I'll never see you again, Yoongi..

      Если страх парализует и лишает воли, то злость туманит разум и очерняет душу.       Очевидная ложь Сокджина оказывается мучительней любой пытки. В такую минуту кажется, что легче поверить в его слова и пережить их, нежели столкнуться с пониманием того, что тебя пытаются оттолкнуть, когда на деле безумно нуждаются в обратном. И как быть?       Вот и Юнги не знает.       Он вообще ребусов не любит, сложностей — так тем более.       Ему проще скрыться от проблем, выдворить из своей головы и не вспоминать. Проще не думать о том: почему, зачем, как и для чего вообще? Проще мудаком быть и ненавидеть. Проще, но не легче. Совсем.       Ненависть, она ведь гадкая на вкус. Горьковатая, как и злость, но с осадком таким ощутимо весомым. Только причин для неё он в своём сердце не видит. По крайне мере не к Сокджину.       Потому что ненавидеть того, без кого буквально дохнешь, это по меньшей мере странно.       И Юнги, зажимая зубами очередную никотиновую палочку, думает, что он действительно ебанутый. На всю голову. Потому что, шляясь вдоль ночных улиц с полупустой бутылкой виски в руках, ему до одури вернуться назад хочется и стать собой прошлым тоже. Потому что знает, что только с Сокджином может быть лучше, чем есть на самом деле. Но вернуться он не может. Не сейчас. Ни тогда, когда адекватность его на нуле, а состояние Джина и того хуже.       И от того злостью захлёбывается внутри себя и поделать с этим ничего не может.       У Юнги в голове мысль назойливая крутится: липкая и совсем не приятная, однако до банальности простая.       Между ним и Сокджином — пропасть.       Она, впрочем, давно была, да только не мешала совсем. А сейчас, думается, что зря они на подобное обстоятельство наплевали. Ведь будь они хоть немного похожи, может быть, и не было бы проблем всех этих. Только вот они есть и проблемы не маленькие. От таких впору удавиться или утопиться от отчаяния. Потому и не весело совсем, потому как оказывается, они давно уже по наклонной катятся. И Юнги, бесспорно, знает кого необходимо винить во всём этом.       Откровенно говоря, он злобой пропитался к самому себе лишь. За то, что терпения в нём меньше, чем он рассчитывал. И потому что ошибки повторять любит из раза в раз. У него привычек вредных чересчур предостаточно, а избавиться от них совсем не получается. И то ли он один такой неудачник беспомощный, то ли это участь такая у каждого. Он понять, если честно, не может. Да и есть ли разница? Когда очевидным остается одно: он не справляется.       Все знают: изменить себя не легко.       Однако, по мнению Юнги, это и вовсе невозможно. В подтверждение всему обжигающее пойло в глотке и вязкий дым в лёгких. И грохот в ушах болезненно ощутимый. Потому что бьёт по вискам воспоминаниями о том, как от Сокджина ушёл. Громко и совсем необдуманно.       Пожалуй, привычка оставлять Кима одного — самая пагубная из всех. И за это он ненавидит себя ещё сильнее. Правда, куда больше-то — Юнги и сам не понимает.       Ему мало что видно, да и шатает из стороны в сторону, словно он маятник. Алкоголя в крови становится чересчур много, и Мин как-то совсем не в восторге. Зацепившись ботинком за непонятно откуда взявшийся камень, он болезненно на асфальт падает, ладони царапая и колени сбивая.       А после до Юнги доходит до смешного противнейший факт: жизнь его нагнула. Основательно так и по самое не хочу.       Он подниматься не спешит, падает своей тощей задницей на землю и руки оттряхивает. Из груди смех истеричный просится, и Юнги заливается своей хрипотой на всю улицу. Впервые так надрывно и несдержанно. Он будто бы задыхается смехом, и от этого не весело, знаете ли. Но смешно. Так смешно, Господи, что в горле пересыхает, а Мин откашливается болезненно. Он уставшим пропитанным горечью взглядом оглядывается и затихает.       