Лихие дела в городе на Горхоне

       Однако, уже перейдя мост и поднявшись по пологому склону, мы замедлили шаг, ибо наткнулись на занимательную сценку.        За углом нужного нам заведения, в тени обомшелой стены, некий малый деловито раздевал в карты двух фабричных. Судя по кучке безделушек на кону, вся наличность работяг уже перекочевала к везучему картёжнику, и в ход пошло всё, что завалялось в карманах и могло представлять хоть малую ценность. Малец мне кого-то смутно напомнил. Вроде бы, пару раз я встречал в городе и этот плоский картузик с длинным козырьком, и пыльную бордовую рубаху с широкими рукавами, которая колоколом болталась на тощем тельце. А уж рожа у него была самая пройдошистая, какую мне только доводилось видеть.        Остановившись возле живописной группы и понаблюдав пару минут за игрой, я одобрительно заметил: — А и силён же ты играть, дружище. Никогда не видел, чтобы кто-то так сноровисто вымётывал лишних тузов из рукава! Работяги переглянулись, а парнишка дёрнул плечом, но процедил вполне миролюбиво: — Да показалось тебе, братец. Солнце-то вон как жарит, небось, голову напекло, вот тебя зрение и подводит. Я нахмурился и вежливо ответил, что зрение меня ни разу не подводило с тех пор, как у меня достало детских сил натянуть рогатку — я и доселе бью суслика в глаз на любом расстоянии. — Уж не хочешь ли ты… — внезапно прощелыга швырнул на пыльную траву карты, а следом и картузик, вскочил на ноги и пошёл на меня, выпятив грудь, грозно пуча глаза и наливаясь краской, — уж не желает ли ваша милость сказать, что я — шулер? — последнее слово он почти выкрикнул мне в лицо.        Это уже потом, пообтесавшись в большом городе и понаблюдав за людьми, я понял, что такого рода типы, будучи уличены в мошенничестве, всегда ведут себя подобным образом. А тогда я принял его наигранное возмущение за чистую монету и от мысли, что мог облыжно обвинить достойного человека, ужасно смутился. А от смущения я становлюсь жутко неловким.        Стушевавшись, я попытался его обойти и совершенно случайно зацепил плечом. Совсем не сильно толкнул, но парня подвела комплекция: отважный, но лёгкий задира ласточкой перелетел через разбросанные карты и финишировал у водовозной бочки, звучно приложившись головой о колесо. Бочка крякнула и перекосилась, парень растянулся навзничь, а уж запасные тузы, которые он растерял в полёте, запорхали в воздухе, что твои листья платана. — Мать моя Суок, до чего неловко вышло, — пробормотал я, — парни, вы уж позаботьтесь о нём, вон хоть водой из бочки облейте, что ли… — Уж позаботимся, — мрачно ответствовал рабочий, что постарше, — уж так будем холить и лелеять… Спасибо, друже!        Оба развернулись к контуженному, который как раз умудрился сесть и теперь ошалело мотал башкой, силясь вытрясти из глаз щепки вперемешку с искрами. Андрей восхищённо скалился рядом, охлопывая мои плечи. Петр задушевно подхватил меня под руку с другой стороны, и такой вот теплой компанией мы ввалились в распахнутую по случаю жары дверь кабака. — А ведь атмосфера, брат! — заметил Андрей, осмотревшись в интерьере.        Нет сомнений, что друг мой успел оценить и провисающий на гнилых балках закопченный потолок, и хлябающие под ногами половицы, и угрюмую рожу бармена, лениво перебиравшего бутылки за стойкой, испятнанной маслянистыми следами от грязной посуды, и далекие от приветливости взгляды завсегдатаев. Правда, при виде моей многообещающей фигуры те дружно уткнули носы в стаканы с выпивкой, а некоторые и вовсе тихонько потянулись на выход, стараясь по возможности слиться с мебелью.        Я дружелюбно подтолкнул новых знакомых в направлении свободного стола в конце зала, а сам остался у стойки, чтобы заказать в достатке еды на троих и выпивки на двоих проголодавшихся и томимых жажадой джентльменов. Сам я, памятуя, что о моем визите в «Голгой-Хэн» непременно будет доложено вечно ворчащему о «порочащем поведении» папаше, ограничился всего лишь галлоном* твиринового пойла.       Сгрузив на стол кувшины, я немедля разлил выпивку по стаканам, поскольку и мне, и моим друзьям уж не терпелось промочить горло.       Не успели мы прикончить первый кувшин, как бармен, тряся обширным задом, доставил наш обед и сноровисто удалился обратно в кухню.       