Эскель

      Дориан был самовлюблён и дурен, хорош собой, но далеко на этом не уедешь — Сирша так говорила с самого начала. Почти всегда перегибал палку, кидался дерзкими словами, общаясь с Сири, но она не переживала по этому поводу. Дориан был ее другом. Он имел прекрасное чувство юмора, был находчив, с ним всегда находились общие темы, на которые можно было смотреть под разным углом, он готов был прийти на помощь в любой ситуации — словом или действием. Дориан был верным и понимающим. Она имела такого друга, и, несмотря на то, что их отношения со стороны выглядели так, словно они красуются друг перед другом павлиньими хвостами, они были истинными друзьями. Сирша упорно продолжала утверждать, что у нее прекрасная фигура, а Дориан скандалил, что в ней нету и капли женственности. Ее руки были предназначены для работы, а не для красоты — Сири нередко смеялась над его колкими фразами.       Девушка отдает лошадь в руки конюха, заполняет бумагу и ставит дату ровно через два дня. Через два дня она точно вернется, сядет верхом и будет скакать обратно в Убежище, спрятанное в лесу. Неважно, что сказала Кассандра — Сири не думает о ее словах, когда паровоз стонет, медленно останавливаясь после заунывной хрипящей качки. Сири пытается разве что представить ее лицо — с огнем играешь, стерва — удивительно, что ей все равно. Запах в этом хуторке до мурашек знакомый — навевает странные воспоминания о том, как она до боли в щеках улыбалась, дивясь таким нежным к ее семье отношением. Тепло внутри — почти пожар. Она поднимает ладонь, желая снять капюшон — вот-вот опустится рассвет, и лучи солнца выжгут черноту под деревьями. Но останавливается. Не снимает капюшон и шарф — наоборот, натягивает ниже. У нее инстинкт самосохранения острый, как наконечник кинжала — она осторожничает не просто так. Первой мыслью было пойти к семье — обнять кучерявого малыша с белыми усами от молока над верхней губой и радостно заверещать, когда Нико поднимет ее на руки. Но Сирша себя останавливает на полпути — ей больно. Она так жаждала увидеть лица любимых и родных ее сердцу людей, что совершенно не заметила, что именно эта причина была ее реальным срывом сюда. Не желание разобраться в проблемах, какой там. Это было просто вранье самой себе и окружающим — она просто хотела вернуться обратно и остаться в семье навсегда. Наверняка, именно поэтому Солас так реагировал на каждое ее слово — он сам не мог понять, какая именно из двух причин являлась настоящим поводом для визита. Сирша остановилась, растерявшись на узкой дорожке. Нет, так не пойдет. С ее родными все в порядке, они в своей среде обитания вокруг прекрасных людей — у нее проблемы и их надо решать в первую очередь. Девушка топчется на месте и разворачивается. Дом Рейеса в нескольких милях, нужно просто поторопиться.       Ветки сосен хлестко бьют ее по щекам, а теплая рука нервно сжимает кинжал между складок плаща — Сирша смотрит на дверь знакомого дома, замечая вмятину около ручки — ее рук дело. Ведь их так много связывает — почти что слезы на глаза наворачиваются — она не готова отпускать. Она не готова, нет, ни капли — это же почти родной ей человек, чертовски близкий. Настоящий — она не верит, что это он. У Рейеса хитрая ухмылка на все лицо, горящие глаза и густые черные волосы — он самый добрый весельчак из всех, кого она знала — я не готова отпускать, Рейес. У нее прерывистое дыхание, дрожит поднятая в воздухе ладонь, и громко стучит в ушах сердце. Два года назад они со скандалом едва ли не разошлись — их крики, наверное, слышала вся округа. Рейес, устав от ругани, ушел домой, а Сирша через четверть часа опять пришла, а когда он не открывал, то просто выломала дверь ногой для выяснения отношений. Она такая взрывная — даже сейчас. Делать ей в Убежище нечего — там ее не примут.       Давай, соберись, сопля. Ты не должна плакать — лицо жжет не поэтому. Стучи, давай. Избей костяшки пальцев. Раз, два, три. Дробь шагов за дверью — он никогда не ходил тихо и медленно. Топал, словно слон, перемещался из угла в угол, полный энергии — Сирша всегда смеялась. Дверь открывается. Они улыбаются.       