Эскель

      — Сирша, у меня проблемы!       — С головой у тебя проблемы! Выметайся из моей комнаты, двенадцать часов! Дориан, пошел вон!       Сирша морщится от света в коридоре, кутается в халат и бурчит сонная — на ее щеке красный отпечаток простыней, а в уголках глаз плохо отмытая тушь. Дышать лень, не то что говорить — из сладкого сна ее выдернули истеричный вопль и грохот кулаков по двери. Девушка сонно трет глаз и закидывает голову назад — стонет от отчаяния. Как же ей хотелось здорового сна! На мягкой кровати! В дорогом постельном белье, теплом и не выпускающим в холодный мир! Пропади все пропадом. Девушка скидывает халат и надевает сверху плотную шаль. Переодеваться у нее не было никакого желания — не с первого раза она попала ногами в сапоги и, немного шатаясь, пошла за Дорианом. В шали и ночнушке выше колена холодно не было — это она заметила сразу. Белка зевает, тащась за хозяйкой.       —…понимаешь?       — А? — Сирша только сейчас замечает, что тевинтерец все это время без умолку болтал. Она тянется и зевает. — Прости, что?       — Да мухлюют они, вот я что тебе говорю! Я три тысячи проиграл! Сам не заметил.       — Пить не надо было, чтобы заметить.       — Отыграешься за меня? Пожалуйста-пожалуйста? Я у тебя в комнате порядок наведу. Не отказывай такому мужчине.       Сирша усмехается. Хлопает хмельного друга по плечу.       — Месяц у меня полы канифолить будешь. И без магии, белоручка. Я прослежу.       — Страшная ты женщина.       И конечно же она за него отыгрывается — азартные игры всегда были полем ее боя. Девушка открывает дверь в паб, давится резким запахом высокоградусного алкоголя и, неодобрительно качая головой, наблюдает за вроде как товарищами. Голым ногам становится холодно — они настежь пооткрывали все окна, видимо, в попытке проветрить, но запах разносортных напитков насмерть въелся в стены помещения, так что пытаться выгнать его было бесполезно. Молча, никем не замечаемая, девушка проходит, захлопывая окна, и садится на стул рядом с Дорианом. Розовощекий командир Резерфорд! И вас алкоголь берет, как Сирша может видеть — берет лихо и сразу. Молодцом в этой вакханалии только Варрик, у которого деньги отыгрывать и приходится. Девушка скрещивает ноги под столом, слушает байки, разбавленные солдафонскими шутками и перехватывает веер карт. Жозефина не играла — ей, видимо, хватило, потому что она жадно вонзилась зубами в какую-то яблочную выпечку и запила ее ароматным чаем. Сзади нее проходит Кассандра со стаканом в руках и кричит Варрику: не так все было, хватит врать!       Пока они спорят, Сирша ловко мешает карты в рукавах и с самой надменной улыбкой забирает все отыгранное у Дориана — ни центом больше. Лабиринты ходов в ее голове стираются, как только нужная сумма оказывается в руках ее друга. Девушка со скрежетом отодвигает стул и кутается в шаль.       — Не хочешь остаться?       — Чтобы до конца ночи смотреть на ваши пьяные физиономии? Спасибо, мне и получаса хватило. Не пей много, — она целует Дориана в щеку, приближаясь к его уху. — И следи за ними, дурные все какие-то.       Маг понимающе кивает. Он единственный, кто стойко выдержал огромную порцию алкоголя — всех уже подкосило, и нужно было проследить за тем, что они могут натворить. Сирша удаляется из бара и еще несколько минут тащится до своей комнаты, пока не слышит грохот шагов за спиной. Чьи-то голоса — оборачивается.       — Инквизитор, вы не видели Кассандру?       — В баре.       