Эскель

      — Больно, но уже не так сильно, словно внутри кто-то температуру понизил. Это моя вина, меня не простят, хотя мне не стыдно. Больно, но к этому уже привыкла, запах крови не дает дышать, известка встала поперек горла, трель выстрелов и...       Сирша со звоном швыряет вилку в тарелку. За столом возникает тягучая тишина, а на заднем фоне — гул всего бара, крики и хохот. Слюна во рту вязкая, словно клей, стягивает губы и рта раскрыть не получается. Она сидит прямо, держит искусственно плечи, стараясь не посереть от ужаса, — но губы её по-предательски бледнеют. Вилка наклонилась, со скрежетом соскользнув с края тарелки. Девушка громко сглатывает, ощущая похолодевшую спину и полное отсутствие аппетита. Вечером она говорила Соласом про баланс, попеременно закидывая его вопросами про него самого, на которые он не отвечал. А под конец, когда луна светила над головой особенно ярко, он познакомил её с Коулом.       Коул.       Само имя липло к её языку. Губы сухие — у него тоже, и от этого он становится куда реальнее, чем просто дух, каким его представил ей Солас. Девушка долго смотрит на губы, которых касается грязная светлая челка — и трогает подбородок, не смущаясь, ощущая реальную кожу, а не призрачную материю, про которую нередко рассказывал ей эльф. Еще он рассказывал, что с ним самим духи принимают женский образ и Сирша уже и не помнит, как шутила над ним, но, кажется, маг отнесся снисходительно. В тот раз. И во все последующий разы.       Сирша делает глубокий вдох. Коул помогал, она не отрицала и, наверное, её отношение было к нему больше положительным, чем отрицательным, но ему, как ей казалось, прямо сейчас стоило бы промолчать. За столом их четверо, но, кажется, она одна. Чувствовать себя одинокой среди людей для неё стало нормой. Одиночество прилипло к ней.       Скрип стула.       — Извините. У меня встреча с Калленом, нужно идти.       — А завтрак? — Варрик приподнимает густые брови, явно намекая на то, что девушке уходить нужды нет. Она осторожно складывает тканевую салфетку и кладёт её рядом со своей тарелкой, близко к руке Соласа.       — Аппетит пропал.       Она не говорит это зло. Она не говорит это с целью дать понять, что зла и обижена.       Она говорит это, потому что... потому что других слов нету. И говорит это обреченно.       Сирша другая. Она может, не стесняясь, перебить на половине рассказа, вставляя свои язвительные комментарии, которые несут действительно толковый смысл. Она изощренно умеет пользоваться речевыми оборотами так, что даже извинение из её уст выглядит как оскорбление. Соласа, на удивление, это пугает, но, одновременно с этим, он чувствует себя свободным, будто раньше вся его жизнь строилась на каких-то одному ему известный идеалах. С Сиршей их нет. Он может сказать всё, что захочет — ляпнуть первое из головы и не бояться этого. Потом пожалеть. Как обычно.       Она такая горькая, как ложка корицы во рту, что из глаз слёзы льются.       Она такая. Железнобокая, сказал однажды Каллен. В прямом и переносном смысле тоже — защищает свои стороны дерзкими словами, но в упор не видит истины точно так же, как сталью оружия закрывает бока, но пропускает удары в лоб. Стороны у нее были защищены, а вот перед со спиной желали лучшего. Каллен называл это периферийным зрением.        Сирша яростно кидается вперед, с криком и лязгом опуская на командора меч. Удар. Ещё один. Искры игриво взлетают, растворяясь в синеве утреннего неба. На лбу у неё бисерины пота, медленно стекающие к черточкам бровей. Она такая — быстрая, проворливая, на арене не без движения, куда-то рвется и скачет, словно кузнечик. Хотя телосложение у неё грубое, тяжелое, мощное — не изящная она девушка, хоть в платье и выдаёт себя таковой. Дикий боец — только с оружием не определилась. Каллен поднимает руку вверх, останавливая её, несущуюся с новым ударом, на пол пути с занесенным над головой мечом.       — Открываешься, — он тыкает пальцем в локоть, замерший над головой, — раз за разом, одно и тоже, госпожа Железнобокая.       — Я не знаю, почему. Извини. Давай еще раз, — она опускает руку, занимая боевую позицию. Волосы собраны в высокий хвост и сейчас командор четко видит, что корни её темных волос закрыли почти всю макушку, а вот хвост за спиной до лопаток — нежно-фиолетовый. Хмыкает.       — Бросай меч, попробуем кое-что другое.       Он берет со стойки железный шест не толще указательного пальца. Девушка приподнимает уголки губ, перехватывая оружие обеими руками и выставляя его в горизонтальном положении перед собой. На занятиях с Соласом они нередко говорили об использовании посоха, как о вторичном источнике магии — только с посохами она не ладила, легко используя пальцы для лечения. Тренировка затягивается — Сирша не стоит без движения, наловчившись использовать шест для боя. Её движения легки и коротки, никаких лишних действий — учится с жаждой, день за днем, вываливаясь в пыли и грязи арены, оставляя на земле кровь из носа и сбивая локти о деревянные ограждения. На ней узкая рубашка в клетку, подпоясанная синим корсетом — Солас распознает в одежде новую моду. Мощные плечи, широкие бедра с крепкими ногами, но при этом — изящество формы тела, богатая грудь и мышцы, скользящие под кожей живота. Улыбается ей осторожно, когда девушка приподнимает руку в приветствии.       На её щеке грязь и засохшая кровь.       — Чего по чём, мастер Солас? — голос звонкий и от чего-то радостный. Эльф замечает, как мимо проходит разгоряченный Каллен с разбитой бровью и понимает, от чего в голосе девчонки столько удовлетворения.       — Смотрю, тренировка прошла хорошо.       — Отлично, я, кажется, даже чувствую, что уже смогу кому-нибудь постарше надрать зад, знаешь ли. У тебя чего? Мина больно уж кислая. Нет, она у тебя и так не особо весёлая двадцать четыре на семь, но сейчас хмуришься сильно.       Солас опускает взгляд. Она выучила его мимику и, кажется, это не доставило ей труда. Она выучила его мимику. Она выучила, какие эмоции он испытывает, когда морщины пролегают в уголках глаз, когда он стискивает зубы в ярости, когда старается быть расслабленным, даже если напряжен. Девчонка издает смешок. Медленно стекает капля соленого пота по виску — она дышит тяжело, но речь старается держать размеренной.       — Это извращенный вариант "почему ты выглядишь расстроенным?"       — Ну, не совсем расстроенным. Ты не расстроен, ты слишком стар для того, чтобы расстраиваться, — она запрокидывает голову, подставляя лицо лучам солнца, — Тебя что-то напрягает и ты этим не доволен. Опять Варрик или Кассандра с дурными вестями?       — Что-то вроде этого, — он старается говорить на её лексиконе, стараясь казаться чуть более доступным и не таким недосягаемым, — Знаешь, скоро снега сойдут.       — Весенняя депрессия? Так ты у нас метео-зависимый, я смотрю. Небось ножки шепчут, мистер ушки-плюшки?       — Очень остроумно, Сэй-айрус.       Её глаза расширяются. Губы белеют от гнева. Из расслабленной, довольной жизнью девчонки она становится собравшейся фурией, готовой вонзить ему зубы в глотку. Он буквально чувствует, как шквал бурлящих эмоций медленно поднимается с пят вверх, накрывая её. Она теряется. Взгляд отводит. Сжимает кулаки.       — Пять баллов за находчивость. Кто тебе сказал?       — Никто. Сирша — это твое имя на всеобщем языке. Но на долийском наречии ты — Сэй-айрус, и, кажется, тебе это не нравится.       — Меня так только в клане называли и то, не все и не всегда. Знаешь, мне действительно не нравится не потому что это долийское имя или еще какое-то там, и что звучит оно по-дебильному. Мне не нравится, потому что это имя несет за собой дурные воспоминания. Ты всё видел, ушастый.       — И я всё помню.       