Эскель

      Тем, кто она есть, Сирша стала поздней осенью в холодный пасмурный вечер. Эта минута до сих пор у нее перед глазами: пригнувшись, она держится за сломанный ствол могучей сосны и украдкой наблюдает за тем, как лисы прячутся в кустах. Прошлое впивается в нее когтями, не оторвешь — оглядываясь сейчас назад, она может сказать, что душой и телом все еще в этом лесу и что уже много лет кряду сидит на корточках и хрипит от ужаса. И нет этому конца — его нету нигде. Ни под высокими березами, ни под низкими кустами — это чувство бесконечное. Иногда она думает, что война могла бы длиться немного меньше, чем несколько безутешных лет, переходящих из бойни в бойню. Порой она винит свою глупость, но потом понимает — дело тогда было не в страхе, охватившем ее ослабевшее тело. Время от времени она смотрит на свои изувеченные руки, улыбается глади озера и листает книги про магию. Но это — лишь время от времени.       Сирша всю жизнь отличалась длинной гусиной шеей и крепкими плечами. В ее руках текла невидимая сила, которая вот-вот вырывалась наружу с истошным криком, заглушающим всё, — она разрывала ее, выворачивала наизнанку, рвала кожу и ломала кости. Девушка хочет сломать пальцы, вонзаясь в кору дерева руками. Она замечает, как трескаются ногти, разрывая мясо, как течет кровь на зеленую траву, и как сложно ей себя контролировать. Слова Соласа кружат голову, бьет кувалдой по затылку, сводят с ума, и она плачет, плачет так горько, как только может — словно бы ее предали, словно бы ее оставили одну — так будет, Сирша, так будет, ты еще успеешь нарыдаться, — но она плачет взахлеб до тех пор, пока лес не почернеет, а глаза перестанут открываться.       Новый вздох, свернувшись калачиком под кустом, заплаканная и грязная, она сделает ранним утром. Она откроет глаза, и мир будет другим — немного более ярким, немного более точным, немного более живым. Испачканная землей и травой она сядет, вытянув ноги и закричит так громко, что вороны с привычным карканьем всколыхнутся над лесом и, свистя крыльями, полетят искать другое убежище.       У нее длинная бурая шерсть, тяжелая голова и неподвижное тело. Ее лишили изящества и скорости, оставив дурную косолапость, свисающую нижнюю губу и грузные движения тяжкого, неповоротливого тела. Утреннее холодное солнце коснется черных глаз-пуговок и поведет за собой по родным лесам. Сирша чувствует себя немного более чем просто неловко — она шатается из стороны в сторону, бьется широким крупом о деревья, утробно ноет и встряхивается, услышав топот нескольких ног. Передвижение на четвереньках было настолько чужим и диким, что она едва ли шла, переваливаясь с боку на бок. Свалялась шерсть на животе, и ее хотелось выдрать с корнем.       У животных восприятие отличается. Оно не черно-белое, оно просто в других цветах. Где-то более блеклых, где-то более ярких, но восприятие мира глазами значительно хуже — Сирша не может привыкнуть до тех пор, пока не приходит к мысли воспользоваться ушами и носом.       Образы строятся там, где они есть, основываясь на том, что она чувствует и слышит. Вот, в двенадцати метрах от нее усердно копошится белка у дупла, а сзади трусливо притаился кролик — удивительно, как много видят животные, не видя. Она всегда знала, что у лошадей и галл периферийное зрение, и они видят на сто восемьдесят градусов по бокам, но не видят картины прямо перед носом — ей казалось это таким неудобным, хоть она и знала, что уши с носом возмещают зрительный ущерб. Сейчас она понимала — в таком теле глаза только для общей картинки. Можно было бы обойтись и без них, обладая острым нюхом и слухом.       