И на то была причина: едва смерив взглядом мизерные порции пустой кукурузы, поверх которых небережно плюхнуты были куски жёсткой, как подмётка, заветренной говядины, я помрачнел и медленно поднялся из-за стола.       Кипя сдержанным возмущением, я вновь прошествовал к стойке, где в самых вежливых выражениях разъяснил бармену, что в краях, славных поставками лучших колбас и отборных стейков, кормить проголодавшихся гостей подобными отходами есть верх пренебрежения. Ну, а если в процессе разговора бедолага и получил в брюхо несколько чувствительных заноз — так то исключительно его вина. Вместо того, чтоб впустую протирать рукава, мог бы заняться делом да отполировать стойку, чтоб не пришлось потом охать, когда недовольный посетитель сгребёт тебя за грудки да протащит животом по доскам.       Придав бармену резвости увесистым пинком, я отправил его исправлять свою ошибку, а сам вернулся к столу, где мы с моими новыми друзьями подняли несколько тостов с заверениями в глубочайшем уважении друг к другу. Но, видимо, судьбе в этот день было неугодно позволить нам насладиться обедом и послеполуденным отдыхом. Перебив очередной витиеватый тост Андрея, от дверей вдруг раздался визгливый возглас: - Вон та сволочь! Он мне игру перебил!       В дверях, сверкая белоснежными бинтами вокруг головы и роскошным фонарём под глазом, маячил давешний пройдоха-картёжник, и поклянусь, что с момента нашего расставания синяков у него прибыло вдвое. Малец весьма невежливо тыкал в меня пальцем. А за его плечом, в компании нескольких крепких ребят, стоял мой давний приятель - Гришка Филин.       Призываю в свидетели всех тварей, степью порожденных - я вовсе не имел настроения драться в тот день. Да и Гриф, увидев, на кого указывает его подзащитный, понимающе скривился и решил закончить дело миром. - Что ж ты, Медведь, - ласково завёл он, - маленьких обижаешь? Это, понимаешь ли, родич мой, с Рельска погостить приехал.       Я исполнился решимости показать себя в лучшем виде и заодно преподать заезжему хлюсту урок вежества, и начал было составлять заковыристую примирительную речь, но тут снова встрял Грифов родственник. - Да что с ним разговаривать? Бей его, ребзя!       С этими словами малый, очертя голову, кинулся на меня с кулаками, но неудачно споткнулся о вовремя выставленный в проход сапог Андрея и отправился в свой второй за день полёт. Приземлился он не совсем удачно - просвистев животом по крайнему столу и сметя на пол тарелки и кружки с чьей-то выпивкой, бедолага воткнулся многострадальной головушкой прямиком в живот рабочему с консервы, который мирно отдыхал в компании друзей. - С-э-эр, - укоризненно протянул тот, сгребя за шиворот с пола потерявшего ориентацию летуна, - это же был мой бифштекс!       И немедленно врезал везучему шулеру в неподбитый глаз.       Упитанный бармен присел за стойкой и завизжал тонким голосом: - Не дам! Посуду бить не дам! Хотите драться - валите во двор! - Запиши на мой счёт, приятель, - рыкнул Гриф и с хеканьем зарядил консервщику в печень.       Спустя минуту в кабаке бушевала отменная драка. Консервщики били мясников, мясники - солонщиков. Стаканы и бутылки разлетались с мелодичным звоном, глухо хлопали глиняные кувшины, с хрустом ломалась мебель. Гриф, стоя спиной к спине с одним из своих парней, метелил могучего мясника ножкой от стола, не обращая внимания на вцепившегося в неё мелкого пацана с Кожевенного. Где-то под ногами ползал по полу Грифов родич, кусая дерущихся за щиколотки. Я растопырился над столом, щедро рассыпая зуботычины и подзатыльники, чтобы прикрыть моих новых друзей, но те и сами были не промах: Андрей, не вставая с лавки, резво ставил невнимательным бойцам подножки, от души потчуя каждого упавшего крепким пинком. Тихий Пётр, перехватив летящую в него бутылку, уже обзавёлся добротной "розочкой" и без колебаний тыкал ею в подвернувшиеся задницы.       Бармен, которому то и дело приходилось нырять за стойку, уклоняясь от свистящей над головой утвари, сперва ещё пытался что-то втолковать дерущимся. Но в конце концов отчаялся, схватился за голову и убежал в подсобку.       Вернулся он оттуда уже со здоровенным двуствольным карабином какого-то конского калибра. Чтоб меня шабнак отымел, если такая пуля не остановила бы даже аврокса!       