Шрамы на твоих запястьях

Открываться Рою, Алу и тем более Энви было как минимум невыносимо — но то было ничем по сравнению с обсуждением своих проблем с незнакомцем. Эдвард устроился в скрипучем кожаном кресле и оказался с психиатром лицом к лицу. Врач был уже явно не молод, но до пенсии ему оставалось еще предостаточно. Он производил впечатление человека весьма мирного и доброго, но на его губах нельзя было уловить и намека на улыбку. Это был доктор Бондо. — Мистер Элрик, — начал он тихо и мягко. Наверное, на Эдварде попросту отыгрывалась его расшатанная психика, но сразу, стоило только услышать этот осторожно-настойчивый, будто прощупывающий почву голос, всего лишь озвучивший его имя, и юноша сразу распознал в настрое врача толику скрытого раздражения, если не агрессии. — Для начала как у вас дела? Растерянность подступила еще на шаг, и бывший алхимик прогладил свежую повязку — ту, что обтягивала его плечо до самого локтя. Теперь, когда он уже несколько оклемался, рана хотя бы чувствовалась. Она немного ныла, пусть после пробуждения Эд и принял обезболивающее. Неудивительно: в конце концов, он с завидным упорством изодрал себе участок мышц размером с ладонь. — Порядок, — шепотом. — Мистер Элрик… Позвольте просто Эдвард. Эдвард, тебе незачем строить из себя несговорчивого. — Ничего я не строю! — он коротко покосился на врача, хмурясь. — Просто я не знаю, что вам сказать! Я не собираюсь быть одним из тех нытиков, которые каждому встречному втирают о своем «горе»*. Я сделал то, что сделал, я знал, какая отдача мне за такое светит, но я не мог остановиться, просто не мог, потому что нуждался в этом, и потому — готов к последствиям. Доктор Бондо пристально взглянул на него, и Эдвард уловил тень болезненной грусти в его карих глазах. — Я не хотел сказать, что тебе стоит раздувать из мухи слона внимания ради. Просто… пытаюсь донести, что и преувеличивать нет нужды. То, что ты только что мне сказал, — это ведь правда. Элрик-старший прикусил губу и кивнул. Едва ли ему хотелось срываться, просто… Просто он был напуган. Он не знал Бондо, и, честно говоря, одна только мысль о том, чтобы дать кому-то подобному узнать о твоей слабости, сама по себе отпугивала. Рука спустилась на запястье, рассеянно потирая тугие туры. — Ты подавлен, — подметил доктор. — Оу. Есть такое. В последнее время это вроде как мое стабильное состояние. Бондо поднялся и обошел рабочий стол, неотрывно наблюдая за пациентом. Пальцы которого отчего-то зачастили шарить по бинтам. — Ты же понимаешь, Эдвард, это то, о чем стоит поговорить здесь и сейчас. Безусловно, мы хотим оказать тебе помощь? и обычно мы делаем это методически, понемногу, день за днем, но… Похоже, ты в критическом положении. Изобретательно — использовать собственные руки, даже отломать дверную ручку… Боюсь, мне необходимо понять, почему ты готов прибегнуть к столь разнообразным методам, только бы причинить себе боль. — Знаю-знаю, — вздохнул Эдвард. — Терпеть не могу эту часть. — Почему же? — Потому что это глупо… ну, считается глупым. И мне уже приходилось объясняться после того, как загремел сюда, и заводить эту шарманку по новой хочется меньше всего. — Если бы не «загремел» сюда, — медленно проговорил Бондо. — Ты бы, скорее всего, здесь сейчас не сидел. Ты бы наверняка был уже мертв. Такая альтернатива больше приходится по вкусу? — Даже не знаю. Кабинет потонул в тишине, и Эд начал понемногу оттягивать края марли, будучи не в силах выносить на себе испытывающего взгляда. — Не хочу показаться грубым, Эдвард, но руки тебе придется связать, если не прекратишь. Тот зарделся и подложил ладони под бедра. Внезапное желание вернуть пальцы на место, пройтись ими по коже, под кожей, овладело каждой клеткой тела. Его начало трясти. — Ответная реакция на стресс — немедленная тяга к членовредительству, — снова подметил доктор, словно вел устный журнал наблюдений. — Что ж, прошу, ты не ответил на мой вопрос. Чему виной твоя депрессия? — …Ненависть к себе. Но не по тем причинам, по которым она случается обычно с другими, — вполголоса. — У меня нет проблем с самооценкой или самоидентификацией… по большей части. Просто… в общем, просто не свезло влюбиться в одного… парня, — он прервался. Каждый чертов раз он запинался на этом слове. Ну в самом деле, Зависть даже и человеком-то не был. А потому называть его «парнем» шло отдельным пунктом, не самым обнадеживающим. Ох, ну и конечно — Бондо подумал, что на этом все: — Таким образом, тебя удручает то, что ты обнаружил в себе гомосексуальные наклонности? Эд покачал головой. — Нет, вовсе нет. До этого мне нет дела. Да и кому, собственно? Ориентация ничего не говорит о человеке. Так что нет, просто это… этот… — Можем мы дать ему имя? Можем придумать условное, если