Когда она пересекает кромку леса, то замирает на холме, чувствуя тебя тем самым царем зверей — позади густые сосны, а перед ней широкие поля, покрытые березами и небольшие палатки лагерей. Кассандра говорила, что они скоро покинут это место и направятся в Морозные горы в поисках древней эльфийской крепости — Скайхолда. За века запустения Сирше казалось, замок должен был прийти в упадок и сильно разрушиться. Но Инквизицию это не останавливало — на ее счету было много боев, которые только следовало совершить.       Сирша по склону спускается без страха, уже более-менее привыкнув к тяжелому телу, но останавливается, прячась за голыми ветками берез — ей не стоило пугать солдат. Они просто пальнут ей в голову, и она упадет замертво, позволяя крови растечься по земле. Она замирает среди зарослей и чего-то ждет, не сразу понимает чего — быстрые, едва ли слышны шаги босых ног по траве. Именно босых — она могла различить и услышать, как трава липнет к голой коже. Она даже смогла услышать, как перезваниваются металлические кольца на его косах — и смело встала на задние лапы, закрывая огромной головой само солнце. Ощущение собственного величия возвышает ее, заставляет открыть рот, оголяя ряды мощных зубов, и поднять лапы с длинными острыми когтями.       Солас не выглядит напуганным, он знает, все знает, — но на мгновение она слышит, как он резко выдыхает и с каким скрипом кожи хватается за посох. Она бы рада вернуться в человеческое тело, только понятия не имеет как. И факт того, что она может быть навечно заточена на четырех лапах ее ни капли не пугает — и вот от этого уже действительно страшно. Солас смотрит снисходительно, в его глазах радость и даже, может быть, немного удовлетворения с гордостью. Его план сработал. Эмоции — великий источник магии.       — Представь, как твое тело отслаивается от шкуры. Это две разных вещи. Представь, как ты делаешь шаг назад, отделяясь от одного тела и давая форму другому. Сделай шаг назад.       И она шагает назад, стараясь выбиться из одного тела и обрести другое. Раз за разом, пока не понимает, что ее пробивает ледяной волной холодного воздуха. На ней нет могучей шкуры, спасающей от мороза, на ней только тонкая кожа. Пальцы дрожат, губы синеют, вздохи громкие — она вдруг видит все ясно и четко, но ощущает себя глухой и лишенной обоняния. Нос словно бы закладывает — она не чувствует леса. Испуганно смотрит вниз, рассматривая свое обнаженное тело и неверяще трогает загорелую кожу живота — проводит пальцем по шраму, не осознавая, что смогла вернуться. Чувство эйфории и восторга глушит так сильно, что она даже не обращает внимания на Соласа — она вдруг хочет научиться. Девушка облизывает пересохшие губы, поднимает взгляд — эльф смотрит ей только в глаза, протягивая тонкий холщовый плащ, в который она кутается. Она не сразу понимает, что все время действительно стояла голая, а как понимает — ей становится все равно. Женское тело всегда одно. Она совершенно не умела смущаться.       — Медведь?! — Кассандра грохает кружкой о стол, когда Сирша, одичав без еды, вгрызается зубами в сырое кроличье мясо. Ее вкусы перепутались со вкусами чужого мягкого тела, и отчего-то сырое мясо казалось ей действительно прекрасным. Она даже не слышит Кассандру. — Медведь!       — Это самое лучшее, что могло нам достаться. Было бы хуже, обратись она в кролика или кошку. Признай, медведь будет врагов страшить. К тому же у халедов только Рихтер — ворон и его подружка куница. От них-то уж точно мало пользы. — Солас осторожно орудует словами, замечая, как Кассандра устало заваливается на стул. Сирша все это игнорирует, и он лишь краем глаза видит, как розовые куски сырого мяса исчезают в ее рту. — Я предполагал что-то подобное и был заранее готов. Правда, я больше склонялся к, может быть, росомахе или волку, но медведь — куда полезнее.       