Солдат благодарно кивает, перехватывая фонарь покрепче, и мчится в указанном направлении. Будь проклято женское любопытство, потому что Сири, осторожно оглядываясь, ступает следом и прилегает ухом к двери паба, вслушиваясь в судорожно отодвигающиеся стулья и голоса.       — Где она, вы ее видели?       — Нет, но она ушла в глубь леса. Нужно быстрее идти за ней, там же звери.       Девушке чудом удается отскочить в сторону перед тем, как с грохотом откроется дверь, и Кассандра с Калленом побегут за солдатом. Равномерно качается огонек его фонаря, освещая дорогу, а девушка максимально осторожно идет следом, пересекая границу леса. Как бы она хотела с лету уметь менять форму, но если она попробует это сделать, то потеряет их, верно? Стоит быть осторожнее.       Девушка прячется за деревом, разглядывая лица, и старается вслушаться в речь. Трепещет ее собственное сердце. Рукой она закрывает пасть собаке, чтобы та их не выдала.       В этот день Сирша потеряла свой глаз.       И еще, может быть, немного самолюбия и надменности.       Почти как в поговорке — любопытство и напыщенное благородство сгубило ее, буквально поставив на колени. Насытило ее нутро дикой болью, разорвало кожу и оставило с тем, с чем она проходила до конца своей жизни — с тремя уродливыми шрамами по диагонали через всё лицо и отвратительным отсутствием левого глаза.       — Здесь следы обрываются. Как она выглядела?       — Лет десять, не больше. Это был лисенок, потом она стала девочкой.       — Анимаг. Она была одна. Скорее всего, искала помощи.       — Эй, ты что тут делаешь?       Сирша видит, что обращаются к ней и смысла прятаться больше не видит. Она осторожно поднимается, выглядывает из-за дерева и медленно подходит к слепящему свету фонаря. Кассандра хмура и недовольна, стучит пальцами по кобуре.       — Я могу помочь.       Не можешь, дура, молчи. Ты не обратишься, опозоришься и помешаешь им сделать работу — как обычно. Как быстро стучит у нее сердце — это кошмар. Девушка старается сделать глубокий вдох, но ее нюх примитивно-человеческий и совершенно бесполезен. Девочка пришла сюда, ища помощи, но чего-то испугалась и дала деру. То, что Инквизиция прет, защищая, известно всем. Вопрос в другом — что ее так испугало? Было что-то страшнее мужика, желающего высосать твою кровь?       Как там Солас говорил? Шаг назад? Нет, это в обратную сторону.       Эмоции. Ей нужны эмоции.       Идея приходит внезапно и кажется абсолютно правильной.       — Кассандра, ударь меня.       — Зачем?       — Ударь, давай! — Сирша вытаскивает ноги из сапог, скидывает шаль на землю, упирается ладонями в колени. Ничего она не любила так сильно, как драку! Пытается искрами разжечь то пламя, что горело в ней так сильно среди долийцев под удивленный взгляд женщины. Бычится, встряхивает волосами в ожидании.       Кассандра бьет. Как девчонка! Щека даже не болит, она словно ударила для галочки, шлепнула в шутку. Сирша облизывает десна.       — Каллен, лучше ты.       — Сирша, успокойся!       — Еще раз, давай! Кулаком!       И Кассандра, разозлившись, что первый удар не устроил, дает девушке по лицу так, что она отлетает в сторону, пытаясь собрать конечности под искры из глаз. Кровь брызгает из губы и носа, выливаясь щупальцами на подбородок. Шатаясь, Сирша поднимается на ноги и утирает лицо рукой. Как горит кожа! Словно ее выбросили на необитаемом острове под открытым солнцем, и она лежит, засыпаемая горячим песком… Во рту пересохло. Девушка подносит ладонь к лицу, замечая, что все двоится — и, кажется, это не оттого, что она превращается. Кассандра действительно ударила со всей любовью. Это не помогло.       Сирша сплевывает на землю.       — А собака не сможет найти по запаху?       — Нет. Ей нужен кусок одежды или еще что-то, чтобы взять след. — Девушка садится на землю, стирает слезы и зажимает нос пальцами. — Извините. Я думала, это поможет.       Языком она исследует зубы на количество повреждений и замирает. Шорох. Шикает на говорящего солдата и медленно поднимается на ноги, присаживаясь на корточки. Кажется, Каллен тоже что-то слышит, делая шаг вперед. Широкая сосновая ветка надломана, касается взрыхленной земли, а под ней — отпечатки маленьких босых ножек. Сирша наклоняется и, стараясь не потерять следы, идет в глубь леса, туда, где ветки настолько густо стянули воздух, что не пройти — сломаны в нескольких местах. Наклоняется, пролезает, оставляя Каллена с солдатом позади, и слышит крик. Кассандра выхватывает револьвер, поспевая за Сири, и замирает, подняв повыше фонарь. Девочка худа и больна, едва ли держит свое тело на ногах, не то что огромную палку перед собой, защищаясь от огромного бурого медведя. Синяки на белой коже, копна рыжих спутанных волос и огромные испуганные глаза — ей холодно, обнаженная она дрожит.       — Эй! — С лязгом Сирша выхватывает из-за пояса Кассандры саблю, и, хотя пользоваться ей не умеет, вытягивает перед собой, привлекая медведя. Девочка делает шаг в сторону, видимо, тоже напугавшись.       — Не бойся, — Кассандра растерянна и не знает, как не спугнуть ребенка. — Не бойся, мы поможем, подойди ближе!       Девочка качает головой из стороны в сторону. Сирша испуганно дышит рывками, потому что медведь наступает на нее, величаво поднимаясь на задние лапы, и раскрывает пасть в яростном рыке. Ей стоит крикнуть в ответ? Какое-нибудь матерное слово, он же ее поймет? Сирша задыхается, трясущейся рукой держа перед собой оружие и шагая назад. Последнее, что она видит, это как Кассандра прыжком кидается к девочке, сгребая ее в охапку, и прячется между деревьев. Закрывает Сири глаза, ощущая полное умиротворение и спокойствие.       Страх стал ее второй половиной. Ее вторым я. Он был внутри всегда, царапал глотку и холодил спину. Сирша боялась к нему привыкать.       Чувство того, что её окунули лицом в раскаленные угли, накрывает с головой. Сири пытается двинуть пальцами, плечом, шеей, ногой, но ее останавливают — маленькая ловкая рука ложится ей на живот, заставляя замереть. Во рту пересохло, губы стянуло, кожи лица она не чувствует — словно вогнали в грудину копье, перекрывая доступ к воздуху, заливая легкие горячей кровью. Сирша раскрывает рот, вслушиваясь в легкий топот ног.       — Это было глупо. Ты понимаешь, как себя опозорила?       Она не может понять, кто это — чей это голос? Стонет, просит воды, наклоняя голову в сторону и чувствует, как длинные пальцы обхватывают ее губы, позволяя сделать несколько глотков. Солас. Сирша вслушивается в звон колец на его косах.       — Что с девочкой? — голос скрипит, как у старухи. Губы все треснули. Говорить сложно — девушка делает медленный вздох для следующего вопроса. Ситуация кажется прозрачной — не настоящей. Не живой. Она ничего не помнит, ничего — удар по голове и звон в ушах.       — Все нормально. Она в столовой.       — Что случилось?       — Четыре дня назад тебя ударил медведь. Кассандра говорит, что это был простой медведь. Но я сомневаюсь. — Она слышит, как он наливает в чашку воды и позволяет ей выпить еще. Четыре дня она пролежала, словно тряпка с окровавленным лицом. Четыре дня собака умирала от тоски, скуля в ее ногах. Четыре дня рыжеволосая девочка таскала печенье с кухни.       Четыре дня! От ужаса ей хочется рыдать.       