тебе не хочется называть его. — Ам, все в порядке. Его зовут Энви. — Необычное имя. Эдвард даже не сдержался и фыркнул. — Он сам по себе необычный. И он… убийца. Он жаден до крови, ему в удовольствие любоваться людьми, изнывающими от боли. Однажды он даже развязал войну — причем в буквальном смысле — войну, и, когда Энви рассказывал об этом, он был… взбудоражен. Возбужден, как при эйфории, — ногти продавили гладкую кожу кресла, когда он попытался если не пресечь свою ставшую привычной тягу ранить себя, то хотя бы направить ее на сторонний объект. — Что ж я за человек-то тогда, если посмел полюбить такое? — Полагаю, сострадательный? — серьезно ответил Бондо. — Тот, кто обладает поразительной способностью переживать за других. Прими мое восхищение, Эдвард. Юноша сильнее свел брови; его лоб истрескали стрелы морщин. — Шутите? Впервые за все это время — доктор улыбнулся. — Я не травлю анекдоты с пациентами. — Вы гордитесь мной за любовь к съехавшему с катушек маньяку? — Именно. Потому что на такую любовь способен далеко не каждый. Ей нет места в нечистом сердце, Эдвард. Принять подобное казалось сумасшествием. Разве не очевидно, что раз он избрал именно Энви, то мало чем отличался от него? Разве не очевидно, что он тогда представлял собой нечто в той же мере отвратительное? Доктор внимательно отслеживал эмоции, мелькающие в чертах пациента. — Эдвард. Испытывать чувства к кому-то не значит оправдывать все, что этот кто-то совершает. Ты одобряешь поступки убийцы? — Нет. — Значит, ты не заслуживаешь никакой ненависти. Тебе хочется изменить его? Эду потребовалось время на раздумье. — Да. Да, хочется, но… но больше из каких-то эгоистичных побуждений. С одной стороны я понимаю, что такие люди не меняются, а с другой… Хотелось бы, чтобы и он был способен полюбить меня. Психиатр кивнул. — Вполне обоснованная реакция. Но вот, смотри же, ты хочешь исправить этого человека, Энви, ты не принимаешь его методов. Ты ни в чем не виноват. Эд никогда не рассматривал проблему под таким углом. Никогда не замечал возможности любить гомункула, но по-прежнему не принимать его жестокости… — …Но разве Энви не есть то, что он делает? — Может, да, может — нет. Это зависит от человека. Так обычно и выходит, что все дело в нас самих, а не предпринятом нами, — доктор выдержал паузу. — Скажи, когда вы с Энви виделись последний раз? — Прошлой ночью, — увидев, насколько не ожидал такого ответа Бондо, Эд решил пояснить: — Мой… бывший начальник привел его на следующий день после моего поступления в больницу. Решил, что встреча с проблемой во плоти поможет мне. И с самого того момента проблема не покидала этих стен. — Тогда вот что. Что было последним из того, что он делал в принципе? — Ну… — неторопливо приступил Эд. — Сначала он согласился остаться здесь по моей же просьбе. И выдумал ту дурацкую игру в попытке подбодрить и примирить меня с самим собой — Энви не знает, что все дело в нем, поэтому нацелился на некую «внутреннюю проблему». И, подозреваю, после того раза и вправду полегчало… немного, — бывший алхимик на секунду смолк, мельком улыбнувшись воспоминанию. — Еще он составил нам с братом компанию, когда мы выбрались на прогулку по больничному парку. Он был рядом, когда я… ну, вы знаете, когда я пустил в дело пальцы. Это он остановил меня тогда. — Что-нибудь еще? — осторожно подал голос Бондо, прервав затянувшееся молчание. Да, было и кое-что еще. То, о чем Энви говорил тогда. То, отчего сейчас Эд все-таки отнял притянувшуюся к кисти руку. — Да… — подтвердил он, все еще не повышая голоса. — Прошлым вечером он сказал моему бывш… Он сказал полковнику Мустангу, что ему совершенно на меня плевать. И это привело к последнему инциденту. Но… Энви вернулся потом. Вернулся ко мне, — черт, как согнать эту краску, опаляющую лицо? — и схватился за меня, сказав, что не то имел в виду. И извинился. — И что ж?.. Ты простил его? Эд потупил взгляд на колени, позволяя прядям челки скрыть лицо. — Думаю… То есть мне кажется… Это в его стиле. Выпаливать любую пришедшую на ум ерунду, только бы вырулить из угла, в который его загнали. И он попросил прощения, к тому же, но… Это все еще не… Бондо сдвинул дело с мертвой точки: — Эдвард, если брать в расчет все перечисленное тобою, ты можешь именовать Энви худшим человеком из всех? — Нет, — признал тот. — Глуповат, возможно, точнее, как бы сказать… Не совсем тот, кто всегда думает. Но не худший. Он поднял глаза на доктора — только чтобы увидеть того улыбающимся. И то была настоящая улыбка, теплая и светлая. — Думаю, кто-то слишком уж погрузился в изжившее себя прошлое. Сдается мне, ты уже приложил руку к преображению Энви, и потому ты много, действительно много значишь для него… даже если сам он об этом еще не знает.