Сигареты с бухлом, к слову, валяются где-то поодаль, но ему плевать как-то. Потому что не в них он нуждается. Совсем нет. Юнги Кима рядом хочет, чтобы снова простил его и принял обратно. Чтобы вновь слова любви шептал и тепло дарил. Чтобы вновь и вновь таким, как есть, принимал. Так, как только Сокджин и умеет. Чтобы улыбки мягкие только ему посвящал, шутки свои глупые рассказывал и смеялся невпопад громко, но так заливисто. Ему его не хватает до боли, до полнейшего отчаяния. Потому что ему прижать его к себе хочется и дышать им. Дышать так часто и глубоко, как только возможно. Потому как только с Сокджином так спокойно и тепло на душе. Только с ним столь уютно и привычно, а главное — он себя нужным чувствует. Нужным и необходимым. Только с ним.       У Юнги крышу рвёт основательно и эмоции через край хлещут. И такое, если уж подумать, с ним впервые творится. Ему бы сдержаться, ему бы как всегда холодом своим прикрыться, но он не может. Не в силах больше.       Теперь у него вместо обжигающего горло виски — обжигающие щёки слёзы. Помимо вязкого дыма в лёгких — тяжелейший ком, оседающий где-то меж рёбрами.       И мириться с эти Юнги не желает.       Пьяная и не менее больная голова приходит лишь к одному решению: сдаваться так просто глупо. Для затуманенного разума алкоголем всё воспринимается просто и легко. И Юнги наивно полагает, что теперь то он точно понял, что именно должен исправить. На еле держащих его ногах он с огромным усилием тянет своё тело наверх и бредет уверенно, но как-то косо, обратно домой.       «Дом» кажется ему сейчас пространственным понятием. Может, это потому, что Сокджин успел уже всё разгромить, оставив лишь голые стены да кровать. А может, дело вовсе в другом. Юнги не особо задумывается почему-то. Это всего-то слово из трёх букв, но его значение глубже дна океана. Только вот, чтобы спуститься к нему нужно сил больше, чем у него имеется.       Оказываясь на пороге, Юнги так и застывает. Та уверенность, что вела его обратно, испарилась в считанные секунды и оставила его одного. Глупого и потерянного.       Уходя, мы не думаем о том, что оставляем позади. А стоило бы однажды и задуматься. Найти в себе силы разок оглянуться и встретится с правдой, от которой больно, бесспорно, но которая могла бы чему-то и научить. Например, не поступать опрометчиво, импульсивно, необдуманно. Не бежать вслед за собственными чувствами, забывая о том, что есть ещё и чужие.       Но люди эгоистичны по натуре, и Юнги тоже эгоист. Его спасает лишь то, что он находит в себе смелость признать это. Может быть, именно потому Сокджин и прощает его.       Он смотрит на тёмную древесную дверь и сглатывает, решаясь наконец потянуть за железную ручку и войти. Юнги проходит внутрь и двигается бесшумно, по крайне мере пытается это сделать. Только у него это совсем не получается.       Здесь вновь темно и тихо. Почти так, как Юнги и оставил. От того ему где-то на задворках сознания кажется, будто бы ничего и не происходило. И в это хочется верить. Слепо верить в то, что Сокджин не отталкивал его, а он не уходил. Потому что так правда легче. Легче жить иллюзиями, в которых немного, но всё-таки жизнь лучше.       Юнги босыми ступнями ступает по холодному паркету и по наитию движется в сторону их кровати. Где, ни о чём не подозревая, Сокджин, укутанный в одеяло, позволил себе хоть ненадолго уснуть. Возвышаясь тенью с боку от кровати, Юнги думает, что будить его не хочет. Помнит о том, как тяжело дается сон любимому человеку, и как сам волновался из-за этого. Но желание, что буквально раздирает его изнутри, оказывается столь сильным, что справиться с ним весьма и весьма трудно. Особенно сейчас, когда Юнги смотрит на такого спокойного и умиротворенного Сокджина, и в груди щемит. Он присаживается несмело на край кровати и вздыхает тяжело. Каштановые отросшие волосы в хаотичном беспорядке раскинулись по подушке, а у Юнги в пальцах чрезмерно покалывает желанием прикоснуться к ним. Но нельзя. Юнги знает, прекрасно понимает всё, но…       Ему хочется. Так сильно хочется, что…       Волосы Сокджина мягкие на ощупь и почти невесомые, и Мин не дышит, завороженно наблюдая, как прядки струятся по ладони и падают обратно на подушку. На губах улыбка: тёплая и любящая.       