Сирша стонет от резкого звука — остервенело хлопает дверь. Потише. Легкие снова стянуло паутиной. Тяжелые шаги. Кассандра.       — Пришла в себя, похвально. А теперь объясни мне, всех в вашей деревне учат творить ерунду?       — Я тоже рада тебя слышать, Кассандра.       Слышать. Не видеть. Потому что Сирша не может открыть глаза, не получается. Она осторожно поднимает ладонь, пытаясь дотронуться до лица — Солас перехватывает ее запястье, силой опуская его обратно. Вздох. Лязг оружия. Девушка снова поднимает, но уже другую руку и нащупывает щеку — ведет пальцами наверх, касаясь пушистых ресниц, а дальше — над бровью, находит бинты. Делает глубокий вздох, открывая глаз и расплывчато от слез видит лампу. Ведет пальцами левее. Все лицо в бинтах.       Она бы закричала, но может только вздохнуть. Кажется, глупость у нее в крови.       Спасенную девочка звали Джирана — она была низкой, громкоголосой и чудной. Лежа трупом в кровати, Сирша почувствовала, как ее ладони коснулись пальцы и машинально захлопнула ладонь, словно капкан. Ручка дернулась в сторону, но девушка хватку не ослабила, медленно открывая глаз. На нее смотрело острое эльфийское лицо, рябое от конопушек, и быстро вздымалась грудь от ужаса — Сирша раскрыла ладонь, позволяя девочке испуганно шагнуть в сторону. Она была из брака эльфийки и коссита — от последнего не было ничего. Иногда таскала ей булочки из столовки, но никогда не разговаривала.       Солас сказал, что она родная сестра Рихтера. Сирша не поверила.       Еще через четыре дня она смогла встать на ноги, пройтись по комнате, посмотреть на себя в зеркало — на нее смотрела голова в бинтах. Она даже вышла на улицу, жадно дыша свежим воздухом, а не проспиртованным — правда, ее обратно загнала Кассандра с жутким скандалом, и еще неделю Сирша лежала, лишь иногда радуясь визитам посла или друга-тевинтерца. Дни снова превратились в полупрозрачную воду из грязной реки — ее держали в неведении, запрещая подниматься с кровати. Несколько раз в день приходил лекарь, меняя повязки и зависая со светящимися руками над ее лицом.       В первый снегопад — первый в этом месте на ее памяти, лекарь выкинул бинты в мусорное ведро, закрыл свою сумку и протянул ей холодную гладь зеркала.       Это словно иметь новое лицо. Маску. Макияж. Грим.       Сирша давала себе обещание не плакать и сдержала его — по крайней мере, в первые две секунды. Самолюбие тешила лишь одна вещь — своим лицом она пожертвовала, чтобы спасти ребенка. А на такого рода вещи она была падка — правда, признала это после нескольких разбитых зеркал и десятка лет.       Она смотрит на себя, боясь коснуться. Поднимает руку — ее руку, настоящую и касается лица — уж точно чужого. Злого, яростного, дикого — не ее. Правый глаз смотрит испуганно, дрожат ресницы, разлет бровей её привычно-ехидный. Нижний шрам идет диагонально от переносицы до скулы — медвежьи когти вспороли ее кожу опасными лезвиями. Самый верхний разрезает лоб фиолетово-алой полоской.       Центральный, самый длинный, перерезает ее лицо надвое, превращает ее левый глаз в кровавое месиво, едва ли сросшееся. Розовая, кусками слипшаяся кожа имитирует ощущение закрытого впалого глаза — только глазного яблока нет, вырвали с корнем.       Сирша откладывает зеркало в сторону, поглаживая его ручку.       И остервенело швыряет в стену. Стекло разлетается вдребезги, дождём осыпаясь на пол.       