Они встречаются глазами. Сирша смотрит исподлобья, агрессивно, по-медвежьи — он вдруг вспоминает, что охотники всегда говорили не смотреть в глаза медведям, но всегда это делать с волками. Первые принимали это как битву, вторые — как знак силы. Девушка бычится, щурится, клацает зубами и пытается себя успокоить — Солас равнодушно отводит взгляд. А ей вдруг хочется вскочить с места, схватить его за глотку и разорвать на части — она понимает, что теряет себя. Ей нужен контроль. Жестокая рука, которая перехватит глотку и научит держать две части себя подальше друг от друга, не сливаясь в одно целое.       — Кассандра, я хочу написать письмо. Есть способ его доставить? — Девушка споласкивает руки водой и подходит ближе — она укуталась в плащ, но он был слишком короткий — крепкие колени в порезах, побитые голени.       Жизнь разбилась на до и после. Кассандра положительно кивает, и в этот же момент девушка разворачивается на пятках. Она застегивает палатку на замок, кидает эльфийский плащ на землю и падает на колени, словно срубленная молодая березка. Столько слез она пролила ночью, что ничего не осталось.       Её оторвали от семьи. Её окунули в войну — политическую и неизбежную. Её превратили в животное, и все, что она обязана делать — это работать на Инквизицию, плача над брошенной жизнью и оставленной семьей.       Куда проще обвинить кого-то, чем признать вину самому, верно?       Но Сирша всегда была честна с собой — и сейчас абсолютно честно она говорила себе, что подобная жизнь ее нисколько не расстраивает — она готова бороться за свою жизнь и жизнь невиновных. Совершенно не имея благих намерений и обладая необъятной трусостью, она с легкостью и даже желанием принимала то, кто она и что теперь на ее плечах — боялась она только разочаровать.       Ей подчиняется природа, но она природе не подчиняется.       Она вдруг хватает листок с угольным карандашом и, не ощущая дикого холода, начинает писать письмо тем родным, что остались в предыдущей жизни. Она на секунду замирает с карандашом на перевес, вспоминая, что им нужно найти остальных анимагов — это вполне могли быть ее братья, — как она не хотела, чтобы они ими были! Как она не хотела, чтобы они страдали... Страдали ли? Ее накрывает моральная дилемма. Ведь Нико всегда мечтал о приключениях. Они могу погибнуть. Как и она. Как и все. Какая беспросветная глупость! Сирша замирает на мгновение, вспоминая, что отсюда ехать до ее дома несколько часов галопом и откладывает карандаш. Ведь ей ничего не будет за то, что она уйдет ночью? Скажет, что практиковалась — никто не поверит, но возражать не станут. Она только подойдет к братьям, обнимет их... Солас говорил, что анимаги своих чувствуют — это словно магнит, притяжение, повиновение друг другу, как тогда, как было с тем вороном — она слушала его и не видела в нем опасности. И дело было не в том, что он действительно ее не убил, а в том, что они буквально говорили на одном языке — ведь он знал, кто она.       День течет медленно, словно засахарившийся мед с ложки — он течет не спеша сквозь бронзовые пальцы. Сирша лежит на земле, укрывшись плащом и пытаясь определить чем пахнет — немного потом, немного травой, немного землей. Сквозь тонкие стенки палатки пробивает солнце, опуская помещение в темно-зеленый цвет, а она все лежит, пытаясь прийти в себя — найти те крохи, что делали ее Сиршей — той самой, с буйным норовом и злой усмешкой. А не размазней, испугавшейся собственного отражения.       — Ты — кадьяк. — Она вздрагивает, когда видит за стеной силуэт и паукообразную тень ладони — Солас стоит снаружи, потому что заходить необязательно. — Я видел, что ты хотела знать. Кадьяк — это крупная разновидность бурого медведя.       