I'll never see you again, Yoongi..

      Тяжелее всего было смириться с оглушающей тишиной в этом доме. Раньше он часто ворчал и выражал недовольство, когда Сокджин становился чересчур громким. Морщил нос, цыкал слишком уж откровенно и молча уходил в свой кабинет. Теперь он задавался вопросом: так ли была важна та самая книга, что он читал? Или те записи, из которых так ничего и не получилось создать? Ему действительно было необходимо уходить? Раньше Юнги был таким глупым, раз думал, что ничего и никогда не изменится. А теперь. Он скучает. Скучает по громкому заливистому смеху Кима, по его глупым и непонятным Юнги шуткам, по тому счастливому голосу, в котором столь ярко улавливались нотки любви. Любви к нему и больше всего к жизни. Он скучал по нему. Так сильно скучал, что теперь только и мог, что сжимать от бессилия кулаки и кусать собственные костяшки, пытаясь заглушить те самые рыдания, что сдерживал слишком уж долго.       Последние два года, с тех самых пор, как узнал о диагнозе Сокджина, Юнги старался быть сильным. Из-за всех сил сохранять спокойствие, чтобы в нужную секунду убедить не только себя, но и самого Кима, что всё будет хорошо. Он помнит, как же страшно было в действительности обещать ему, что завтра ничего не изменится. Из раза в раз шептать слова утешения и стараться… Стараться самому верить в то, что говоришь.       Сокджин изменился. Каждый день Юнги ощущал, как исчезает по кусочкам тот человек, которого он любил, и приходит кто-то другой. Этот человек был неизвестен ему, непонятен и он пугал. Но Юнги всё равно любил. Или нет? Была ли подобная любовь призрачной, навеянной воспоминаниями, старыми событиями, которых уже давно нет и не будет? Никогда.       Юнги запутался, как мальчишка, и выхода из ситуации не видит, потому что тяжело. Тяжело справиться со всем в одиночку. А он один. Понимает это, когда чувствует, что не только зрение Ким потерял, но и себя оставил где-то там же. И это, если честно, невыносимо.       Уже почти что три часа ночи, когда он не выдерживает и уходит на балкон, беря с собой смятую пачку сигарет и зажигалку.

Смял — Сокджин. Оставил на память — Юнги.