За четверть часа она превращает комнату в хаос. Горит внутри отчаянием, режет ногтями грудь и разбивает любые отражающие поверхности. Её крик злобный и яростный, а руки цепкие, швыряют и кидают все со звоном. С балкона вниз, в снежный лес, летит стальной светильник и поднос. Огромное зеркало она разбивает руками до тех пор, пока не перестает их чувствовать.       Кровь размазана по полу и кривым осколкам. Алый отпечаток на стене смазывается, когда устало девушка опускается на пол, чувствуя себя потушенной свечкой — вверх только дым поднимается горкой лентой.       Реакции в теле замедлились до непозволительной скорости, словно желая погрузить её в кому. Сейчас это кажется и не такой уж плохой идеей. Голос еще тише, готов почти сорваться — или захрипеть. Но в глотке все стягивает, а глаза колет, как и нос с верхней губой. Она не может сдержать эмоции, поэтому голову и не поднимает, чувствуя влагу на глазах.       Хлопает дверь. Шаги. Вздох. Дориан.       — Если ты будешь злиться на меня каждый раз, когда я делаю глупость, мне придется прекратить делать глупости, — шепчет Сирша, когда ее поднимают на ноги и по чертову щелчку пальцев залечивают порезы. Мерзость. Ей нравится цвет крови.       И не только своей.       — Вставай, пиратка! — На ее лицо со всей силы обрушивается пощечина — она ее послушно принимает, позволяя голове безвольно взметнуться в сторону. Знал бы он, как ей стыдно и плохо одновременно! От осознания своей беспомощности и безмозглости — она понимает, как ему неприятно ее видеть в таком убитом состоянии, но как бы ей хотелось изменить хоть что-то. Хоть что-то, чтобы в его взгляде было немного меньше жалости и злости. — Когда мне было шестнадцать, что ты сделала?!       — Не знаю…       — Знаешь! Когда мне было шестнадцать! Когда ты, мать твою, ворвалась ко мне в комнату и резко узнала, какие отношения мне нравятся, мелкая ты тварь! — Он хватает ее за плечи и встряхивает хорошенько. Гудит голова.       Её сейчас вырвет.       — Что ты сделала?!       — Я не помню! — вскрикивает, закрывая лицо. Он бьет ее по лицу еще раз. Шрамы не разойдутся. Уже — никогда.       — Помнишь!       — Нет!       — Тогда я напомню! Тебе было двенадцать и ты бредила дедушкиными рассказами про пиратов и реки рома на судне! Ты была влюблена в Эдварда Белую Бороду, мечтала носить повязку на глазу и со шпагой наперевес грабить суда! Ты не была глупой девочкой и прекрасно все знала! И когда увидела меня с тем мерзким пацаном, то ничего не рассказала отцу! Ты бредила пиратством! Ты мечтала о повязке, шпаге и команде! Что ты мне сказала?!       Дориан дерет глотку — Сирша вот-вот оглохнет.       — Я сказала, что на моем судне всегда будет место для уродливых телом и душой.       Их скандал заканчивается так же быстро, как и начинается — Сирша выпрямляет спину до хруста и смотрит одним единственным глазом на друга, хмурого и злого. Он дышит быстро и часто, рвано вздымается после крика грудь, ладони тисками держат ее за плечи. И ей вдруг становится легко. Дориан пришел и, напрягшись, столкнул камень, прижавший ее к земле. А сейчас она поднялась, возможно, уже на своем судне под своим пиратским знаменем и ветер бил ее по лицу.       Последних пиратов повесили шестьдесят три года назад. А истории про них были такими красочными и настоящими!       — Никогда больше я не хочу видеть тебя такой. Это не ты.       Дориан вкладывает ей что-то в руку и уходит. Хлопает дверь после быстрых шагов по лестнице. Робко Сирша улыбается. Переворот ее души успокоился. Все сломалось и срослось заново.       В ладони у нее пиратская наглазная повязка с вышитым гербом Инквизиции.       Сирша надевает ее и бежит по коридорам на улицу.       Еще рано сдаваться, верно?