Сирша уже и забыла, каким теплыми бывают объятия. Какими живыми и настоящими — не сухие прикосновения в спешке, а именно объятия — желание подарить другому частичку своего тепла, доказать, что скучал. Рейес окольцовывает ее поперек тела руками — он пахнет старой бумагой. Волокита среди мало кому понятных свитков превращала его самого в ароматный кусок бумаги — Сирша могла бы им дышать. Мыслей в голове совершенно не остается: словно кто-то перевернул стакан с водой — теперь он полностью пуст. Все проблемы отходят на задний план, язык тяжелеет, она ничего и сказать толком не может — только унылое привет. Рейес смеется и закрывает за ней дверь.       — Сири, я думал, ты уехала, — у него широкая улыбка. Юноша помогает ей снять плащ и шарф, оголяя немного кислое лицо. — Что у тебя случилось? Я совсем запутался, твое последнее письмо было таким... рваным, что ли. Ничего не понял, хотел ответить, но даже не знал, как. Почему ты так смотришь на меня?       Рейес низкого роста — прямо как Сири, разницы нет. Среднего телосложения, никогда над ней не возвышается. Острый нос, вытянутое лицо, широкие глаза с черными ресницами — она замечает, что на виске у него царапина. Раньше ее не было. Он такой же живой, как и всегда. Его губы изгибаются в немом вопросе — девушка разжимает руки, скользя вниз по ткани рубашки. Он знал, что болтать много она не любила, хотя и производила на первый взгляд не очень приятное впечатление — она шепотом просит его отойти и проходит в дом. Далеко идти не надо — на столе ворохом лежат бумаги, в которых она замечает свое письмо.       — Ты мне ответил?       — Что? Ты слышала меня? Я не успел, я не знал, как, — в его голосе скользит осторожная правда, и девушка пытается сбавить обороты своего гонора. Он ни в чем не виноват — вот ответ на вопрос номер один. Жаль, что от этого непоняток лишь больше. Сири не хочет признаваться, но в душе она действительно хотела, чтобы он был виноват — тогда было бы меньше загадок. Девушка пытается расслабиться и кладет письмо на место. Так, отлично. Хотя бы это. Тогда кто? Кто разузнал... кому вообще это нужно? Девушка тяжко вздыхает.       Утро в этом месте сладкое, даже когда Рейес уходит, оставляя ее одну — Сирша тоскливо водит ногтями по поверхности кровати, считая количество проблем за последние несколько дней — и, беря в руки плащ, находит в кармане подвеску. Рассматривает, снова и снова — как будто бы в ней засекречены ответы. Острые углы сверкают — она прячет ее обратно. Все было размытым, невероятно плоским, беспринципным — девушка открывает первый попавшийся ящик в поисках листов бумаги и, найдя их, скрепляет вместе ниткой. Она собиралась надолго удержать все в голове — каждую сказанную фразу, каждое действие и ничего не оставить без присмотра. Она сказала Рейесу, что просто безумно соскучилась, что было отчасти правдой — во лжи ее уличить было сложно. Но Сирша слишком много болтала, чтобы выдавать правильные карты — она перерывает все ящики, поднимает дом вверх дном, а потом так же аккуратно приводит его в порядок с помощью этой свой невероятной женственности — даже смахивает пыль.       Ничего. Ни. Че. Го.       Лучше бы ее кто-нибудь попытался убить — так было бы лучше. Сирша встряла в белом пространстве — без улик или подсказок. Без шанса найти что-нибудь. Уныло она поднимает матрас, пытаясь и под ним наковырять хоть что-то. Но ее ждут лишь горизонтально устроенные палки. Шикарно.       