Бильярд для двоих

Примечания: я хочу поздравить с днём рождения (уже с прошедшим, автор не успел доделать главу) самого замечательного и горячо мною любимого персонажа Такао Казунари! Нельзя быть таким прекрасным, госпидя, это же выходит за все рамки *_* Пусть он всегда остается таким чудесным солнышком, пусть продолжает радовать нас своей улыбкой, а мы будем влюбленно пялиться в его глазищи, слушать его заразительный смех и пускать слюнки вместе с Шинтаро *_*

***

Зажигалка чиркнула где-то неподалеку и извергла пламя до того, как Мидорима успел обернуться и вообще сообразить, что услышал. — Он студент по обмену, — сообщил Такао, — приехал из Америки. Ценный кадр для меня, сам понимаешь. Он искал несложную работу, я — англоговорящий персонал, — Такао затянулся глубоко, задумчиво проводил взглядом дым. — Он флиртовал со мной с самого начала, даже выдумал предлог подтянуть с ним японский, хотя и так неплохо им владел, — с ностальгией продолжал Такао. — Пару месяцев назад была годовщина паба. В тот день Тоширо предложил сделать скидку в полцены на весь алкоголь, у нас была куча посетителей, многие приглашали наших официантов посидеть выпить с ними. Я не возражал. Просил только не напиваться до потери пульса. Но всё равно это был самый настоящий аншлаг. После закрытия все были хоть и утомленные, но в таком приподнятом настроении, что я проникся и устроил знатную вечеринку. Первый год моего детища — всё же значимое и очень вдохновляющее событие. Со мной в этом согласились все, потому что все здесь свои и вообще ребята отличные. Мы отдыхали на всю катушку. Ну и поддали хорошенько, лился алкоголь, играла музыка, позже пошли игры под выпивку и всякое подобное, ну, как бывает. В общем, смутно помню, как мы с ним оказались в подсобке… Короче говоря, в тот вечер он получил желаемое, да и мне снять напряжение было не лишним. Так что… — философски изрек Такао, выдыхая дым. — Это очень даже ничего. Мидорима слушал эту историю, даже не двинувшись с места. Так и застыл с бокалом рома в одной руке и кием в другой, как античная статуя. И после того как Такао замолчал, Мидорима отмер не сразу. В голове сумбурно крутились обрывки образов, нехотя складываясь из мешанины в осмысленный рассказ. Казалось, Такао скажет что-то еще. Но он не сказал. Замолчал и просто стоял, неспешно курил и смотрел прямо в глаза. — Ясно, — коротко ответил Мидорима. Глотнул еще, обошёл стол, приметился к оранжевому шару. Склонился, прицелился не спеша. Шар залетел в лузу с глухим ударом, не коснувшись бортов, как будто небольшой далёкий взрыв. А следом белый стукнулся ровно об угол, покатился в противоположную сторону поля. И повалился в центральную лузу. Смена хода. — Черный последний, и я выиграл, — сообщил Мидорима, невозмутимо натирая кончик кия мелом. А Такао продолжал внимательно за ним наблюдать, медленно затягиваясь и выдыхая дым перед собой, будто ради интереса разглядывал Мидориму через сизое облако. Будто что-то различит в нем. Затянулся еще раз, закинул голову назад, с наслаждением выпрямляя горло, глубоко вдыхая и медленно выпуская дым в потолок. Прямо к вытяжкам, которые ухватят белесый флер и унесут прочь, на улицы Токио. Такао неторопливо затушил сигарету в серой фарфоровой пепельнице с гравировкой «Чеширский кот». Он заикался о ней в прошлый раз. Подарок Тоширо в честь открытия. Мельком оценив расстановку шаров, Такао подбросил кий, ловко и уверенно ухватил его двумя руками, принял стойку для удара и, почти не целясь, рикошетом от третьего загнал сразу два шара. — Не сбрасывай меня со счетов так быстро, — с вызовом сказал он и загнал в лузу свой последний шар — белый с зеленой полосой. И азартно улыбнулся: — Теперь всё зависит от того, кто первым забьет черный. *** Гонять чёртов чёрный шар Мидориме приходилось и раньше. С достойными соперниками можно было до бесконечности мешать друг другу, подставлять белый так, чтобы нормального удара не получилось. И Такао упорно не давал Мидориме забить. Упрямо и молча он доливал себе ром и старался поставить точку в этой партии первым. Не собирался отдавать преимущество. А