые из них слегка кровоточили. Очень странно — даже для любящего боль Энви. Невозможно было представить, как это Стальной мог делать с собой нечто подобное… Приглядевшись повнимательнее, гомункул заметил тусклые царапины и перекрывающие их свежие шрамы. Это уже не впервой. Медработница с самым что ни на есть невозмутимым видом нанесла свежие бинты и переключилась на другую руку. С левой дела обстояли еще хуже, чем с правой: стежки швов прошивали кожу вдоль предплечья. Энви наблюдал за юношей с близкого расстояния, и потому уловил его едва заметную дрожь, когда туговатые туры марли начали скрывать собой уродливые раны. Гомункул вздохнул с облегчением, думая, что процедура подошла к концу. Хах, еще бы: медсестра бесцеремонно задрала края больничного халата — Эд подавленно взвизгнул и торопливо приопустил ткань, чуть прикрывая перевязанные бедра. Здесь старых следов было куда больше, чем на кистях, но и новых виднелось предостаточно; некоторые швы почти что полностью разошлись и обильно саднили, пуская густые струйки крови по оголенной коже. Энви подметил: юноша избегает любого, даже мимолетного зрительного контакта и не отрывает глаз от пола. Он мотнул головой вправо: Мустанг ожесточенно стиснул зубы, пока наблюдал. Альфонсу, кажется, было совсем дурно — до тошноты. Энви в голову не могло прийти, что он хоть раз в жизни окажется с ними солидарен. Его самого затошнило от увиденного. Гомункул любил предавать других страданию, любил испуганные вопли, и бессильные стоны, и внезапно пожирающую воздух тишину в те мгновения, когда людские души покидали истерзанные тела через прорву смертельных ран… Но в этот раз в нем будто что-то надорвалось. Ему никогда не хотелось признавать этого — даже внутренне, — но Зависти кое-что да было известно о ненависти к себе самому, о желании себя ранить. Конечно, многого это не дает существу, раны которого уже через долю секунды заживляет регенерация, но даже вместе с тем Энви не мог сказать, что не предпринимал попыток. Что ненависть не была способна овладеть им настолько, что оставалось лишь срываться на собственном теле. То были эмоции, проявления которых невозможно было ожидать от такого человека, как Эдвард Элрик. Эта тупая шмакодявка, в которой всегда томилась безграничная надежда, и стремление уберечь, и сила… и истоки обостренной, сводящей Энви с ума зависти. Как, как она посмела хоть раз зациклиться на подобном?.. Нахмурившийся гомункул задумчиво свел веки: теперь-то ясно, с чего бы вдруг Мустангу столько времени уделять просьбам не пускать в адрес Эдварда ничего лишнего… Возмутительно: сидеть прямо напротив врага и не иметь возможности уязвить его. Нет, хуже — не хотеть этого. Энви утомленно потер лоб и мельком глянул на Эдварда, прежде чем тот снова отвернулся к сестре, работа которой на сегодня была завершена. Все-таки не стоило соглашаться сюда приходить.***
Эд молча проводил ее взглядом. Когда никто так и не осмелился прервать отягощенную тишину, воцарившую в больничной палате, он нервно заерзал: пробежался ладонями по свежим повязкам и прогладил волосы… — Ни у кого нет случайно резинки?.. — хмуро. — А тебе зачем, брат?.. Старший фыркнул. — Да ладно тебе, что я смогу с ней сделать? Ее даже вокруг шеи не обвяжешь, ей-богу. Альфонс вскинулся, пораженный его грубоватой прямотой. Еще бы. Будто Эдвард не понимал, почему его поместили в практически пустом помещении. Доктора и медсестры боялись, что он попытается проткнуть или даже убить себя любой попавшейся под руку безделушкой, — и предприняли некоторые меры. Признаться честно, то было кстати, но — серьезно? В черный список угодила даже резинка для волос? Ал притянул к груди руки, хлопнул в ладоши и прижал их к краешку одеяла, — и вручил брату свежепреобразованную резинку. — Спасибо, — вяло отозвался Эдвард. Тишина. Снова. Старшему Элрику уже казалось невозможным избегать пристального взгляда Энви. Продолжи он в том же духе — гомункул точно уйдет. Словно подвластный чему-то извне, юноша заглянул прямо в эти холодные лиловые глаза. Беспокоился: что ему выпадет увидеть в них? Что ж… больше всего — потрясения. С примесью чего-то еще, такого смутного, эфемерного, что не удавалось разобрать. Могло ли предвещать это скрытое ото всех чувство нечто нехорошее или же нет, угадать было нельзя. Зависть слегка нахмурился и жестом обратил на себя внимание Альфонса и Мустанга. — Думаю, нам следует перетереть кое о чем с коро… Эдвардом. Тот впал в ступор: гомункул предпочел его настоящее имя пресловутой кличке, точно постарался избежать привычного душещипательного подкола про рост… В самом деле, нечего было так об этом беспокоиться. Сейчас у бывшего Стального были проблемы повнушительнее подростковых комплексов. И если Рой лишь переглянулся с Энви, Альфонс сдаваться не собирался: — Ни за что! Я не знаю даже, что ты тут забыл! А наедине с братом и подавно не оставлю! Энви закатил глаза и посветил ему средним пальцем. — Он сам хотел меня видеть, ничего? Разговор — мне больше ничего и не надо. Возможно, Эд уже окончательно обезумел от этой чертовой любви. Возможно, он желал, чтобы стало еще больнее. Чем бы то ни было, он будто со стороны услышал собственный голос: — Все в порядке, Ал. Сходите пока поешьте или еще что. За меня не беспокойся. — Брат! — младший не унимался. — Он убьет тебя! И я… знаю, что тебе это м-может оказаться на руку, и не позволю… Эда передернуло. Гомункул оскорбленно фукнул. — Слуша-ай, да ничего я ему не сделаю. Братец, ты видишь, и сам уже вдоволь о себе позаботился. К тому же, твой полковничек пообещал мне незабываемое огнеопасное веселье, если Эда хоть пальцем трону. А я не прочь еще пожить. Рой нагнулся и шепнул что-то Алу. Оливковые глаза распахнулись и тотчас обратились к Эду, и ладонь прижалась к губам. Смутное подозрение кольнуло старшего: ну вот, теперь и Ал все знает… — Тогда выйдем в коридор, — выпрямившись, военный указал на оконную дверь палаты. — И просто понаблюдаем. — Чудненько! — пришипел Зависть. Кошачьи зрачки даже расширились от нетерпения. — Пошевеливайтесь уже. Эд понятия не имел, почему гомункул так рвался переговорить с ним. Но изо всех сил старался не обращать внимания на то, как ему скручивало желудок. Как только за дверью показалась пара озабоченных лиц, Энви спросил: — Каким ветром тебя сюда занесло, а? — Не твое дело. — Ошибаешься. Ты зачем-то меня дожидался, ты сделал его моим. Собрав воедино остатки злости, юноша поднял на него глаза в попытке выглядить угрожающе. Но наверняка это больше походило на обычный испуг… — Не скажу. — Что ж, тогда я свободен? — Энви начал как ни в чем не бывало продвигаться к выходу. — Нет! — Эд подскочил и вмиг ухватился за его руку — истекающее кровью бедро обожгло огнем. Ох, он рванул бездумно, и теперь зверская дрожь пробирала, стоило хоть на секунду представить, какому зрелищу стали свидетелями Ал с Роем… Гомункул позволил удержать себя на месте. — Почему нет? Эдвард потупил взглял и рефлекторно надавил ладонью на яркое пятнышко крови, окрасившее свежий бинт на бедре. — Просто хочу, чтобы ты побыл здесь, — прошептал он. Пальцы напряглись сильнее, сжались крепче. Багровые разводы начали расходиться быстрее, пожирая идеально белую ткань. — Куда ты спешишь, зачем? — скованно продолжил юноша. — Почему не можешь просто остаться? Гримаса боли осела в его выражении, пока бывший алхимик отчаянно впивался пальцами в вскрытые порезы. Дыхание у него перехватило.***
До Зависти слишком поздно дошло, что вытворяет этот болван. — Эд, нет! — гомункул вцепился в забинтованную кисть и почти что оторвал ее от ноги, резко, порывисто, и плевать, насколько пронзительным был вскрик — реакция на ответную боль. Он не знал, что с такой жадностью разъедало Стального изнутри и довело до такого, но одно было ясно как день: даже абсолютно стерильная среда уберечь его не могла. Эд в состоянии сделать себе хуже только голыми руками. Проклятье, этот недомерок докатился до того, что делает это у всех на глазах… — Твоя взяла, — как можно спокойнее выдохнул гомункул, не решаясь ослабить хватки и отпустить руку Эдварда. — Я остаюсь.