Эскель

Джирана скиталась оборванкой по трущобам с того самого дня, как вся Инквизиция развалилась вместе со смертью ее брата. Он поставил не на тех и, сглупив, поплатился своей жизнью. Он слился с землей, орошив кровью алтарь и стал одним большим ничем. На глазах Джираны пал Скайхолд, который Эскель взял в свои руки быстрее, чем того стоило бы ожидать. Подбирая полы черной юбки, она бежала босыми ногами по земле в ужасе и волосы впитывали в себя острые листья высушенных деревьев. Мертвое лицо брата никогда не показывалось у нее перед глазами. Джирана бежала всю свою жизнь, высоко задирая ноги. Юбка струилась за ней, подметая дорогу. Она воровала. Взмахивала красными волосами, чистила кошельки, отбивалась от соперников. Ее губы были разбиты все время, а на руках не было живого места. Со сменой власти процент неблагополучного населения вырос и она мигрировала по всему Тедасу с грошами в кармане. А когда ее личико стало менее детским, а тело более взрослым ее поймали в бордель. Вообще-то, в отличие от остальных работниц, она не оказывала посетителям прямых услуг. Директор борделя захотела сделать из нее идеальную соблазнительную танцовщицу, а потом, когда она наберет популярность, продать ее девственность подороже. Поэтому Джирана может сказать, что в борделе жить ей было неплохо. Она танцевала и оказывала только оральные услуги, в отличие от остальных девушек. А потом среди клиентов узрела бывшего командора. — Нам нельзя сбиваться в большие группы, — Сирша закуривает, сидя на столе, — Кто знает, сколько у правительства шпионов. Нужно организовать свой штаб, где будем лишь изредка собираться. И нарыть еще про этих ушастых. Не нравятся они мне. Каллен кивает. Понятно. — А... это место не подойдет? — Джирана подает голос не смело, все еще не уверенная в том, что ей стоит вообще общаться с Сиршей. — Нет. Многие военные знают, что я тут живу со старым. Не трогают нас, потому что мы ничего не делаем. — Так может и стоит тут остаться? У них под носом. Вряд ли до солдат быстро дойдет. Сирша думает. Размахивает рукой, пытаясь выгнать дым сигареты на улицу. — Что скажешь, Каллен? Он молчит. На нем нет доспехов и ей странно это видеть. Они действуют неуверенно, словно ищут по зыбучим пескам. Оно и понятно. Морщится от сигаретного запаха. — Не уверен. Я хочу связаться с Монтилье. Надо сделать это как можно незаметнее. — Леллиана? Что на счет нее? — Я понятия не имею, куда она делась. Разве что искать ее через шпионов, но на это уйдет слишком много времени. Тишина видит в воздухе, пока девушка курит. Верно. Он прав. Леллиану искать очень долго. Почти невозможно будет ее найти в этом ворохе хаоса и отчаянного беспорядка. Хорошо, что дипломатка жива. Правильно говорят, что чем богаче твоя семья, тем больше шансы выжить. Сирша берет вторую сигарету. Она знала об Олигваре, который сменил имя и фамилию. Каллен рассказал ей, что юноша работает при госпитале. Значит, у него все хорошо. Он устроился в жизни в стабильной сфере на нестабильной почве. Ему повезло. Сирша рада. Разговор трещит по швам. Тишина наступает в доме, как только закрывается дверь за последним ушедшим. А она... она думает так много, что чуть не плачет. Кусает губы и пытается растереть влажные глаза пальцами, пропахшими дымом. Черт. Что же ей делать? Принести себя в жертву — охренеть как умно. Она совсем забыла, как все это делается. Она хочет поверить эльфам-повстанцам, но эта животная интуиция внутри нее... Интуиция против. Один раз она не послушалась ее и чуть не сдохла, отравленная служанкой. Эти эльфы... У них такой размытый мотив. Только разве что у Ирена, если он не солгал, были основания на подобный абсурд. А их предводитель? Кто он? Уж не подчиняется ли он Эскелю, действуя по плану: "соблазнять слабых духом на мятеж, а потом убивать"? Время капает, словно растаявшие сосульки на крыше их хибары. Каллен связывается с Монтилье, но она отказывается. Запуганная смертями своих близких она говорит ему, что не пойдет на такой риск и им приходится убеждать ее долго и тщетно. Через два дня она присылает им пустое письмо. Их знак. Она согласна. Сирша сидит за столом, уперевшись лбом в сжатые кулаки. Слушает свое дыхание. Пытается взять все под контроль и сосредоточиться, но паника на нее находит снова и снова. Она признала тот факт, что помимо эльфов у них нет союзников. А они признали факт, что лучшей марионетки чем она не существует. Станет главной мишенью. Главной целью. Довольно таки удобно, ведь у нее нет ничего святого. Семьи совсем не осталось. Она станет козлом отпущения или лицом революции — тут уже кому как нравится. Несмотря на то, что Сирша — самый обычный солдат по натуре, ее снова преподнесут как главного инициатора и злодея. Сработает ли? Не то, чтобы жизнь при Эскеле была ужасной. В принципе, объективно говоря, плохо не было. Совершался избыток насилия, да. Расизм тоже. Сексуальная распущенность и казни стали достоянием нового поколения, но не более. Вряд ли Тедас выдержит еще одну войну. Нужна ли она ему? Сирша станет лицом меча справедливости. Если все пойдет не по плану — это будет ее вина и ее предадут порицанию. Если все получится — лавры