Если что и могло сосредоточить Сиршу и расслабить одновременно — так это карты. Любые — лет с одиннадцати в ней проснулась страсть к тонким картонкам. Игральные карты, карты Таро, распространенные только в Орлее Тарокки Мантеньи, и даже редчайшего вида Ханафуда, сыграть в которые ей удалось лишь в одном поселке у косситов. Сирша с легкостью перехватывала ртом цепкие нити ходов, отслеживала порядок, училась чему-то новому — крохи магии в ней позволяли использовать карты Таро без особых усилий. Она их раскладывает, что-то думает у себя в голове — все идет в ее пользу. И так каждый раз. За окном яркое солнце, оно слепит и бьет по лицу, девушка продолжает тоскливо смотреть на расцарапанные руки. Нет, она не орлесианка, ни капли, и никаких сходств даже с Дорианом нету — кто бы что ни болтал, она не выглядит и как имперка. Когда-нибудь Сири... Смотрит на ножницы и хмурится. Она стоит перед толстой стеной тупика, скованная отсутствием домыслов и гадает на картах.       Это не Рейес. Не мог быть он. Сири пытается перелопатить в голове всех, кто мог бы желать ей зла — на руках не остается пальцев. Она вспоминает мальчишек из ее клана, суровых белолицых охотниц, родителей своих родителей, не одобривших брака и лишившихся таких прекрасных внуков. Но все эти люди... прозрачные какие-то. Не могли они это сделать. Слишком сложно. Слишком жестоко. Слишком непонятно — Сири выходит из дома, плавно шурша ногами по полу.       Слишком страшно.       Она собирает сумку, кидая туда все, что привезла, закидывает на плечо. Сапоги, плащ, шарф. Все стало каким-то неправильным — даже запах леса. Девушка садится верхом на лошадь, взятую из конюшни на два дня, и покидает дом любимого человека без предупреждения. Он поймет. Она поймет тоже. Без слов и мыслей, без идей — она не знает, что делать. Шагает лошадь, понуро мотает головой. Сирша чувствует себя порванным мешком.       Через полчаса унылого пути интенсивным шагом она ускоряет лошадь и скачет галопом через густые ветви леса, срезая тропинку к вокзалу — так быстрее, ей нужно торопиться, иначе она развернется, чтобы встретиться с семьей.       Паровозы гудят на платформе, пуская в небо густые хлопья черного дыма. Сирша закидывает рюкзак за спину, отдает лошадь, получает бумагу и, стараясь держаться прямо среди таких же одинаковых серо-черных людей, идет в кассу. Необыкновенная суета — девушку задели плечом несколько раз за минуту. Она злится, хмурится, прижимаясь локтями к небольшому деревянному выступу кассы и осторожно просит билет до нужной станции. На нее поднимается удивленная пара черных глазок — пухлая кассирша выпячивает грудь колесом, притворно диву даваясь. Ее рот приоткрывается буквой "о", а намазанные брови литературно взлетают вверх.       — Ты что, милочка, с ума сошла? Платформу разрушили, она не работает. Не ходят паровозы туда со вчерашнего дня, — у нее громкий басовый голос, но улыбка на устах нежная и заботливая. Сири чувствует, как холодеет спина — может быть, это судьба?       Быстро начинает колотиться сердце, под носом застывают капли пота — девушка пытается устоять на ногах, опираясь всем телом на стойку, и прячет взгляд. Оттягивает край шарфа, оголяя лицо, и облизывает губы. К такому она была не готова — словно за нее все решили. Решили после того, как она решила бодаться до конца.       — Почему закрыли? Что произошло? — она находит верные слова через пару секунд, после того, как приводит внутренний беспорядок. Спрашивать у женщины за стойкой сплетни — дело не благородное, но шанс единственный.       — Так там же база военная у них, что ли. Война потихоньку наступает — никто так и не знает, с кем биться. Тревогу разбили давно, напали только сейчас — и то, без новостей. Через несколько часов должен прийти поезд как раз оттуда — последний отправленный после разрушения станции. Можешь подождать. У тебя там что, родственники? Они могут быть там... Эй, ты что, плачешь? Ну хочешь я тебе кофею заварю да поесть дам, милочка?       