      Сколь давно это было? Он и сам уже не припомнит. Хотя нет, врёт. Потому что того скандала между ними никогда не забудет.       Джин, думает Юнги, вытаскивая бледными пальцами чуть искревленную сигарету и поджигая, сам по себе тихий и спокойный человек. Смех у него только громкий и заразительный, а ещё шутки глупые, но в основном-то человек вразумительный. Эту черту Юнги в нём искренне уважал и любил. Но тогда Юнги впервые столкнулся с истерикой, в которой он смысла не видел, да и причины тоже. И, всё же, пошёл на уступки. Он, конечно же, помнит, как вначале дверью громко стукнул и из дома ушёл за новой пачкой, взамен той самой, что была уничтожена. И остро помнит, как зол был, как негодовал и как хотелось в противовес обкуриться посильнее. Так глупо и по-ребячески. Но, вернувшись обратно домой, пройдя в их гостиную и заметив свернувшегося клубочком и мирно сопящего Джина в их кресле, мягко улыбнулся, укрыв одеялом. « — От тебя не пахнет сигаретами, — сонно замечает Сокджин, перехватывая его руку и удерживая подле себя. Юнги хмыкает и пожимает плечами. — Решил, что можно и без них. Сокджин улыбается и ладонь его к щеке тянет, прижимая столь любяще и искренне. — Хорошо, что не без меня… — усмехается он с ноткой грусти и теплоты. Юнги хмурится и сам не понимает, как допустил появление подобных мыслей в чужой голове. — Спи, принцесса, — отшучивается он и чмокает в висок почти невесомо».       А сейчас, затягиваясь посильнее губительным дымом по самые лёгкие, роняет то самое невысказанное еле слышно и чересчур хрипло: — Без тебя вообще никак…       В лёгких дыма меньше, чем в собственной голове и от того совсем не легче, он знает. Но сухие губы вредно втягивают его по новой, не пытаясь вырваться из образовавшейся петли. Да и с какой стати? Сокджин в считанные дни превратил их дом, да и жизнь, впрочем, в некий склеп. Себя похоронил и Юнги теперь рядом «душится» никотином незамедлительно. Если падать в бездну, то вместе, правильно? Юнги качает головой, думая, что тот Сокджин не одобрил бы. Но того Сокджина больше нет.       Петля.       Которая все туже и туже затягивается. Только на чьей шее, не подскажете?       По перепонкам режет острыми звуками чего-то разбившегося вдребезги. А по телу дрожь проходит вполне естественная. Страх пробирается под кожу и цепляется покрепче, бередя в Юнги теми самыми потаёнными и спрятанными эмоциями, о которых он и сам не знал вовсе.       Возвращаясь поспешно в гостиную, где всего-то десять минут назад темнота с тишиной слитая была, находит обессиленного Сокджина на полу и осколки. Море.       У Джина руки в крови и ступни, Юнги всё замечает, да подобное и не скроется. А ещё его трясет всего, правда, Мин не совсем осознаёт, что и самого знатно потряхивает.       Должен ли он в данный момент задаваться вопросом: а случайно ли? Если сам понимает, что нет. Совсем не случайно. Потому что у Кима одна цель — разрушить всё. И его в том числе. Юнги не понимает, как они докатились до такого. Не понимает в какой конкретно момент налажал, и это, пожалуй, самое тошное из всего, что имеется.       Наблюдать за тем, как крошится самое родное — мучительно. Не знать, как помочь и предотвратить — болезненно. Но не пытаться он не может. Ни тогда, когда у Джина руки дрожат и всхлипы тихие, почти бесшумные. Ни тогда, когда самому выть хочется: оглушающе и почти что громко. Но он молчит. Сокджин тем более.       В этом молчании рождаются новые чувства. У Юнги — злость и обида. У Сокджина… Да чёрт его знает, что творится в душе этого человека.       Пытаться держать себя в руках — лучшее, что за последнее время научился делать Юнги. Вот и сейчас, наплевав на всё, спокойно плетётся на кухню, попутно включая свет и стараясь ни о чём не думать. Когда он возвращается с метлой и совком в руках обратно, Сокджин уже перестаёт всхлипывать, пытается встать, но у него мало что получается.       — Не двигайся, — хрипит приказом Мин и ожидает подчинения. Одно радует: пусть и молчат, но его хотя бы слушают.       Сметая рассыпанные по комнате бывшие части чего-то цельного, он думает, что это похоже на испытание. Если хорошо постараться — сможет достичь Сокджина. Если подобное возможно, то может ли Юнги надеяться на шанс? И если да, то обязан ли он стараться вообще?       Всё кажется утерянным. Канутым в небытие. Забытым. Поломанным. Ненужным.       Он нашёл бы ещё тысячи таких прилагательных их отношениям, но не смог бы описать того чувства, когда… Готов сделать всё, чтобы вернуть чувства своего человека.       Потому что как бы Юнги не был зол, как бы сильно не желал уйти и больше не возвращаться, оставить всё вот так, забыть, он не может. Потому что любовь та ещё сука и за горло его схватила основательно.       Перетаскивать Джина на кровать совсем не вариант, да и не дотянет он его сам, если быть честным. Потому Юнги прихватывает аптечку, что всегда под рукой, ведь это не первая разбитая вещь в их доме, и присаживается рядом с ним в позе лотоса.       Юнги губы поджимает и кривится, разглядывая окровавленные ноги. Ему в сердце жмёт издевательски так и безвыходно. Потому что боль другого воспринимается столь же остро и болезненно. Но ничего. Юнги думает, что и это вытерпит.       Ближайший час ничего не меняется в их принятой тишине. Мин только сосредоточенно вытаскивает один осколок за другим, а Сокджин тяжело дышит. И это единственное, что он вообще позволяет себе делать. От одной ступни к другой, а там и к ладоням. Сокджин не раз их уже ранил. Старые раны потревожены новыми, дополняя безобразную картину, выедающую душу Юнги. Он так и чувствует, как вместе с сочащейся кровью Сокджина просачивается и собственный яд. Ему хочется сорваться, хочется накричать, ударить, вбить что-то своё в пустую голову напротив, но больше всего до одури хочется закурить.       Вместо этого холодные пальцы бережно держат раненные ладони и Юнги надеется, что Джину не так больно, как он себе представляет.       Закончив, он всё ещё держит его руки в своих и ощущает, как где-то под рёбрами жжётся желание покрыть их поцелуями. Но ему и шанса не дают. Бесцеремонно вырывая желаемое и забирая себе. Юнги хмурится. Держится. Потому что должен. Но терпение, как и мыльный пузырь — хрупкая вещь.       — Зачем? — наконец спрашивает он у него. Только вот не надеется, что ему ответят. Не в первый раз спрашивает, уже который раз оставаясь без ответа.       — Оставь меня… — шепчет Сокджин спустя время, будто бы набравшись смелости сделать то, что хотел давно.       Юнги понимает, эта мысль не ежесекундная, ни мимолётная. Джин готовился произнести ее. И от того погано где-то в самом ядре своего раздолбанного сердца. До жути. До невозможности.       — Разлюбил? — спрашивает отчаянно. Он хочет остановить крушение. Хочет попытаться спасти. Его и себя в том числе. Но слышит короткое и безэмоциональное «Да», и понимает, что Джин спасаться не желает. Он желает их потопить.       Мин молча поднимается и, сорвав с вешалки кожанку, вновь громко хлопает дверью, уходя. Как и когда-то очень давно. Только сейчас Юнги знает точно, что ждать его не будут.       Ему не к кому больше возвращаться.