***
Даня, не жалея коленок на и так уже стирано-перестиранных джинсах, опирается ими об пол. Мгновение — и дверь открыта, но Славу почему-то грубо толкают в плечо, не дав пройти, смотрят насмешливо. — Перчатки возьми, — кажется, он впервые видит отголоски искренней улыбки на губах Коробова, которые в уголке прорезала тонкая линия шрама. И неровный ряд зубов, который она открывает на мгновение, почему-то не портит впечатления. Карелин неловко пожимает плечами, неожиданно не обидевшись на нечто подобное, и даёт себе мысленный подзатыльник, натягивая обтягивающий материал на руки. Воняет чем-то сопревшим. Гарью. — Ты уверен, что здесь вообще можно что-то найти? — Слава кривится, натягивает воротник повыше и прикрывает нос. — Если Костя сказал — значит можно, — дергает плечами Даня, мужественно перенося не самые приятные запахи, — иди в спальню, шкафы обыщи. Мелькнул в темноте ручной фонарик. Полагаясь на реакцию, Слава вытянул руку. Поймал. Сжал пальцами ободряюще, щёлкнул тумблером, прорезая лучом света вязкую темноту. Светил в пол — боялся наступить на что-нибудь. Посильнее дёрнув дверную ручку, он зашёл в другую комнату и тут же опустил воротник обратно — форточка была открыта, запуская с улицы холодные порывы ветра. Ковёр на полу красовался маленькой прожжённой дырой, дублированной в разных местах, но в целом оставался довольно чистым; заправленная кровать у стены, рабочий стол, заваленный какими-то газетами. Провода от ноутбука или компьютера, вырванные с мясом. Стеклянный сервант. В нём Слава и начал самозабвенно рыться. Всё по стандарту, как у бабушек или тёть — посуда фарфоровая, чашки, стопки, изящно выгравированные стаканы. Шкатулка, украшенная наверняка ненастоящим жемчугом; оттуда Слава выудил тонкие, женские наручные часы, которые, по крайней мере, выглядели довольно дорого. Тишину прорезал вдруг тихий шорох, тяжело легла чужая рука на плечо, и Слава тут же выронил недавно найденное, — как бы то не хотелось признавать, — струхнув, но часы тут же были пойманы и поднесены к лицу Дани. — Ну, пойдёт, — он нахмурился, вглядываясь в циферблат, и ловким движением опустил находку в карман, — пошли уже, одного тебя ждём. В гостиной двое парней тихо переговаривались с Федей, у которого в рюкзаке что-то жизнерадостно бренчало, а на лице ещё более жизнерадостно было написано, как же он этим доволен. Хлопнула подъездная дверь, настолько громко, что задребезжали окна. Даня напрягся моментально, вслушиваясь в гулкие шаги; кинул взгляд на наручные часы Игнатьева, схватив его за руку, и быстрым жестом кивнул парням на входную дверь. Дёрнул за собой Славу в небольшой проём перед кухней, приложил палец к губам, протянув едва слышное «тш-ш». Сердце громко билось в груди, заглушая все звуки. — Какого хера? — Да заткнись, — поморщился Даня, — я виноват, что вы опоздали, а ты ещё и тут копался? Это не должен быть он, но стоит перестраховаться. И в самом деле — шаги лишь на миг остановились у квартиры, а потом загрохотали выше по лестнице. Славе показалось, что сразу четыре выдоха прорезали тишину. — Всё, сейчас тихо выходим и сразу к нам.***
Накурено — вот первое, что пришло в голову Славе, стоило ему только ступить на порог квартиры в неприметном двухэтажном доме. Высокий худощавый парень, что курил около вешалок с куртками, поздоровался с Даней и двумя его парнями, похлопав каждого по плечу; незаинтересованно окинул взглядом Федю, чуть дольше задержался на Славе — и вернулся к своему делу, укрепляя плотную заслонку дыма, что растекалась по всему помещению. Больше на них внимания никто не обращал, а народу, надо бы сказать, было много — планировка, судя по всему, трёх- или четырёхкомнатной квартиры больше напоминала какой-то хостел-трактир, и все места за большим столом в углу зала не пустовали. Занят был и один из двух диванов; на журнальных столиках в обилии красовался, отсвечивая в неровном свете торшеров, разномастный алкоголь. Гогот разговора, смешки, громкие грозные заявления. Как в кино старом про бандитов, ей богу. — Здесь всегда так? — наклонившись к Дане, тихо шепнул Карелин, разрываясь между скептицизмом и детским, совсем наивным удивлением. Вот он — переходный возраст во всей своей красе. — Нет конечно, это мы попали в такое время. В малине и спокойно бывает, пару человек сидят себе тихонько, — про «малину» Слава повздыхал, но переспрашивать не стал, — просто совпало, что почти все свободны, заглянуть решили, отдохнуть и дела обсудить. Ладно, я мигом Костю найду, а вы пока располагайтесь. И хлопнул по плечу, растворившись в чужих спинах. Слава переглянулся с Федей, который тут же направился к запасам алкоголя, и поспешил следом. Пропустил одну недо-стопку из обычного стакана, вторую, и время потекло слишком быстро, стремительно убегая вперёд; он уже совершенно другими глазами посмотрел на квартиру. Теперь тут стало уютно, наверное? Точно не враждебно. Усевшись на свободный диван с кожаной, коричневой, обивкой, Слава всматривался в окружающие детали, впитывая и анализируя их. Встретился глазами с тремя знакомыми парнями, и, о, как же удивительно, знакомой девушкой. Все, — старше его на год, те, что ушли в том году после девятого, — ни единым жестом не показали, что знакомы с Карелиным. Сам Слава, который в этом году будет заканчивать