достанутся всем, но не ей. Холодно и мокро в первый день весны. Сирша собирает подснежники, складывая их в кожаную сумку, раскапывает корешки и прощается с тающими снегами. Ушла слишком далеко от своей хибары, но ей не впервой — кажется, на обратную дорогу уйдет часа три. Медвежья шкура слишком плотный наряд под нежным весенним солнцем, но она не раздевается. Встряхивает мокрый подснежник в руке. Пробует надкусить. Фу. Какая мерзость. — Далеко же ты забралась. Она не успевает определить владельца голоса, но бросает сумку в снег и за секунду взводит стрелу на тугой тетиве. Целится прямо в центр лица, усыпанного веснушками. Опять этот лохматый в черных одеждах. И как она его не почувствовала? Слишком задумалась. Забилась в самобичевании и ностальгии прошедших дней. Забилась в том, чтобы сделать из себя кого-то, кем никогда не являлась! Сделать кого-то, кто подогнет под себя империи, кого-то, кто поставит на колени весь Тедас с немом восторге. Кого-то, кто переступит через себя и откажется от счастья. Кого-то, кто разобьется на части, убьется в дребезги, но... — Пошел. Нахер. Тетиву не спускает. Эрен улыбается, словно ему не целятся между глаз. В нем есть такая жгучая и спокойная самоуверенность, будто бы за его спиной сраные боги-покровители и Сиршу это бесит. Ужасно раздражает, потому что она эгоистка и страшная просто сука, и она хочет, чтобы все доставалось ей, а не таким, как этот самоуверенный собачий выродок. — Ты такая грубая, — кажется, на его лице отражается презрение. Сейчас она понимает, что лук ее не спасет. Этот гаденыш не пришел бы один. Она уверена — их окружили по периметру ушастые, гибкие и тугие тела с возведенными ружьями прямо в сторону ее лохматой головы. Когда в последний раз ее волосы познавали расческу? Сирша осторожно складывает лук за спину. Наверное, итак все ясно — она уже как бы все давно решила, просто не готова была признать. Она уже как бы давно смирилась, просто ей нужно было время, чтобы это осознать. Просто все как бы стало сложно, а ей так страшно, что хвост дрожит без остановки. — Через три дня на пляже ты встретишься с Фен Хареллом. Сирша злится и ей хочется сказать что-то типа: "а не пойти бы тебе нахер, дружок?" За нее снова все решают ведь, а ей никуда не деться от этого. Странное чувство какое-то — словно за ниточки кто-то дергает, кто-то что-то решает, а ее участь — покоряться. Она кивает. Она уходит. Она не оставляет после себя и запаха. Никогда не любила пляжи. Грохот волн и запах едкой соли с водорослями напоминал ей о чем-то глубоко забытом. Мощь, с которой волны бились о гигантские рифы, была похожа на силу, с которой Эскель уничтожил... ей близких людей. Ведь на мир Сирше было насрать ровным счетом как и на его благополучие. Просто в ней, словно дикое пламя горела ярость за убийства тех, кто был ей дорог. В ней горел гнев, злоба за то, что она чувствовала эту боль. И, наверное, на смерти ей тоже было все равно. Сирша всегда была эгоисткой. Она хотела отомстить за ту боль, что ей пришлось пережить. Ей кажется, что руки касаются мягких волос младшего брата, погибшего просто так. И за это... — Мне нравится смотреть на море. Сирша не двигается. Она догадывалась. Еще когда его босые ноги коснулись скрипучего черного песка, еще когда она услышала этот взмах длинного одеяния. Она предполагала, но не хотела в это верить. Животная интуиция давно трепала ее нервы, зная, кто может быть главным эльфом-повстанцем, но это так не вязалось с его образом, что она закрывала глаза. Даже не оборачивается. Звякает металлическая зажигалка. Она затягивается, выпуская дым вверх. Сидит, сгорбившаяся, словно когда-то черный ворон, сидит на камне мокром и сыром от приливов, ноги босые мокрые в песке и почему-то курить хочется так сильно, что она зажигает вторую подряд, скуривая первую за рекордное время. Она думала, что, увидев Соласа или Варрика, бросится на них с объятьями, бросится с обвинениями за то, что ушли, оставив ее одну. Она думала, что скажет что-то, скажет, что это их вина, но сейчас, ощущая ногами ледяные волны, поняла, что единственный, кто виноват — это она. Она. Ее косяки ведь, верно? Ей и исправлять. Сирша улыбается. Кажется, рядом с ним сразу все стало понятно. Она оборачивается. Слов нет, они ведь не нужны, верно? Слова — пустой звук. Пустой, как его холодные, с годами не изменившиеся, глаза. Сожженная бронзовая кожа? Как часто он подставляет лицо лучам солнца, что веснушки с его лица почернели, почти слились с кожей? Они похожи. Сейчас она это понимает. Солас одет как один из самых богатых эльфов. Длинные, рыжие волосы собраны золотыми кольцами; дорогая шкура соболя на плечах лоснится вниз к коленями, шелка и хлопок с ручной росписью на груди блестят в вечернем кровавом закате. Она думала, что бросится на него не то с объятьями, не то с кулаками. Она думала, что будет так, но вышло совсем иначе. Сирша берет его за руку и сжимает крепко-крепко. — Я пройду через это снова. В этот раз — до конца. Скрипит песок. Очарованная грохотом волн она не сразу ощущает этот толчок в груди — высокий черноволосый эльф подходит к ним. Сирша убирает руку за спину. Ладонь жжет.