взгляд его — скользящий, но внимательный — неотступно следовал за Мидоримой, ему даже видеть не нужно было, он чувствовал его как прикосновение. На пальцах, на спине, на шее. — Это просто смешно, — не выдержав, заключил Мидорима, когда за полчаса никто так и не забил. Даже при их неспешном, расслабленном темпе игры это уже чересчур. — Вот так долго я давно не мучился с чёрным, — устало выдохнул Такао. — Давай перерыв. Он отставил кий, размял плечи. Расстегнул пару пуговиц на рубашке, закатал рукава, будто ему жарко, хотя в зале было весьма комфортно. Ухватил со столика пепельницу, уселся прямо на бортик бильярдного стола. И закурил. — Насколько я помню, — размеренно заговорил Мидорима спустя минуту, — в прошлый раз ты не курил. Такао скосил на него невозмутимый взгляд. — В прошлый раз — нет, — согласился он. — У меня складывается впечатление, — продолжил Мидорима, скрестив руки на груди, — что ты не сильно-то беспокоишься о своем здоровье. Не то чтобы Мидорима был из тех врачей, которые повернуты на здоровом образе жизни. Просто с сигаретами у него свои счёты. — Я не часто курю, — устало выдохнул Такао вместе с прозрачным облаком. Он расслабился, будто сидел здесь и продолжал функционировать на чистом автомате, по привычке. — Просто иногда хочется поцарапать горло дымом. — Просто иногда, — в тон ему ответил Мидорима. Не удержался. Подошел ближе, аккуратно забрал сигарету из его рук, — тебе хочется заработать рак лёгких, — закончил он и затушил тлеющий окурок о серо-голубое полосатое дно пепельницы. И Такао это явно не понравилось. Однако он ничего не сказал. Вслух. Но Мидориме хватило и взгляда. У Такао вообще были очень красноречивые глаза. — Что ж, — с пониманием терпеливо произнес Такао, — раз ты лишаешь меня этого удовольствия, я заменю его другим. Такао привык получать то, что он хочет. Теперь в этом Мидорима не сомневался, потому что у Такао, похоже, даже открылось второе дыхание. Он плавно стёк со стола, вышел из зала, а вернулся через пару минут. — Я с тобой сопьюсь, — философски отметил Мидорима, глядя на поднос с полным набором для распития текилы. — Если так пойдет дальше, я сам с собой сопьюсь, — хихикнул Такао, откупоривая маленькую пузатую бутылку. — Ну, а если серьезно… С тобой оно как-то иначе выходит. Легче, спокойнее. Размереннее, что ли. Надо же. Такао умеет ценить размеренность в жизни? Кто бы мог подумать, мысленно изумился Мидорима. И всё же ему еще никогда не делали подобного комплимента. Он не знал даже, как реагировать. Садиться Мидорима не стал. После четырехлетней практики в городской больнице он мог продержаться на ногах чуть ли не сутки без перерыва. И даже после такого почти не уставал. Такао тем временем подпевал неизвестной песне и расставлялся на бильярдном столе, как на пикнике. Точные, выверенные движения официанта, ловкость бармена, а вот лёгкость и непринужденная уверенность — несомненно, владельца. Такао словно перевоплощался, сменял образ как кадры на пленке, а по необходимости — сам накладывал кадр на кадр, и получался тот самый многозадачный Такао Казунари. Поразительные метаморфозы, в общем-то. Мидорима оценил. — Иди сюда, — позвал Такао. Он как будто считал, что пить за столиком, как все нормальные люди — тоже скучно и не стоит траты его ценного времени. Впрочем, Мидорима не возражал. — Дай руку, — попросил Такао и сам подцепил ладонь Мидоримы, насыпал ему между указательным и большим пальцами немного соли. Затем вручил дольку лайма и стопку. Ту же процедуру повторил для себя и наконец поднял глаза. — Тост? — спросил вдруг он, и Мидорима растерялся. — Тост? — эхом переспросил он. Они распивали спиртное несколько часов, и сейчас Такао понадобился тост. — Да-да, знаю, что под текилу тост не говорят, но мне вот захотелось, — пояснил Такао, но, конечно же, Мидорима совсем другое имел в виду. Вообще-то, таких нюансов он даже не знал, да и за распитием текилы раньше доводилось наблюдать лишь со стороны. — У меня ощущение, что раз в несколько часов тебе просто необходимо выйти за рамки устоявшихся норм, — вырвалось у Мидоримы, хотя он