Смотрит на него пристально, щурится, но в его глазах — ни капли насмешки, игры или издевательства. Серьезен, как никогда, спокоен и безмятежен. Девушка отворачивается. Он больше её так не назовет — он понял.       — Так что там с новостями? Обычно после твоих новостей все идёт через задницу.       — Думаешь, меня прямо таки просвещают?       — Хочешь, я тебя просвещу?       Он осторожно сглатывает, ловя на себе абсолютно искренний и готовый отвечать взгляд — разве не этого он хотел? Узнать, что они планируют в ставке было бы идеально. Получить как можно больше доверия, как можно больше вот таких вот искренних взглядов и обнаженного желания говорить с ним. Солас отрицательно качает головой. Кажется, он делает что-то не совсем правильно.       — Я, конечно, рада бы всю вечность пялится на твою серьезную физиономию, но дела не ждут, — девушка вскидывает руки вверх, потягиваясь с хрустом в стене — Солас видит задравшийся край рубашки и полосу медовой кожи, — Давай сегодня вечером в карты?       — В шахматы. И то, если ты не будешь занята. Тебе пора.       Сирша улыбается, перемахивает тело через ограждение и топчется на месте. Мимо конюх ведет лошадей и девушка нагло и весьма смело забирает у него серую кобылку, беспокойно перебирающую ногами. Без седла, извиваясь, словно змея, заскакивает на спину и посылает лошадь легким галопом. Её пальцы крепко держат гриву. Солас следит за ней до тех пор, пока девушка не скрывается за ближайшим поворотом крепости.       Нету ничего печальнее хозяина, вернувшегося домой гостем, — сказала она ему как-то в перерывах между стрельбой и рукопашкой — взмокшая, усталая, но довольная. Они говорили про книгу, которую девушка своровала из библиотеки.       Дни текли быстро. Сирша не помнила даже, какое число, действуя по строгому расписанию и проводя большую часть своего времени на арене. Иногда она выбиралась в манеж и они с Дорианом устраивали прыжки на мощность — девушка всегда проигрывала. Совсем редко стала играть на рояле, лишь иногда проходясь тряпкой по его крышке, — а рисунки в комнате уже занимали целых две стены.       — Итак, что на сегодня? — Сирша плюхается на стул, принимая в руки бумаги.       — Главная новость последняя. А на данный момент к нам пришла информация, что на клан Лавеллан было совершено нападение.       Сирша хмурится, не чувствуя внутри ничего, кроме радости. И ей не противно. Руки теплеют, а дышать, хоть и тяжело, но в радость. Усмехается. Не в её сказках было принято быть... доброй и прощать всё. В её сказках было принято пускать всё на самотёк и наблюдать за тем, как судьба игриво душит тех, кто душил куда-то её.       — И при чем тут нападение на клан и тот факт, что мир вот-вот развалится? — Сирша спрашивает немного жестко, поворачивая голову в сторону Жозефины, не ожидавшей такого напора.       — Они просят о помощи.       — Какой?       — У них совсем истощены ресурсы и...       — Значит, так тому и быть. Дальше.       У неё холодный, равнодушно-скользкий голос и девушка вдруг малодушно наслаждается своим мимолётным, но превосходством. Она такая. Холодная. Немного железная, немного настоящая и мягкая, если знать, куда давить. В руках Соласа — податливая, словно горячий пластилин, а в ставке злая и негнущаяся.       — Рихтер сделал облет территории, как только вы подписали документы, что он официально завербован. К северу были обнаружены лагеря, мы послали туда солдат, но это оказались беженцы. Они так же просят помощи.       — Все хотят помощи, но никто не спрашивает, хотим ли мы её. Инквизиция — не край для побитых и усталых. Нам нужны солдаты, шпионы, убийцы, техники.       Злая.       — Они не шпионы, каждый был проверен тщательно. Мужчины готовы воевать, женщины — работать на кухне, некоторые имеют опыт лечения.       