девятый, ушёл бы, или не ушёл, кто его знает — куда больше его волновало, сдаст ли он вообще экзамены. «Смышлёный же, ну» — так говорила и мама, и классная руководительница, и как-то даже Машка с первой парты, подсовывая ему тетрадку с решённой контрольной. Только сам Слава, признанный смышлёным, не видел в уроках никакого смысла. Видел поступление, видел серые студенческие будни, но смысла не видел. И интерес за всем этим как-то утерялся. Неплохими были, разве что, история и геометрия, но в выборе между ними и шатанием по городу с друзьями или в одиночку он всегда выбирал второе. Наконец-то в поле зрения появился Даня и… Костя? Почему-то Слава его представлял совсем по-другому (ох уж этот ебучий Федя с его рассказами). Этому мужчине, или, скорее, парню, не было больше тридцати лет точно, отросший ёжик русых волос, слишком хипстерская борода и едва заметный, — наверняка пивной, — живот. А ещё очень мутный взгляд и блуждающая улыбка. Коробов извиняюще пожал плечами, словно уже знал что-то не самое лучшее о пьяном состоянии небезызвестного Константина Лопатина. — Здрасьте, — как болванчик кивнул Слава, поднимаясь. Взгляд неприятный. Какой-то заискивающий, слишком участливый. Такой, что невольно напрягаешься, и Слава напрягся — натянулся весь как пружина. Это тоже от заискивающего взгляда не ушло. — Хорош, — кинул Костя Коробову, усмехнувшись, — что, все также, к нам? — Нет, я так, с другом. Больше здесь не появлюсь, — дёрнув плечом, окинул комнату взглядом Слава. — Все вы так говорите. Ну смотри, как говорится, наши двери всегда открыты. А дальше всё как в тумане. Утром, а точнее, в девять часов утра кто-то, тоже только что проснувшийся, случайно смахнул со стола тарелку, вдребезги разбив её о деревянный пол, и Славе пришлось-таки проснуться. Чугунная голова тянула вниз, к холодной коже дивана, наполненный мочевой пузырь тянул к туалету, а рвотные позывы тянули к раковине, да побыстрее. Решив объединить последние два желания в одно, Слава по стеночке дошёл к ванной. Там уже, более-менее придя в себя, брызнул на лицо холодной воды и достал телефон. Пропущенные, конечно, куда же без них — одиннадцать от матери и два с неизвестного номера, в восемь тридцать и восемь пятьдесят две. Сообщение от Андрея: «к четвертому в школе будь, классуха всех у себя собирает». Четвёртый. Соображалось очень туго. Четвёртый. Значит, к одиннадцати он должен быть там. Делать нечего — Слава поискал Федю, который всё-таки оказался умнее и ушел вчера, и пошел домой через весь город, стараясь прятаться в тени от утреннего солнца и не жмуриться после каждого сделанного шага, который болью откликался в голове. Мать решила, что опять где-то гуляющий сын недостаточно весомая причина для того, чтобы остаться дома, а потому Слава спокойно переоделся и закинул в портфель учебники, поглядывая на часы. В одиннадцать ноль пять он уже сидел, — лежал, — за партой рядом с Андреем. — С каждым днём всё радостнее жить, а? — похлопав его по плечу, но всё же войдя в положение, прошептал друг, — ты где так нахлебался, Славк? Амбре великолепное! — Да Федя все твой ебучий, — кинув испепеляющий взгляд на спину, обтянутую рубашкой, вздохнул Карелин, — потащил меня с собой. Я б ни ногой. — Да ты у нас вечно «ни ногой», а в итоге крайним оказываешься. Разговор шел о каких-то ближайших мероприятиях, Слава не особо вслушивался, стараясь лишь не заснуть и не делать лишних движений во избежание новой головной боли. Но как ее избежать в школе? Прозвенел звонок, словно молотом ударив по несчастной голове; тут же одноклассники вслед за собой вытянули его из класса в коридор, голосящий сотнями школьников. Слава от них отбился, и, чувствуя себя мешком с картошкой, пошёл в сторону мужского туалета, поправляя вывернувшуюся лямку рюкзака. Промелькнула рядом как всегда отглаженная и чистенькая фигура Фёдорова, но на неё Карелин внимания не обратил, не до этого было — а Мирон задержался на миг, вглядываясь, и направился прямиком к нему, в туалет. Выбежали младшеклассники с тихими смешками, едва не сбив обоих с ног, и теперь в небольшом кафельно-ржавом мирке стало абсолютно пусто. — Чего тебе? — недовольно вздохнул Карелин, совершенно не готовый сейчас к любого рода разговорам. — Где ты вчера был? — Ну ма-ам, — усмехнулся Слава, наклоняясь к зеркалу и прокручивая синий крантик, — хули надо-то? — Ты не понял, видимо, — и с непривычной для спокойного и снисходительного обычно Мирона злобой парень сжал его плечо, толкнув к стене. Взглянул исподлобья, поморщился от перегара — где ты, блять, был вчера? У Кости, да? — Ну, был, — закатил глаза Слава, внутри судорожно перебирая все лица со вчерашнего дня. Федя? Тот парень в коридоре? — дальше что? — Зачем, а? — Миронова злоба постепенно охлаждалась, сходя на нет, на какую-то обиду, разочарование, что ли, — я о тебе лучшего мнения был, Слава. Употребление в своей речи имени того, к кому ты обращаешься, имеет какое-то магическое действие — человеку сразу хочется прислушаться, вникнуть в твои слова. Вот и Славе захотелось вдруг оправдаться, повторить то, что он Косте сказал. То, что сейчас Мирон ждал, «я там больше не появлюсь». Но не сказал ни Мирону, ни захлопнувшейся за ним двери. Сказал Феде, да совсем другое. Подождал с урока, шепнул тихое «как с Даней связаться, Федос?».