Быстро она рыскает руками в поисках одежды — та, что была на ней, осталась в лесу. Девушка находит лишь разорванные и испачканные кровью остатки, на которых спит Белка. Осторожно она решается закутаться в плащ и выйти под солнце, щурясь и ощущая непривычное дневное тепло. Пахнет травой, взмыленными солдатами, собирающими все в повозки машин и лошадей, и девушка оглядывается — ясное солнце заставляет ее чувствовать себя немного лучше, чем до этого.       — Спасибо, — она говорит это таким же тоном, каким говорила тогда, в Убежище, немного осторожно и неловко. — За то, что не даешь паниковать. И за плащ спасибо.       Он позволяет себе легкую улыбку.       — И за книгу тоже спасибо. Мне было интересно, только она сгорела в обвале на станции. — Он не отрывает взгляда от задумчивой складки между бровей на смуглом лице. — Это все немного странно, я чувствую себя так, словно...       — Тебя хорошенько покрутило на центрифуге?       — Точно. Лучше слов не подобрать. Слушай, не хочу тебя беспокоить, но ты вроде маг и можешь мне помочь, верно? — она облокачивается о шаткую грань палатки.       — Верно. Это то, зачем я здесь изначально, так что руководить тобой — моя прямая обязанность.       — Звучит сурово, командир Солас.       Он резко поворачивает голову в ее сторону, встречая игривую улыбку. Девушка щурится от солнца, прикрывая лицо рукой, и чувствует себя чуть более, чем прекрасно. У нее был шанс что-то совершить, что-то сделать — и сейчас, прямо сейчас, она была готова.       — Мастер. Мастер Солас, — с подобной ей интонацией добавляет эльф, и девушка разражается заливистым смехом. Она, смеясь и улыбаясь, отколупывает присохшую к виску грязь и отлипает от стены, придерживая плащ. В ее движениях больше открытости, больше готовность к бою — она чем-то себя вдохновила и, кажется, готова теперь была биться до конца.       — Значит, мастер Солас, вынуждена с вами попрощаться. Как вы могли заметить, у меня нет одежды, и прямо сейчас я хочу отправиться на ее поиски.       — Зайди к кузнецам. Кассандра приказала сшить тебе временный доспех для переговоров. Мне пришлось кое-что с ним сделать, он из медвежьей шкуры. С ним будет легче превращаться, к тому же после возвращения в человеческое тело, он будет на тебе. — Девушка кивает, вбирая в себя слова, и находит это решение вполне логичным — магия Соласа была сильной, и подобный ход мог пригодится.       — Так ты, значит, в анимагах разбираешься?       — И в Тени. Поговорим позже, тебя ждут дела.       Она идет спиной, все еще выдерживая его взгляд на себе, а потом разворачивается и вприпрыжку направляется к кузнецам. Трое мужчин разбираются с каким-то оружием, и, стоит девушке подойти, один просит ее зайти внутрь.       Помимо кучи разных кусков брони из железа и кожи, она сразу находит взглядом то, что должно было принадлежать ей — на столе лежал доспех из медвежьей шкуры. Вместо капюшона — устрашающая медвежья пасть, раскрытая в гневе, и стеклянные глаза, распахнутые в бешенстве. Девушка даже осторожно трогает зубы, не веря. Плотная черная кожа по ее размеру — узкие брюки и стягивающая тело куртка. Пушистая накидка по щиколотки с когтистыми лапами, широкий пояс из шкуры, меховые сапоги. Девушка даже находит легкую ткань в роли нижнего белья и все сгребает в охапку, едва ли в одного дотащив богатство до своей палатки.       А там она скидывает эльфийский плащ и медленно начинает превращение в человека, который выстоял много боев и в течение трех десятков лет держал все династии Тедаса в ужасе. Ее лицо тогда еще не было изрезано тремя параллельными шрамами, а глаза не были так жестоки, как и голос — властен, но уже тогда, молодой девушкой, смотрясь в отражение начищенного до блеска щита, она видела не только того, кто поставит на колени все империи и государства, но и человека, который пройдет через боль и страдания.       Тогда Сирша не ошибалась.