Шрамы на твоих запястьях

Рой остался на месте, разочарованно проследив за гомункулом до самого конца коридора, — и тут дверь в палату Эдварда как-то странно, со скрежетом дернулась. Военный нахмурился: он что, бросился чем-то, только бы внимание привлечь? Или как еще?.. Огненный подошел и схватился за ручку… а та отошла от крепления, оставшись в его ладони. Так он сломал ее… Сам сломал… металлический предмет? Стоило только подозрению пронзить его, Рой немедленно хлопнул руками — черт, никогда еще умение преобразовывать без круга не было настолько кстати — и ворвался в… пустую палату? Что? Невозможно. Он пропустил вдох, сосредоточился, не теряя более ни секунды, — и краем глаза уловил тесный затемненный угол около постели. Подбежал. И столкнулся с тем, чего боялся больше всего. — Эд! — полувскрик вырвался из глотки сам собой; Огненный вперился взглядом в кривой обломок, валяющийся рядом с юношей, — рядом с его вспоротой, объятой красным руки. Черт, так просто таких ранений не нанести, явно надо было постараться, вдавиться в плоть как можно глубже и расковырять… Черт! Рой ногой отбросил обломок к себе, с кольнувшем омерзением спрятал его в кармане и опустился на колени: — Эд, что случи… Почему? Слезы изрисовывали скулы бывшего алхимика, и тот всхлипнул, как только его орудие исчезло в чужих руках. — Энви, — просипел он. — Вы там… и… И Энви!.. — сдавленный вой оборвал его, и не способного договорить юношу снова сорвало на плач. — Проклятье, — теперь голоса хватало только на шепот. — Эд, это… — В нем… нет… нет даже ненависти! — трясущиеся пальцы вцепились в саднящие порезы. Такого Рой точно предугадать не мог — и вмиг одернул его ладони, надежно смыкая своей жесткой хваткой. Его с новой силой окатило остывшей, казалось бы, яростью. Этот херов гомункул и его длинный язык. Мустангу не составило труда понять, что он просто бездумно сорвался в ответ на прямоту вопросов, но это вовсе не значило, что Эдвард не принял бы его слова близко с сердцу. Военный отпустил его и поднялся. Мутная темнота окутала его взгляд. — Жди его. Эдвард лишь сильнее зарылся лбом в колени. Быстро отыскать Энви труда не составило. Он все еще рассеянно бродил по коридорам больницы с тучной миной. И без того острые черты скривились еще больше, как только в челюсть ему прилетело тяжелым кулаком внезапно подлетевшего Мустанга. — Сукин сын! — вырвалось из него криком; махи руками становились все яростнее и яростнее. — Конченый, чтоб тебя! — Ауч, че з-за… Ау! Эй! — Энви дернулся от неожиданности, даже сполз по стене лопатками, вытянув руки в блок. — За что?! — Он тебя слышал! — слова змеиным свистом прошили слух. — И что-то не особо обрадовался тому, что тебе, подонку, дела до него нет. Веки гомункула напряглись и разошлись — и это не могло быть ничем иным, кроме как враз вспыхнувшим беспокойством. — Черт. Рой выловил из кармана испачканный обрубок и показательно сунул его замершему Зависти под нос — стоило обойтись без лишних слов. Зрачки у того стянулись в тонкую тугую нить, совсем как у рептилии, и гомункул резво обогнул Роя и рванул вглубь коридора. Алхимик было поспешил за ним, но на полпути замер, как только Энви влетел в палату Эдварда. В конце концов… пора этому идиоту уже понять, что он вытворил. Пора осознать, каких дров можно наломать, если без конца упираться тупым бараном. …Все-таки надо будет разделаться с полубессмертным недоумком. Позже. Обязательно.