и не особо следил за тем, что говорит. Здесь это было как будто не нужно. — У тебя программа минимум на нарушение правил? — Естественная потребность, — пожал плечом Такао, и добавил: — Ладно, у меня голова не соображает уже. За достойную игру, — озвучил он. И Мидорима даже не успел сообразить, когда Такао зажевал лайм и смешно сморщился. Поэтому просто повторил за ним и тоже опрокинул стопку в себя. Холод приятно прокатился по горлу, опустился в желудок, будто льдинка. — Нет, не то, — вынес вердикт Такао спустя минуту. Задумался на миг, мельком огляделся вокруг, но как оказалось, это был просто рефлекс. Взгляд Такао застыл на предплечье Мидоримы. — Что ты делаешь? — спросил Мидорима, когда рукав его рубашки закатали выше локтя. — Отдыхаю, — спокойно ответил Такао. Непосредственный, простой. Плеснул текилы в рюмку, присыпал сгиб локтя Мидоримы солью, так и не дождавшись, в общем-то, согласия самого Мидоримы. За сегодняшний вечер уже не раз ему думалось, что для Такао в принципе не существует правил. Однако сейчас мысли выбило из головы все разом, как пробки. От мокрого медленного движения горячего языка на коже мурашки прошлись волной до самой макушки. Казалось, даже волосы встали дыбом. — Вот это другое дело! — тем временем одобрил Такао, с наслаждением причмокивая долькой лайма. А потом глянул в глаза Мидоримы. И, похоже, именно в этот момент под ногами раскинулась пропасть. Бездонная и серая, скрытая тенью, совсем как глаза Такао. Казалось, вглядись в них еще немного, и эта тень накроет тебя самого. Поэтому Мидорима отвел взгляд, хотел посмотреть на свою руку, на которой медленно остывал влажный след. Но так и не посмотрел. Остановился на белой шее у расстегнутого воротника — светлая кожа приковала взгляд намертво. И Мидориме показалось мимолетно, что он набирает скорость и несется вниз. Или не показалось. Руки — неторопливо, как в замедленной съемке — сами потянулись к Такао. Попытались ухватиться, наверное, за него как за спасительную нить, чтобы не рухнуть в ту бездонную пропасть. Только Мидорима знал — просто мозг не успел передать сигнал телу, — что Такао и есть та самая пропасть. И вспоминая его глаза — глубокие, насыщенного стального оттенка — Мидорима не был точно уверен, сможет ли этой пропасти избежать. И хочет ли. Такао не шевелился, застыл, пока Мидорима заплетающимися пальцами неторопливо расстегивал его рубашку. Маленькие пуговицы не поддавались, выскальзывали, а Такао всё продолжал безмолвно наблюдать за неловкими, размеренными движениями, смазанными алкоголем и усталостью. Мидорима был убежден — его тело до сих пор в неведении. Мозг разом превратился в бесполезный орган. Должно быть, Такао просто выжег его своими глазами. Постепенно, незаметно, но теперь в голове было пусто, словно в надувном мяче. Мидорима как завороженный наполнил свою рюмку, взял солонку. — Можно? — спросил он зачем-то, потому что другого более вразумительного вопроса придумать бы и не смог. Да и что тут придумаешь, когда цепкий и жесткий взгляд поймал всего тебя, и кажется, его и титановыми клещами не отодрать — клещи разлетятся, как высохшее печенье. Такао помедлил секунду. И едва запрокинул голову, открывая шею. Бледная синяя жилка пульсировала под тонкой кожей. Мидорима, конечно же, не видел этого. Сейчас он вообще слабо различал детали. Когда окружающий мир несется мимо на такой скорости, трудно уловить мелочи. Просто Мидорима врач и он знал. Он аккуратно насыпал соль, придерживая Такао за плечо. Горячее, оно обжигало сквозь рубашку, и Мидорима задался вопросом, не обожжет ли язык. Обжег. И сразу влил в себя стопку холодной текилы, но и она обожгла, и соль тоже жгла губы. Они сейчас, наверное, красные. Прямо как у Такао. Он сидел перед ним, облизывал их и наблюдал неотрывно. Взгляд у него тяжелый, он давил на плечи, и если бы у Мидоримы был выбор, он бы предпочел такого взгляда избежать. От него ноги становились мягкими, как будто ватными. Но выбора не было. И Мидориму словно подкосило, повело в сторону от этого наваждения, он едва не отшатнулся. Может быть, напоролся бы на стул и рухнул, но