Бармен лихо передёрнул затворный рычаг, заливисто свистнул, на миг перекрыв шум драки, и зарядил с обоих стволов дуплетом в потолок.       В том, что произошло дальше, и вовсе нет никакой моей вины - одно лишь небрежение хозяина. Ведь сколько раз мы говорили старому Тычику, что здание давно нуждается в ремонте!       На беду, заряд пришёлся в опорную балку. И без того провисший потолок опасно затрясся. На головы нам посыпались труха, щепки, обломки гнилых досок, раздался душераздирающий треск, а следом с грохотом рухнула центральная часть потолка, похоронив под собой стойку, бармена и часть не успевших убраться из-под обвала джентльменов. Венчала груду хлама большая двуспальная кровать, на которой ошалело озирались запропавший настоятель Тычик и молодая полуголая степнячка.       Девчонка пронзительно визжала, прикрывая одеялом груди. Тычик, который, оказывается, изволил прихварывать с девицами на втором этаже своего непотребного заведения, заторможенно лязгал челюстью, пытаясь осознать, как это он вместо будуара вдруг очутился посреди кабака. А я с ужасом увидел поверх голов, как повело на сторону дверной проём! - Берегись! Завалит вход! - гаркнул я и рванулся к двери, чтобы хоть как-то оттянуть обрушение и дать людям покинуть кабак, по пути заехав подкованным ботинком кому-то под рёбра. - С-у-ука! Я ж тебе сам эти башмаки доставал! - простонали снизу. Не задерживаясь, я подхватил с пола своего приятеля, героическим броском пробился к выходу, волоча за собой Грифова родственника, намертво вцепившегося зубами мне в ляжку, вышвырнул обоих на улицу и подставил плечо под рушащуюся притолоку.       На мой позвоночник давила вся тяжесть готовой рухнуть стены двухэтажного дома, мимо меня летели, ломились и ползли на выход посетители заведения. Особо медлительных я подбадривал пинками.       Последним выползал контуженный бармен. Я было нацелился, чтобы с особым вкусом впечатать подковку башмака в жирную задницу, но тут проклятая балка всё-таки переломилась, звезданув меня по голове.       Последним, что я увидел сквозь сыплющиеся кирпичи и мельтешащие в глазах искры, был настоятель Тычик в развевающемся покрывале, резво улепётывающий по улице с воплями, что шабнаком укушенный Бурахов сынок его разорил. А последней мыслью - что я, видимо, таки неплохой доктор, если умудрился махом исцелить больные Тычиковы коленки.       В себя я пришел глубокой ночью уже в своей комнате. Ушибленная голова гудела и мёрзла, придавленная пакетом со льдом. Тело, облепленное свинцовой примочкой, немилосердно чесалось, кости ломило. У моей постели с мрачным видом сидел папаша и хмуро теребил родовой удэй. - Вот ума не приложу, - задумчиво произнес он, - какое же порождение Суок поучаствовало в твоём появлении на свет, и за какие грехи мать Бодхо покарала меня таким наследником.       Я было обиженно вскинулся, чтобы объяснить полнейшую несправедливость его слов, но папаша так больно ткнул мне твёрдым пальцем в избитый бок, что я снова скорчился на кровати.       Не меняя выражения лица, он поведал мне, что весь остаток дня ему пришлось бегать по городу и врачевать подшибленных и покалеченных в результате происшествия. Что настоятель Тычик в ярости и уже накляузничал на меня Ольгимскому, а тот подал Каиным иск о возмещении семейством Бурахов ущерба за разрушенный кабак. Что фабричные всерьёз обозлились и сговариваются намять мне бока за то, что я лишил сих достойных джентльменов единственного в городе места, где они могли отдыхать вдали от жён. А заступиться за меня и вовсе некому - Гриф с вечера без памяти лежит, родич его с первой оказией отчалил обратно в Рельск, а Андрей с Петром оказались важными столичными архитекторами и прячутся теперь в особняке Виктора Каина, откуда их достать нет никакой возможности. И что единственный для меня выход - сегодня же исчезнуть из городка. Вот он мне уже и узелок приготовил, и рекомендательное письмо в столичный медицинский написал...       После всего услышанного, можете себе представить, с какой скоростью я бежал на Станцию к утреннему поезду! Задержался лишь на мгновение - чтобы выкинуть в сточную канаву остохреневший "Баур Мегес".