***
Зависть заметил заминку Стального с кнопкой и покачал головой — ну, хотя бы в воображении. Тот срочно нуждался в перевязке, но не хотел заставлять Мустанга любоваться этим снова. Кто бы сомневался. Значит, отвлечь Огненного автоматом приписывалось к перечню забот Энви (в последнее время что-то все больше и больше смехотворной фигни входило в список его дел. Да за кого его вообще принимают? За все-раскручивающего-бога-из-тачки?*), и тогда этот проблемный дитятя сможет без помех разобраться с повязками. Эду подфортило, однако: желание увести от себя внимание Мустанга полностью сходилось с желанием гомункула это внимание привлечь. — Выйдем-ка. Перетереть надо. Мужчина враз потемнел. — Что-то важное? Я привел тебя сюда для Эда — не для болтовни. — Че? Думаешь, мне в кайф мыслию по древу тут с тобой растекаться? Да, это важно. Глухо проворчав что-то, Огненный двинулся к выходу. Прежде чем запахнуть за собой дверь, Энви мельком оглянулся на Эдварда Элрика, спешно ударяющего по кнопке. Когда он снова обратился лицом к военному, одно только разъяренное выражение Огненного так и норовило спалить его без единой искры. Гомункул закатил глаза. — Угу, полковник. Будь я щеночком, так и поджал бы хвостик, — Энви не теряя времени трансформировался в пса. — У-у-упс, нет, пардон, таки не зашло. — Долго кривляться собираешься? Ближе к делу, — рыкнул Мустанг. Энви повел выпирающими лопатками и реабилитировался, в один момент представ в привычном облике. — Вот что. Мне лишь нужно знать, с какого перепугу ты меня сюда притащил. Мужчина замешкался и в смятении проследил за прошуршавшей мимо них медицинской сестрой, которая устремилась прямиком в палату Эдварда. Он уже было поспешил за ней, но твердая рука гомункула ощутимо сжала плечо. — Серьезно, с какого?***
Эд стянул с себя накидку, свернул ее и оставил покоиться у изножья постели, когда нужный ему человек уже виднелся в дверях. — Что стряслось, дитя? И как бы снисходительно она ни звучала, Эд с удивлением обнаружил, что ему уже нравится эта женщина. От нее исходила та мягкая, материнская теплота, которой он был лишен уже столько лет… — Ам… Бинты… Надо обновить бинты. Она обеспокоенно свела брови и проверила списки. — Но тебе же только вчера сменили? — юноша кивнул. — Тогда не торопись, до перевязки еще… Эд вытянул руку, показывая крупное, криво растекшееся по внутренней части предплечья пятно. — И на ноге так же, — шепотом проговорил он, избегая ее пристального взгляда. — Ох, бедное дитя… — тихо пролепетала она и немедленно принялась отстегивать края марли, разматывая. — Как же ты… — Пальцами. Она кивнула. — Они могут закрыть где угодно, забрать у тебя что угодно, но покуда есть желание… Пусть же вскоре тебе обрести то, что было утрачено, ведь… Ты не обязан делать это, правда, не обязан. Эд только продолжил следить за ее руками. Он совсем не чувствовал гадкого покалывания, когда она обрабатывала раны антисептиком. — Почему ты это делаешь? — А?.. — придя в себя, он изумленно опустил на медсестру глаза, как только она закончила с рукой и придвинулась поближе к его бедру. — Почему так сильно себя ранишь? Юноша не видел никакого смысла отвечать, но его действия зачастую опережали мысль: — Я полюбил… убийцу. И ненавижу себя за это. Он не ожидал ответа улыбкой. — Глупо. Никому не дана власть над тем, кого нам суждено полюбить, все мы вынуждены справляться лишь с теми, кто уже рядом. Уверена, тебе удастся помочь ему. Эдвард не смог сдержать ответной улыбки.***
Вместо ответа Мустанг парировал: — А тебе-то что? Так сильно коробит от того, что очутился здесь и не решился уйти? Ошеломленный, Зависть задумался. — Нет, — наконец отчитался он, как только сестра вышла из палаты и суетливо отправилась к следующему пациенту. — Нет, мне-то ничего… То есть, я хочу сказать, мне и так особо нечем было заняться до твоего визита, так что это даже лучше, чем вообще ничего. Но я просто хочу понять, с чего бы коротыхе надо было посылать за мной. И снова — вопрос: — Что ты чувствуешь к Эду? Господи, да Энви ему точно глаз на жопу натянет, если этот утырок просто, мать его, не ответит. — Не понимаю. — Он тебе нравится? — принявшись подкидывать варианты — внезапно, давяще. — Все еще хочешь убить его или уже рвешься помогать? Завидуешь ему, или он слишком жалок для этого? Любишь его? Ненавидишь? Гомункула откосило назад, точно тело током прожгло, и он ударился лопатками о стену, сильно. Ну что это за херня, допрос, что ли? Что за варианты такие? Что, если ничего из этого? Что, если все сразу? В голове поплыло, но он сумел остановиться на последней паре ударивших по нему слов Мустанга. Любовь, ненависть — что с тобой творится, Зависть?***
Снаружи послышался тяжелый удар о поверхность — Эд вздохнул. Они ж там драку не затеяли, правда же? Ну… ладно, эти-то могли, еще как. Он сполз с кровати и, подобравшись к двери, прижался ухом к стеклу: может, и удастся с такого угла увидеть, что у них там творится.***
Вконец загнанный в угол, Энви, боясь достучаться до ответа, сбивчиво выпалил: — Да ничего я к нему не чувствую! — с шипучей злостью. — Я гомункул! Гомункулы не чувствуют, и никаким жалким белобрысым недомеркам не дано этого изменить, усёк? Он отпихнул Мустанга и унесся прочь. Прямо сейчас, в эту секунду, ему нужно было побыть в тишине — где-нибудь, где не пришлось бы ломать голову над тем, с чем до гомункула только что допытывались… или тем, какого черта он только что выдал.***
Тот нажим, та сила, которыми сочились слова Энви, заставили даже отпрянуть от двери, и Эда словно объяло непроницаемой тенью. Так значит… ему совершенно наплевать? И даже никакой острой неприязни, подталкивающей к ненависти?.. Нет, нет, Энви же сам сказал. Он гомункул, и ни о каком влиянии Эда не могло быть и речи. Ровное дыхание сорвалось, и одна-единственная мысль — «ты ничто для него» — вихрем заносилась в сознании, пронзая снова и снова, снова и снова. Уже рефлекторно он схватился за запястье, напрочь позабыв о белизне свежей марли, и вдавился пальцами, сильно. Но этого оказалось недостаточно. Четкость мира надорвалась, подобно нити, и пульс отдавал бешеной тряской, рвущей ребра, но — нет, мало. Нужно надрезать, нужно видеть собственную кровь, застилавшую руки перед тем, как все навсегда исчезнет. Он отчаянно заворошил взглядом в голодном поиске, сначала дергая за скользкий металлический каркас койки, а затем за дверную ручку, наконец поддавшуюся давлению и резко отвалившуюся. Тотчас забившись в углу, сжавшись подле постели, он поджал к себе колени и вытянул руку. Эдвард с облегчением глянул на острую отломанную кромку. Боль сгустилась в висках, и он поднес обрубок ручки к плечу.