Уж кто-кто, а Леллиана знала, как раскладывать перед Инквизитором карты так, чтобы она не отвертелась и взяла в счёт каждое решение в своей голове и в итоге сделала самое верное из всех возможных. Сирша кивает, а Леллиана отдаёт одному из солдат распоряжения. С этой девчонкой — взлохмаченной и с мокрой шеей, всё решалось как-то быстро и легко, не требовало долгой беседы. Она словно бы сразу приходила к решению, казавшимся самым разумным, а никто и не оспаривал. Она училась с невероятной скоростью.       Но Леллиану пугала её жестокость.       — Дальше.       — В крепости обнаружили возможных шпионов и их предадут суду, — Жозефина протягивает какие-то бумаги, — Их нужно заполнить после вердикта, вы выслушаете вс... Инквизитор, что вы делаете?       Сирша открывает один из ящиков, пытаясь нашерудить пальцами ручку. Находит. Проверяет наличие чернил и в полнейшей тишине четко слышно, как она расписывается над каждым из листов, заранее вынося вердикт. На её лице — спокойствие и равнодушие.       — Казнить путём расстрела, предварительно выбить всю информацию и составить отчет?! — вскрикивает Каллен, когда девушка протягивает бумаги обратно, совершенно не меняясь в лице. Приподнимает брови, словно не понимая, что его так удивило. Цокает языком Леллиана.       — Мне тоже кажется, что пули тратить не стоит. Лучше повешать, в последнее время нитки шелкопряда стали прочнее, уже сезон, — Сирша протягивает руку обратно, желая изменить слова.       Каллен отходит с бумагами в сторону.       — Вынести вердикт до расспроса... это же бесчеловечно, — Жозефина, кажется, роняет слова, едкие, как щелочь и они выжигают всё то равнодушие в женских глазах. Сирша сглатывает.       — Не бывает дыма без огня. Если их обвиняли, значит, были причины.       — А что, если их обвиняли виновные, желая снять с себя вину?       — Тогда их тоже в петлю! — не выдерживает Инквизитор, шумно поднимаясь с места и отвечая Каллену с привычной ей интонацией, — Никаких предателей под этой крышей! Все обвинённые будут казнены, хотите вы этого или нет! Все провинившиеся — наказаны самой тяжелой формой и я не желаю видеть вальяжно разгуливающих солдат в поисках дамы сердца по двору Инквизиции! Люди дохнут как мухи, а мы мешкаем!       Она замолкает, понимая, что опять перегибает палку. Садится обратно, ощущая на себе жгущие и совершенно не одобряющие взгляды.       — Что там последнее?       Она такая — тяжелая на подъем.       — Шпионы донесли, что халеды собираются начать строить новый алтарь. Если выдержать операцию, мы узнаем — где именно. Тогда они принесут туда зуб и в нужное время сгонят всех найденных анимагов. Но поскольку у них всего лишь двое, остаётся только ждать в засаде.       — Отличные новости, — кивает девушка. На счёт Леллианы она старалась не сомневаться — подходил тот самый момент, когда всё могло решиться и, хоть над ним стоило корпеть ювелирно, девушка чувствовала какую-то особенную уверенность.       — Это всё?       — Да, Инквизитор. И еще, господин Зейе попросил сообщить вам, что отправился к заливу и будет вечером.       Сирша кивает. И уходит, прикрывая за собой двери. Они, конечно, выкинут подписанные ею бумаги, а во время суда дадут новые. Только другого вердикта никто не увидит.       Девушка меняет одежду, просит надеть на лошадь уздечку мимо проходящего конюха и выходит на улицу в длинном, но свободном платье. Залив был прекрасной идеей времяпровождения, и сейчас она по-белому завидовала юному Зейе, у которого был шанс уйти из мира туда, где никто не доступен. Когда она садится верхом на голую спину крупной лошади, то видит, что Солас направляется прямо в её сторону. Наклоняет голову в немом вопросе.       — Ты к заливу?       — Да, — девушка кивает, — Ты тоже?       — Верно. Мне нужно поговорить с Зейе. Не могли бы вы, — он обращается к конюху, но Сирша перебивает.       — Залезай со мной, он выдержит. Да не смотри так, быстрее доберёмся и не потеряемся.       