The Rembrandt Files

Так дай мне кофе и телевидение, будь историей. Я так много видела, я могу ослепнуть. Мой мозг почти мёртв. Общительность — слишком сложно для меня. Забери меня из этого большого плохого мира, И согласись выйти за меня замуж, Чтобы мы могли всё начать заново. Blur — Coffee and TV

— Киллиан? — Эмма? — спросил он смущенно. — Что ты здесь делаешь? — Это что ты здесь делаешь? Это был.., — спросила она, заикаясь, — ты? Всё это время? — он слышал в её голосе нотки печали. Он только хотел заговорить, как услышал звук полицейской сирены. Он быстро потянулся за сумкой, лежащей на асфальте, положил туда балончик и перекинул сумку через плечо. — Эмма, нам нужно уходить, — сказал он, когда сирена стала громче. — Сейчас же, Свон! — твердо сказал он, схватил её за руку и поспешно увел от окрашенной стены. Они шли молча, Эмма пыталась понять, что происходит. Через несколько кварталов Киллиан остановился около двери здания, отпустив ее руку. Найдя связку ключей в заднем кармане, он открыл дверь и жестом пригласил её войти. Поднявшись по лестнице на один этаж, они добрались до его квартиры. Он открыл дверь и прошел. — Проходи, — сказал он, сняв с плеча сумку и положил её на диван. Она медленно шагнула в прихожую, осматривая всё. Дальше находилась небольшая кухня, а за ней гостиная с минимальным количеством мебели: диваном, журнальным столиком и книжным шкафом на всю стену, где было множество книг. Эмма пыталась перевести дыхание, переводя на Киллиана свой взгляд. На улице она видела, что он был в кожаной куртке, джинсах и сапогах, сейчас же, когда он снял куртку, она увидела его черную рубашку и толстовку. — Киллиан.., — начала она сдержанно. Он вздохнул, повернувшись к ней, и провел по волосам. — Предполагаю, что тебе нужны объяснения, — мягко сказал он. — Думаю, я умею на это право, — её тон был слегка враждебным. — Ты всё время лгал мне? Он вздохнул, почувствовав боль в её голосе. — Я не лгал, Свон, — он заметил, как она вскинула бровью. — Я бросил художественную школу, — начал он, его голос слегка дрожал. — Когда я проснулся в больнице, я понял, что мне придется адаптироваться к жизни с одной рукой. Ты можешь мне сочувствовать, но ты представить себе не можешь, как это тяжело, — он посмотрел на нее, боль в его глазах передалась и ей. Она, сдерживая слёзы, попыталась представить эту боль. Некоторое время он колебался, продолжать или нет, но всё же продолжил. — Мне нужно было найти разные способы, чтобы делать те элементарные вещи, которые делал раньше: переодевания утром, приготовление пищи, уборка, да что угодно! В течение многих лет, прежде чем сделать что-то, мне приходилось постоянно напоминать себе, что у меня нет левой руки. Прошло десять лет, а мне до сих пор требуется много времени, чтобы одеться, мне нужна помощь буквально во всём, — правой рукой, видимо, по привычке он стал массировать свой обрубок. — И боль, призрачная боль по-прежнему преследует меня по ночам, — он замолчал, не поднимая взгляд. Эмма подошла к нему и мягко погладила его левое предплечье. Он поднял голову, смотря на неё своими голубыми глазами, и продолжил рассказ. — Я ушел из художественной школы, потому что научиться рисовать одной рукой было слишком трудно для меня, — он отвёл взгляд, стыдясь своих слов. — Я просто не мог этого принять, — признал он. — Киллиан, — тихо прошептала она и взяла его за руку, — прости. Он посмотрел на неё и сплел их пальцы воедино. — Для чего не важно, сколько ты имеешь рук? — он смотрел на неё, пальцами гладя её руку. — Для чтения, для заметок в блокноте, для перелистывания страниц. Именно так я перешел к истории искусства, потому что я всё ещё мог оставаться рядом с тем, что мне больше всего нравится. Он вздохнул, отводя взгляд, она почувствовала, что он хочет сделать что-то, например, почесать за ухом или провести по волосам, но он всё еще держит её за руку. Он всё еще не смотрел на Эмму, его взгляд был устремлен на какую-то картину на стене. — Переехав в новую квартиру, я увидел старый балончик. Я взял его и нарисовал граффити на стене. Это произошло через несколько лет после той аварии, — его голос будто терялся в собственных воспоминаниях, — и казалось, будто и не было той аварии, даже то, что у меня нет руки,не имело значения. — Через несколько лет? Он наклонил голову, мягко улыбаясь ей. — Своё первое граффити я нарисовал в шестнадцать лет в Лондоне, Свон. И делаю это до сих пор, я даже могу это сделать с закрытыми глазами, — он отпустил руку Эммы, проведя ею по волосам. — Но причина была не в моей руке, — признался он. — После смерти Милы я потерял желание рисовать и заниматься искусством.. — Но ты занимаешься искусством, — твердо заявила Эмма. — Это граффити, это не искусство. Это вандализм, анархия. Это восстание против масс. Я просто накинулся на стену и начал рисовать, сосредотачиваясь на балончике краски, пока музыка звучит у меня в ушах. И я понимаю — я в своём мире, — он посмотрел на неё. — Это не искусство, милая. Это побег. Она покачала головой. — Ты ошибаешься. Это искусство, — она потянулась рукой к его щеке, заставив обратить на себя внимание. — Это вдохновляет. Знаешь, сколько раз я проходила по этим переулкам и смотрела на эти работы? Знаешь, сколько раз они вдохновляли меня? — её голос дрогнул, когда она увидела недоверие в его глазах.