I See Fire

Всякий раз, когда ты засыпаешь, Молись, чтобы господь хранил твою душу. У тебя сейчас проблемы, друг мой, Оу, оу, оу… © Adam Jones — You Can Run

Следующие два дня прошли… тише. На контрасте с повышенным градусом предыдущих суток это воспринималось как передышка, но не приносило удовлетворения. Йен, казалось, уже забыл и про попытку избавиться от него, и про своё мрачное настроение, потому что пустой болтовни стало в разы больше. Он напевал песни, которых Микки никогда не слышал, задавал вопросы, на которые отвечал сам, и искрил нервной энергией. Под этот аккомпанемент вести машину было действительно не так изматывающе, хотя Микки не собирался ему в этом признаваться. Как и в том, что начинал привыкать к его присутствию. Но было что-то ещё. Какое-то напряжение, скованное недосказанностью, заполняло пространство между ними. Намекало, что ничего не было оставлено позади, а лишь затаилось. Это давило, выворачивало и требовало реакции, которую Микки не понимал. Он не знал, как с ним справиться, но чувствовал, что долго всё это копиться не сможет. В один из вечеров они остановились у сгоревшей школы. Из уцелевшего в ней остались фундамент и половина наружных стен. Зато сохранились школьные трибуны, почерневшие лишь сверху, и Микки, ощущая неожиданное сожаление, вышел из машины и направился прямо к ним. Микки смутно помнил школьные годы. Он так и не закончил девятый класс — завалил все экзамены, оставаться же на второй год смысла не было. О Мэнди думать не хотелось, а из оставшегося всплывали только ежедневные посиделки в кабинете директора и уроки рисования в начальной школе у мисс Курт — единственного учителя, который когда-либо ставил Микки что-то выше, чем C. Его мазня, наполненная тёмными красками и мрачными силуэтами, была ужасна, он знал это, но ему нравилось рисовать, а мисс Курт всегда его хвалила. Однажды он имел глупость рассказать об этом отцу, после чего тот доходчиво объяснил, кто, по его мнению, увлекается подобными вещами. Пальцы срастались долго, и больше Микки уже не хотел рисовать. Под трибунами было темнее, чем снаружи, зато не видно ни пепелища, ни пыльного тумана. Легко представить, что он вернулся на пять лет назад и прогуливает урок экономики у мистера «я точно знаю, что ты из себя представляешь, Милкович» Грили. Не хватало лишь косяка в одном из карманов. Йен сел рядом, с любопытством оглядываясь, и Микки стало интересно, был ли он в школьные годы одним из тех, кого ставят в пример другим. — Ты, наверное, был отличником в школе? Йен улыбнулся, задумчиво разглядывая свои ладони. — Мой старший брат был. Я же кое-как плёлся в конце списка. Да и скучно было. Единственное, что действительно нравилось, это военная подготовка. — Хотел попасть в армию? — Поступить в Вест-Пойнт. Для Микки это было равнозначными вариантами желания умереть за навязанные идеалы, но кто он такой, чтобы осуждать человека за его мечты? — И что, баллов не хватило? — Да нет, я поступил, взявшись за ум в последний год. Отучился два семестра, но потом возникли кое-какие сложности дома. Пришлось вернуться. — Жалеешь? — сорвалось с языка Микки. Йен встретил его взгляд и твёрдо ответил: — Нет. Они помолчали, погруженные в свои воспоминания и тишину, засыпающую вокруг, пока Йен не заговорил вновь. — Мой первый минет случился под школьными трибунами. — Небось завалил какую-то цыпочку из команды черлидерш? — Это был капитан бейсбольной сборной. Микки усмехнулся. Отвращение на его лице никак не было связано с признанием Йена, но тот принял его на свой счёт. — Какие-то проблемы с этим? Микки хотел отшутиться, но посмотрел в злые глаза Йена и понял: он его специально провоцировал. К этому всё шло. И Микки сам не знал лучшего способа разбить то непонятное, что повисло между ними. — Неа, никаких проблем с членососами. — Такие, как ты, значит, выше этого? — Такие, как я? — Натуральные куски дерьма, боящиеся даже посмотреть в сторону чего-то не брутального. А то вдруг кто-нибудь решит, что ты не мужик, и папочка тут же вытрясет из тебя всё дерьмо, только чтобы… Микки ударил его в челюсть, не дожидаясь продолжения. Он планировал просто выпустить пар, наорав друг на друга и выплеснув томящийся негатив. Йен же задел то, что не должен был. Что не имел права трогать. Микки хотел ударить снова, Йен блокировал его движение. Они яростно сцепились, словно одичавшие хищники за сочный кусок мяса, и, не удержав равновесия, рухнули на землю одним клубком конечностей. Микки оказался снизу, но резкий удар головой в нос — и Йен, лишенный ориентации в пространстве, поменялся с ним местами. Микки зафиксировал его бёдра своими, заметил валяющийся рядом крупный камень, схватил его и, замахнувшись, уже хотел добить поверженного противника. Остановил его случайно пойманный в полумраке взгляд Йена. В нём не было страха, хотя когда тебе вот-вот размозжат череп, а кровь из разбитого носа заливает губы, бояться следует. Йен же смотрел с интересом, но это не касалось камня в руке Микки. Пока Микки идентифицировал выражение его глаз, ослабив хватку, Йен неожиданно приподнял бёдра и потёрся об него. У Йена стояло, и у Микки, словившего себя уже на середине ответного толчка, стояло тоже. Дальше было лишь торопливое избавление от штанов, скольжение чужой горячей ладони по прижатым друг к другу членам и сдавленные стоны в ткань пропахшей дымом куртки. Микки, потерянный в удовольствии и движениях Йена навстречу, мог бы ещё сказать, что не думал о таком исходе раньше. Но он бы соврал.