Ему, кажется, тепло и неудобно. А может быть, просто не привык — горло стягивает спазмами, такими непривычными и горячими, отдающими волной по спине. Девушка протягивает ладонь, немного наклонившись и Солас ухватывается за неё, лихо взбираясь следом и чувствуя кипяток чужой кожи. Сухие пальцы. Она близко.       Пахнет отвратительно.       Ему плохо.       Или хорошо?       Во рту сухо.       Делает бесшумный вздох, стараясь не двигаться — не хочет касаться выгнутой женской спины с крепкими плечами и скользящими бедрами. Её ноги по-детски болтаются носками вниз, а он держит свои скованными, вдоль лошадиного тела, а она словно действует специально, при каждом шаге животного ритмично пиная его в голень. Лес тихий, холодный, воздух сухой, а Солас думает о том, что зад лошади слишком высокий и он соскальзывает вниз, ближе.       Он старается не касаться ее по мере возможности. Только слишком поздно с горечью во рту приходит осознание, что возможности-то и нет. Его пробивает дрожь — натянут до предела, словно гибкая струна в рояле и вот-вот лопнет, разрезав воздух. Он совсем близко — дышит ей в затылок и от дыхания, кажется, дрожат тонкие темные волоски по краю причёски. Девчачья рука отпускает повод, перехватывая его запястье у себя на бедре — и отводит в сторону.       Только не так.       Сирша поворачивает голову, не отпуская руки. Прикасания вгоняют его в состояние бреда — глухого, пустого и холодного, как сама Тень. Он бьется головой о грани ужаса. Она была... не так, только не так. Не соскользнув к её спине так близко, что и руку не просунуть — не касаться коленями её напрягшихся икр, не чувствовать поясницу под животом и не ощущать фиолетовые волоски на мокрых губах.       От неё пахнет жаром. Она — словно раскалённый уголь, сожми в руках — рассыпается. А воздух вокруг неё выжигает всё изнутри. Его вторая рука опускается на талию.       — Мы приехали, — он не узнает своего голоса — побитого и усталого, словно после пытки в жаровне — тело всё покрылось потом, — Сирша?       Она молчит. Солас легко спрыгивает с лошади, совершенно не касаясь девушки. У него в горле сухо, и, кажется, они без слов решают сделать вид, будто ничего и не было.       Она чувствует себя пустой — одним касанием он высосал её эмоции и пылающее желание говорить. Отпускает повод, спрыгивая со спины и привязывает животное. Негласное решение сделать вид, что ничего не было вступает в силу.       — Выйдем на берег, он почувствует, — её руки дрожат.       Они дрожат! И движения рваные, хаотичные, не естественные. Она горбится, опускает голову и делает шумный вздох.       Она прячет взгляд. Солас сглатывает.       Он давно не чувствовал выдирающего кости голода. Голода по прикосновениям. Он стягивает глотку, разрывает нутро. Словно кто-то вливает в глаза раскаленное золото.       На берегу спокойно. Сирша дышит быстро и старается держаться на расстоянии вытянутой руки. Обгоняет его, хорохорится, напуганная — чем, только? Своими эмоциями? Или пробивающим тело кипятком, стекающим от плечей к пояснице?       — Смотри, — она пальцем показывает на поднявшийся из воды плавник, — он здесь. Зачем ты хотел поговорить с ним?       Старается наигранно поддерживать беседу.       — Он просил помочь с одной вещью и я обещал найти его, как только смогу. А ты?       — А я хотела с ним просто поговорить.       Как тогда, в машине. Кажется, с этого момента они больше и не виделись.       На берег, в пенящихся волнах, выплывает мальчишка. Его тело в царапинах и ударах, худое и бледное — кажется, оно покрыто слизью. Зейе хватает приготовленное полотенце на камне и, проваливаясь в песке, подходит. Она видит эту... морскую сущность. Она словно видит перед собой Посейдона — неверящие наклоняет голову в сторону. Его кожа полупрозрачная и она видит каждую синюю венку под ней. Вода стекает с лица, уходя от верхней губы в рот.       Он кивает и уходит переодеваться.       Это первый раз, когда в тишине Сирше становится рядом с Соласом некомфортно.