***

Ворвавшись в нужную комнату, Зависть судорожно замотал головой: да в смысле, где он?! …И тут откуда-то снизу, из угла — плач. Пришлось проскользить последние несколько шагов уже на коленях, ориентируясь на звук, — прямиком к доведенному до исступления юноше, сжавшемуся посреди растекающейся густым темным рубином лужи. Пытающемуся заглушить всхлипы укусами в руку. Нет. Какого там. Прокусами — намереными, глубокими, до мяса. Энви сдержанным жестом отвел его ладонь от дрожащих губ. — Эд, не надо. Эд. Прости меня. Бывший Стальной вздернул подбородок и впился в Зависть покрасневшими глазами, и те тут же дрогнули. Он снова вжался лбом в углы коленей, пряча по новой хлынувшие стрелы слез. Гомункул не ожидал, что Эдвард поспешит вырваться, испустив низкий стон, только чтобы с отчаянной слабостью зарыться царапающими ногтями в собственный подбородок. Энви слегка отпрянул. — Эд. Хватит, — в попытке звучать мягко. Он не требовал ответа, но получил — с лихвой. Юноша снова вскинулся, опасно сверкнув глазами. Что-то маниакальной молнией пронеслось в них. — Да с какого, с какого ты здесь? С хера ли, если тебе вообще… — и пусть всхлипы разом сошли на нет, болезненную икоту так просто заглотить уже не получалось. — Тебе же плевать, плевать, так отвали, дай мне уже просто захлебнуться этой гребаной кровью… — и Эд обхватил ладонью предплечье. Зависть только сейчас заметил на нем не просто ряд коротких порезов, а глубокую уродливую полосу вспоротой издерганной плоти, из-за которой пол и оказался измазанным в крови… Гомункул побледнел — и взялся уже не за руку, а обхватил его всего, боязливо сжавшегося, и подпер его спину бедром. Бывший алхимик вырывался из последних сил, но на много ли он был способен с такой-то кровопотерей?.. — Эд, больше никаких порезов, все, я не знаю, почему ты… то есть нет, уже знаю, наверное, и мне жаль, правда, но, но… нет, все, ты не можешь, хватит. Я знаю, каково это — ненавидеть себя вплоть до самоуничтожения. Знаю — и потому невыносимо теперь смотреть, как и другие делают это с собой, особенно если это люди… с твоей выдержкой. Эд саркастично хрипнул, болезненно закашливаясь и задыхаясь. — Й-йесли это так тебя заботит, отыщи себе уже наконец какую-нибудь потерянную душу и пекись о ней — с-сколько влезет… Энви выдохнул и уткнулся подбородком в светлую макушку. Он осязал, как напряжение сковало тело Элрика-старшего, что слабо барабанил кулаком ему по груди, но уже не отстранялся. — Нужно было просто как-то отвязаться от Мустанга. Ненавижу, когда докапываются на пустом месте, да и какое право он вообще имеет нести такую чушь? Я не хочу думать о «чувствах», мне не положено, и когда я пробую… Странно это. До чертиков странно. Мне лучше держаться от них подальше, поэтому я и ляпнул первое, что на ум пришло, да смылся от греха подальше…  — Так… Так и как ты… На самом деле ко мне относишься? Ты можешь хоть раз сказать честно? — бесцветным голосом просипел Эд. Его слова будто потяжелели, пропитавшись желанием знать наверняка. Но Зависть не мог понять, как его отношение может иметь хоть какое-то значение. — Хорошо, — выдавил гомункул вопреки прожигающему внутренности «еще чего!»: нет, нет же, ему ведь нельзя, он гомункул, он искусственный, — надо срочно снова кинуться на охоту в переулки и устроить несколько кровавых расправ, только бы задушить все эти жалкие чувства и снова предстать тем, кем ему положено быть до самого конца. Но… — Я больше не могу тебя таким видеть. Я уже затосковал по тому непробивному Эдварду, который мог без труда устроить мне знатную взбучку со всеми вытекающими. Я не знаю причины, Эд, но я хочу, чтобы ее не стало. Чтобы ты прекратил все это. Почему он снова заплакал, почему?.. — Да т-ты… Х-хоть понимаешь, каково это?.. Такое ощущение, что Эд был готов сказать что-то важное — то, что избавит от вопросов, — но не мог до конца собраться. Он говорил почти невесомо, еле-еле выдыхал звуки, и черт знает, скольких сил ему это стоило… Гомункул незаметно потянулся к знакомой кнопке, висящей возле кровати. — Каково что? — Не быть способным стерпеть одиночества и хотеть быть с тем, кого любишь, но понимать, что ты этого кого-то в той же мере и ненавидишь? И… полностью отречься от себя из-за этого. У сбитого с толку Энви не было ответа. Даже когда в палате замелькали белые халаты, когда зазвенели вскрики и зовы коллег, он не нашел ни одного слова. Гомункул оцепенел, когда пациента чуть ли не выдрали у него из рук: куски запятнанной ткани уже успели прилипнуть к коже. Уронив голову, он с горечью оглядел свои окровавленные пальцы. Как такое могло произойти? Что этот дурак имел в виду? Спрашивать уже поздно. Вместо этого он, когда внесли носилки и уложили на них Эда, просто отвлекся на то, что сейчас казалось куда более важным: — Мне подождать тебя здесь? Отмоюсь только и… — Нет. — Надломленный голос неизбежно угасал, проваливаясь в глубину бессознательного. Однако это была та самая слабость, что имела свойство наполнять людей уверенностью и трезвой прямотой. И — впервые с того момента, как Зависть перешел порог Центральной больницы, Эдвард мог это сказать: — Уходи.