В этот момент Юнги думает, что будь между ними не пропасть, а целая черная дыра, он всё равно выбрал бы Сокджина. И чувствует, как от осознания этого нежность тянется по венам и горячит кровь.       Рядом с Кимом тепло. Это ощущение пробирается под кожу и оседает глубоко внутри. И Мин благодарен. Очень.       Джин в какой-то момент вздрагивает и открывает глаза. Впрочем, от этого ничего в его жизни не меняется, но рефлекс, выработанный годами, почему-то всё ещё срабатывает.       Он весь напрягается, ощущая чужое присутствие рядом, и пытается успокоиться. Потому что страх гонит мурашками по коже и заставляет съёживаться и прятаться. Только полностью всё равно не спрячешься. Сокджин знает.       Острый слух сквозь пелену липкого страха наконец ловит знакомое дыхание, а тело узнаёт родные руки.       Мин, впрочем, находящийся сейчас в своем мирке и вовсе ничего не замечает. Он заметно стягивает одеяло с голых плеч и пальцами напряжённо следует по родным изгибам.       — Что ты делаешь? — разрушает молчание Ким и хмурится. Ему сложнее. Он не может видеть. Он уязвим.       — Я скучаю, принцесса, — тянет в полубреду разомлевший Юнги и ладонью нежно проскальзывает на спину, заставляя Кима замереть. К такому он готов не был. А, столкнувшись, впал в ступор.       В голове Мин Юнги ни одной мысли, однако подобный факт совсем не мешает. Наоборот. Вселяет уверенности и придает сил. Проще не думать. Проще действовать.       Ладонь благоговейно скользит к разгорячённой шее и чуть сжимает, от чего Сокджин не выдерживает и, откидывая чужую руку от себя, принимает полусидячее положение.       Настала очередь Юнги замереть. Он закусывает губу и смотрит непонимающе на сведённые в недовольстве брови напротив, на поджатые губы и пустые глаза. Сокджин смотрит куда-то мимо и Юнги на мгновение жутко становится. Потому что впервые хочется, чтобы Сокджин посмотрел на него и понял без слов. Но потом вспоминает, что он не может, и от того паршиво как-то. Слишком уж.       Однако Юнги не желает сдаваться. Ни за тем он вернулся, ни для того всё внутри себя переворошил, чтобы так быстро и легко отступить.       Он чувствует, что должен. Должен вернуть Сокджина себе, для себя, вновь.       — Джин-и, — ласково зовёт Юнги надтреснутым голосом и придвигается ближе. Тянется холодной ладонью к чужому лицу и отчаянно надеется, что его в этот раз от себя не оттолкнут.       Сокджин и не отталкивает, он вообще ничего не делает.       Мину на деле многого и не нужно. Он обнимает ладонью прекрасное лицо и ласково гладит большим пальцем по любимой щеке. Наслаждается моментом, тонет в чувствах, наполняется опьяняющей надеждой и тянется ближе. Придвигается почти что вплотную, опаляя кимову кожу горячим дыханием, и сам не замечает, как утыкается носом в слегка колючую щёку, прикрыв глаза и позволяя себе отдаться нахлынувшим эмоциям.       Мин напоминает котёнка, выброшенного на улицу в прохладную и дождливую погоду. За дверью котёнок мяукает жалобно и тоскливо просится обратно. Но проходят часы, а его не впускают. Тогда он позволяет себе свернуться колачиком у двери и ждать. Верно и преданно. В сердце его крохотном ни тени сомнения, лишь надежда и нерушимая вера. И когда он, спустя долгое время ожидания, наконец оказывается в теплом и уютном доме вновь. То сначала испуганно вертится где-то в ногах хозяина, не зная, можно ли ему. А после, переосилив страх, запрыгивает на коленки, взбирается по груди родного и любимого существа и без тени обиды утыкается своему человеку куда-то в подбородок. Мурлыча и прося ласки. Конечно же, котёнок помнит, что любящая рука не только погладить может, но и ударить. Но это не мешает доверчиво льнуть и надеется на лучшее. И если котёнку повезло, то Мину не очень.       Сокджин, очнувшись от некоего наваждения, упрямо отстраняется от Мина и еле слышно, но жёстко говорит:       — От тебя сигаретами несёт и выпивкой…       Впервые в его голосе Юнги слышит осуждение. И это действительно пугает его сильнее, чем всё, что происходило с ними до этого.       — Но, — Мин тянется в новой попытке оказаться ближе и вернуть то тёплое чувство, только вот сталкивается с острым и холодным предупреждением:       — Не трогай меня.       