— В них так много чувств: потеря, боль, ярость, разочарование..,— она погладила его по щеке, и он, наклонившись, прижался щекой к её руке, закрыл глаза и глубоко вздохнул. Он открыл глаза и снова посмотрел на неё, от чего у неё пересохло в горле. — И движение, Киллиан. Это невероятное движение линии, которое изменило моё представление об искусстве... Как ты можешь говорить, что это не искусство? — изумленно прошептала она. — Ведь это был ты... Всё это время, — тихо сказала она. — Свон... — Ты.., — отчаянно прошептала она и поцеловала его. Он застонал и ответил ей на поцелуй, что-то шепча. — Эмма... Он ближе притянул её к себе, углубляя поцелуй; она зарылась руками в его волосы, полностью погружаясь в него. Его рука путалась в её волосах, левой рукой он притянул её за бедро к себе, и она застонала, когда они соприкоснулись телами. Он отстранился от её губ и начал покрывать поцелуями её шею. Она расстегнула его пиджак, разорвав поцелуй, в то время он снял с неё кофту и снова поцеловал, прижимая за задницу к себе. Она вздрогнула, лаская его плечи руками. Отстранившись губами, чтобы перевести дыхание, она расстегнула его рубашку и резко сняла, отбросив в сторону. Прижавшись руками к его груди, она вновь поцеловала его. Он застонал, на что она ухмыльнулась, и он тут же прижался к ней своими бедрами, лаская талию рукой — теперь её очередь стонать. Он выглядел немного разбитым: его волосы были взлохмачены, глаза стали тёмными от страсти. Она начала расстегивать его пояс и пуговицу джинс, стянув штаны, от чего он зарычал. Она игриво улыбнулась в поцелуе, опустила взгляд на штаны. Увидев татуировку на левой тазовой кости, она отстранилась, чтобы получше её разглядеть. Это была его подпись. Подпись, которую он оставлял под своими работами на стенах улиц. Так же делали некоторые известные художники-граффити на британской андеграундной сцене как раз-таки десять лет назад. Теперь же, когда она внимательно присмотрелась к подписи, она увидела две буквы: К и Д. Твою мать. Он немного напрягся, когда она отстранилась, но проследив за её взглядом, он понял, что привлекло её внимание. Он понял, что она, наконец, начала собирать фрагменты его жизни. Она недоверчиво покачала головой, и, встретившись с ним взглядом, мягко улыбнулась ему. — Кто же ты такой? — спросила она, покачав головой. — Я же говорил, ты меня совсем не знаешь, Свон, — самодовольно улыбнувшись, он прикусил нижнюю губу и притянул Эмму к себе. — Иди сюда, — прошептал он. Она взяла его за руку и позволила себе утонуть в его объятиях. Его глаза всё ещё были наполнены страстью, но говорил он более спокойно. — Ты уверена в этом? — нерешительно спросил он. Она долго смотрела ему в глаза, а потом, наклонившись, поцеловала его. — Да, — прошептала она ему в губы. И это всё, что ему нужно было услышать, потому что он взял её на руки и понёс в спальню. Киллиан Джонс был человеком, который знал, что такое красота. Он всю жизнь оценивал красоту в искусстве: от классических линий скульптуры до штрихов импрессионистской живописи. Тем не менее, в ту ночь он не мог вспомнить что-то более красивое, чем она: её золотые кудри контрастировали с белой тканью его простыней; она мягко вздыхала, когда он целовал её скулы; он ласкал своими пальцами её тело, медленно раздевая её; он видел линии её тела, которые изучал своими прикосновениями; её прикосновения, когда она взлохмачивала его волосы; как она изгибалась под ним, как пахла, как дрожала, рухнув на кровать; она слышала его рваное дыхание, когда он рухнул рядом с ней. Той же ночью, под лунный свет, который бросал тени на черты лица Эммы, он смотрел на неё и чувствовал, что его рука требует карандаша, он ощущал эту потребность. Потребность в рисовании. Он не ощущал её уже больше десяти лет. Он медленно поднялся с кровати, стараясь не разбудить её, отыскал карандаш и бумагу и пошёл в другую комнату. Сидя там, он начал медленно прорисовывать черты лица Эммы, затем закрыл глаза, вспоминая, и снова рисовал. Взглянув на лист бумаги, он мягко улыбнулся. Возможно, ему потребуется целая вечность, чтобы дорисовать это, но он был готов это сделать. У него есть на это время. Он закрыл альбом, положил его на свою прикроватную тумбочку и присоединился к ней в постели, положив её голову к себе на грудь, и уткнулся носом в её щёку, погружаясь в сон.