Сирша ведь и не замечает, как глаза становятся влажными. Как это напали? Нет, стойте — как? Она вдруг понимает, что люди, которых она видела, наверняка погибли... Или нет, не военные уж точно и точно не Кассандра — от чего-то Лавеллан была уверена, что эта женщина с легкостью вышла из боя без царапин. Она, скорее всего, держала свой меч у пояса, а в левой руке — вытянутый револьвер, оставаясь верной привычкам. Наверное, многие погибли — остались без друзей или родных. Наверное, там серая земля теперь с раскиданными частями тела, обагрённая кровью — по ней ходят осторожно враги, держа наготове оружие и грохочут стены церкви. Они осыпаются, падая кусками наземь с грохотом — звенит последний колокол, врезаясь в сладкую мертвую почву. Сирша принимает в руки стакан с ароматным напитком, а потом ей дают в руки сладкий бублик с сахаром. Она благодарит осторожно, понимая, насколько голодна — и съедает все без остатка, на время отпустив тоскливые мысли с запахом пороха и горелой плотью. Кем бы ты себя ни выставляла, Сирша, ты ― все та же ранимая плакса.       Она чувствует апатию, легко обхватившую ее плечи и стиснувшую глотку. Желудок зудит в ожидании, а руки она опускает в свой рюкзак, желая хоть как-то скоротать болезненной ожидание. Пачка сигарет, которой она тут же находит применение; обертки от шоколада, которые летят в мусорку; смятые нотные листы, которым тут делать нечего; немного одежды с запахом табака. И на самом дне, между складок грубой ткани рубашки тонкая кожаная книжка ― она бы назвала это дневником. Плотные желтые листы стянуты вместе грубыми нитками и красиво оформлены мягкой коричневой кожей, слова написаны ровно и осторожно синими чернилами и на полях неаккуратные кляксы вместе с растертыми отпечатками пальцев. Зовите ее воровкой ― Сирша в душе ей и была, наверное. Но ловкие руки испокон веков были залогом успеха и она этим пользовалась. Новые замки, новые вещи, новые знания и деньги ― еще ни разу мелкая мухлёвщица не попадалась.       Она сидела на холодном камне, рискуя отморозить задницу, и курила под вечерним небом. Это было за день до того, как она рассказала Соласу про корни розы, стягивающие ее изнутри, и он сидел за столом перед входом в свой дом. Ей так казалось ― она никогда не спрашивала. Плотно закрытые окна ей никогда не нравились, и она постоянно норовила сунуть туда нос, но он всегда не вовремя появлялся, и приходилось откладывать эту идею. Снова и снова, раз за разом, пока она не посадила себя на камень и не наблюдала за людьми сквозь сизый дым. Вон он вышел, закрыл дверь, сел за стол, зажег свечу и поставил рядом с собой стакан. Нахмурился, достал эту книгу и продолжил что-то писать с середины. Сирша немного вытянула длинную шею, и поймала на себе хитрющий взгляд.       Отвернулась.       Сделала вид, что смотрела мимо на какую-то птицу, и продолжила курить. Вдруг его кто-то позвал ― Солас медленно поднялся, кивнул и, оставив тетрадь открытой, ушел.       Она знала, она конечно же знала, что он не глуп ― он специально оставил тетрадь открытой, уловив ее дерзкое любопытство. Они играли какие-то роли, делая вид, что считают друг друга непроходимыми тупицами ― только на самом деле параллельно вели двойную игру. Если бы в этой книге было что-то секретное, что могло бы как-то его скомпрометировать ― Сирша определенно подозревала его в чем-то, эльф не раз видел ее хмурый взгляд, ― то он не оставил бы ни листа на столе в людном месте, куда имел доступ каждый. Он знал, что она заберет книгу. Он знал, что она поняла, что он ее специально дразнит ― смеялся над ней, мол, глупая, мне нечего скрывать.       Но тетрадку-то она забрала. И больше они об этом не говорили, хотя и было о чем, потому что она спрятала ее в сумку и раскрыла только сейчас. Появилось чувство холода под ягодицами, несмотря на то, что лавка была теплая, а напиток в руке горячим. Девушка немного нахмурилась, ощущая, как смазываются голоса на заднем плане в неразборчивую какофонию звуков. Чернила старые, видимо, он начал вести записи давно ― бумага у краев уже пожелтела.       