Такао отреагировал быстрее. Схватил за рубашку — та глухо затрещала — и потянул на себя. Прямо к своим губам. Мидорима оказался в коконе, сплетенном из жара. Жара рта Такао, жара его дыхания — глубокого, разогретого текилой и приправленного лёгкой кислинкой. Будто еще одна стопка. По имени Такао Казунари. И от этой стопки Мидориму уносило не меньше, чем от всего выпитого за вечер. Когда Такао вылизывал его рот, когда сжимал его бока горячими бедрами, прижимался плотнее — сознание отключалось стремительно. Голова кружилась, от нетерпеливых прикосновений сводило мышцы, как от коротких разрядов тока. Такао будто весь был переполнен электричеством, искрил точно так же, как его глаза. Коснись неосторожно, и тебя ударит, испепелит вмиг. Только сумасшедший рискнул бы проверить, вот что. Но сегодня Мидорима, кажется, немного сумасшедший. Он забрался руками под рубашку Такао, коснулся горячей кожи, когда тот вдруг отстранился. — Не ожидал от тебя такой прыти, — сказал Такао, но даже не посмотрел на Мидориму. Вместо этого торопливо начал расстегивать пуговицы на его рубашке, а сам задыхался, словно только что вынырнул из-под воды. Мидорима стоял оглушенный, потерянный. Сердце колотилось в груди, стучало по рёбрам, и казалось, оно прорвется сейчас наружу. Вывалится прямо в руки Такао. Его дыхание — немного хриплое и частое — перемешивалось с дыханием Мидоримы, и вместе этот звук грохотал в голове, как осенний шторм на самом берегу, где вода тяжело разбивается о камни. Такао обхватил Мидориму ногами, потянул на себя — тот подчинился, и они рухнули на стол, как в еще одну маленькую пропасть внутри той, в которую уже летели оба. Но Такао охнул, прогнулся в пояснице. — Чёрт, — сдавленно прошипел он, и когда вытолкнул из-под себя злосчастный черный шар, Мидориме захотелось смеяться. Они опять не доиграли. Но сейчас это было уже не важно, и реванш не имел никакого значения, потому что их обоих унесло слишком далеко от этого зала. Такао цеплялся за плечи Мидоримы, за его руки, гладил шею, вжимал его в себя и пытался сам придвинуться ближе. Они сталкивались носами, притирались кожа к коже, и Мидорима уже не мог различить, чьё сердце стучит сильнее. И губы у Такао мягкие и чертовски горячие, целовали так, что сносило крышу. А следом Такао потянулся вниз, к брюкам Мидоримы. И ему подумалось, что вот-вот бесконечная пропасть, в которую можно свободно падать и ни о чем не заботиться, обретет дно. И Мидорима разобьется, лопнет, как наполненный водой шарик, сброшенный с небоскреба. — Такао, — позвал он и сам почти не расслышал собственный голос. Горло пересохло, высушенное тяжелым дыханием, почти не способно было издать звук. — Ничего не говори, — ответил Такао так же хрипло. И Мидорима бы не послушал и сказал хоть что-нибудь, но Такао снова впился в его рот, а рука успела сжать член, надавить на головку, плавно обвести большим пальцем вокруг, растирая смазку. И Мидорима захлебнулся собственным дыханием. Удовольствие прокатилось по телу тёплой волной. От паха по животу и спине, по плечам до самых ладоней, словно Мидорима держал руки у огня. Или оно так и было, потому что человек не может быть таким горячим. Но Такао мог, а Мидорима всё думал, что он нарушает все законы человеческой физиологии. Такао вообще рушил все устои Мидоримы. Совершенно бессовестно. Как стихийное бедствие, которое увлекло его за собой. Мидорима потянулся к его брюкам, балансируя на грани ясности сознания. Та истлела, оставив только жар чужого тела снаружи и тягучее острое возбуждение внутри. Непонятно, как ещё выдержки хватало, чтобы не толкнуться в плотный влажный кулак. Такао коротко и глухо простонал, когда Мидорима сжал оба члена. Он чувствовал под своими пальцами пальцы Такао, и в паху тянуло почти до боли, до пятен перед глазами. Мидорима накрыл Такао собой и снова поцеловал. Его поцелуи опьяняющие, как и взгляд, как и весь он сам. И он просто не позволял думать трезво. В общем-то, сложно думать трезво, когда тебе дрочит распалённый Такао Казунари. И дело тут не в количестве выпитого, вот что. Мидорима вжимался в Такао — на инстинктах, на этой сумасшедшей стремительной волне, толкался бедрами, а Такао держал его ногами так крепко, как только мог. Он продолжал задыхаться, но не отпускал Мидориму от себя ни на сантиметр. Выгибался навстречу, и от его жара, от мокрого языка низ живота наливался тяжестью. Поцелуи выходили рваными. Очки то и дело норовили свалиться, но каким-то чудом всё еще держались на месте. Мидорима пытался нормально вдохнуть, но воздуха не было, и зала для бильярда не было тоже. Остался только он и Такао. И его крепкая обжигающая хватка там внизу, и его горячий член, и хриплое сбитое дыхание над ухом, когда Мидорима беспомощно опускал голову Такао на плечо и смазано касался языком солоноватой кожи. Это игра без правил, в которой каждый выйдет победителем. Такао бесстыдно сосал мочку уха Мидоримы и дышал шумно и очень горячо, а сам Мидорима исступленно — как в забвении — трахал плотный кулак. Это действительно самое настоящее сумасшествие, успел подумать Мидорима. А потом Такао придушенно замычал. Дёрнулся, прогнулся в спине, запрокинул голову назад. И в глазах Мидоримы потемнело. Его заколотило мелкой судорогой, примяло вниз, к дрожащему Такао. По руке потекла густая тёплая сперма. Сердце загремело в ушах, забилось в глотке. Оно толкалось в рёбра, и на миг показалось, что оно рвётся навстречу чужому. Мидорима дышал в шею Такао, дышал дорогим парфюмом и едва уловимым запахом пота. А Такао продолжал держаться за него, не отпускал. Мидорима не знал, сколько времени прошло. Возможно, стоило бы попытаться подняться. Но сил едва хватало, чтобы кое-как стоять на ногах и не придавить собой того, кто так неправильно-нежно обнимает и целует куда-то в висок. Или у Такао просто тоже наконец иссякли силы. Если такое, конечно, возможно. — Ну, Мидорима Шинтаро, — вдруг усмехнулся Такао через сбитое дыхание, — начало положено, — выдохнул он горячим облаком прямо на ухо. И всё еще не собирался отпускать. А голова у Мидоримы пустая, сам Мидорима пустой, весь он — снаружи, в теле владельца этого английского паба сейчас находится Мидорима Шинтаро. Перемещение душ? Забавно, Мидорима никогда в это не верил. Он не ответил. Просто не мог собрать обрывки метавшихся по опустевшему черепу слов, только поднялся на вытянутых руках. Такао лежал под ним довольный, запыхавшийся. Немного вспотевший, тонкие пряди чёлки липли ко лбу. Рубашка — белая, слишком яркая для этого места, для этой минуты — спадала по бокам, и Мидорима видел проступающие рёбра, видел живот. Живот, измазанный их спермой. Завораживающее зрелище, между прочим. Мидорима наблюдал его какое-то время, рассматривал, пытаясь удостовериться, кто перед ним сейчас. А затем отстранился — сам не осознал, как — отошел к столику. Взял несколько салфеток, вытер живот, руки. Голова начинала гудеть, словно после продолжительного крепкого опьянения неотвратимо наступало мучительное похмелье. Только происходило это всё за считанные минуты. Странное и не самое приятное ощущение. — Передай и мне, что ли, — попросил Такао из-за спины. Мидорима обернулся не сразу. И увидел Такао. Как будто со стороны — не своими глазами — растрёпанного и мокрого. Сидящего на бильярдном столе с расстегнутыми брюками, вымотанного и удовлетворённого. Мидорима вдруг почувствовал себя свидетелем чего-то чужого, личного, словно и не он вовсе дрочил им обоим пять минут назад. Но это был он. И в тот момент Мидорима окончательно понял, что свалился на то самое дно. Он почти не глядя поставил рядом с Такао салфетницу, поправил свою одежду. Отрешенно плеснул еще одну стопку текилы, влил в себя, без соли и без лайма. Плевать на соль, и на лайм тоже плевать. — Закуси хотя бы, — посоветовал Такао. В его голосе слышался то ли укор, то ли усталая издевка с примесью насмешки. Мидорима не знал и даже не хотел знать. Он постоял секунд десять, а может — минуту. Запоздало всё же взял кусочек лайма, прожевал и даже не почувствовал его вкус. Затем молча снял со спинки стула пиджак, вынул из кармана кошелек, из кошелька — пару крупных купюр, бросил на стол. Он снова не сказал ни слова, прежде чем уйти.