И ломается.       Внутри Юнги трескается что-то живое необратимо и болезненно. Толстые стены рушатся в одночасье, и среди поднявшейся пыли вспыхивает что-то устрашающее. То, чего ему впору самому бояться.       Злость. Яркая. Ослепительная. Разрушающая изнутри. Она жжёт невыносимо остро и подстрекает. Требует подчинения и полной отдачи. А Юнги не в силах сопротивляться.       Ким не ожидает беды. Прожив с Мином столько лет рядом, он никогда бы не подумал, что Юнги способен на что-то, чего он не знает. И ошибается.       Потому что грубые пальцы хватают за запястье и тянут на себя. Мин заключает его в своих объятиях, держит крепко, но для Кима руки его сравнимы с цепями. Больно. Он так не хочет.       Сокджин вырывается и что-то шипит, но его не слушают. Тогда он увеличивает напор, применяет силу, которая у него также имеется, только Юнги в порыве злости оказывается упрямее.       Он валит его на мягкую поверхность, не замечая, как в полёте Ким ударяется головой о спинку кровати. Состояние Джина в мгновение ока превращается в ватное, но даже так он не бросает попыток вырваться.       — Отпусти… Юнги, отпусти… — просит Сокджин, ощущая, как страх подбирается ближе и холодит душу, липко льнет к телу, вызывая отвращение и смешиваясь в сознании с сухими поцелуями Юнги.       Сокджин не хочет. Не хочет всего этого. Отчаянно выворачивает руки и брыкается, но ему ничерта не помогает. Он и правда слишком уязвим и беспомощен.       — Юнги, пожалуйста… — пытается ещё раз, но…       — Заткнись, — шелестит не своим голосом тот, и Джин действительно наконец затыкается. Он обмякает в чужих руках и поддаётся чужому напору. Молча терпит болезненные укусы по своему телу, молча сносит грубые пальцы на своей коже, молча падает на дно, обрекая себя быть куклой, пустой оболочкой. И он бы стал ей, если бы только всё это не прекратилось в одночасье.       Мин останавливается также резко, как и начал.       Сокджин не знает точно, что конкретно послужило этому. И не успевает обдумать, потому что ощущает как тяжелая голова утыкается ему куда-то в грудь, и Мина начинает бить крупная дрожь.       Впервые в жизни Джин слышит, как Мин-всегда-холодный-Юнги плачет. Горячо, откровенно, по-настоящему. Столь искренне и открыто. Так, как никогда себе не позволял.       Раненные пальцы бессознательно тянутся к чуть суховатым на ощупь волосам, и Ким ласково проводит ладонью по чужой голове. Пока Юнги плачет, словно маленький мальчик, спрятавшись на его груди, Джин успокаивает его и чувствует, как что-то внутри шевелится и не дает покоя. Что-то заброшенное им и закрытое. Такое нужное им обоим. Только вот добраться до спрятанного не успевает, потому что Мин Юнги приходит в себя и всё рушит. Вновь.       Юнги выскальзывает из тёплых объятий Сокджина и, отпрянув на пару шагов, держит дистанцию.       Смотрит на растрёпанного Джина и ощущает себя поганой сволочью. Знал же. Знал, что возвращаться нельзя. Ни сейчас. Ни тогда, когда адекватность его на нуле, а состояние Джина и того хуже. Но всё равно пришёл. И снова наступил на те же грабли. Не так всё должно быть. Не так.       У Юнги в душе кавардак полнейший, но, несмотря на это, он пытается сохранить в себе хоть каплю оставшейся здравости.       Потому осевшим голосом озвучивает принятое решение, зная, что у Джина и выбора-то нет:       — Завтра приедет Тэхён. Он присмотрит за тобой. А я пока останусь на работе. И не вернусь. Больше не потревожу тебя.       Сокджин медленно поднимается, принимая сидячее положении, и смотрит в пустоту. Обдумав всё услышанное, покорно кивает. Выбора у него и правда нет.       Юнги борется с собой ещё добрые пару минут, а после наконец решается и вновь сокращает расстояние. Он осторожно склоняется и оставляет горячий поцелуй на виске Сокджина. Нежно и трепетно.       — Я люблю тебя, — шепчет он почти что одними губами, но знает, что Ким услышит и почувствует. В трёх словах миллионы извинений. И да, Джин слышит их, только ответить ничего не успевает.       Потому что вдруг осознаёт, что он снова остался один.