Тень ― потусторонний мир, который соседствует с реальностью. Она отделяется от нашего мира Завесой, которую я. Все люди попадают туда во сне, но не все это понимают это. Иногда после смерти души остаются там, обычно, когда у них остались незавершенные дела. По собственной воле и в полном сознании в Тень могу попасть только маги. Известно для этого три способа: с помощью большого количества лириума, с помощью магии крови и с помощью особого ритуала, о котором знают только Хранители долийцев. У долийцев есть       Сирша чувствует, как в ней разгораются искры интереса ― как они танцуют и опускаются на рыхленое дерево, загораясь в полной красе. Она кусает губу, вытягивает ноги вперед и не замечает, как, стоя к ней спиной, кассирша кому-то что-то рассказывает ― ее голос только приятно гудит в голове.       Тоскливая мудрость всегда была в его глазах — она ее обычно игнорировала.       Сколько знает себя эльфи человеческий род, столько он исследует Тень. Ибо каждый раз, когда мы спим, мы блуждаем по ее закоулкам, изредка видя отблеск города посреди нее. Она близка нам, как наши мысли, но отделена от нашего мира призрачно и безответно. Когда-то империя Тевинтер истратила уйму золота, лириума и рабов в попытке начертить карту Тени. Это оказалось совершенно пустым предприятием. Хотя разные части Тени принадлежат определенным могущественных духам, все в ней при этом постоянно течет и меняется. Прежде чем Империя закрыла проект, удалось найти с дюжину несопоставимых и постоянно меняющихся владений демонов, а также зарегистрировать несколько сотен видов духов, которые обитали в самых разных закоулках их собственного мира.       Девушка осторожно переворачивает страницу. Следующий параграф весь в чернилах, по несколько раз перечеркнутый. На всю страницу всего несколько строк среди плотно зарисованных слов.       Древние эльфийские верования называют Тень "Запредельем" ― священным местом, когда-то бывшим домом их богов. То немногое, что осталось от эльфийских знаний с начала, хранит память о боге обмана Фен'Хареле, замыслившем забрать Запределье себе, заточив своих собратьев в Вечном Городе, который находится в самом сердце этого мира. Это не Эльфы верят, что их боги до сих пор заключены там в темницы, в то время как Фен'Харел, Ужасный Волк, радостно рыщет по Запределью, лакомясь душами умерших.       Сиршу кто-то зовет, но глаз от бумаги она не отрывает ― поворачивает лицо, плечо, пытается подтвердить, что все слышит ― ни черта она не слышит. Кто-то настойчиво пинает в плечо.       Отношения сновидцев с Тенью сложные. Даже при входе в Тень с помощью лириума смертные не могут ей управлять или как-то влиять на нее. Однако это могут делать духи, что там обитают, но, как учит Церковь, главный изъян духов состоит в том, что у них нет ни воображения, ни притязаний, что мнение ошибочное. Они создают то, что видят в уме своих спящих гостей, создают искусные копии наших городов, людей и событий, которым, как отражениям в зеркале, совершенно не хватает контекста, обстановки, собственной жизни. Даже самые могущественные демоны просто крадут у смертных их самые дурные мысли и самые тяжкие страхи и возводят свои королевства с одной лишь единственной целью – почувствовать вкус жизни.       Её кто-то зовет. Настойчивей и настойчивей. Сирша через силу захлопывает книгу, отрывает взгляд от трепещущих страниц ― напротив нее, закрывая спиной солнце, стоит кассирша. В ее мясистой руке небольшая бумажная коробка. Сирша в ней узнает тонкие карты, вывалившиеся из рюкзака. Рюкзак! Он свалился на пол. Девушка быстро принимает из рук женщины упавшее и кладет себе на колени. Так-то лучше.       ― По Таро гадаешь? Может, еще и куклы Вуду делать можешь? ― в голосе женщины сквозит игривое восхищение. Она превращается в маленькую девочку. ― Сплети-ка из моего муженька игрушку и мне дай с набором иголок!       Сирша осторожно прячет глаза, а женщина заливается смехом.       ― Но это все потом, конечно. Пересчитай рассыпавшиеся картонки. Через четверть часа прибудет поезд, про который ты вопрошала. Давай-давай, и не задерживайся!       Сирша заранее знает, что карт в колоде ровно семьдесят восемь ― она чувствует их толщину. Но делит на двое и рандомно изымает две.       На одной ― невысокая компания людей на фоне замка.       На другой ― женщина в крови, сжимающая кинжал.       Посмотрим.